Poet’s grammar. Structures of inner speech in Egor Letov’s lyrics.pdf Постановка проблемы. Принципы моделирования внутренней речи в художественном тексте неоднократно становились предметом пристального внимания исследователей [1-5]. В указанных работах внутренняя речь в ее художественном измерении связывается с антропоцентрической проблематикой и понимается либо как способ характеристики эпического персонажа, либо как средство передать поток переживаний лирического субъекта. В русской поэзии XIX-ХХ вв. встречаются отдельные элементы внутренней речи, которые «моделируют внутренний поток сознания» [3. С. 180]. Тем не менее в классической и модернистской лирике внутренняя речь обычно является вспомогательно-спорадическим стилевым элементом, используемым в строго определённых контекстах (см. перечисление этих контекстов в [3. С. 180]). Однако ХХ в. дает и иные поэтические образцы, преимущественно авангардистские, где внутренняя речь оказывается речевой моделью, укорененной в типе лирического сознания. Мы полагаем, что в эту поэтическую парадигму может быть вписана поэзия Егора Летова, продолжающая традиции русского авангарда 19101920-х гг. [6]. Лирика Летова, на наш взгляд, со всей очевидностью воплощает тот тип лирического сознания, который В.И. Тюпа, опираясь на высказывание Вяч. Иванова о европейском романтизме, назвал уединенным. 270 Темиршина О.Р. Грамматика поэта. Структуры внутренней речи В авангарде этот тип сознания, по мнению исследователя, выражает «эгоцентризм эстетического субъекта» [7. С. 23]. В поэзии Летова «уединенность» не только декларируется на тематическом уровне, но и используется как принцип построения поэтического высказывания. Наиболее подходящей формой для выражения замкнутого уединённого сознания на уровне структуры поэтического текста становится внутренний монолог, который, по нашей гипотезе, становится моделью для поэтического высказывания Летова, обусловливающей как семантические, так и синтаксические особенности его лирики. Отсюда и цель исследования: выявить формы воплощения внутреннеречевого кода в поэзии Летова. В настоящее время в психологии и психолингвистике существует множество концепций внутренней речи, выстраиваемых на разных основаниях. Так, внутренняя речь может определяться в зависимости от ее семиотического субстрата (вербально-авербальная [8] - невербальная [9] - предметно-схемная [10]), степени развернутости [11] и нейрофизиологических механизмов реализации [12]. Очевидно одно: внутренняя речь - сложный феномен, который, если интерпретировать его широко, захватывает территорию от авербальных зон (здесь внутренняя речь понимается как образ, перцептивное обобщение, схема предмета) до относительно развернутого монолога (в этом случае внутренняя речь интерпретируется как речь в собственном смысле, характеризующаяся особым лексико-грамматическим строем). Не обращаясь к психофизиологии внутренней речи, мы останавливаемся на ее лингво-семиотическом измерении. Отсюда важность для данной работы положений Л. С. Выготского и его школы, основные принципы которой были взяты на вооружение отечественной психолингвистикой. В этой традиции внутренняя речь трактуется как первичный сгусток личностных смыслов, имеющий как образные, так и языковые корреляты [13. С. 61; 14. С. 25]. При этом языковая реализация внутренней речи может быть расширенной, в этом случае «внутренний диалог сохраняет многие фонологические свойства и очередность внешнего диалога» [12. P. 932]. Идея о расширенной внутренней речи особенно важна для анализа внутреннеречевых элементов в сфере художественной литературы, где внутренняя речь существует не как мышление в «чистых смыслах», но как внутренний монолог со специфическими структурными особенностями. Очевидно, что внутренняя речь в художественном тексте не является естественным феноменом, такую изображенную внутреннюю речь мы, по аналогии с идеей Ю.Д. Апресяна о типах дейксиса, можем назвать вторичной. Вторичная внутренняя речь функционально и генетически отличается от первичной, выполняющей мыслеформирующую функцию. Тем не менее при функционально-генетическом отличии художественно моделируемая внутренняя речь схожа с естественной на уровне структуры: «коммуникативная ситуация внутренней речи позволяет употреблять в лирическом тексте естественные черты внутренней речи» [3. С. 179]. 