Basic views on the subject of logic in the European philosophy of 19 century.pdf Введение Развитие логики в Европе в XIX веке редко рассматривается как нечто интересное само по себе. Преобладавшие тогда способы изложения и понимания логики часто объединяют под именем «традиционной логики», оттеняя тем самым её отсталость и несовершенство по сравнению с «современной логикой». Господствующий взгляд на историю логики позапрошлого столетия сводится к тому, что в этот период шло медлен -ное становление математической, или символической, логики, которое происходило в борьбе с индуктивизмом, психологизмом и прочими «-измами», которые были благополучно побеждены. Благодаря этой победе мы и смогли прийти к той логике, которая сегодня вполне заслуженно доминирует. Тем не менее современная логика возникла не на пустом месте, она унаследовала многие предпосылки, сформировавшиеся в рамках традиционной логики. Вместе с тем эти предпосылки ни тогда, ни сейчас не отличались однородностью и не принимались единодушно. На наш взгляд, в логике XIX века можно выделить три достаточно автономные традиции. Каждая из них внесла свой вклад в фундамент современной логики. Более того, некоторые коллизии, связанные с появлением современной логики, могут оказаться более понятными и объяснимыми, если их рассмотреть в свете различий, характерных для этих традиций. Предлагаемая вниманию читателя статья состоит из трёх глав, каждая из которых кратко характеризует одну из этих традиций: германскую, британскую и австрийскую. 1. Логика и философия в Германии 1.1. И. Кант о формальном и формальной логике Развитие логики в Германии в XIX веке находилось под безоговорочным и неоспоримым влиянием философии Иммануила Канта (1124-1804). В «Критике чистого разума» (1181) он исследовал границы и возможности познания. Место, отведённое общей логике в структуре познания, стало отправной точкой логико-философских исследований. При описании всех познавательных способностей Кант жёстко разделяет две стороны: форму и содержание. Выделяя два уровня, или «ствола», познания, а именно чувственность и рассудок, он в каждом из них различает эти две составляющие. При этом только чувственность имеет «контакт» с внешним миром, являясь единственным источником содержания знания. Рассудок имеет дело с тем же содержанием, но уже обработанным и упорядоченным чувственностью. Рассудок оперирует с понятиями, которые являются более высоким уровнем познания в сравнении с чувственными наглядным представлением. Собственно, именно Кант тематизировал для логики и эпистемологии категорию понятия. В предшествующей философии было в ходу 'представление' [Vorstellung], или, как это преимущественно именовалось в британской философии, 'идея' - термин с гораздо более широким смыслом, охватывавшим и ощущение, и восприятие, и продукты абстрактного мышления. Например, для Лейбница различие между такими видами представлений, как понятие и ощущение, состояло только в степени отчетливости. Кант же чётко разделяет два вида представления [Vorstellung] - наглядное представление [Anschauung] и понятие [Begriff], проводя резкую границу между ними. Первое относится к чувственности, второе □ к рассудку, которые являются несводимыми друг к другу познавательными способностями. Словами самого Канта, «логика - наука о рассудке вообще» [1, А52 (В61)]. Впрочем, здесь требуются некоторые уточнения. В «Критике чистого разума» он разделяет общее и частное применение рассудка и, соответственно, общую логику и частные логики. Общая логика отличается тем, что отвлекается от всякого содержания знания, от любого возможного различия в предметах. Под частными логиками он имел в виду то, что сегодня назвали бы методологией той или иной науки. Именно это понимание природы общей логики и предопределило широко известное пренебрежение Канта её познавательными возможностями. Ведь если она не имеет дела ни с каким определенным предметом, то она ничего не говорит о мире, становясь своего рода знанием ни о чём, но о формах всего. Общая логика, в свою очередь, подразделяется на чистую и прикладную. В рамках чистой логики исследуются только априорные принципы рассудка. В прикладной же логике, которая также отвлекается от всякого содержания, рассматривается применение рассудка с учётом психологических условий, в которых он действует. В рамках последней исследуются источники предрассудков и заблуждений, зависимость применения рассудка от особенностей того или иного субъекта, таких как память, внимание, привычка, сомнение и уверенность и т.д. и т.