Problems of the functioning of the regional political regime on the example of Kemerovo Oblast.pdf Исследования региональных политических режимов предполагают опору на верифицируемые методики анализа социально-экономических и политических процессов в регионе, которые позволяют выявлять неповторимую архитектуру регионального политического режима. Вместе с тем сложно рассчитывать на успех, опираясь лишь на статистические и эмпирические материалы. Для успеха необходимо держать в поле зрения политические процессы, частично выходящие за пределы отдельного региона, учитывать национальные политические тренды и перспективы, которые неизбежно влияют на восприятие и оценку локальных региональных процессов. Региональный политический режим определяется Р.Ф. Туровским как существующая на определенной территории взаимосвязанная совокупность политических акторов (с их методами властвования, ресурсами, целями и стратегиями) и институтов (понимаемых и как организации, и как нормы и правила игры) [1. С. 77-95]. Исследование политического развития регионов России - задача сложная как в практическом, так и в теоретическом плане. Одна из главных трудностей здесь - это выбор адекватной методологии. Социально-экономические процессы в сырьевых регионах России испытывают мощное влияние со стороны глобальных политико-экономических процессов, что является одним из важных аспектов регионального политического анализа. В нашем исследовании регионального политического режима мы считаем наиболее уместным руководствоваться прежде всего неоинституциональным подходом. Неоинституционализм ставит в центр внимания практики и инварианты действия, где основу политического порядка образуют не институты в традиционном понимании как правовые образования, а шаблонные, многократно повторяемые акты и практики действия [2. С. 39-55]. Неформальные региональные институции формируют стимулы, не совместимые с формальными правилами, поэтому, следуя одному, нельзя не нарушать другое. К их числу относятся клиентелизм, патримониальное господство, клановая политика [3. Р. 725-740]. Так, внешняя мощь бюрократического аппарата в России удивительным образом сочетается с его неопатримониальным характером, в нем неформальные практики составляют институциональную основу политического порядка, а формальные являются лишь его символической атрибуцией. Такая система имеет следствием слабость гражданского общества, отсутствие социальных лифтов, а номинальная конкуренция проектов, институций и индивидов реализуется внутри клиентелы и госаппарата [4. С. 78]. Применительно к российским регионам иногда (например, Кемеровская область) можно вести речь о султанистском режиме, если региональный лидер устанавливает персоналисткий контроль над политикой и бизнесом, используя набор как современных, так и премодернистских стимулов и вознаграждений. Предельная концентрация личной власти выражается в фасадном характере региональных выборов и почти в пожизненном характере власти. Реализация в регионе неопатримониального господства предполагает иерархизацию руководства клиентарно-патронажной сети, когда все иные сетевые региональные узлы ликвидируются либо включаются в клиентарно-патронажную сеть уже на правах клиентов. Клиентела характеризуется комбинацией добровольности и обязательств, патрона и клиентов, находящихся в полулегальных отношениях [5. С. 98-99]. В то же время термин «клиенте-лизм» обозначает еще и процесс перевода патрон-клиентских отношений в институциональное пространство, что раскрывает особые грани коррупции региональных политических режимов. Клиентарные связи, не будучи легитимными, часто на практике являются основным механизмом функционирования системы регионального управления. Фрагментированный, но устойчивый характер практик взаимодействия политико-управленческого класса и населения региона исследователи рассматривают как следствие трех типов искажения демократии: неполитического, популистского и плебисцитарного [6]. Акторы политических сетей (персональные, коллективные / организационные) характеризуются способностями, потребностями, свойствами, интересами и ресурсами, которые образуют основу сетевого взаимодействия [7. С. 71]. Так, согласно Д. Ноуку и Дж. Куклинскому [8. Р. 9], сетевые акторы можно подразделить на «сетевые центры» и находящиеся вокруг таких центров «клики», «кланы», «клиентелы», внутри которых происходит интенсивный внутренний ресурсный обмен, в результате чего неформальные роли не всегда соответствуют формальному статусу сетевых игроков. А.