271 Литературоведение /Literature Studies Возникает вопрос: как внутреннеречевые структуры, связанные с динамическим этапом порождения речи, могут быть опознаны в тексте, который по определению является статическим единством? Внутреннеречевой код проявляется в тексте через ошибки и неточности, которые «обнаруживаются в тексте как “следы” внутреннего программирования» [9. С. 65]1. Таким образом, объектом предпринятого исследования является система сдвигов и сбоев в личной грамматике Летова, которая, как мы попытаемся показать, обусловлена внутреннеречевым кодом. Найденные в лирике Летова сдвиги фиксируются в двух измерениях: прагматическом (связанном с моделируемой коммуникативной ситуацией самоадресации) и грамматическом (соотнесенном с неправильным грамматическим расщеплением внутреннеречевого сгустка). Прагматический аспект. Главная прагматическая особенность внутренней речи - ее самоадресация. Эта особенность драматическим образом влияет на синтаксический строй внутреннего монолога. С коммуникативной точки зрения адресат является не только лицом, к которому непосредственно обращено высказывание, но и своеобразным синтактизирующим механизмом. Так, по мнению И. А. Зимней, синтаксическая свернутость и редуцированность внутренней речи объясняется прагматическим фактором самоадресации. Именно самоадресация, предполагающая максимальную общность апперцепции, приводит к разнообразным эллипсисам (нет нужды озвучивать самому себе то, что тебе известно) [19. С. 54]. Таким образом, внутреннее слово превращается во внешнее только тогда, когда в сообщение вводится внешний адресат (реальный или потенциальный). Только в этом случае первичный материал внутренней речи преобразуется и «в интересах слушателя вычленяется и уточняется» [20. С. 217]. В некоторых стихотворениях Летова такого вычленения и уточнения не происходит: внутреннее слово синтаксически не разворачивается, ибо субъекту уединенного сознания нет нужды ориентироваться на внешнего адресата. Эта коммуникативная «уединенность» приводит к тому, что в отдельных стихотворениях Летова моделируется структура синтаксически редуцированной внутренней речи, в которой образуются смысловые «зияния», ибо некоторые элементы, очевидные для самого автора высказывания, выпадают. С позиции читателя эти «смысловые пустоты» делают проблематичным акт референции. Референтная неопределённость текста обнаруживается прежде всего на субъектном и дейктическом уровнях, ибо эти уровни, являясь по своей природе шифтерными, указывают на моделируемый речевой акт и его участников. Эллипсис субъекта. Ситуация коммуникативной уединенности приводит к тому, что из текстов, моделируемых как внутренний диалог, выпадают подлежащие, обозначающие субъекта действия. Ситуация эллипсиса 1 О трактовке ошибочных речевых действий как о результате неправильного расщепления внутреннеречевого сгустка см. также: [15. С. 368; 16. С. 208; 17. С. 78; 18]. 272 Темиршина О.Р. Грамматика поэта. Структуры внутренней речи субъекта, выраженного подлежащим, типична для внутренней речи: субъект действия, будучи центральным тематическим звеном, известен субъекту уединённого сознания, и ему нет нужды «ословливать» его для слушателя1. Ср. пример такой «синтаксически неполной» субъектности в стихотворении «Спрятаться-то спрятался...»: Спрятаться-то спрятался Но так неудачно Никуда не гоже Что с первого взгляда ну сразу видать А сам затаился [23. С. 22]. Эллипсис подлежащего обнаруживается и в целом ряде других стихотворений: «Засиделся за костром.», «Запустил лицо в центр.», «Свернулся калачиком.», «Вернулся из армии», «Хмурили брови.», «Сон» («Трижды удостоенный.»), «Ветер с гор». Во всех этих случаях возникает «синтаксическая амбивалентность конструкций, связанная с использованием грамматического прошедшего времени при нулевой позиции подлежащего», это приводит к тому, что «для читателя вопрос о субъекте называемых действий может разрешаться как в плане определенноличного (с субъектом Я), так и в плане неполного двусоставного (потенциально - с любым субъектом: Я, ТЫ, ОН) предложения» [22. С. 404]. В отдельных случаях внутренняя речь используется для передачи развертывания ментальных процессов, происходящих как будто здесь и сейчас; очевидно, что внутренняя речь - это наиболее удачная форма для кристаллизации такого рода смыслов. Так, в стихотворении «Да, много воды утекло.» разворачивается внутренний монолог, связанный, видимо, с воспоминаниями. В заключительной части этого монолога по законам выстраивания сюжетного (пусть и лирического!) целого должна присутствовать развязка, однако на месте этой ожидаемой читателем развязки - эллипсис. Ср.: «Такое постигло меня однажды / Не помню только - на кладбище или в москве / А, ну конечно же» [23. С. 433]. Финальное «а, ну конечно же», являясь экспрессивным маркером происшествия, известного только субъекту речи, оказывается классической «внутреннеречевой фразой», условной пометой «для себя»2. В этой фразе «сгущается» некое событие, которое вспомнил субъект речи; при этом сведения об этом событии остаются за пределами коммуникативного поля читателя. Можно предположить, что в последней строфе лирического монолога не только воспроизводится структура внутренней речи, но и моделируется 1 «Тема нашего внутреннего монолога, - пишет Л.