п. Кантовское понятие общей чистой логики составило основание того, что впоследствии стало именоваться «формальной логикой». У самого Канта нет разновидности логики с таким названием, но он характеризует как формальное всякое рассмотрение, которое не принимает во внимание какого-либо содержания, абстрагируется от предмета. Формально можно рассматривать как чувственность, так и мышление, но ни то, ни другое не даст знания о вещах. Таким образом, для Канта «формальное» представляет собой в первую очередь отрицательную характеристику: формально то, что бессодержательно, беспредметно. Наряду с общей Кант выделяет трансцендентальную логику, в которой принимаются во внимание источники познания и познаваемая реальность. Как раз последняя представляет для него больший интерес и приковывает основное внимание; её он рассматривает как более высокий уровень логики, который в состоянии пролить свет на тайну человеческого мышления. Но что касается общей чистой логики, она остаётся на самом низком и самом простом уровне описания познания, не выходя за границы предписанных ей априорных форм: «Общая чистая логика имеет дело исключительно с априорными принципами» [1, B77]. Поэтому общая логика именно в силу того, что она отвлекается от содержания, может служить лишь отрицательным критерием истины. Как выражается Кант, она может быть каноном для оценки знания, но не органоном для его расширения. Переходя к дедукции априорных форм рассудка, которые также называются категориями, Кант предлагает нам известный набор из двенадцати категорий, которые полностью исчерпывают сферу логики. Каждая из этих категорий выполняет определенную функцию единства суждения, тем самым давая субъекту возможность совершать то или иное суждение. Причем эти функции единства самостоятельны в том смысле, что они не сводимы друг к другу. Здесь для нас существенны два следствия, которые наиболее отчетливо сформулированы уже не в «Критике чистого разума», а в «Логике». Во-первых, поскольку категорические, гипотетические и дизъюнктивные суждения «основываются на существенно различных функциях рассудка» [2, 503], они не могут преобразовываться друг в друга: «невозможно гипотетическое суждение превратить в категорическое - они совершенно различны по своей природе» [2, 505]. Во-вторых, Кант отвергает, что применение комбинаторно-алгебраических методов может иметь какую бы то ни было пользу для логики: последняя «не есть алгебра, с помощью которой можно было бы открывать какие-либо скрытые истины» [2, 434], более того, по его убеждению, мы не нуждаемся в каких-либо изобретениях для логики именно по той причине, что та содержит только форму мышления. Согласно Канту, истины общей чистой логики - априорны, поскольку они находятся в душе до всякого возможного опыта; - аналитичны, ибо они позволяют не более чем разложение уже имеющегося содержания понятий, не выходящее за их границы; - не принимают во внимание какого-либо предмета знания, они беспредметны. - являются частью теории познания. Действительно, в Германии логика стала рассматриваться как область знания, теснейшим образом связанная с гносеологией, более того, как правило, она рассматривалась как часть последней. 1.2. Якоб Фридрих Фриз и антропологическая логика После Канта обозначились два пути дальнейшего развития логики. Первый был связан с развитием трансцендентальной логики, где она, в руках представителей классического немецкого идеализма, фактически смыкалась с метафизикой. Второй привёл к появлению логики как самостоятельной науки. Именно последний представляет для нас интерес. Среди многочисленных пособий и исследований, изданных в первые два десятилетия после смерти Канта, наибольшее влияние на рассматриваемый нами процесс оказали два автора - Я.Ф. Фриз и И.Ф. Гербарт. Я.Ф. Фриза (1773-1843) часто характеризуют как основателя психологизма в логике и философии. Хотя в этом есть некоторый анахронизм, поскольку в то время антитеза психологизм - антипсихологизм не была актуальна, эту оценку в целом можно признать справедливой. К ней только стоит добавить, что острие его «психологизма» было направлено в первую очередь против спекулятивного идеализма и, не считая сформировавшейся несколько позднее школы Гербарта, было единственной альтернативой этому идеализму в деле формирования научной методологии. Фриз начинает с наблюдения, что выражение Канта «чистая логика» может пониматься двояко: как антропологическое либо как философское учение о законах мышления. Философская, которую он также называет демонстративной, занимается теорией