American philosophy: an attempt of identification through the category "market".pdf Ответ на вопрос о «философской состоятельности» Америки может быть весьма неочевидным. Представляет ли собой американская философия нечто самостоятельное, идейно значимое и продуктивно ценное либо существует только как отклонение от центральной линии континентальной мысли? Философская культура Америки зачастую представляется не как нечто самобытное, а лишь как усвоенный результат работ континентальных мыслителей. А. де Токвиль писал: «Я думаю, что во всем цивилизованном мире нет страны, в которой меньше бы занимались философией, чем в Соединенных Штатах. Американцы не имеют собственной философской школы и очень мало заботятся о тех, которые спорят между собой в Европе, - они едва знают их имена» [1. С. 343]. Вместе с тем американский социокультурный эксперимент представляет собой нечто целое и ценностное, что требует от нас поиска категорий для адекватной интерпретации его духовной жизни. Принимая во внимание настоящее положение дел в жизни американской академической философии, поставим целью настоящей статьи рассмотрение специфики духовной жизни Америки через призму такой, казалось бы, далекой от нее категории, как «рынок». Трудность дефиниции понятия «американская философия» во многом связана с самим понятием «философия», которое используется разными авторами в разных смыслах, с его помощью идентифицируются идейные образования, зачастую противоположные друг другу. Значительное время социально-ориентированные мыслители США, сформировавшиеся под влиянием Дж. Дьюи, рассматривали утвердившуюся в академических кругах страны аналитическую философию как кратковременную дань моде. В свою очередь, представители аналитической школы относили дискуссии неореалистов, прагматиков, натуралистов к обыденному или окололитературному разговору. Стоит обратить внимание на то, что вопрос о философском своеобразии американской мысли во многом зависит от решения дилеммы: является ли философия универсальным, объективным знанием, независимым от национальных и идеологических обстоятельств, либо она контекстуальна, комму-нитарна, обусловлена внешними факторами и отражает ценности американского сообщества. Очевидно, что вопрос о национальной специфике философии важен для контекстуалиста, но не существен для сторонника универсалистского подхода. Если мы оцениваем философа с позиции универсализма, тогда наибольший интерес для нас представляют постановка автором новых проблем, изобретение нового понятийного аппарата и методологии, выдвижение идей, послуживших импульсом к развертыванию дискуссий. Если мы выбрали критерий контекстуализма, тогда интерес будут представлять перекличка идей автора с глубинными архетипами национальной культуры, введение новой философской парадигмы, изобретение нетривиального метафорического ряда, эстетизм развернутой интеллектуальной игры. То есть в вопросе о значимости того или иного философа используются разные критерии и отсутствует единый стандарт оценки. Проблема культурного своеобразия наиболее часто встает в аспекте национального. Сравнительный анализ культур, мировоззренческих установок является традиционным направлением гуманитарного исследования, однако если позитивистская традиция трактовала национальное ядро как природное, субстанциальное и самотождественное, то современная этнология исходит из того, что оно не столько укоренено в культуре, сколько производимо в результате культурной деятельности. Бытует мнение, что Америка является «духовной колонией» Европы, куда переправляются уже отработанные теории. Конечно, американская культура стала «плавильным котлом», вместившим в себя культуру иммигрантов, но все европейское воспринималось в новых условиях лишь в той мере, в какой оно совмещалось с американской практикой, религией и политическими традициями, основы которых заложили английские пилигримы, привезшие с собой наряду с пуританизмом и кальвинизмом идеи Дж. Локка и Т. Гоббса. Говоря о ранней культурной истории США, необходимо указать не на отсутствие традиции как таковой, а на стремление самоопределиться в противопоставлении ей: «Иностранец, приезжающий сюда из Европы, привозит с собой глубокую и прочную традицию, систему культурных навыков, вкусов и привычек, взгляд на жизнь не менее древний, чем его прежняя нация... И все это, то есть сама душа истории, принадлежащая Старому Свету, вступает в противоречие с Америкой, лишь только он высадится на ее берегах» [2. Р. 230]. Как писал историк американской мысли