Illegitimate violence in ancient Russia.pdf Легитимное насилие - одна из важнейших характеристик государственной власти. Согласно общепризнанной концепции М. Вебера только государство имеет признанное населением право применять насилие в целях защиты интересов личности, общественных групп или всего населения [1. С. 645]. Эта концепция была разработана для уже сложившегося государства. В обществах же с формирующимися государственными структурами (а именно такой была Древняя Русь в X-XII вв.) все выглядит значительно сложнее. Государство возникает не на пустом месте. Оно замещает собой структуры родового общества. Соответственно, в течение всего периода замещения в сознании населения существует диссонанс двух властных моделей и двух принципов применения насилия: родового и государственного. Применительно к Древней Руси это модели вечевого и княжеского насилия, причем и то и другое было естественным (необходимым, легитимным) до того исторического момента, когда княжеское насилие стало признаваться единственно правильным, выражающим характер сформировавшегося государства. И вечевое, и княжеское насилие имели собственные признаки легитимности. Для вечевого насилия важнейшими признаками были: а) принятие решения имеющимся на данный момент большинством и б) его немедленное исполнение. Можно выделить и несколько признаков княжеского легитимного насилия. Сначала оно распространялось только на две сферы: военную и судебную; применялось в соответствии с «рядом» - договором, заключенным между князем и вечевыми территориальными (племенными) структурами; принимало традиционные формы, в рамках признанных обычаев [2. С. 37-56]. Первым случаем конфликта двух властных систем, вероятно, можно признать конфликт между великими князем Киевским Игорем и древлянами. Вот как этот конфликт описан в «Повести временных лет»: «Игорь, иде в Дерева в дань, и примысляше къ пЬрвой дани, и насиляше имъ и мужи его. ... Идущю же ему въспять, размысли, рече дружинЬ своей: "Идете вы с данью домови, а язъ възвращюся и похожю еще". ... Слышавше же древляне, яко опять идеть, съдумавше древляне съ княземъ своимъ Маломъ и ркоша: "Аще ся въвадить волкъ въ овцЬ, то относить по единой все стадо, аще не убьють его; тако и сий, аще не убьем его, то вси ны погубить". И послаша к нему, глаголюще: "Почто идеши опять? Поималъ еси вьсю дань". И не по-слуша ихъ Игорь, и шедше из города ИскоростЬня противу древляне и уби-ша Игоряи дружину его, 6i бо ихъ мало» [3]. Выход великого князя за пределы своих полномочий проявляется здесь в намерении взять вторую дань, что противоречило договору с древлянами и его функции судьи и защитника. В приведенном фрагменте эта коллизия семантически выражена оборотом «насиляше имъ». Ответ древлян стал нелегитимным действием, поскольку после провала переговоров древляне напали на князя именно с целью его убить, а не изгнать, что выводило их за пределы легитимности. Попыткой древлян преодолеть кризис легитимности стало отправление посольства с предложением заключить династический брак: «Се князя рус-каго убихомъ, поимемъ жену его Олгу за князь свой Малъ и Святослава, и створимъ ему, якоже хощемъ» [3]. На это Ольга ответила насилием, представленным в «Повести...» в формах архетипической мести землей и огнем, распространенных у индоевропейцев (славян, скандинавов, германцев) дохристианской поры [4. С. 150; 5. С. 229-303]. Военный поход Ольги на древлян имел все черты великокняжеской легитимности: он представлен как новое завоевание Древлянской земли наследником Игоря, в. к. Святославом: «Ольга съ сыномъ Святославомъ събра вой многы и храбры, и иде на Де-ревьскую землю. И изыдоша древляне противу. И снемъшемася об"Ьма полкома на скупь, суну копьемъ Святославъ на деревляны... И рече Свенгелдъ и Асмудъ: "Князь уже почалъ, потягнемъ, дружино, по князи"» [3]. Настоящим преодолением кризиса стали действия Ольги по размежеванию властных полномочий и земельных владений, сначала в Древлянской земле, потом и на других территориях: «И иде Олга по Деревьской земли съ сыномъ своимъ и дружиною своею, уставляющи уставы и урокы, и суть становища ея и ловища ея. ... и оброкы; и ловища ея суть по всей земли, и знамения и м^ста и погосты» [3]. Семантический стержень этого фрагмента летописного рассказа - «устав» («правила»). Утверждая правила сбора дани, Ольга проводила предварительную работу по формированию правовых норм во взаимоотношениях между властью и населением. Таким образом, легализация полномочий власти (перевод их из сравнительно