доказательства. Она основана на принципах de omni et de nullo, тождества и противоречия. Основной же вопрос антропологической логи-ки - «как в процессе деятельности человеческого духа возникают понятия имышление» [3. С.3]. Фриз полагает, что тезис Канта относительно завершенности логики уже у Аристотеля касается только первой, а вот во второй ещё могут делаться открытия. В соответствии с этим первая часть его труда, посвященная чистой общей логике - «учение о формах мышления», - состоит из двух разделов - антропологической логики, которая включает в себя описание нашего познания и мышления вообще, учений о понятии и суждении. Во втором разделе, «Философская логика», повествуется о «расчленяющем познании» (Zer-gliederungs-Erkenntnis) и об умозаключении. Вполне естественно, что оригинальность и новизну можно найти только в первом разделе «Системы логики». Второй же раздел добросовестно воспроизводит стандартный набор логического материала, характерный для немецких учебников логики после X. Вольфа и И. Канта. Так, теория суждения обосновывается той же таблицей категорий, что и у Канта. Фриз не ставит под сомнение результаты кантовской дедукции, он только пытается подвести под неё психологическое основание, критикуя при этом Канта за то, что тот пытался строить доказательства там, где возможно только описание. Таким образом, у Фриза психология стала тем основанием логики, каким у Вольфа была онтология, а у Канта теория познания. 1.3. Иоганн ФридрихГербарт Иоганном Фридрихом Гербартом (1776-1841) и его школой был сделан первый ощутимый шаг в направлении онтологической трактовки логики. Гербарт широко известен как основатель своего направления в педагогике, в истории психологии признаются его заслуги как одного из пионеров математизации психологии, но в современной истории философии уделяемое ему внимание ничтожно мало. Это резко контрастирует с той ролью, которую играли его идеи в философском процессе своего времени. Гербарт был одним из первых влиятельных критиков немецкого идеализма, и продолжительное время школа Гербарта была практически единственной силой, которая поддерживала научный дух в философии на фоне безраздельного господства произвольных умозрительных спекуляций. Он определял философию как «обработку понятий». Соответственно, разные разделы философии ведают разными уровнями и видами такой обработки. Так, первый раздел - логика - должен привести понятия к ясности (проведению чётких границ между различными понятиями) и отчётливости (строгому различению признаков отдельного понятия). Метафизика ведает изменением понятий. А эстетика (которая включает этику) учитывает оценку понятий. Таким образом, понятие является основным предметом не только логики, но и философии Гербарта в целом. Согласно Гербарту, анализ понятий в рамках логического исследования исключает всякие вопросы, связанные с их генезисом и с тем, что касается психологии познания. Логика имеет дело с понятиями как с чем-то уже готовым, наперёд заданным и не задаётся вопросом о том, откуда они берутся. Его работа «Основные моменты логики» (1808) открывается словами: «Логика занимается не чем иным, как представлениями; но не актами представления, не способами их получения и происхождения в нас, и не изменениями состояний сознания (Gemutszustande), которые они в нас вызывают». Логика занимается «только тем, что представляется». Это представляемое становится предметом логики, поскольку оно «уже схвачено, выделено, понято. Вот почему это называется понятием» [4. С. 467]. В работе «Учебное введение в философию» (1813) он определяет предмет логики как «мысли, характеризуемые со стороны того, что с помощью их мыслится» [5. С. 77]. Как видим, Гербарт резко отделяет представление как психический акт от представляемого, мышление от мыслимого. Такое различение создает предпосылки для онтологизации предмета логики, что и объясняет гармоничность позднейшей рецепции гербартианства австрийской логико-философской традицией. Гербарт не характеризует понятия как «объективные», как позднее делал Больцано, его описания носят негативный характер - он говорит о том, чем понятия не являются. А именно, они «не есть ни реальные предметы, ни действительные акты мышления» [5. S. 78]. Иначе говоря, понятия принадлежат некой промежуточной сфере между действительными предметами и мышлением (или актами мышления). Любое понятие «имеется как бы в единственном экземпляре»; что же касается отношения между понятиями и мышлением, то «мышление одного и того же понятия может многократно повторяться» в сознании