The phenomenon of freedom in the context of the human person in the Greek patristic.pdf Отношение к свободе формирует два принципиально разных направления в артикуляции ключевых идей, касающихся осмысления феномена человеческой личности, оформившихся на латинском Западе и греческом Востоке. Ученик апостола Павла Дионисий Ареопагит, например, видел идеал свободы в полном устранении от всего, что существует в мире, что есть в самом человеке, в отказе от самого себя во имя единения с Богом, который свободен от всего и «превосходит любую сущность». Однако подобная точка зрения, скорее, единична. В период ранней патристики христианские мыслители на Востоке выражают определенное единодушие в негативной трактовке свободы, достаточно вспомнить одно из часто встречающихся в творениях Отцов и Учителей определение «гибельная» свобода. Так, представитель александрийской школы Климент Александрийский, например, высказывает утверждение о том, что для человека, страдающего от собственных пороков, утрата свободы вовсе не означает бедственного и сокрушительного события в жизни, напротив, он должен воспринять свершившееся как подлинное благодеяние. Об этом греческий Учитель Церкви пишет в «Строматах». Libertas осмысливается как испытание, выдержать которое человек оказался не способен. Свобода нередко воспринимается как источник греха и корень зла. И в качестве примера многие мыслители обращаются к ветхозаветному сюжету о грехопадении Адама. В греческой патристике постепенно формируется стойкое убеждение в том, что свобода разрушительна для человеческой личности и духовного совершенствования. Отсюда основой аскетической практики, укоренившейся уже в IV веке в киновиях, оказывается фиксация внимания на отсечении собственной воли, что проявлялось в безоговорочном подчинении авве. И значительный пласт литературы периода патристики посвящен получению и описанию накопленных знаний о достижении одной из первостепенных задач в духовном опыте подвижника - искоренению собственной воли. Такая позиция в дальнейшем все более утверждается и повсеместно реализуется в практическом опыте жизни монашеских общин на Востоке. Свобода не таит в себе опасности для человека, когда подается Богом по мере духовного возрастания. Иначе она способна породить внутренние противоречия и искажения истины. Именно поэтому в творениях греческих Отцов и Учителей Церкви нередко звучат предостережения о недопустимости свободы мысленных представлений за границы того, что представлено в Священных текстах. Откровение - есть всякая мера в размышлении и предел дозволенного для мысли человека. Об этом пишет Василий Великий в беседах на Шестоднев, Иоанн Златоуст и другие христианские мыслители. Свобода должна быть пленена умом. Кирилл Иерусалимский, а вслед за ним Иоанн Златоуст доказывают, что обретение подлинной свободы возможно при условии освобождения от заблуждений. Именно поэтому Григорий Нисский определяет «voD^», как сущностное свойство человека. И там, по его мнению, пребывает свобода, в которой заключена способность человека к самоопределению. Но, несмотря на удивительное, на первый взгляд негативное однообразие мнений в понимании свободы, на Востоке предпринимаются попытки подвергнуть всестороннему рассмотрению данный феномен в контексте осмысления человеческой личности. Так, Григорий Назианзин, размышляя о свободе, объясняет, что «образ раба», который добровольно принял Христос, позволил человеку обрести подлинную свободу. Он доказывает, что Бог установил «закон свободы». «Законом же была заповедь: какими растениями ему пользоваться и какого растения не касаться. А последним было древо познания» [1. С. 666], - поясняет он. Свобода и сердечное расположение у Григория Назианзина есть необходимое условие не только всякого доброго дела, но и духовного совершенствования. Эту идею повторяет и другой представитель каппадокийской школы -Григорий Нисский. В работе, посвященной антропологическим вопросам, он поясняет: «Добродетель есть нечто неподвластное и добровольное, принужденное же и невольное не может быть добродетелью» [2. С. 84]. Мысль о свободе в добродетели присутствует и у Иоанна Златоуста в «Беседах на книгу Бытия». Но существует еще одно качество, о котором упоминает подавляющее большинство представителей греческий патристики, без него невозможно не только обретение подлинной свободы, но и личностное совершенствование и духовное возрастание - это избавление от страха. Именно поэтому уже в трактатах мыслителей данного периода постулируется свобода от страха как такового, и возникает новое понятие «страх Божий», который заключается в боязни и непринятии греха, что предполагает следование заповедям. Так, Климент Александрийский поясняет: «В действительности, это не страх Бога, но страх потерять его. Страх такого рода - это страх оказаться в путах зла, страх злого» [3. Т. 1. С. 91]. Страх Божий - это своего рода добродетель, как то, что избавляет человека от зла. Обретение страха Божьего, по мысли многих греческих Отцов, приносит душе внутреннее состояние мира и освобождения. Вместе с тем у Восточных Отцов и Учителей Церкви существуют мнения, которые выделяются из общей канвы размышлений о феномене свободы в контексте понимания человеческой личности. Интересную мысль высказывает Василий Великий. Он настаивает на том, что существует общее для всех людей свойство. Так, никто из живущих не может быть свободен от страха. Самобытные, но весьма противоречивые суждения мы находим у Исаака Сирина, который отрицает наличие совершенной свободы в дольнем мире. До своего грехопадения мир был совершенен, а человек обладал абсолютной свободой. Но, утратив ее, мир изменился. В некотором смысле Исаак Сирин повторяет мысль Дионисия Ареопагита, говоря о том, что свобода ума есть подлинный пусть к свободе души. Интересно, что Ефрем Сирин в одном из своих сочинений говорит о свободе от страдания, но его мысль представляется достаточно неоднозначной, поскольку не согласуется с христианским мировосприятием. Но вместе с тем существует одно положение, которое часто фигурирует и у западных, и у восточных мыслителей, - достижение свободы от привязанности к миру и всего, что его наполняет. Об это ясно говорит Августин и повторяет в своих наставлениях Антоний Великий, поясняя, кого надлежит называть «истинно свободными»: «...