неопределенных норм, регулируемых обычаем, в сферу права) позволила не только преодолеть кризис легитимности, но и предотвратить одну из угроз нелегитимного насилия: в сфере сбора дани. Типологически схожая ситуация возникла в начале XI века в Новгороде, в отношениях между князем Ярославом Владимировичем и новгородцами. По сути это был микрокризис легитимности, сформировавшийся на фоне другого - общего кризиса, вызванного нелегитимными действиями Свято-полка Окаянного, пытавшегося присвоить права великого князя. Отношения внутри династии Рюриковичей были конфликтными на протяжении всей истории Руси. Но при разрешении этих конфликтов насилие применялось, как правило, лишь в ходе военных действий. Убийство князя вне сражения, сразу же выводило убийцу из сферы легитимности. Именно так развивались события в 1015-1016 гг., после смерти Владимира Святославича. Дружина Владимира предложила стать великим князем Борису Владимировичу, но тот отказался, не желая идти на конфликт со старшим братом. А князь Свя-тополк совершил втайне подготовленное убийство конкурента, что вошло в противоречие и с родовой традицией честного вооруженного противостоя -ния, и с новой, только формирующейся традицией - христианского поведения. Другие признаки нелегитимности действий Святополка: а) при совершении убийств были использованы наемники; б) нападение на братьев было личным решением князя, принимаемым вне установленных процедур, никак не связанным с поступками жертв; в) оно было нацелено на устрашение и дезорганизацию других возможных претендентов на власть. Все это складывается в единую характеристику княжеского нелегитимного насилия, которое применялось в конкурентной борьбе за власть без военных действий и вне суда (который невозможен для представителя правящей династии). Действия Святополка не оставили Ярославу, княжившему тогда в Новгороде, никаких других вариантов действий, кроме вооруженного сопротивления. И это сопротивление, осененное образами безвинных жертв, становилось частью политики, не только правильной, но и праведной, чему способствовало установление и распространение в дальнейшем культа святых благоверных страстотерпцев Бориса и Глеба. Но в это же самое время сам Ярослав балансировал на грани легитимности в своих отношениях с новгородцами. Вот как развивались эти события: «Ярославу же не в^дущю отни смерти, варязи бяху мнози у Ярослава и насилье творяху новгородь-цемь. И, вьставша на нь, новгородьци избиша варягы вь двор^ Поромони. И разгн^вася Ярославъ и, шедъ на Рокъмъ, и сЬде вь двор^. И пославъ к новьгородьцемь и рече: "Уже мнЪ сихъ не кр^сити". И позва к собЪ; нарочитая мужа, иже бяху исьсЬкли варяги, и обльсти я сице, исЬче их 1000. В ту же нощь приде ему в^сть ис Кыева от сестры его Передьславы: "Отець ти умерлъ, а Святополкъ садить в Киев^, уби Бориса и по Гл^ба посла, а ты блюдися сего повелику"» [3]. Кризис, вызванный взаимным насилием, налицо. Его разрешением стали переговоры Ярослава с новгородцами, изложенные буквально в двух фразах: «И утре слезъ и рече имъ на в'Ъч'Ъ: "Отець мой умерлъ, а Святополкъ садить в Кыев^, избивая братью свою". И р^ша новгородьцЬ: "Аще, княже, братья наша ис^чен^ суть, можемь по тобЪ бороти"». Эти две фразы представляют собой начало (фраза Ярослава) и конец (ответ новгородцев) переговоров, но не дают представления о том, каким образом Ярослав сумел добиться если не прощения, то своего рода «забвения» совершенных убийств и помощи в борьбе со Святополком. В Новгородской Первой летописи под 1016 г. встык идет описание конфликта Ярослава с новгородцами, его борьба за Киев и Краткая редакция «Русской правды» - первого сборника законов Древней Руси. Начинается она, как известно, статьей об убийстве: «Убиет муж мужа...» [6. С. 84], т.е. о том деянии, вокруг которого разгорелся (и чем продолжился) кризис легитимности властиЯрослава в Новгороде. Таким образом, и здесь можно говорить о том, что выход из ситуации применения нелегитимного насилия (и его эскалации) состоял в том, что на смену ситуативным решениям, вырабатываемым под влиянием эмоций и ориентированным на традицию и обычаи, приходят отношения права. Легальность власти становится главной опорой ее вертикальной (по отношению к населению) легитимности. Но возникающая легальность не затрагивала отношений между членами правящей династии, не подлежащими суду, поскольку князья сами были источником права. Здесь действовали другие подходы. Одним из таких новых подходов стало стремление установить правила соправления в форме распределения «столов». Вторым - формирование и укрепление культа святых-страстотерпцев Бориса и Глеба в XI-XII вв. Оба подхода позволяли выстраивать новые ориентиры горизонтальной легитимности. При этом рамки культа Бориса и Глеба создавали возможности для появления самых разнообразных трактовок права на власть внутри династии [7], а это, в свою очередь, вело к возможности проявлений как легитимного, так и нелегитимного насилия. Наиболее ярким примером последнего стало ослепление Василка Требо-вальского в 1097 г. События развивались следующим образом: после нескольких лет междоусобиц, осложненных регулярными приходами половцев в русские земли, князья собрались в Любече, закрепив крестным целованием распределение «столов»: «Кождо держить очьчину свою: Святополку - Ки-евъ Изяславль, Володимеръ - Всеволожю, Давыдъ и Олегъ, Ярославъ - Свя-тославлю, имьже раздаялъ Всеволодъ городы: Давыдови Володимерь, Рости-славичема - Перемышль Володареви, Теребовлъ ... Василькови» [3]. Элементы легитимности в описании съезда князей и его решений таковы: - на съезде были представлены все старшие князья - внуки Ярослава Мудрого и два его правнука - Ростиславичи; - решение было совместным, как сейчас бы сказали, - консенсусным; - за основу выработанного решения была принята отчинная традиция - воля Ярослава и его сына Всеволода, в бытность того великим князем Киевским; - решение закреплено обрядом крестоцелования, и этот крест (в победном для него сражении со Святополком Изяславичем) использовал Василько Требовальский («И поидоша обои противу собЪ к боеви, и съступишася пол-ци, и мнози челов^ци благовонии вид^ша крестъ над Василковыми вой уз-вышьшиися вельми») [3]. Но решения, принятые по взаимной договоренности и не закрепленные законом, предполагавшим ответственность за несоблюдение договора, легко было нарушить. Что и произошло, причем не в легитимной форме воинского противостояния, а в формах нелегитимного насилия. В последующем летописном рассказе, записанном со слов свидетеля событий Василия, упомянуты две такие формы. Первая: князь Давыд Игоревич оклеветал перед великим князем Киевским Святополком своего недруга - Василко Требовальского. Великий князь приказал Василко пленить и ослепить, выдав затем князю Давыду. Пленение одного князя другим в сражении - легитимная форма княжеских взаимоотношений. Пленение коварством и хитростью, а тем более ослепление - нет, что и выражено в «Повести.» словами князя Владимира Мономаха: «Сего не было есть у Русьской земли ни при дЬдехъ наших, ни при отцихъ нашихъ, сякого зла» [3]. Решение об ослеплении отсылает нас к истории скандинавских конунгов, в частности к «Саге об Эймунде» [8. С. 89-104], в которой упомянут ослепленный Олавом Святым (старшим современником Ярослава Мудрого) конунг Ререк. «Неправота» (нелегитимность) ослепления одним князем другого была столь очевидна, что впоследствии Святополк перекладывал вину на Давыда: «И рече Святополкъ: "Пов'Ьдалъ ми Давыдъ Игоре-вичь, яко Василко брата ти убилъ, Ярополка, и тебе хощеть убити и заяти волость твою ... И не язъ его слЪпилъ, но Давыдъ, и велъ и к соб^"». А Да-выд, в свою очередь, отрекался от своей роли в этом деле: «Ци я се створилъ, ци ли у моемъ городЪ? Язъ и самъ боялъся, аще быша и мене не яли и створили то же. Неволя ми было пристати св^ту ихъ, ходящу в рукахъ ихъ» [3]. Вторая же форма нелегитимного насилия стала ответом на первую. Но это уже насилие совсем иного рода: Василько и его брат Володарь, мстя князю Давыду, осадили принадлежавший тому городок Всеволож и разорили его: «Он^ма же ставшима около Всеволожа и взяста копьемъ городъ и за-жьгоста огнемь, и выб^гоша людье от огня. И повел^ Василко вся исЬщи, и створи Василко мыщенье на людьхъ неповиньныхъ и пролья кровь непо-виньну» [3]. Инициативу по преодолению кризиса легитимности, грозившего вызвать все новые и новые формы насилия, пришлось взять на себя Владимиру Мономаху. В процесс ликвидации последствий этого кризиса были вовлечены все князья, принимавшие участие в Любеческом съезде; мать Мономаха («Всеволодова вдова»), «молившая» сына не мстить Святополку Изяславичу; митрополит, киевское духовенство; вечевые собрания Киева и других городов, вовлеченных в княжеские междоусобицы. Точка в этой истории была поставлена на съезде в Уветичах (1100 г.), ссылкой князя Давыда Игоревича в Дорогбуж. Но условия для исключения или хотя бы ограничения возмож-ности использования насилия в междукняжеских отношениях созданы не были, что и провоцировало, раз за разом, применение как