А. Фисуном представлены модели неопатримониализма: модель хищника (султанистский неопатримониализм), модель поиска ренты (олигархический неопатримониализм) и модель взаимных заложников (бюрократический нео-патримониализм) [9. С. 19]. Неопатримониализм в политической науке часто выступает синонимом таких понятий, как клиентелизм, режим пребенды, трайбализм, кронизм, патронаж, коррупция и клептократия [10. Р. 26-51]. В исследованиях неопатримониальных региональных режимов также уместно использовать понятия непотизма, блата и фаворитизма [11. С. 47-48]. Неопатримониализм всегда обусловлен гибридностью политического режима [12. Р. 7]. Политические институты для неопатримониальных режимов выполняют роль ширмы, маскирующей реальные процессы в сфере политики и экономики [13. Р. 139-156], реализуемые в форме личной власти [14. P. 32-48] и на основе рентоориентированного поведения политических акторов [15. С. 33-46]. Рентоориентированные практики являются следствием «зависших» транзитов, которые усиливают гибридные формы организации власти [16. С. 132]. Такое положение не только обеспечивает региональный режим необходимыми ресурсами, но и позволяет откладывать на неопределенное время необходимые институциональные преобразования, тем самым помогая укрепиться положению узких групп распорядительных коалиций. Такая практика способствует и уменьшению внимания к проблеме повышения эффективности государственного управления, и поддержанию устаревших норм и практик. Региональные элиты российского общества обязаны своим высокостатусным положением монополии на властные ресурсы и конвертации их в ренту. В этом случае причины неравенства и механизмы его воспроизводства связаны с рентно-служилыми отношениями и административным характером российского рынка [17. С. 104-113]. Несовместимость демократии и неопатримониализма для исследователей очевидна [18. С. 170]. Ведь именно персональный авторитаризм является последствием неопатримониализма [19. С. 8]. В патримониальных системах управленческие функции делегируются региональным акторам, становясь собственностью субъектов управления и основным источником их доходов. Практика кормления до сих пор остается неформальным институтом управленческой культуры для многих регионов России [20. С. 117]. Патрон-клиентские отношения характеризуются достаточно противоречивой природой. В этом феномене уживаются одновременно личная зависимость и взаимная солидарность, персональные обязательства, принуждения и эксплуатация, неофициальность (закрытость) отношений и ассиметрия ресурсов. Так, в исследованиях С.Г. Кордонского публичная политика представлена как результат распределения ресурсов между сословиями и реализации скрытых взаимодействий политических акторов в процессе принятия государственных решений [21]. Л.В. Сморгунов рассматривает клиенталистскую сеть как симбиоз административных и общественных структур в локальном политико-управленческом сегменте, которые «взаимодействуют между собой на основе ресурсной зависимости с целью достижения общего согласия по интересующему всех политическому вопросу, используя формальные и неформальные нормы» [22. С. 50-58]. Непременный элемент таких отношений - наличие компромата на клиентов, что является дополнительным механизмом функционирования клиентарно-патронажных связей. Патрон нуждается в компромате на клиента. Факт наличия перманентной угрозы для клиента провоцирует его к выражению преданности патрону и тем самым усиливает клиентарную зависимость. Здесь скрытой формой «закрепощения» является шантаж, предписывающий клиенту действовать в интересах патрона. Взаимодействия патрона и его клиента определяются в первую очередь не объективным служебным долгом, но преданностью. Клиентарно-патронажные сети образуются вокруг главы региона. В качестве клиентов могут рассматриваться руководители государственных учреждений и предприятия, живущие за счет государственного заказа. Эти клиенты могут в числе прочего предлагать политическую поддержку региональной власти, что может выражаться в контроле электорального поведения сотрудников и в организации различных публичных акций или сборе средств в поддержку «инициатив» действующего губернатора46. Схожие механизмы могут иметь место в отношениях муниципальных образований