бесчисленных разумных существ, «и при этом не будет происходить размножение понятия» [5. S. 78]. Знаменательны также соображения Гербарта о суждении и его связи с мышлением и мыслимым. Мышление - это «лишь посредник, как бы телега, которая свозит понятия в одно место». Когда понятия встречаются в мышлении, они находятся в «зависшем состоянии (Schweb) и сначала образуют вопрос» [5. S. 91]. Отвечая на этот вопрос, мы совершаем не что иное, как суждение. Нетрудно заметить, что это объяснение природы суждения весьма близко к теориям Брентано и Фреге, которые понимали под последним утверждение (у Брентано также отвергание) помысленного или представленного содержания. Только Гербарт был склонен относить истинностную оценку суждения к компетенции психологии и, как следствие, призывал дистанцироваться от неё, поскольку речь идёт о логике. Он считает, что о суждении можно говорить в двух смыслах - психологическом (признание истины) и логическом (соединение субъекта и предиката). В такой трактовке суждения «в логическом смысле», занимающем промежуточное положение между действительным миром и оценивающими актами сознания, нетрудно увидеть предвосхищение «допущений» Мейнонга, как и «содержания, допускающего вынесение суждения» (beurteilbare Inhalt) Фреге. Гербартовский подход к пониманию предмета логики заметно расходился со взглядами Канта. Если логика занимается не формальной структурой познающего рассудка, но формами мыслимого как такового, то это не может не отразиться и на структуре логического знания. В частности, кантовское учение о категориях, через которые описываются фундаментальные функции рассудка, просто остаётся не у дел. Действительно, Гербарт совершенно осознанно отказался делать категории основанием для логических дистинк-ций. Так, например, принципиальное для Канта различение категорических, гипотетических и разделительных суждений, по мнению Гербарта, «принадлежит целиком языковой форме» [4. С. 473]. Как отмечалось выше, логика, в отличие от педагогики и психологии, находилась на периферии научных интересов Гербарта, он посвятил ей лишь две небольших работы. Подробное и систематическое изложение логики в соответствии с принципами философии Гербарта осуществлено М.В. Дро-бишем (1802-1896) в «Новом изложении логики» (1836). Это был едва ли не лучший немецкий учебник логики, выдержавший пять изданий. Не останавливаясь на его многочисленных достоинствах, отметим некоторые важные моменты, относящиеся к философии логики. Дробиш систематизировал и развил критику фризовского антропологизма, начатую ещё Гербартом. «Совершенно ложно мнение, что можно дать психологическое (антропологическое) обоснование логики» и что этого можно добиться «разложением операций сознания и мышления, памяти и фантазии» [6, s.vii-viii]. Развивая онтологический поворот Гербарта, Дробиш впервые вводит понятие логического объекта, что сопровождается рассуждениями о несовпадении реального и мыслимого объекта. Немало оригинальных идей содержится в его теории суждений. Например, экзистенциальные суждения вместе с безличными образуют «тетические», или абсолютные, суждения, классифицируются как разновидность гипотетического. «X существует» следует понимать как «если есть нечто, то есть X» [6. С. 60-61]. 1.4. Адольф Тренделенбург Решающую роль в окончательном формировании логической дисциплины сыграл берлинский профессор А.Тренделенбург (1802-1872). Его фундаментальный труд «Логические исследования» (1840) по современным меркам скорее представляет собой исследования по философии науки или по теории познания. В первой главе «Логика и метафизика как основополагающие науки» исследуется природа связи науки с логикой и метафизикой, вторая посвящена критике основных принципов формальной логики, третья -критике диалектического метода. В остальных пяти главах предпринимается попытка построить теорию научного метода на основе истолкованных в духе Аристотеля понятий движения, пространства, времени и других. По его мнению, все науки характеризуются единством метода и в силу этого имеют отношение к логике. Таким образом, в логике Тренделенбург видит, в первую очередь, теорию научного метода. Свой идеал логики он находит в трудах древних. Приведём красноречивую цитату: «Науку, рассматривающую вместе и мышление, и сущее, назвали, вслед за Платоном, диалектикой; но, во избежание привходящих понятий (Nebenbegriff), назовём её лучше логикой в широком смысле и к такой логике направим наши "логические исследования"» [7, 11-12]. Здесь концентрированно выражена дальнейшая стратегия