легитимного, так и нелегитимного насилия в борьбе за земли и власть, вплоть до ослепления великого князя Василия Васильевича в ходе феодальной войны первой половины XV века. Совсем иной формой нелегитимного насилия стало убийство великого князя Андрея Боголюбского. Само убийство и его последствия подробно изложены в Ипатьевской летописи: 20 заговорщиков в ночь с субботы на воскресенье 28 июня 1175 г. ворвались в покои князя и убили его «мечи и саблями, и копииныя язвы даша ему» [9]. На то, что это было не спонтанное решение и заговор готовился уже какое-то время, указывают сразу несколько деталей. Первая из них - количество вовлеченных в убийство. Вторая - совещание заговорщиков («совет лукавых»), толчком к которому стало распоряжение Андрея казнить брата Якима, названного в «повести.» слугой великого князя «възлюблены имъ». Сама речь Якима к «братии» («Днесь того казнилъ, а насъ завутра, а промыслимы о княз^ семь») свидетельствует (возможно) о панике среди заговорщиков, решивших, что их заговор открыт и потому вынужденных действовать быстро: «И пришедъши нощи, они же устр'Ьмивьшеся, поимавъше оружья, поидоша на нь, яко зверье св^рьпии.». И, наконец, третья деталь: переговоры заговорщиков, после совершения убийства, с представителями городской общины Владимира: «.и скупиша полкъ, и послаша къ Володим^рю: "Ти что помышляете на насъ? А хочем ся с вами коньчати, не насъ бо один^хъ дума, но и о васъ суть же в той же дум"Ы" И р^коша володим^рьци: "Да кто с вами в думЪ, то буди вамъ, а намъ не надобЪ"» [9]. «Дума» ближайшего окружения Андрея (один из заговорщиков - Амбал - ключник великого князя, руководитель заговора и его активные участники Петр, «зять Кучкович», и сами Кучковичи - родственники Андрея по его первой жене) с частью «дружины Владимира» (т.е. владимирских бояр) -самое важное свидетельство намеренного выхода части элиты Владимирской земли из легитимного поля, для защиты своих интересов и, возможно, жизни. Почему это могло произойти - таких ответов источники не дают. Но та же Ипатьевская летопись содержит информацию о том, как поступил Андрей Юрьевич, утвердившись во Владимир-Суздальской земле. Под 1062 г. в ней значится запись: «... выгна Андреи епископа Леона ис Суждаля и братью свою погна, Мстислава и Василка, и два Ростиславича сыновца своя, мужи отца свои передний. Се же сотвори хотя самовластец быти всей Суж-дальской земли» [10. С. 520]. Эти события, не отраженные во владимирско-суздальском летописании (Суздальской летописи и Переславского летописца, где под тем же годом стоит запись «Не бысть ничто же» [11. С. 90]), показывают нам, как Андрей Боголюбский сузил пространство собственной легитимности. Термин «самовластец» может быть трактован и в духе византийской традиции как «самодержец». Но может пониматься и как тиран. Великий князь отказался подкрепить свою власть авторитетом династии, не захотел опереться на бояр, служивших его отцу, начал конфликт с церковными иерархами. Какие еще элементы легитимности у него оставались, если учесть, что с вечевыми структурами старейших городов этой земли - Ростова и Суздаля - он иметь дела не хотел? Ответ - только его личная харизма, самый ненадежный из всех инструментов легитимности. Итак, мы видим, что в Древней Руси существовало несколько видов нелегитимного насилия. Первая (по времени) - насилие в ходе взаимодействия князя и территориальной общины (коллизии Игорь -древляне, Ярослав -новгородцы). Вторая - насилие в ходе княжеских междоусобиц (убийство Бориса и Глеба, ослепление Василко Требовальского). И третий - насилие представителей правящей элиты по отношению к собственному князю (убийство Андрея Боголюбского). Устранение возможностей для применения нелегитимного насилия первого вида стало возможно при расширении поля легальности для великого князя. Те формы взаимодействия власти и населения, которые регулировались законом, были ограждены от применения нелегитимного насилия, как с той, так и с другой стороны. Второй вид насилия - в междукняжеских отношениях - не был (и не мог быть) урегулирован законом. Поэтому насилие одного князя по отношению к другому регулярно воспроизводилось в XII-XV веках. А вот условия для актуализации нелегитимного насилия третьего вида в XIII-XIV веках не складывались во многом из-за того, что изменились условия функционировании власти князей, попавших под политическое влияние Орды и вынужденных, в подспудной борьбе за легитимность, опираться на боярскую элиту, а не конфликтовать с ней.

Скачать электронную версию публикации