Biopower as general social phenomenon and its modern crisis transformations.pdf Как известно, понятие «биовласть» введено М. Фуко и первоначально понималось как «„матрикс" дискурсивных и внедискурсивных научно (медицински) обоснованных дисциплинарных практик контроля, нормализации и совершенствования человеческого тела» [1. С. 39]. Генеалогически данное понятие было ограничено сферой медицинских вмешательств и тем же Фуко связывалось с институциолизацией системы общественного здравоохранения и нормированием биологических характеристик населения в дисциплинарном обществе [2]. Более широкое определение биовласти было предложено М. Хардтом и А. Негри, понимающими под ней ситуацию, когда власть радикально расширяет границы своего приложения и ее объектом становится в буквальном смысле вся жизнь («биос») человека во всем ее многообразии [3. С. 40]. Они по-марксистски связали данный феномен не столько с политической, сколько с экономической сферой, т.е. сферой общественного производства, так как производство и воспроизводство человека всегда несет в себе неотъемлемый биологический компонент. В конечном итоге биовласть для них оказывается выражением тотальной экономической власти капитала. Однако в современной литературе закрепился первый, более узкий и в каком-то смысле «интерналистский» взгляд на биовласть, в котором она, по сути, отождествляется с практиками медицины [4]. Отождествление био- и медицинской власти имеет свои основания, так как медицина действительно является институтом, профилизирующимся (в определенном смысле) на контроле за биологическими сторонами жизни человека, возможности в последнее время стремительно расширяются в связи с экспансией новейших биомедицинских технологий: «Медицина в ХХ веке превратилась в биомедицину, ее развитие не мыслится без прикладного использования фундаментальных открытий в области биологии, цитологии, генетики, эмбриологии (впрочем, как и практически все направления развития биологической науки ориентированы на медицинское приложение). Причем речь идет не об отдельных инновационных находках -точках роста, а о технологиях, все более и более массовых» [5. С. 27]. С другой стороны, даже в интерналистском варианте происходит расширение поля биовласти. Это связано с тем, что влияние медицины на общество оказывается все более диффузным, усиление медикализации проявляется не только в массовой экспансии биомедицинских технологий, но и в том факте, что все больший круг проблем рассматривается как лежащий в сфере компетенции и юрисдикции медицины [6]. До сих пор одним из основных проявлений медикализации остается фармакологизация общества. Существуют данные, что болезни до 30% стационарных пациентов вызваны потреблением тех или иных препаратов [7. С. 10]. Превращение избыточного и неправильного приема лекарств в самостоятельный этиологический фактор многих заболеваний заставило И. Иллича ввести понятие «социальная ятрогения» [8]. Гипертрофия фармакотерапии порождает и ряд дефектных феноменов в психике и поведении: «В области соматики возможность справиться с болезнью при помощи лекарств и иных технологий лечения не только позволяет пренебрегать элементарными средствами профилактики, запускать болезнь, нарушать предписанный режим, надеясь на лекарственную компенсацию и т. д., но и создает психологическую установку на то, что в случае атаки болезни будут задействованы именно посторонние, внешние для человека резервы» [9. С. 51]. Вместе с тем высокий уровень потребления лекарственных препаратов является только одним из следствий общей медикализации образа жизни, а степень рациональности их приема зависит от различных факторов. Так, например, фармакологизация повседневной жизни происходит во многом под влиянием сферы спорта, наглядно демонстрирующей рост возможностей человеческого организма под влиянием тех или иных средств [10]. Вместе с тем фармакологизация демонстрирует не только достижения медицины, но и ее ограничения: большое количество хронических неинфекционных заболеваний остаются неизлечимыми, а их фармакотерапия - сугубо симптоматической [11. P. 113]. Повторим, влияние медицины на образ жизни носит диффузный, подчас косвенный характер и не сводится к прямым терапевтическим вмешательствам: меняются сами модели сознания и стандарты поведения человека. Другим, более весомым основанием для негативной оценки медикализа-ции является опасение, что медицина может выступать в качестве агента социального контроля [12]. Так как заинтересованными фигурами здесь выступают и корпорации, и научные лаборатории, и страховые фирмы, и государство, это способствует преодолению узкого взгляда на биовласть как изолированную власть медицины и наглядно показывает, что она смыкается с другими типами власти, в первую очередь экономической. Последнее происходит посредством коммерциализации и консьюмеризации данной сферы: «Медикализации индивидуальной и социальной жизни