и региональных администраций. Широко отмечаемая для местного самоуправления в России проблема диспропорции объема собственного финансирования и объема полномочий муниципальных образований закладывает для клиентелизации этих отношений глубинные основания. В качестве условия получения бюджетной субсидии на актуальные местные нужды региональные власти требуют от органов местного самоуправления выполне- „2 ния определенных условий . Стабильность клиентелистских отношений основывается на личной преданности, а господство при патримониальном режиме всегда персонифицировано. Поэтому смена лидера здесь может стать серьезной проблемой [23. С. 19]. Наличие сетевой клиентелы провоцирует непропорциональное распределение общественных благ, отражающее участие в принятии решений приближенного круга, в интересах которого осуществляется перераспределение ресурсов. На уровне «режима регулирования» (где происходит преобразование институциональных форм власти в распределение дефицитных ресурсов) преобладающее влияние на государственные решения оказывают доминирующие сети [24. Р. 3-18]. Этот уровень представляет собой зону формирования латентных связей наиболее влиятельных элитарных коалиций, контролирующих силовые, информационные и другие важные ресурсы [25. С. 127-146]. Демонстрируя закрытость и неподконтрольность институтам гражданского общества, эта гибридная система принятия решений обладает высоким уровнем персонификации правления, ориентацией на интересы клептократии [26]. Обладая значительным информационным ресурсом, неопатримониальные структуры способны влиять на параметры публичной сферы в целях снятия социально-политической напряженности, разрешения этнонациональных конфликтов. Вместе с тем подконтрольные СМИ являются инструментом имитационной политики, результатом которой становится квазипубличное пространство, формируется «деформированная» или «манипулятивная» публичная сфера [27], которая разрушает предпосылки политического дискурса и гражданского участия. Неопатримониальные режимы, с одной стороны, формализуют свою легитимность на выборах, с другой стороны, проигрыш абсолютно недопустим, поскольку подразумевает потерю рентных позиций и распад клиентелы. Выходом для неопатримониальных режимов является институт преемника, где передача власти должна быть процедурно легитимирована, но риск должен быть сведен к минимуму, и власть в итоге должна достаться клиенту, который сможет обеспечить гарантии дистрибуции ресурсов, соответствующие интересам клики. Продолжение же политического курса - это вопрос второстепенный. Однако А.М. Тулеев затянул передачу власти несостоявшемуся преемнику, в качестве которого в разное время рассматривались бывшие заместители губернатора Кузбасса М.А. Макин, Д.В. Исламов, И.В. Середюк, С.Н. Кузнецов. Неудача, во многом вызванная непоследовательными действиями губернатора, вызвала серьезное недовольство в команде Тулеева, саботаж и попытку перехода части клиентелы к новому региональному лидеру. С клиентарно-патронажными отношениями связан феномен непотизма, представляющий собой реализацию административных ресурсов для систематического предоставления уникальных возможностей и привилегий близким родственникам, а также лицам, связанным отношениями близкой дружбы и иными социальными связями, предшествующими служебным отношениям47. В российских условиях речь идет о широко распространенной практике трудоустройства родственников высокопоставленных чиновников на высокие должности в государственные корпорации, банки с государственным участием и иные бизнес-структуры. Одним из неопатримониальных проявлений является «телефонное право» [28. P. 324-350]. Исследования свидетельствуют о значительном применении «телефонного права» [29. С. 13]. «Телефонное право» представляет собой неформальный институт влияния на судебные власти [30. С. 42]. Так, А.М. Тулеев неоднократно обвинялся лидерами парламентской оппозиции (Г.А. Зюганов, В.В. Жириновский) в создании на территории региона системы, грубо нарушающей избирательные права граждан. Однако региональные судебные органы в этих случаях принимали решения исключительно в пользу А.