Тренделенбурга. Он намерен предложить программу развития логики, избегая двух крайностей: во-первых, формальной логики, которая не принимает во внимание «сущего», во-вторых, гегелевской диалектики. Многообразие философских систем он называет «немецким предрассудком» и «ложной оригинальностью» [7, IX], полагая при этом, что правильный путь указан в глубокой древности Платоном и Аристотелем. Заметим, что именно Тренделенбург является автором термина «формальная логика» как обозначения соответствующего раздела логики. Кант, как мы помним, говорил об «общей чистой логике», которая характеризовалась тем, что она является лишь формальной. Фриз использовал обозначения «философская» или «демонстративная» логика, Твестен - «аналитическая» логика, а чаще просто «аналитика». Термин «формальная логика» также не использовался ни Гербартом, ни Дробишем. Выражение «формальная логика» могло встречаться между делом у разных авторов, например, его можно встретить у Твестена, но оно носило случайный характер дополнительного определения, не имея статуса собственного имени для определенного раздела логики. Только Тренделенбург обозначил то направление логических исследований, которого придерживались Гербарт и Дробиш, как «формальную логику», и только после него это обозначение стало общеупотребимым. По мнению Тренделенбурга, формальная логика стала возможной благодаря Канту, который резко отделил форму от содержания. Это замечание вполне справедливо, но, как мы уже показали, в устах Канта определение «формальный» имеет отчётливый привкус негативной оценки. Поэтому, когда Тренделенбург именно эту характеристику делает отправной, скептическое отношение к описываемой области тем самым уже предопределено са-мим этим фактом. Тренделенбург основное внимание уделяет критике Гербарта, Твестена и Дробиша, по сути, продолжает анти-формалистскую аргументацию Канта, делает её развёрнутой. В частности, серьёзные претензии предъявляются к тезису о том, что понятие есть нечто готовое и заранее данное. Попытки критикуемых авторов привлечь на свою сторону авторитет Лейбница Тренделенбург парирует замечанием, что «когда Лейбниц предлагал исчисление ... он делал это не в смысле формальной логики» [7, 23]. Тренделенбург окончательно оформил принятое в Германии понимание места и роли формальной логики в системе логической науки. Что же касается логики в широком смысле, то его заслуга не в предложенных ответах, которые не нашли поддержки, но в самой постановке проблемы необходимости реформы логики. Это проблема стала предметом интенсивнейших обсуждений на протяжении последующего полустолетия, не приводя, однако, ни к какой реальной реформе. 2. Логика и философия в Британии В исторической литературе процесс развития логики в Британии XIX века описывается как постепенное утверждение курса на математизацию последователями Дж. Буля в борьбе с индуктивизмом сторонников Дж.С. Мил-ля. Не ставя под сомнение справедливость этой картины, здесь мы бы хотели обратить внимание на некоторые общие особенности британской логической традиции, оставив без внимания указанную коллизию. Действительно, взгляды сторонников обоих направлений на предмет логических исследований и природу основных понятий логики, как мы надеемся показать, отличались своеобразным единством, что позволяет объединить сторонников несовместимых научных программ в единую традицию, противостоящую континентальной. В Британии критика схоластической логики носила, пожалуй, наиболее радикальный характер. Как следствие, в течение XVII-XVIII вв. логические исследования не вызывали заметного интереса у британских мыслителей. Хотя логика продолжала оставаться университетской дисциплиной, достаточно заметить, что после выхода краткого компендиума Генри Олдрича [8] в 1691 г., вплоть до 20-х гг. XIX в. не было написано ни одного учебника по логике. Сам по себе тот факт, что в течение едва ли не полутора столетий преподавание некоторой дисциплины осуществлялось только по одному учебнику, уникален в истории науки и образования и достаточно свидетельствует об отсутствии интереса к этой области знания. 