С. Выготский, - всегда известна нам . Подлежащее нашего внутреннего суждения всегда наличествует в наших мыслях» [21. С. 352]. Отмечено, что в лирике Летова синтаксическая редукция подлежащего всегда сопровождает неопределённую субъектность, см. об этом: [22]. 2 Ср.: «“Внутренне слово” - это условный знак ситуации “для себя”» [13. С. 64]. 273 Литературоведение /Literature Studies ее когнитивная функция. Как известно, внутренняя речь часто возникает как речевое сопровождение при затруднённом выполнении некоторого действия и редуцируется, когда действие завершено [21. С. 47]. В монологе Летова воссоздается именно такая ситуация: субъект речи пытается нечто вспомнить, а когда цель достигается, внутреннеречевой поток - как это бывает и в реальности - резко прерывается. Местоименный дейксис. Внутреннеречевой код, соотнесенный с самоадресацией текста, не только провоцирует выпадение формально выраженного субъекта, но и меняет структуру поэтического дейксиса1. Дейктическое измерение текста включает в себя имплицитный образ реципиента, к которому обращена речь; соответственно изменение образа адресата ведет к изменению дейктических значений. Так, установка на самоадресацию, характерная для внутреннего монолога, приводит к тому, что дейктическая сфера летовских текстов оказывается коммуникативно «ущербной» по отношению к «внешнему» сознанию, не включенному в общий контекст. Такая коммуникативная рассогласованность обусловливает семантическую асимметрию позиций слушающего и субъекта речи в установлении референтных значений указательных местоимений «это», «этот», «эти», «те» и др. В типичном случае за этими местоимениями стоят значения, известные как отправителю, так и получателю сообщения. Однако в парадоксальной ситуации самоадресованного монолога, обращенного к слушателю, функции этих местоимений трансформируются: смысл указательных местоимений оказывается доступным только субъекту речи, но остается не ясным для внешнего реципиента. Ситуацию коммуникативной недостаточности находим в ряде текстов. Ср. примеры (выделения курсивом наши): «это возьмёт Один» («Кролики» [23. С. 256]), «Как тот безымянный и плюшевый» («А как я вдоль дерева вдоль ходил...» [23. С. 465]), «Как будто по правде мне что-то не то / Боже мой, / То. / То» («О спелую косточку...» [23. С. 469]), «Это от ума - значит от дурости» («Белые солдаты» [23. С. 486]), «Иногда мне кажется / Что всё это уже где-то есть» («Лето» [23. С. 93]). Во всех обозначенных контекстах не уточняется содержание указательных местоимений, их семантика, таким образом, диссоциирует: сохраняя функцию указания для говорящего, они теряют указательную функцию относительно слушающего. Это рассогласование приводит к парадоксальному расщеплению смыслов указательных местоимений: заключая в себе неустранимую семантику определённости, эти местоимения в коммуникативном регистре «для слушателя» функционально оказываются аналогичными местоимениям неопределённым. 1 При анализе дейксиса в художественной литературе различают первичный дейксис диалогической устной речи и вторичный дейксис, трактуемый как сфера вторичного семиозиса [24]. В работе речь идет о вторичном дейксисе, соотнесённом с субъектом речи, который понимается как «виртуальная реальность, структурный конструкт)» [24. С. 15]. 274 Темиршина О.