М. Тулеева. В российских регионах клиентелизм и непотизм являются определяющими по отношению к рационально-легальным институтам организации власти. Между тем даже изначально эффективные институты под руководством личностей с деформированной шкалой морально-этических ценностей функционируют искаженно, обслуживая преимущественно групповые и личные интересы клиентелы [31. С. 10]. Нарастание значения клиентелы и структур неформальных коммуникаций в региональной политике происходит по мере усиления дисфункций государственных институтов и органов управления и свидетельствует о неэффективности официальных норм и неспособности государственной власти сохранять объективность, следовать духу и букве закона [32. С. 140-141]. В процессе государственного управления происходит институциональное соединение интересов граждан с официальными органами государственной власти. Как особая площадка коммуникации, государственное управление вводит в процесс выработки политических решений официальные нормы и ограничения, встраивающие общественно-политическую активность населения (гражданских структур) в рамки взаимоотношений формально-институциональных структур [33. С. 121-140]. Неопатримониальные режимы предполагают формирование политико-административных сетей, включающих в себя наряду с чиновниками представителей влиятельных группировок (группы интересов, внутриэлитарные ассоциации и альянсы правящего класса), а также влиятельных персоналий, заинтересованных в решении конкретных вопросов и заполняющих своей активностью институциональные пустоты, которые демонстрируют наибольшую эффективность по сравнению с формальными институтами. Вместо формальных правил элитарные коалиции узаконивают правила обмена и устойчивость коалиционных интересов, обусловленных патрон-клиентскими и коррупционными отношениями. Происходит подмена смыслов иллюзиями и ритуалами, а также формирование корпоративно ориентированной бюрократии, замкнутой на саму себя, озабоченной поддержанием собственного процветания «за счет практически бесконтрольного использования региональных ресурсов» [34. С. 27]. О.Ф. Шабров пишет о корпорати-вистском государстве в России [35. С. 47-55]. Роль публичных сетей гражданского общества незначительна и существенно уступает влиянию неформальных элитарных сетей. Эти сети успешно конкурируют с формальными институтами, дополняя, а чаще замещая институциональную и межинституциональную коммуникацию. Симулякр российского гражданского общества, представленный значительным количеством общественных НКО и бизнес-сетей, используется региональной властью в качестве публичной декорации (прикрытия) корпоративных интересов клептократических клик. Данные сетевые структуры «переплетаются» с государственными институциями, обусловливая феномен скрытого протекционизма власти, который обеспечивает эффекты НКО и бизнес-сетям (победу в региональных тендерах, выигранные гранты, принятие судебных решений и т.д.). Сама российская политическая система по совокупности характеристик является неокорпоративистской [36. С. 90-97]. Особыми возможностями обладают финансово-экономические группировки, имеющие наибольший потенциал влияния на процесс принятия государственных решений, но которые не склонны афишировать свое влияние [37. Р. 44]. На долю Кузбасса приходится около 56% добычи каменного угля России, около 80% добычи всех коксующих углей России. При этом Кузбасс занимает 75-е место в стране по уровню жизни населения и 46-е место - по уровню экономического развития. Среди наиболее крупных игроков, имеющих свои интересы в экономике и политике Кузбасса, можно назвать Сибирский деловой союз (СДС), СУЭК, Евраз, Мечел, Кузбассразрезуголь, - все они вынужденно встроены в региональную систему отношений власти и бизнеса. Важно отметить, что Кузбасский региональный режим при А.М. Тулееве показал свою способность выстраивать модель «ручного управления», при котором роль формальных институтов значительно снизилась. Существуют регулируемые формы патримониализма и хищнические. Основанием для разделения служат способ и интенсивность регулирования патримониальных практик [38. С. 275-294]. Исследователи называют отличительные хищнические черты [39. Р. 11]: концентрация личной власти; контроль над экономическими ресурсами при неспособности достигать заметных целей экономического развития; правление, основанное на дуализме страха и вознаграждения; изгнание из региона политических оппонентов и экономических конкурентов; деградация публичных институтов политики и права; разрушение экономики; стирание грани между личным и государственным. По мнению Л. Даймонда, хищничество характеризует не только политическую