2.1. Ричард Уэтли: станоелениетрадиции Ситуация резко изменилась после публикации в 1826 г. «Элементов логики» Ричарда Уэтли (1787-1863). Уэтли был воспитанником Оксфордского университета, единственного (из двух) в Англии, где к тому времени сохранилось преподавание логики. Автор не предлагал каких-либо технических новшеств или новаторских теорий. Более того, в содержательном разрезе он, фактически, просто пересказал упомянутый компендиум Олдрича, местами едва ли не копируя фрагменты текста. Но при этом он изложил пребывавшую в забвении и пренебрежении Аристотелеву логику живым языком, насытив текст аргументами в защиту её научной состоятельности и полезности в образовании. Кроме того, некоторые принципиальные подходы и формулировки, предложенные в этой работе Уэтли, не просто стали типичными, но образовали концептуальный базис языка логики и философии логики в Британии. По существу, именно его «Элементы логики» положили начало британской логической традиции XIX века. По мнению Уэтли, логика - объективная наука, подобно химии или математике, и её существо - в раскрытии принципов отдельно от их приложений. Как раз в период работы Уэтли над своей книгой в английском языке формируется понятие науки, «science» в современном смысле, и одной из основных парных оппозиций к термину «science» служило искусство, «art». Поэтому наш автор вполне в духе времени уделяет немалое внимание обоснованию того, что логика представляет собой в первую очередь науку, илишь производным образом - искусство25. В центре внимания логики, по мнению Уэтли, находится рассуждение, или, точнее, «анализ процесса разума в рассуждении» [9. С.29]. Тем самым главной темой, «ядром» логики он делает умозаключение, отводя теориям понятия и суждения подчинённое положение. Причина, по которой эта наука находится в пренебрежении в последние столетия, по мнению Уэтли, в том, что к ней предъявляли завышенные ожидания, и последние были вызваны в том числе и превратным пониманием места понятия и суждения в логике. Как сказали бы сегодня, к логике примешивали методологическую проблематику, нередко за счёт вытеснения собственно логических проблем. В числе этих избыточных тем он указывает стремления выработать «правила образования ясных идей» и «руководство суждением». Но это, считает Уэтли, означает требование «такой системы всеобщего знания, которая научила бы нас значениям всех слов, истинности и ложности - достоверности и недостоверности - каждого высказывания, превосходя тем самым все наши научные дисциплины» [9. С.45-46]. Обвинять логику в том, что она не обеспечивает этого, - «это всё равно, что возражать против оптики за то, что она не даёт зрение слепым, или жаловаться, что очки не помогут тому, кто не умеет читать» [9. С. 46]. Следующий принципиальнейший момент логики Уэтли состоит в той роли, которую он отводит языку. Ставя вопрос о природе элементов, из которых строится рассуждение, он категорически отвергает предположение, что рассуждающий разум оперирует идеями. Рассуждение осуществляется в языке и только в языке. Развёрнутых философских аргументов в пользу своего выбора автор не приводит, для него это имеет характер фундаментального убеждения. Он лишь утверждает, что следствием обратного было бы то, что «некоторый человек, не знающий ни одного произвольного знака, был бы способен рассуждать. Но нет никаких оснований верить, что это возможно, как и в то, что "абстрактные идеи" вообще существуют» [9. С. 48-49]. В дальнейшем он делает ещё более радикальные утверждения, отождествляя с языком и сам предмет логики. «Язык. насколько он служит средством для ... умозаключения, составляет предмет логики» [10. С. 111]. A страницей ранее он выразился ещё более категорично: «Логика имеет дело только с языком» [10. С. 110]. При этом Уэтли не предлагает никаких разъяснений относительно того, как это согласуется с приведенным ранее определением, согласно которому предметом логики служит рассуждение. Тезис о том, что логика имеет дело с языком, носит здесь не просто программный характер, он имеет существенные практические следствия. Когда Уэтли обсуждает, в чём состоит формальный характер логики, выясняется, что он имеет в виду не форму мышления, но форму языкового выражения. Если в правильном силлогизме, рассуждает автор, мы будем заменять имена определенных вещей «бессодержательными символами, обеспечивая при этом, чтобы форма выражения оставалась той же самой» [9. С. 58], то невозможно будет принять истинность посылок, не принимая при этом истинность заключения. Поэтому, заключает Уэтли, «сила (или доказательность) рассуждения видна из самой формы выражения и независимо от смысла входящих в него слов» [9. С. 59; 10. С. 13]. Эта мысль воспроизводится при описании природы силлогизма: «Так как логика занимается исключительно исследованием употребления языка26, то из этого следует, что силлогизм (который является аргументом, представленным в регулярной логической форме) есть аргумент, выраженный таким образом, что его доказательность очевидна из самой формы выражения, т.