Г. Коммоджер: «Для того чтобы быть приемлемой и полезной, такая философия должна эмансипировать себя от присущей ей в Старом Свете риторики, приспособиться к реальностям американской практики и примириться с идиосинкразиями американского характера. Американец в Новом Свете оказался удачлив, и его философия должна была оправдывать благоприятный взгляд на Провидение и Природу, романтическое представление о человеке и оптимистическую интерпретацию истории» [3. Р. 270]. Одним из наиболее важных факторов, оказавших влияние на становление американской культуры, был рынок, особая форма совершения сделок. Сделка рассматривается в настоящей статье как элемент «торгования», как результат свободного волеизъявления между ее субъектами (или субъекта в случае односторонней сделки) для достижения согласия по поводу ее предмета. Своеобразие сделки как особой формы коммуникации состоит в том, что волеизъявление участвующих в ней субъектов должно сформироваться свободно, а не под внешним давлением иных лиц или объективных обстоятельств. Каким образом реализовались эти особенности в американском культурном пространстве? Дело в том, что американская нация, будучи нацией эмигрантов, формировалась за счет приезжих, озабоченных скорее своим будущим, нежели прошлым, во многом порвавших с крепкими узами традиции и утверждающих себя через экономическую деятельность. Рыночные отношения подрывали традиционные связи, авторитеты, изменяли содержание социальных ролей агентов рынка, формировали новую, динамичную и состязательную атмосферу, культивировали личную инициативу, мобильность его участников. Вместе с тем вырабатывались новые способы коммуникации и организации культурного порядка, новые правила и рамки (договорного, контрактного характера) взаимодействия и торговой игры. Возник и особый вид дискурса, который был обозначен отечественным исследователем Т.В. Вене-диктовой как «дискурс торга». Как вид коммуникативных отношений данная языковая практика распространилась во всех сферах американской социокультурной жизни. Более того, сама социокультурная практика переняла рыночную модель, «метафорика торга и мысль о том, «что рынки и цены - основа человеческой природы», традиционно пронизывали американский культурный дискурс» [4. P. 172]. Идея о том, что устройство речевого этоса и общественное устройство находятся в отношении подобия, высказывалась многими учеными неоднократно. Б. Уорф сформулировал это отношение так: «... действия, предпринимаемые людьми в тех или иных ситуациях, схожи с манерой, в которой о них говорят» [5. P. 211]. Рассматривая свою жизнь как прежде всего деятельность по заключению сделок, человек встраивался в социум, приспосабливал свое участие в нем с участием других людей, заранее представляя свои отношения с ними как состязательные. В этом состязании человек утверждает себя как homo ludens, человек играющий. По К. Марксу, торг - это стихия свободы: «Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам. Свобода! Ибо покупатель и продавец товара. подчиняются лишь велениям своей свободной воли. Равенство! Ибо они относятся друг к другу лишь как товаровладельцы и обменивают эквивалент на эквивалент. Собственность! Ибо каждый из них располагает лишь тем, что ему принадлежит. Бентам! Ибо каждый заботится лишь о себе самом» [6. С. 187]. Результатом торга выступает заключение сделки, но так как торг обусловлен стихией свободного рынка, где не совпадают интересы его участников, достижение желаемого результата никогда не бывает окончательным. Эта игра-торг предполагает прагматический интерес каждого из участников, но исключается возможность апелляции к «трансцендентной» инстанции, так как абсолюты и императивы уничтожают саму ситуацию торга и взаимосогласования интересов. Таким образом, рынок носит характер игры, истории с открытым финалом, несет в себе долю неопределенности и риска. Стихия рынка динамична, открыта для изменений, переопределений. Его участники разыгрывают игру с невыразительным лицом (так называемый poker face), прикрываясь простаками, они сосредоточены на выявлении явного и неявного соотношения сил, построении плана действий для победы в этой игре. Эта ситуация предполагает как можно более отчетливое угадывание интереса противоположной стороны. Каждый участник сделки всегда находится в процессе ее заключения, поэтому придерживается своей роли и ждет этого со стороны партнера. Часто невозможно определить, кто является манипулятором, а кто манипулируемым в сделке. Даже поражение переживается не как