знатных и богатых, когда они злы и невоздержны, потому что такие суть рабы чувственных страстей. Свободу и блаженство души составляют настоящая чистота и презрение привременно-го» [4. С. 64]. Кроме того, в размышлениях философов периода патристики как на Западе, так и на Востоке можно встретить вполне античную трактовку феномена человеческой свободы, как и то, что наличие или невозможность выбора совсем не означает отсутствия свободы. Представитель греко-восточной культуры Немесий Эмесский определяет путь освобождения души раскаянием, который возможен только для человека. В этом он находит его преимущество перед другими сотворенными существами, например силами ангельскими. Возможность свободного избрания -обязательная ступень всякого действия, поэтому это и есть начало как добродетели, так и порока. Следовательно, источник зла заключается не в наличии свободы как таковой, а в том, что существует выбор. На этом вопросе Немесий подробно останавливается в своем трактате «О природе человека» [5]. В некотором роде его мысль повторяет и Максим Исповедник. Он доказывает, что свобода воли заключается не в свободе выбора, но в освобождении души от естественных, плотских уз, от связей с миром, что позволяет ей обрести силу и постичь, что есть подлинная eXeuQepta. У Максима Исповедника сохраняется прямая связь между действиями разума и волей. Поэтому он и указывает на то, что само мышление человека суть множественность, опосредованное соединение разнообразных крайностей и противоположностей, заключающее в себе «связь мыслящего и мыслимого» [6. С. 308]. Соответственно, выбор предполагает отсутствие ясности, сомнение, искание, а значит, допускает противоречия, ведущие к разделению, к неполноте и нетвердости воли. Движение воли в актах свободного избрания он относит к искажению свободы. Истинная eXeuQepta предполагает целостность, неизменность интенции воли, влекущих душу к Богу. Именно утрата подлинной свободы, целостности, которая являлась стержнем образа личности, привела человека к падению. Конечно, нельзя не признать, что в вопросе определения сущности свободы воли очевидно влияние Максима Исповедника и восточно-христианской мысли, которое испытал Иоанн Скот Эриугена. Именно поэтому философ обращается в большей степени не к проблеме соотношения свободы воли и Божественной благодати, характерной для средневековой западной философии, а к ее свойствам, на которых он подробно и останавливается. Суждения Эриугены, касающиеся феномена человеческой воли, представлены в «Упорядоченном комментарии ко второй книге «Сентенций» Петра Ломбардского» [7], которые приводит Г.Г. Майоров. В данном трактате философ говорит о двух силах человеческой души: воле и разуме, который он ставит в зависимость от воли. Главное, что отличает его понимание от других средневековых мыслителей, заключается в том, что воля не может распознавать, что есть благо, хотя она стремится к добру по своей природе. Многие представители греко-восточной средневековой философской мысли соединяли свободную волю и разум, выражая единство мнений в том, что они тесно связаны друг с другом. Никто из представителей Средневековья не пытался ответить на вопрос: почему свободная воля всегда остается и у человека, лишенного разума? Ведь, очевидно, такое возможно. На основании вышесказанного следует, что в работах западных мыслителей периода патристики в контексте проблемы личности ключевым выступает вопрос соотношения Божественной благодати и свободы воли (достаточно вспомнить широко известную полемику Августина с Пелагием), у греческих Отцов и Учителей Церкви центральной оказывается идея искоренения собственной воли и достижение стремления жить по воле Божьей. И если в западноевропейской средневековой философии идет речь о признании человеком своей зависимости от воли Бога, которое понимается как подтверждение его свободы, то в греко-восточной мысли, при всем многообразии смыслов, которое открывается в трактатах Отцов и Учителей Церкви, абсолютный идеал, раскрывающий однозначное представление о свободе, совершенстве воли и ее сущности в контексте понимания личности, дан в речи Христа о чаше «не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк.22:42). Раскрытие онтологической первоосновы человеческого бытия, сущности личностного в человеке, выявление внутренних основ его личности возможны только при полном устранении собственной воли, что и равнозначно пониманию абсолютной свободы как таковой. Свобода в западноевропейской философской традиции никогда не воспринималась как источник зла, в то время как в греко-восточной мысли свобода есть корень всех несчастий человека, с другой стороны, свобода есть некий императив существования добра и личностного совершенствования. Именно поэтому у Максима Исповедника идет речь о том, что зло есть отрицание чистой возможности свободы. Libertas получает свое практическое осуществление в жизни человека только благодаря его личной ответственности, в самоотречении от собственного волеизъявления, что предуготовляет душу человека к тому, чтобы стать «достойной свободы».

Скачать электронную версию публикации