е. без учёта значенийтерминов» [9. С. 105]. Эффект, произвеленный выходом «Элементов», был взрывоподобен. Количество посвященных ей заметок, рецензий с трудом поддаётся подсчёту. В 1850 г. вышло уже 9-е издание «Элементов...». Книга Уэтли была подробнейше проанализирована, среди прочих, Дж. Бентамом (1821), Дж. С. Мил-лем (1828), У. Гамильтоном (1833). Кульминацией процесса, вызванного обсуждением этой книги, стал громогласный и скандальный спор де Моргана и Гамильтона из-за приоритета в квантификации предиката. Как признавался Дж. Буль во введении к «Математическому анализу логики», именно наблюдение за этой полемикой вызвало у него интерес к проблемам логики и желание подвергнуть её математической обработке. Не только Буль, но и Де Морган ссылались на логику Уэтли как на собственно логику. Затруднительно также сказать, для скольких учёных, от Дж.Бентама до Ч. С. Пирса, логика Уэтли стала отправной точкой в их самостоятельных исследованиях. Даже оппоненты, категорически не соглашавшиеся с ключевыми тезисами Уэтли, признавали, что именно его работа вызвала возрождение логических исследований в Британии. 2.2. Уильям Гамильтон: кантианскаяреакция Наиболее резкую критику новации Уэтли вызвали у Гамильтона. В своей рецензии, опубликованной в «Эдинбургском обозрении», он упоминает десять трудов по логике, опубликованных между 1826 и 1832 гг., но основное внимание уделяет «Элементам.» Уэтли. Гамильтон был последовательным кантианцем, по крайней мере, поскольку речь идёт о логике, и в целом, глубоким знатоком немецкой философии. Вместе с тем он обладал фантастической эрудицией в истории логики. Признавая его заслуги в возрождении интереса к логике, в содержательном отношении Гамильтон подвергает разрушительной критике все его основные тезисы. Категорическое несогласие Гамильтона вызывает уже понимание предмета логики, провозглашённое Уэтли. Будучи верным кантианцем, он не может согласиться с производимой Уэтли подменой анализа законов мышления рассмотрением процесса рассуждения. В частности, он никак не может смириться с принижением роли других форм мышления: «В том, что д-р Уэтли делает процесс рассуждения не только главным, но адекватным объектом, мы видим весьма ограниченную концепцию этой науки. простые представления (apprehension) и суждения рассматриваются не сами по себе как конституентные элементы мышления, а как нечто, подчиненное аргументации. При таком понимании логика превращается в силлогистику». Он пытается намекнуть, что подобные взгляды оппонента объясняются тем, что тот банально не владеет материалом: «Это мнение разделялось некоторыми арабскими и латинскими схоластами, у них оно было заимствовано Оксфордским Крэканторпом и воспринято Валлисом; аот Валлиса перешло к Уэтли. Но. это мнение отвергалось. громадным большинством даже перипатетических диалектиков. Уэтли не привёл ни одного довода, который бы заставил нас усомниться в нашем убеждении, что законы мышления, а не законы рассуждения образуют адекватный объект этой науки» [11. С. 136]. Подобные пространные исторические экскурсы с упоминанием множества мнений и описанием процесса их распространения и модификации от Аристотеля до современности автор рецензии предпринимает по поводу каждого разбираемого положения Уэтли, в дальнейшем мы не будем их приводить. Между делом он не преминул указать, что обзор истории логики у самого Уэтли - «тощий и не более чем воспроизводит нищету истори-ческихпознанийОлдрича» [11. С. 140]. Таким образом, критические аргументы Гамильтона сводятся, во-первых, к тому, что взгляды Уэтли не вписываются в философию Вольфа и Канта, которую эдинбургский профессор считал высшим достижением философии логики; во-вторых, Уэтли, в силу слабой эрудиции, отклоняется от «мэйнст-рима» всемирно-исторического развития логики, либо следуя худшим образцам эпохи упадка логики, либо производя противоречивую «отсебятину». Следует признать, что с точки зрения предшествующей истории логики, критика Гамильтона справедлива. Ни Аристотель, ни средневековые схоласты, ни Вольф и Кант не рассматривали логику ни как «исследование операций рассуждения», ни как «занятую исключительно языком». Тем не менее именно эти аспекты логики Уэтли оказались созвучными новым тенденциям в развитии не только логики, но и исследований кембриджских алгебраистов. Поэтому с точки зрения последующей истории логики критика Гамильтона оказалась консервативной и неэффективной. 2.3. Дж.