потеря, поскольку продолжение игры несет в себе возможность преодоления и достижения поставленной цели. Торг как форма коммуникативного отношения преодолевает рамки рынка и утверждается в других социокультурных процессах: научном, религиозном, литературном, философском. Так, например, в рамках политического процесса можно рассматривать представительную демократию как осуществление политической власти в процессе обмена. Можно предположить, что распространение данного дискурса тем шире, а его влияние тем сильнее, чем менее отношения людей предопределены и неизменны, чем большее значение для них имеют свобода выбора своей судьбы, взаимная осмотрительность и готовность к компромиссу. Торг есть не только экономическая категория, но и коммуникативная. Она предполагает динамизм участников общения, ведь иной, заключающий со мной сделку, может узнать обо мне большее, чем знаю я сам. Участие в торге может расширить горизонт нашего «Я», узнать больше о себе, узнав, что есть иной. Основное направление развития современного человека представляет отношения с иным как заведомо состязательные. Если саморазвитие рассматривается с позиции готовности к изменениям и росту, тогда главным фактором для участника сделки будет не столько то, что он приобрел, сколько то, чего он приобрести не смог. Как пишет Р. Эмерсон в эссе «Круги»: «Беспрерывное желание возвыситься над самим собой и идти далее точки, до которой дошел, всего яснее выказывается во взаимном отношении людей. Мы жаждем одобрения, если же получим его, то принимаем как унижение. Любовь - лучшее благо жизни, но, любя истинно, мучишься сознанием своих несовершенств. Человек перестает казаться для нас занимательным, лишь только мы увидим его границы: когда дойдем до них, не сильные впечатления производят на нас его таланты, предприятия, ученость» [7. С. 177]. Побуждающий к движению творческий вызов в такой системе оценивается выше, чем равновесие и постоянство, которые представляются в ней как неготовность к развитию. Субъект этой системы проводит постоянную переоценку, преодоление наличного состояния и любого определения - ограничения. Ситуация рынка, таким образом, отрицает возможность окончательной сделки, поскольку даже ее удачное завершение грозит поражением для всех партнеров, теряющих в лице иного ресурс для собственного развития. Данный тип коммуникативных отношений не обеспечивает ни одной из сторон обладания истиной, но только - «повышенную и неостановимую подвижность не - истин, не - правд» [8. С. 254]. Состязательное отношение с иным, рождающее конфликтующие оценки - интерпретации проблематично, но также и плодотворно в своем порождении интерпретативной бесконечности. Таким образом, дискурс рынка может служить моделью идеального «непрекращающегося диалога», однако не того диалога, который подразумевает полноту самораскрытия, внимательное отношение к другой индивидуальности, а того вида диалога, для которого характерны конвертируемость, подмена истин, состязательность, обман, манипуляция, непредсказуемость. Полагаем, что в американской философии есть целый ряд авторов, труды которых могут быть интерпретированы через модель «рынка» как особого рода «непрекращающегося диалога». Так, Ч.С. Пирс сформулировал идею прагматического подхода, заключающегося в отождествлении значения понятия с его последствиями, а его идея фаллибилизма вводит в качестве критерия «промежуточной истины» интерсубъективное согласие научного сообщества. У. Джеймс придал прагматическому методу всеохватывающую область и установил критерием истинности идеи ее «работоспособность», упрощение и экономию усилий субъекта. В подходе к объяснению бытия У. Джеймс использует принципы плюрализма и индетерминизма, истинность не есть результат, итог исследования. Истина - это событие, процесс, ее ценность и значение и заключаются в самом процессе ее подтверждения. В работах Дж. Дьюи и Дж. Мида актуализируются контекстуальные характеристики знания. Идеи, по мнению Дж. Дьюи, выступают инструментами для практики, подлежащими усовершенствованию по мере возникновения новых проблематических ситуаций. Особенно ярко коммуникативная природа культуры и знания представлена в рортианской концепции «солидарности как толерантности», достижении соглашения на основе ироничного отношения к убеждениям, ценностям и верованиям и готовности поступиться ими вследствие их неабсолютного характера. Специфика коммуникации, организованной по модели рынка, состоит в том, что роль интерпретатора становится как никогда ответственной, сопоставимой