также способствует развитие частного сектора и предпринимательства в медицине и здравоохранении. Частный сектор создает благоприятные условия для подмены ценностей психофизического здоровья и личного счастья ценностями комфорта, фармакологической эффективности и бесконечного процесса потребления» [13. С. 164]. По сути, в основе интенции современной технонауки не только на терапию, но и на биологическое «улучшение» человека [14] лежат экономические предпосылки, связанные с поиском новых путей получения и максимизации прибыли. Так, часто перед созданием соответствующих технологий терапии в обществе формируется определенный «запрос» на потребность в ней, например через «конструирование» болезни, которую они должны успешно лечить. В данном контексте Хардт и Негри правы, рассматривая биовласть предельно широко как власть над производством человеческой жизни: «Общество, поглощенное властью, добравшейся до центров социальной структуры и процессов ее развития, реагирует как единое тело. Таким образом, власть выражает себя как контроль, полностью охватывающий тела и сознание людей и одновременно распространяющийся на всю совокупность социальных отношений» [3. С. 35]. Ее целью, соответственно, является эксплуатация целостного человека и его жизнедеятельности. Биовласть в этом плане символизирует торжество рыночных экономических механизмов, их закономерное проникновение не только в общественные сферы, но и в сферу биологии. Вместе с тем в настоящее время начинается трансформация самой сущности биовласти. Это связано с общим антропологическим кризисом и социально-биологическим кризисом как одной из его основных составляющих. Последний представляет собой ситуацию, когда социальное и биологическое измерения человеческой жизнедеятельности рассогласованы. В настоящее время это происходит в результате турбулентного перехода цивилизации к постиндустриальному этапу, ускорения темпов общественных изменений и общей асимметрии социального прогресса. В результате данного рассогласования существенно ухудшается уровень здоровья и возникает всплеск заболеваемости: «Для настоящего времени характерно исключительно быстрое нарастание социальных изменений. В то же время запрограммированные эволюцией биологические процессы меняются крайне медленно. В столкновении одного со вторым и заключается одна из причин болезней цивилизации» [7. С. 9]. Одним из центральных кризисных феноменов сегодня является эпидемия неинфекционных патологий («болезней цивилизации»), являющихся комплексными по своим этиологии и патогенезу, а также хроническими по течению [15]. Она отягощена экологической ситуацией и глобальным старением населения. Последнее является ярким примером медикализации: все чаще имеет место тренд на классифицирование в качестве болезни процесса старения как такового [16]. Особняком стоит проблема высоких уровней стресса: известно, что любой хронический стресс характеризуется неизбирательным негативным влиянием на организм. Однако в контексте проблемы социально-биологического кризиса можно говорить о феномене «социального стресса», т.е. стресса, непосредственно возникающего под влиянием общественных факторов и изменений: так, было показано, что стрессирую-щим действием обладают, например, городской образ жизни и интенсивная урбанизация [17]. Социальный стресс, по всей видимости, обладает отягчающим характером, так как охватывает одновременно психологическое и физиологическое измерения. Данный синергизм быстрее приводит к общему нарушению гомеостаза (его перерождению в свой дефектный вариант, аллостаз) [18]. Под влиянием данных вызовов биовласть постепенно начинает вынужденно менять свой статус. Во-первых, биовласть посредством своей диффузии в разные сферы жизни приобретает «молекуляризированный» и «гибкий недетерминистический характер» [19. P. 720). Биовласть также превращается в разновидность «soft power» («мягкой власти») [20. P. 105], т.е. ее механизмы становятся более косвенными, опять же теряя свою жесткую директивную направленность. Корпорации и фирмы, с одной стороны, и пациенты/потребители - с другой, становятся все более равноправными участниками одного процесса: последние получают право выбора между альтернативными препаратами или методиками лечения без прямого навязывания. Наряду с этой диверсификацией выделяют важную в контексте последующего изложения тенденцию биовласти к «менеджменту статуса здоровья популяции в целом» [21. P. 212]. Конечно же, при этом сохраняется коммерческое ядро биовласти, ее существенная сплавленность с экономической властью. Вместе с тем относительное ослабление ее манипулятивного характера создает предпосылки для ее глобальной трансформации в будущем. Потенциальная трансформация биовласти заключается в том, что современный глобальный социально-биологический кризис создает настоятельную потребность в ее превращении в сферу разумного управления общества своей биологией. В.