Р. Грамматика поэта. Структуры внутренней речи Сходные трансформации претерпевает и хронотопический дейксис. Так, в финале стихотворении «Однажды иду вдоль реки...» появляется наречие «здесь», предметное содержание которого определенно только по отношению к субъекту речи. Приведем фрагмент текста: Однажды иду вдоль реки Слышу - ребёнок истошно кричит Смотрю - никого Это оказывается дерево так скрипит Значит - это здесь [23. С. 118]. Что именно находится «здесь» - слушателю не ясно, эта коммуникативная неполнота делает проблемным «предметное» понимание текста и заставляет интерпретировать последний как эгоцентрический монолог. Коммуникативная недостаточность обнаруживается и в семантике местоимения «они»: «они» - это всегда кто-то, известный автору, но неизвестный слушателю. Рассогласование смыслов личного местоимения в зависимости от коммуникативной точки отсчета находим во всех текстах Летова, где местоимение «они» не имеет анафорической функции. Ср. характерный пример: Задравши собачий нос Втянул в себя струйку Сочного летнего воздуха И понял, что Они Где-то рядом [23. С. 57]. Подобная диссоциация семантики указанного местоимения обнаруживается в целой парадигме текстов: «Глубокой ночью», «Они наблюдают», «Из всех углов. Они стоят...», «Я не спал десять тысяч ночей...», «Он идет его не слышно», «Зерно на мельницу», «И был я словно покинутый муравейник.», «Они», «Как всё это... кончается...» и т.д. Таким образом, анализ шифтерных элементов - «субъекта речи» и сферы местоименного дейксиса - позволил выявить в текстах Летова контуры скрытой прагматико-коммуникативной модели, ориентированной на самоадресацию. По своим основным характеристикам данная модель может і соотноситься с внутренним монологом . Трансформация коммуникативной функции - ее сдвиг от «ты-адресации» к «я-адресации» - приводит к тому, что контекст, необходи- 1 Связь «неопределённой» референции в поэзии с модусом внутренней речи уже была отмечена И.И. Ковтуновой, исследовательница пишет: «Не только собственно познавательная позиция поэта, но и его общая коммуникативная позиция влияет на степень неопределённости. Чем сильнее ориентация на внутреннюю речь , тем больше степень неопределённости в художественном тексте» [25. С. 108]. 275 Литературоведение /Literature Studies мый для предметного понимания приведённых стихотворений, ясен для субъекта речи (ибо сама коммуникативная ситуация как будто присутствует в его мысленном поле), но принципиально не доступен внешнему адресату речи (ибо контекстуальные сведения, необходимые для правильной референции, не «ословливаются», оставаясь за рамками текста). Грамматический аспект. Внутренний монолог, будучи моделью ле-товского высказывания, организует не только поля субъектности и дейксиса, но и существенным образом влияет на грамматический строй стихотворений Летова. И если сдвиги, связанные с выпадением «и так известных» элементов и неопределённостью местоименного дейксиса, были вызваны коммуникативной природой внутренней речи, то изменения в поэтической грамматике соотнесены с семантической структурой внутреннего слова. Одна из важнейших и неподвергающихся сомнению характеристик внутренней речи заключается в том, что внутреннее слово - это аморфный сгусток личностных смыслов. При переводе из внутреннего плана во внешний неструктурированные смыслы должны быть грамматически расчленены и реализованы в системе значений. В некоторых условиях работа механизма такого перевода нарушается и внутренняя речь прорывается во внешнюю, в результате чего возникает система сбоев и ошибок, в основе которых лежит неправильное грамматическое расщепление исходного смыслового сгустка, внутреннего слова. Семантико-грамматические сбои в лирике Летова, обусловленные конфликтом личностных смыслов и узуальных значений, могут быть классифицированы следующим образом: 1) сбой в работе механизмов номинации и предикации, соотнесенный с неправильным соотношением именной и глагольной групп; 2) сбой в номинативном блоке, связанный с неточным выбором слова; 3) синтаксические сбои, вызванные переводом «симультанных» смыслов внутреннего слова в языковую последовательность. Сбой в работе механизмов номинации и предикации. Перевод внутреннего слова во внешнее высказывание осуществляется через блок выбора слова и блок построения синтаксической схемы высказывания. «Личностные смыслы, - пишет Е.С. Кубрякова, - объединяются в такие пучки, которые на уровне высказывания соответствуют одни - значениям синтаксических схем предложения и способам их дальнейшего связывания в текст, другие - значениям отдельных номинаций или номинативных блоков» [13. С. 65]1. В некоторых условиях слаженная работа этих механизмов нарушается и во внешней речи появляются остатки «внутреннего синтаксирования», связанные с неправильным распределением смыслов по языковым единицам. В лирике Летова обнаруживается ряд поэтических сдвигов, которые можно классифицировать как результат такого нарушения. Одна из частотных неправильностей, характерная для летовских текстов, заключается в том, 1 О разведении операций выбор слова и грамматического структурирования см. также: [14. С. 27; 26. С. 267]. 276 Темиршина О.