С. Милль: логика и язык Помещение языка в фокус логических исследований закономерно привело к тому, что вопросы о связи лингвистических сущностей с предметом рассуждения стали неотъемлемой частью логики. Поэтому, хотя основания современной логической семантики заложены Готтлобом Фреге, концептуальный аппарат был вполне сформирован в трудах британских логиков XIX века. Именно это в значительной мере объясняет, почему семантические идеи Фреге стали столь популярны именно в англоязычной философии. Джон Стюарт Милль (1806-1873) вошёл в историю логики как адепт индуктивной методологии. Вместе с тем его основной труд «Система логики» (1843) состоит из двух томов, и только второй посвящён индуктивным методам. Первый же том рассматривает проблемы традиционной логики, и то, как Милль решал эти проблемы, позволило Уильяму Уэвеллу, соратнику и предшественнику Милля в развитии индуктивной методологии, заметить, что «Система логики» - произведение последователя Уэтли. Действительно, в споре Уэтли и Гамильтона о предмете логики, т.е. занимается ли она рассуждением или формами мышления, взгляды Милля заметно ближе к первому. Больше того, Милль способствует тому, что рассуждение начинает пониматься более гибко. Если Уэтли и другие авторы ассоциировали рассуждение с категорическим силлогизмом, Милль намерен представить индуктивное умозаключение как другой способ рассуждения. Поэтому он предлагает более широкое толкование этого термина: «Рассуждать - значит выводить любое утверждение из утверждений, уже принятых» [12. С. 10]. По его мнению, в первую очередь «логика есть наука об операциях рассудка, служащих для оценки доказательств: наука о процессе восхождения от истин известных к неизвестным». Что касается других традиционных разделов логики, Милль предоставляет им право на существование в рамках этой науки с оговоркой: «Насколько они содействуют этому процессу» [12. С.18; 13. С.13]. Фактически Милль окончательно закрепил возрожденную Уэтли номиналистическую тенденцию, сделав лингвистические соображения фундаментальным атрибутом английской логической традиции XIX и даже XX века. Действительно, язык он связывает с существом логики заметно теснее, чем любой немецкий автор. Настолько тесно, что, например, Пётр Лавров, автор предисловия и комментариев к русскому изданию «Системы логики», не удержался от следующего примечания: «Несмотря на все достоинства книги Милля, нельзя не сознаться, что он иногда смешивает вещи, которых не смешает ни один немецкий писатель по логике, даже второстепенный. Так, во всем последующем, он смешивает грамматический элемент предложения с логическим элементом суждения. Употребляя постоянно одно и то же вы -ражение (proposition), Милль, очевидно, имеет в виду то связь словесных форм мысли, то самую мысль»27 [13. С. 23]. Основная предпосылка теории именования Милля состоит в том, что имена предназначены для обозначения предметов, но не идей. Исходя из этого, он рассматривает виды имен на основе способа обозначения ими своих предметов (signification). При этом большинство дистинкций имеет достаточно тра-диционный характер. К немногим исключениям относится деление на абсолютные и коннотативные, на котором нельзя не остановить внимание. Как таковое, это деление тоже не было изобретением Милля. Его проводил и Уэтли, который заимствовал это у Олдрича, его можно обнаружить в логике Пор-Рояля, у средневековых авторов-номиналистов. Однако до Милля эта классификация носила характер, производный от грамматики. Попросту говоря, имена существительные, как правило, объявлялись денотативными (или абсолютными), а имена прилагательные - коннотативными. Претензий на теорию значения в этом не содержалось. Сначала Милль делит имена на коннотирующие и не-коннотирующие. Имена, не имеющие коннотации, указывают на предмет или качество непосредственно, не подразумевая при этом какого-либо атрибута обозначаемого предмета. Примерами таких имен могут служить «Иван», «Волга», «Англия». Кон-нотативные же имена не только обозначают предмет, но и подразумевают некий атрибут. Так, имя «белый» обозначает любой белый предмет, но при этом также подразумевает, или коннотирует, атрибут белизны. Коннотирующие имена могут прилагаться в качестве предикатов к любым предметам, именем которых они являются. Милль говорит, что такие имена имеют «два вида сигнифика-ции»: имя «человек» прямо и непосредственно указывает на предметы, т.е. де-нотирует их, но косвенно подразумевает (imply), вовлекает те признаки, которые содержатся в понятии человека, т.е. коннотирует их. К коннотативным отно

Скачать электронную версию публикации