Ф. Чешко и В.И. Глазко считают, что биовласть возникает в ответ на «расхождение векторов», «дихотомию» социокультурной и биологической эволюции человека и сама, являясь важнейшей социокультурной адаптацией, способна стать одним из остовов будущей управляемой эволюции человека [22]. Через широкие процессы медикализации она, по сути, уже стала сферой такого более или менее многостороннего контроля и нормирования биологических аспектов жизнедеятельности. Однако нужно понимать, что пока субъектами биовласти остаются отдельные экономические и политические агенты, руководствующиеся своими интересами, она априори не сможет стать сферой разумного управления. По мнению С.Д. Хайтуна, гипертрофированный рынок, являясь своеобразным продолжением биологической борьбы за существование, «обеспечивает постоянное направленное стрессовое давление на членов сообщества, создавая эффект „перманентной катастрофы"» [23. С. 134]. Последнее по большей части детерминировано избыточной конкуренцией и порождаемым ею неравенством и атомизацией социума. Доказано, что экономическое неравенство, в свою очередь, порождает специфическое неравенство в уровне здоровья [24]. Вкупе с все возрастающей неравномерностью доступа людей к новейшим биомедицинским технологиям лечения неравенство является мощным фактором системного психосоматического стресса. Чтобы приобрести черты сознательного управления, биовласть должна каким-то образом дистанцироваться от отношений асимметрии, основанных на неравенстве и явной или скрытой эксплуатации. В определенном смысле биовласть должна превратиться в биополитику. Последняя имеет множество концептуальных интерпретаций, однако большинство из них трактуют ее как простое выражение биовласти [25]. На наш же взгляд, их надо все-таки различать. Превращение биовласти в биополитику может быть вписано в более фундаментальную трансформацию власти как таковой, когда она перестает основываться на насилии и все больше проявляет коммуникативную природу [26]. В данном контексте под политикой следует понимать регулирование, предполагающие коллективную консолидацию субъектов при существенной децентрализации управления, т.е. рассматривать ее как во многом отрицание биовласти в ее «манипулятивной» ипостаси. Недаром А.В. Олескин отмечает, что в биополитике значимую роль играют сетевые структуры, строящиеся на кооперативных и симбиотических механизмах [27]. Несомненно, что медицина продолжит оставаться центральным феноменом этой динамики, также приобретая новое качество, становясь в соответствии с принципом «четырех П» превентивной, предиктивной, профилактической и, самое главное, персонализированной [28]. Обычно становление персонализированной медицины связывают с бурным развитием ряда новых областей (геномики, протеомики, метаболики и т.д.) [29]. Однако оно невозможно и без широкого внедрения в ее практику идей прогнозирования и планирования, связанных с установлением и реализацией оптимальных нагрузок на человеческую биологию, в том числе со стороны социума. Так, M. Marmot ввел понятие «статус синдром», показав, что предрасположенность человека к определенным патологиям и синдромам зависит от его места в общественной иерархии [30]. Соответственно, медицина должна более активно отражать факторы риска, связанные с собственно социальным измерением. Справедливо указывается на то, что это возможно, если она будет сопротивляться собственным внутренним редукционистическим (биологизаторским) тенденциям и сохранит взгляд на человека как на принципиально целостное существо [31]. Необходимо преодоление ее отчужденного от человека характера, порожденного старыми формами биовласти, своеобразный процесс «реан-тропологизации». По мнению В.А. Рыбина, медицина, став своеобразной «прикладной антропологией», должна будет удерживать «границу „антропологической неприкосновенности", не давая постоянно развивающимся технологиям уйти в частность, ограничившись либо односторонним, узко направленным исправлением отдельной функции, либо даже деструктивным, уродующим воздействием на человека» [32. С. 413]. Таким образом, можно сделать вывод, что биовласть в современных условиях не исчезает, а меняет свой статус, постепенно теряя манипуля-тивный характер. Она начинает превращаться в сферу более или менее рационального стратегического управления обществом своей биологией, построенного на развитом прогнозировании и «гибком» планировании. В медицине это отражается в смещении центра тяжести к профилактике и ранней диагностике (например, через обнаружение биомаркеров стресса и заболеваний, а также установления их сложной связи с социальными и экономическими факторами [33], массовому скринингу здоровья населения и одновременно более индивидуализированному подходу к пациенту. В конечном итоге только коренная трансформация биовласти позволит преодолеть современный глобальный социально-биологический кризис.

Скачать электронную версию публикации