Р. Грамматика поэта. Структуры внутренней речи что внутренние смыслы реализуются не в тех частеречных формах, которые диктуются языковыми конвенциями. Так, те значения, которые должны реализовываться в глаголах, наречиях, существительных, в словосочетаниях, - актуализируются в атрибутивном комплексе. В стихотворении «Крепчаем» возникает странное словосочетание «бродячие потемки» [23. С. 482]. Если предположить, что эта фраза является результатом искажения предикативной структуры «потемки, где некто бродит», то механизмом ее порождения окажется реализация глагольных смыслов в прилагательном, что приводит, в свою очередь, к сворачиванию целостной предикативной структуры в словосочетание. Актуализация глагольно-предикативных смыслов в прилагательном в лирике Летова происходит регулярно. Ср.: «доносчивые глаза» [23. С. 188], «бродячие сухие леса» [23. С. 314], «раззявые рты» [23. С. 247], «раззявые вонючие рты» [23. С. 314], «предательский дядя» [23. С. 212] и др. Атрибутивизации подвергается не только глагольная семантика. В систему атрибутивных сдвигов вписывается и универбизация, продуктами которой, как правило, становятся прилагательные. Ср.: «последождливая грязь» [23. С. 130], «настенная вода» [23. С. 173]. Атрибутивизируюся также и фразеологизмы. Так, словосочетание «водянистые речи» [23. С. 247] является, видимо, результатом деформации фразеологического сращения «лить воду» (говорить бессодержательно). Таким образом «водянистые речи» могут интерпретироваться как «эхоостаток» исходного фразеологизма, результат его атрибутивизации. В отдельных стихотворениях неправильное грамматическое расщепление исходной смысловой структуры ведет к тому, что прилагательное используется вместо требуемых узуальным контекстом наречий. Так, в стихотворении «Сто лет одиночества» возникает окказиональное словосочетание «напроломное лето мое» [23. С. 294], где «наречные» смыслы атри-бутивизируются и реализуются в прилагательном. Сбой в номинативном блоке, связанный с неточным выбором слова. Нарушения в работе номинативного и синтаксического блоков - не единственный способ сдвига значений. Сдвиги при воплощении личностных смыслов часто принимают форму парафазий, в этом случае неправильно работает номинативный блок, связанный с выбором слов. Подбор слов осуществляется по звучанию, значению и «субъективно-вероятному признаку» [26. С. 268]. Здесь будут рассмотрены ассоциативно-семантические парафазии, которые часто обнаруживаются в лирике Летова. Механика вербальных парафазий при внешней сложности и необычности получающихся конструкций - проста: элементу X, находящемуся в одном семантическом поле с элементом Y, приписывается признак элемента Y. По принципу скользящего признака построено предложение «станем заповедными, как деревья» [23. С. 242]. Прилагательное «заповедный» обычно связывается с лесами, чащами и зонами... Летов, нарушая нормы семантической сочетаемости, приписывает этот признак другому объек-277 Литературоведение /Literature Studies ту, который также входит в «заповедно-лесное» семантическое поле -деревьям. В некоторых случаях представляется затруднительным определить лингвистическую базу парафазий, ибо языковая составляющая не очевидна. Однако возможно реконструировать некоторый чисто смысловой сценарий, который Летов «сжимает» до одного словосочетания. Так, за фразой «глубже мрем» [23. С. 246] стоит не столько лингвистический конструкт, сколько сам «сценарий» похорон, включающий в себя образ глубокой могилы. В этом контексте глагольное словосочетание «глубоко умирать» может трактоваться как результат свёртывания целостного «фрейма». Подобную компрессию находим в стихотворении «Из меня все сыпется», где появляется любопытный образ «хрустальных зорких шариков». «Зоркий шарик» - это хрустальный шар, в который смотрят, чтобы увидеть будущее. Субъект, внимательно смотрящий в шар, и будущее, которое он там видит, спрессовываются в одно словосочетание, при этом прилагательное «зоркий» приписывается не субъекту, а «шарику». В рамках данной статьи нет возможности подробно комментировать все обнаруженные парафазии, однако наш материал показывает, что сворачивание сложного потенциально предикативного сценария в субстантивное словосочетание соответствует основному принципу внутренней речи: максимум смыслов при минимуме слов. При этом смысловая агглютинация, свойственная внутренней речи, в концентрированном виде передает самые значимые черты исходного реконструируемого образа. Отметим также, что сбой в работе номинативного блока, связанный с «неточным» (с позиции