элиту, но и региональный политический режим. Хищнические режимы навязывают хищническое поведение, пронизывающее всю региональную политику [40. С. 23]. Разница в функционировании институтов в двух формах неопатримо-ниализма может также объясняться разными подходами к конструированию политического порядка [41]. Регулируемый неопатримониализм ориентирован на региональное развитие [42]. В модели хищнического неопатримониализма бизнес существует в условиях систематических поборов со стороны представителей регионального политического режима и перманентной угрозы экспроприации. В таких условиях инвестиционная деятельность теряет какой-либо смысл. Для хищнического неопатримониа-лизма права гарантированы только для собственности правителя и узкого круга семьи или клана. Так, в авторитарных и гибридных региональных режимах в качестве средств защиты теневых методов и негласных договоренностей используются различные технологии: распространение популизма48, манипуляции цифрами и фактами, имитация публичного дискурса и др. Неопатримониальная сеть создает такие формы организации, при которых позиции ее представителей являются эксклюзивными [43. С. 40]. Также сеть задает общий вектор отношений между акторами, например уровень интенсивности и направленность связей между центром и кликами. Эти «центры» играют решающую роль и в процессе конвертации политических статусов в экономические (и обратно). Причем такие формы конвертации осуществляются за счет дистрибутивной практики (например, распределения зон и сфер влияния того или иного чиновника в зависимости от его неформальной роли в соответствующем секторе экономики). Особенностью неопотримониальных региональных политических режимов являются присущие им теневые и криминальные практики. Первые обычно реализуются в правовом пространстве, но нарушая морально-этические нормы, укрепляя приоритет неформальных принципов и норм в политическом процессе. Вторые же имеют выраженную криминальную при-1 роду, к ним относятся рейдерство , незаконное получение депутатских мандатов или должностей в аппарате управления49, «распил» бюджетных средств, выведение государственных средств в офшоры, «крышевание» нелегальных секторов экономики. Так, к негативным результатам деятельности неопатримониальных региональных политических режимов можно отнести развитие рентоориен-тированных практик в региональном управлении, что ведет к перепрофилированию деятельности правоохранительной и судебной отраслей государственного управления, занимающихся в такой системе поддержанием интересов корпоративных структур. Складывается иллюзорное представление, что в такой системе для реализации регионального развития публичные институты не нужны, поскольку перераспределение ренты идет преимущественно по теневым каналам «взаимодействия патрона и его клиентов» [44. С. 165]. Для обеспечения такого взаимодействия искусственно создается дефицит легальных возможностей, что является самым доходным способом теневого управления [45 С. 220]. С помощью неформальной коммуникации закрытого типа достигается снижение «издержек легальности», сокращая время согласования позиций и интересов в процессе обмена ресурсами [46]. Однако это явление выводит из региональной экономики значительные финансовые ресурсы, где неформальный институт рассеивания ренты ограничивает возможности государства в реализации своих прямых задач. Кроме того, «теневизация» региональных политико-управленческих структур деформирует функционал публичных институтов, расширяя тактику применения двойных стандартов, нивелируя понятия Закона и ответственности [47. С. 7]. С.Г. Кордонский пишет о сословно-рентной природе российского предпринимательства. Мотивом политического поведения рентных групп, в отличие от предпринимателей при свободной конкуренции, выступает преобразование своего властно-административного ресурса в источник ренты. При этом государство стремится контролировать существующие ресурсные потоки, обусловливая наделение той либо иной группы подвластного населения долей ренты не только ее объемом прибыли, а в первую очередь -личной и политической лояльностью, готовностью «играть по заданным правилам». В этом случае коррупция государственной бюрократии признается «статусной политической рентой» [48. С. 185-530], обновленным вариантом средневековой системы кормлений. Это, в свою очередь, ведет к деформации политической культуры, закрепляя