с ролью автора. Свобода интерпретатора стимулируется, но в то же время ограничивается текстом. Подобную двойственность восприятия текста, по мнению Р. Рорти, обеспечивает ирония, подразумевающая множественность равноправных рамок восприятия и интерпретации. Ирония указывает на отсутствие однозначности и низводит ценность абсолютного до уровня относительного. Парадоксально, но ироническая двусмысленность указывает на искренность говорящего, на наличие у личности внутреннего содержания, не тождественного его социальным репрезентациям. Это внутреннее содержание не есть кантианское нравственное «Я», скорее это фрейдистская бессознательная фантазия, позволяющая рассматривать человеческую жизнь как историю, миф. Если социальный долг требует соответствия роли, то долг перед собой как носителем творческого потенциала предполагает несоответствие роли, ухода от определенности, жестко заданных ролевых ожиданий. Не отрицая обмана, ирония провоцирует участника диалога к амбивалентному восприятию, отсутствию однозначности, предлагает обратить внимание на перформативный смысл высказывания и занять позицию не потребителя, а соучастника игрового обмена, инициированного автором. Если обман однозначен и конечен, то обмен, на возможность которого указывает ирония, бесконечен, разные значения пробуждают и множат друг друга. Ее использование в тексте сопряжено с воспитательным эффектом, который переживается адресатом как процесс собственного преобразования из простака в знатока, из жертвы в партнера. Торг ироничен и в том смысле, что подразумевает некоторое равновесие между удовлетворением конкретных потребностей и неудовлетворенностью как перспективой на будущее. Часто люди трактуют свою выгоду узко, зачастую изменяя более значительным перспективам, вследствие чего остаются «жалкими рабами, а не свободными агентами на рынке жизни» [6. С. 529]. Как писал Дж. Дьюи: «Являя собой по сути взаимодействие, обмен, коммуникацию, дистрибуцию, стремление делиться тем, что иначе осталось бы изолированным и отдельным, - торговля все еще пребывает в рабстве у частного интереса. Прагматическая вера влачится в цепях, а не шествует в полный рост» [9. P. 59]. Таким образом, освобождение прагматической веры, по Дж. Дьюи, предполагало бы переход отношений рынка из сферы узкоэгоистической, экономической практики в более широкие культурные области. Итак, идеал философа и философии общечеловечен, но в то же время уникален для каждой культуры. Своеобразие американского идеала, возникшего в XVIII-XIX столетиях и находящегося в силовом поле рыночных практик, политической демократии, развитой системы массовых коммуникаций, состоит в его близости к модели игры и «рынка», предполагающей состязательное сотрудничество, консенсус, толерантность, учет мнений всех сторон, признание ангажированности всех субъектов коммуникации, «эдем прирожденных прав человека» и поединок эгоистических воль, игру и ритуал» [8. С. 4]. Этот тип дискурса не исключительный в культуре США и, конечно, присущ не только ей, но, растиражировав себя посредством делового, политического, публицистического, литературного, философского слова, стал одним из важнейших средств самосозидания американской нации как культурного целого. Если классический европейский идеал коммуникации предполагал полноту и непосредственность самораскрытия, бережное и целостное восприятие другой индивидуальности, глубину и значимость предмета коммуникации, то «дискурс рынка» породил «мир слова, всегда неравного к себе, обманчивого по определению, точнее, способного равно к правдивости и обману» [Там же. С. 246]. Данный тип речевой коммуникации указал на периферийность диалога, на конвенциональную, прагматическую природу его мнимой глубины. Данная парадигма рождает особый взгляд на философию не как на процесс приобретения истины, но как на способ получения удовлетворения от промежуточных моментов понимания друг друга: «Взгляд на поддержание разговора как на самодостаточную цель философии, взгляд на мудрость как на способность поддерживать разговор равнозначен скорее взгляду на человеческие существа как на генераторов новых описаний, нежели как на существа, способные, следует надеяться, к точному описанию» - этими словами Р. Рорти рисует образ современной философии как посредника между другими голосами культуры [10. С. 30]. Именно такой разговор определяет и «дух эпохи», и своеобразие классической американской философии, лишенной притязаний на объективность и точность.

Скачать электронную версию публикации