узуса) подбором слов, также демонстрирует крен в сторону прилагательного. Говоря иначе, в «путешествии» признака, скользящего относительно объектов, по семантическому полю вырисовывается определённая траектория: признак «уходит» от полюса глагола и тяготеет к реализации в атрибутивном комплексе. Обсуждение номинативно-предикативных сбоев. Исключительное положение прилагательного в поэтической грамматике Летова обусловлено, на наш взгляд, синтаксическим строем его лирики. Атрибутивное словосочетание «прил. + сущ.» - частотная синтаксическая конструкция, которая обнаруживается практически во всех стихотворениях Летова. Превалирование этой синтаксической структуры в текстах, где мы обнаружили морфологические сдвиги, позволяет выдвинуть предположение о том, что в лирике Летова блок синтаксирования занимает доминирующее положение, подчиняя себе блок номинации. Говоря иначе, синтаксическая схема оказывается своеобразной рамой, оформляющей личностные смыслы и обусловливающей выбор их частеречного воплощения. В результате такого «синтаксического воздействия» значения, которые конвенциально должны быть выражены, например, глаголом, воплощаются в прилагательном, являющемся смысловым центром атрибутивных конструкций. На деформирующую роль синтаксиса указывает синтаксический контекст рассмотренных окказионализмов. Так, в стихотворениях «Крепчаем» 278 Темиршина О.Р. Грамматика поэта. Структуры внутренней речи и «В начале было слово» отчетливо задается навязчиво повторяющийся синтаксический шаблон «прил. + сущ.», который, оказываясь «формой отливки» личностных смыслов, инициирует морфологический сбой: ритмико-синтаксическая инерция оказывается столь сильна, что вместо «бродить в потемках» появляются «бродячие потемки», а вместо «раззявить вонючие рты» возникают «раззявые вонючие рты». Ср.: В натренированные очи самопальные титаники Бродячие потёмки [23. С. 482]. За снотворные туманы, за бродячие сухие леса За дремучие селения, за кислые слепые дожди За грибные водопады, за бездонные глухие поля За рассыпчатые горы, за раззявые вонючие рты [23. С. 314]. «В интеграции и подгонке смыслов двух таких важнейших узлов предложения, как его именная и глагольная группа, - пишет Е.С. Кубрякова, -мы и видим реализацию замысла формирующегося предложения» [13. С. 137]. Однако в лирике Летова замысел, соотнесенный с внутреннеречевым кодом, по-видимому, остается нерасщепленным, именные и глагольные группы не интегрируются, что и инициирует появление атавизмов внутреннеречевого кодирования, генетически связанных с доминированием определённого синтаксического шаблона. Доминирование синтаксического блока объясняет и летовские парафазии. И.Н. Горелов полагает, что на первой стадии порождения высказывания потребность сказать нечто материализуется в интонационносинтаксической схеме и ритмических характеристиках высказывания. «Эти (интонационно-синтаксические. - О.Т.) структуры, вероятно, более чем другие типизированы, заполняясь “ближайшим” лексико-грамматическим материалом. Синтаксически он отличается малой глубиной.» [9. С. 4647). Таким лексико-грамматическим материалом оказываются как раз парафрастические замены, которые «выбираются» как ближайшие элементы из ассоциативно-семантического поля. Кроме того, действительно, парафазии коррелируют с малой синтаксической глубиной текстов Летова: синтаксис его стихотворений тяготеет к тотальному перечислению, паратаксису и, как следствие, - монотонной изоритмичности. Изоритмичность и тяготение к паратаксису - структурная особенность внутренней речи, синтаксис которой «не образует законченных предложений, а стремится к бесконечным цепочкам ритмических повторяемостей» [4. С. 169]. Тексты Летова, ориентированные на внутреннеречевой код, демонстрируют именно такие изоритмические повторы. Часть этих повторов соотносится с особым номинативным строем: стихотворения либо полностью представляют собой череду номинаций, либо включают в себя обширные номинативные блоки. На этом вопросе следует остановиться отдельно. 