не ценности гражданско-ассоциативных коммуникаций власти и общества, а принципы клиентарно-патронажной модели коммуникации. Такая система политических взаимодействий поддерживается технологиями манипуляции общественным мнением. В результате усиливается отчуждение граждан от власти [49. С. 161-198]. В России региональные политические режимы, не оправдав демократических надежд, превратились в гибридные, сочетающие внешние демократические процедуры с неопатримониальными механизмами управления и электоральным авторитаризмом, использующим государственные институты в качестве инструмента легитимации и удержания власти авторитарным региональным лидером [50. P. 161-198]. В данном случае клиентарно-патронажные группировки, трактуя свои корпоративные интересы как интересы региона, легитимируют имитационные практики институциональных преобразований, превращая их в ширму для реализации групповых интересов клики. Клики представляют собой «сообщества, интегрирующие «своих» людей на основе взаимного доверия и готовности ради «общего дела» пренебречь моральными и правовыми нормами в отношении других граждан» [51. С. 74]. Клики сильнее, чем декларируемые в законодательстве и идеологиях официальные институты. Это ведет к воспроизводству «институциональных ловушек» - ситуаций, закрепляющих равновесные, устойчивые, но нерациональные нормы поведения [52. С. 286]. Клика - более широкое понятие, чем клиентела. В политической науке еще в 50-х гг. XX в. было выделено несколько типов клик [53. P. 333-335]: вертикальные, организованные на основе клиентелы; вертикальные, опирающиеся на родственно-непотизские связи, или парантеллу; горизонтальные охранительно-агрессивные, возникающие в условиях социально-экономических преобразований для использования преобразований в своих интересах. Кликократия является серьезной институциональной ловушкой в развитии российских регионов. Кликократические структуры контролируют ключевые узлы принятия решений, купируя возможности ведения конкурентной борьбы за доступ к государственным ресурсам и должностям в различных отраслях. В итоге она ведется за получение доступа к узлам принятия решений, без которых дальнейшее участие в распределении ресурсов невозможно. О.В. Крыштановская пришла к выводу, что российские клановые группы структурированы по принципу «слоеного пирога». Клан возглавляет политический лидер, далее сверху вниз следуют группа политической поддержки, финансово-промышленная группа, лояльные СМИ, отделы безопасности [47. С. 81-85]. На наш взгляд, в структуре кликократического клана может присутствовать четыре элемента: 1) группа политической поддержки, связывающая клан с Политбюро 2.0; 2) группа финансово-экономической поддержки; 3) группа PR-медиативной поддержки; 4) группа силовой поддержки, представленная администативно-силовыми структурами, частными охранными организациями, а в некоторых случаях и криминальными группами. В результате происходит «приватизация» высшими государственными чиновниками экономической инфраструктуры, патронируемой региональной властью [45. С. 210]. Это выводит крупные финансово-промышленные группы из формата рыночной конкуренции. Но, по мнению Д. Аджемоглу и Д. Робинсона, такая система - это не дефект, который легко устранить, а завершенный проект, поскольку такие институциональные «правила игры» позволяют доминирующей региональной группировке извлекать максимум ренты [55]. Бюрократические клики склоняются к монопольному типу политического рынка и персонализации власти. Клики перераспределяют ресурсы власти, что ведет к подмене целей государственного управления. Бюрократические группировки («команды», клики, кланы) используют государственные должности и полномочия для достижения собственной выгоды: обогащения, властной монополии, обладания инсайдерской информацией, престижа. Методы реализации интересов бюрократии включают в себя административное предпринимательство (извлечение коммерческой выгоды из обладания государственной должностью), административную ренту (принятие корпоративно или лично выгодных государственных решений), рейдерство (захват бизнеса), организационную коррупцию, патрон-клиентарные взаимоотношения. Механизмами контроля бюрократии над крупным бизнесом стало участие чиновников высокого ранга в советах директоров, советах акционеров, занятие ими экспертно-консультационных и менеджерских должностей в прибыльных