279 Литературоведение /Literature Studies Номинативный стиль в поэзии предметно исследовался в ряде работ филологического характера, где выявлены его основные смысловые функции [27-30]. Мы со своей стороны хотели бы добавить, что с точки зрения структуры номинативный стиль может бытъ одной из форм реализации внутренней речи. Так, И. И. Ковтунова считает, что установка на компрессию смысла «сближает именные предложения с внутренней речью, делает их способом выражения внутренней речи, где мысль предстает в максимально “сгущенном виде”» [3. С. 156]1 В поэзии Летова эта «сгущенность» может проявляться в том, что «глагольные» смыслы актуализируются в номинативно-атрибутивном словосочетании «прил. + сущ.», где разделен-ность признака и его носителя менее выражена, чем в предикативных структурах [31. С. 312]. Номинативный строй поэтической речи предполагает использование существительных с глагольно-пропозитивной семантикой, которые дают возможность «передавать динамику ситуаций» [29. С. 43]. Однако в текстах Летова эта пропозитивная семантика обнаруживается и в прилагательных. И в самом деле, такие конструкции, как «предательский дядя» можно трактовать как полупредикативные не до конца развернутые структуры, в скрытом виде содержащие в себе пропозицию, которая может развернуться в полноценное предложение (ср. «дядя - предатель»)2. Таким образом, именной стиль может быть связан с глубинной протоформой поэтического текста, генетически соотнесенной с внутреннеречевыми процессами. И в этом смысле интересны некоторые авторские свидетельства, видимо, подтверждающие эту мысль. Вяч. Вс. Иванов, комментируя именные стихотворения Блока, указывает на передаваемое В.Б. Шкловским устное сообщение поэта «о том, что ему самому (Блоку. - О.Т.) писание стихотворения представлялось как перевод текста на его собственном языке в русский текст», отсюда, полагает Вяч. Вс. Иванов, «можно высказать гипотезу, по которой именным стилем часто писались наиболее индивидуально-лирические фрагменты, как бы сохраняющие структуру первоначального текста» [28. С. 286]. В этом сообщении обращает на себя внимание идея о столкновении значений и личностных смыслов, сопровождающем развертку «номинативной» внутренней речи во внешние языковые формы. Связь номинативных структур с внутреннеречевым кодом регулярно обнаруживается и в раз- 1 Е.С. Кубрякова, ссылаясь на исследования поэтической речи, также пишет «об особых функциях номинативного стиля и исключительной роли потока наименований для воссоздания эффекта внутренней речи, мыслительной деятельности в образах и картинах» [13. С. 77]. 2 В таких случаях речь может идти о предикации особого рода, вторичной предикации, «связанной с атрибутивными отношениями» [31. С. 514]. 280 Темиршина О.Р. Грамматика поэта. Структуры внутренней речи 1 личных «эго-текстах» , что наталкивает на мысль о естественной соотнесенности номинативного стиля в поэзии с внутреннеречевыми процессами. Синтаксические сбои, вызванные переводом «симультанных» смыслов внутреннего слова в языковую последовательность. Третий тип поэтических ошибок также связывается со структурно-семантической природой внутреннего слова. Несмотря на расхождения, часто значительные, в трактовке внутреннего слова, исследователи тем не менее едины в том, что внутреннее слово содержит в себе не только вербальные, но и зрительно-образные компоненты. И в самом деле, внутреннее слово еще не в полной мере слово (оно в живом пластическом виде сохраняет первичные образные впечатления), но уже не в полной мере образ (оно заключает в себе вербальные протознаки, которые означивают образное впечатление). «Вслед за Л.С. Выготским и Н.И. Жинки-ным, - пишет Т.В. Ахутина, - мы предполагаем, что внутреннюю речь обслуживает особый код. Вероятно, код этот смешанный, его единицами являются не только слова, имеющие во внутренней речи не объективное значение, а субъективный смысл , но и схематичные представления» [14. С. 25]2. При порождении высказывания перед говорящим встает задача перевода первичного внутреннего образа во внешнюю речь. Сложность этой операции заключается в том, что образ - это симультанное образование, воспринимаемое практически одномоментно; речь же, напротив, - всегда линейна. «Образ, - пишет А.Н. Леонтьев, - строится по типу тех структур, которые приспособлены к развертке, то есть к переводу последовательности в одномоментность, текущего в существующее» [32. С. 51]. Не останавливаясь на всех возможных вариантах пути от мысли к слову, отметим, что в лирике Летова обнаруживаются остатки первичного смыслового синтаксирования, связанные с неполным переводом образного материала в слово. Возникает ощущение, что Летов пытается сохранить образно-речевой сгусток в своем первоначальном виде, что приводит к властному вторжению зрительного образа в речевую стихию. Попытка фиксации образа в речевом коде, которая затруднительна по причине линейности речи, приводит к деформации речи. Так, в линейной организации некоторых текстов возникают своеобразные «провалы», где и обнаруживаются симультанные структуры, связанные с работой образа. Функция таких симультанных структур речи - достичь смыслового сгущения, передать образ как он есть, но через фактуру слова. Инерция образа проявляется в текстах Летова на семантическом и синтаксическом уровнях, именно здесь и обнаруживаются сбои, связанные с тяготением речи к несвойственной ей симультанности. 1 Так, О.Н. Панченко обращает внимание на связь номинативных структур с «записями для себя» [30. С. 85]. 2 Ср. также мнение А.Н. Соколова, утверждавшего, что внутренняя речь - это «язык “семантических комплексов” (редуцированных речевых высказываний иногда в сочетании с наглядными образами)» [8. С. 60]. 281 Литературоведение /Literature Studies Семантический аспект. Выше были рассмотрены случаи парафрастических замен, при которых признак скользит относительно слов, включенных в одно семантическое поле. Однако в лирике Летова сдвиг признака, относительно объектов, может осуществляться и по принципу включенности объектов в одну образную репрезентацию ситуации. Говоря иначе, признак приписывается не тому предмету, с которым он обычно связан в узусе, а иному, который присутствует в данном пространственном контексте. Такой образ, организованный по принципу пространственной близости объектов, обнаруживается в песне «Передозировка», где появляется странное словосочетание «ветвистые заборы» [23. С. 300]. Этот образ может трактоваться как результат визуального «сжатия» ситуации: над забором поднимаются ветви, соответственно - забор «ветвистый». Признак кочует от одного объекта к другому, «ветвистость» от деревьев переходит к забору, над которым эти деревья видны. Визуальное сжатие обнаруживается и в словосочетании «кустистый поезд» из стихотворения «Сон» («кустистый поезд» - это поезд, который едет мимо «цветущих ветвей сирени» [23. С. 20]). По такой же модели создается сдвиг в стихотворении «Глубокий старик...», где появляется образ «бесчисленной клетки» [23. С. 76], из которой нужно выпустить голубей. «Бесчисленная клетка» - результат перехода признака «бесчисленный» от множества птиц, которые находятся в клетке, к самой клетке. Примеров таких пространственно-образных смещений у Летова много, ср. некоторые: «пьяный забор нетленной любви» [23. С. 224], «дощатая хвой-ственная краска» [23. С. 83], «зачесались рукавицы» [23. С. 355], «свечи в мерцающих пространствах» [23. С. 520], «горы близорукие» [23. С. 478] и др. Во всех случаях механика создания таких образов одинакова: объекты находятся рядом в акте перцепции, они встроены в зрительное впечатление, которое не дифференцируется при оречевлении, как того требует логикодискурсивное мышление, в результате чего появляются визуальные синкреты, в которых одновременно сополагаются признаки разных денотатов. Н.И. Жинкин, разводя понятия перцептивного и логико-дискурсивного синтеза признаков, отмечает, что «порядок анализа и синтеза в восприятии иной, чем в тексте» [10. С. 216]. Поэтому с психолингвистической точки зрения приведенные выше фразы можно трактовать как результат доминирования перцептивного синтеза над вербальным. Это доминирование приводит к деформации фактуры языка, когда симультанная логика образа вторгается в линейную логику речи, перекраивая ее под свою структуру . Синтаксический аспект. Тяготение к симультанности и, как следствие, специфические сдвиги в строе текстов, позволяющие сгустить смыслы, наблюдаются и на синтаксическом уровне. Так, в некоторых стихотворениях Летова обнаруживаются не только образные, но и синтаксические 1 Обнаруженные семантические сдвиги тяготеют к метонимии, ибо метонимический перенос предполагает сжатие, часто совершаемое с опорой на зрительные ассоциации [33. С. 44]. 282 Темиршина О.Р. Грамматика поэта. Структуры внутренней речи синкреты, чье появление также мотивировано «недорасщеплением» исходного смыслового сгустка. Однако в последнем случае неполная развертка осуществляется не через мену семантических признаков (как в случае с образом-синкретом), а через сугубо синтаксические механизмы. Главным принципом такой агглютинации становится симультанное наложение синтаксических конструкций. Процесс наложения синтаксических структур сопровождается выпадением их отдельных элементов, в результате чего создается синтаксически нерасчлененный сгусток, где одновременно присутствуют не до конца развёрнутые словосочетания. В первом стихотворении цикла «Вернулся из армии» результатом такой агглютинации является фраза «Два года / Так много тому назад» [23. С. 40].

Скачать электронную версию публикации