корпорациях, а также создание госкорпораций [56]. Отказ в доступе к ренте или сокращение ее объемов - основной источник расколов региональной элиты. Вследствие этого государство видит своей основной целью не совершенствование институционального дизайна, а поиск механизмов, гарантирующих ключевым группам доступ к максимально широкому объему ресурсов. В результате эффективным средством для поддержания корпоративной солидарности становятся коррупционные отношения (консенсусная коррупция), существование которых неопатримониальные режимы рассматривают как естественное и даже необходимое условие поддержания лояльности [57. С. 126-140], где симуляция борьбы с коррупцией является эффективным механизмом борьбы с конкурентными группами интересов. В силу ограниченности ресурсов неопатримониальные режимы вынуждены перманентно формировать все новые рентные комбинации, позволяющие конвертировать политическую власть в доход. В качестве таких механизмов перераспределения выступают различные региональные и федеральные проекты (мегапроекты) и программы - спортивные, научно-технические, социальные, инфраструктурные, - поражающие непредвзятого исследователя итоговой стоимостью и неэффективностью [32. С. 19-20]. Ведущие российские кланы и клики последовательно готовят свою молодежь к роли преемников сбора ренты [58. С. 96]. Заключение Политический порядок в большинстве регионов России характеризуется преобладанием политики над экономикой. Институциональные процессы здесь регулируются преимущественно неформальными конвенциями. В Кузбассе власть и собственность составляют нерасчленимый институт. Особенностями регионального режима в этих условиях являются: феномен «власти -собственности»; перераспределительный тип экономики; сословная модель стратификации; ориентация на консервацию общественно-политических процессов, а не на инновационное развитие региона. Отношения власти-собственности здесь строятся по теории административного рынка при доминирующей роли региональной бюрократии. В Кузбассе не было завершено формирование свободного конкурентного рынка, а группы интересов образуют систему неравенств по критерию возможностей рентного доступа, определяемого отношением первого лица (губернатора). Стратификация носит сословно-патерналистский, закрытый характер и является производной от степени обладания властными ресурсами. Региональный политический режим предполагает архитектуру власти на основе отношения «власти-собственности» и бесконтрольное от гражданского общества формирование правящей элиты. Кузбасский бизнес долгие годы преимущественно избегал солидаризации, предпочитая кулуарные договоренности с губернатором Кузбасса и его клиентелой. Феномен непотизма в региональном политическом режиме фиксирует синкретизм власти и собственности, формирующий новый вариант апроприации публичных полномочий и связанных с ними экономических возможностей. Границы и возможности региональных клик в принятии и реализации политических (государственных) решений прежде всего определяются их связями с неформальными и формальными институтами власти, персональным составом участников этих образований, соответствием ресурсов и целей этих ассоциаций существующим в государстве нормативным ограничениям. О результатах их деятельности можно судить по косвенным данным, прежде всего по итогам распределения материальных и нематериальных ресурсов в обществе, демонстрирующим подлинных бенефициариев регионального управления. В Кемеровской области в силу низкого качества институтов, апатии населения, слабости гражданского общества и бесконтрольности правящей элиты теневые структуры (клики, клиентелы, кланы) в текущий момент обладают решающим влиянием при утверждении целей региональной политики и принятии ключевых управленческих решений. Соответственно, произошедшая после трагических событий, повлекших массовую гибель людей, смена регионального лидера вселяет серьезные надежды на трансформацию регионального политического режима. А заявленное С.Е. Цивилёвым наращивание совместных усилий со стороны государства и общества по преодолению изъянов региональной политики с целью сделать «Кузбасс регионом номер один за Уралом» способно снизить деструктивные последствия предшествующего периода правления и стать надежной превенцией политических рисков, провоцирующих структурные и институциональные кризисы власти.

Скачать электронную версию публикации