Two versions of universalizability principle in Immanuel Kant's moral philosophy.pdf Принципом универсализации принято называть первый практический принцип категорического императива Иммануила Канта. Кант считал категорический императив, в частности его первый практический принцип, фундаментальным критерием разделения недопустимого и достойного в морали. Критерий универсальности был для Канта ключевым и в определении морали как таковой, в утверждении ее отличия от других форм императивности -тех, что выражены в гипотетических императивах умения и благоразумия. Принцип универсальности дается Кантом в двух основных версиях. Первая гласит: «Поступай только по такой максиме, относительно которой ты в то же время можешь желать, чтобы она стала всеобщим законом» [1. С. 143]. Действия, совершенные по всеобщему закону, составляют, по Канту, порядок, который он называет природой. Такое понимание природы Кант выражает не только в связи категорическим императивом; оно проводилось и в «Критике чистого разума», причем по разным поводам и в несколько более широком виде. «Под природой. - отмечает Кант, - мы разумеем связь явлений с точки зрения их бытия и по необходимым правилам, т.е. по законам» ([2. С. 355]; ср. [Там же. С. 242-243]). Кант подчеркивает, что это эмпирическое понимание природы, и оно предполагает наличие неких «первоначальных законов, лишь благодаря которым становится возможным сам опыт» [Там же. С. 355]. Имея в виду такое понимание природы, Кант модифицирует формулу принципа универсальности следующим образом: «Поступай так, как если бы максима твоего поведения по твоей воле должна была стать всеобщим законом природы» [1. С. 145]. Вопрос, который здесь встает, касается того, как с этой законосообразной связью явлений соотносится нравственность и как с законом природы соотносится нравственный закон. Первая версия принципа универсальности представляет важную характеристику категорического императива, который требует, чтобы максима поступка была сообразна с всеобщим законом. На основе кантовского разъяснения в одном из примечаний во втором разделе «Основоположений» мы знаем, что максима - это субъективный принцип действия, практическое правило, которому человек как разумное существо подчиняет свое действие в соответствии с конкретными условиями его совершения, причем чаще всего, как говорит Кант, при недостатке осведомленности и под влиянием склонностей. В отличие от максимы, закон не ограничен никаким условием. В этом смысле он универсален. Категорический императив вменяет подчинение максимы универсальному закону. К тому моменту рассуждения, где Кант вводит формулы принципа универсализации, он уже не раз имел возможность проговорить, что содержание нравственного закона изначально дано обыденному моральному разуму и в этом смысле известно ему, что оно известно еще и в силу того, что нравственный закон безусловен. Тем не менее при формулировании категорического императива Кант эксплицирует его содержание минимальным образом - пока оно выражается в негативной осведомленности о законе: «...никакого условия, которым он был бы ограничен» [Там же. С. 143]. Формулой закона природы Кант задает возможность корреляции максимы с универсальным законом как выражением существующего порядка вещей (т.е. природы в указанном выше особенном смысле), частью которого человек готов себя вообразить. В наиболее ясной форме это проговаривается Кантом в «Критике практического разума». Там же Кант отдельно признает наличие когнитивных препятствий. Они связаны с применением сверхчувственных моральных идей к возможным действиям, осуществляемым в чувственно воспринимаемом мире: «Закон свободы должен быть применен к поступкам как к событиям, которые происходят в чувственно воспринимаемом мире и постольку, следовательно, принадлежат к природе» [3. С. 455]. Трудности такого рода Кант полагает преодолеть с помощью условного, символически-репрезентативного или, по его словам, «типового» применения схемы закона природы (который представляет естественную причинность) к закону свободы. Это применение возможно в условиях мысленного эксперимента и на основе способности воображения. Посредством ее моральный субъект подвергает максимы проверке на универсальность и тем самым испытывает свои действия с точки зрения их морального достоинства (см.: [4]). Эта аналогия и отражена в различии между формулой всеобщего закона и формулой закона природы. В кантоведении две версии принципа универсализации воспринимаются и обозначаются по-разному. Их наиболее сильное номинативное различие прослеживается в именовании первой версии «формулой универсального закона», а второй - «формулой закона природы» (см.: [5. Р. ХХ, 17, 78-87]). Говоря о различии этих формул, следует прежде всего отметить, что в их русском переводе установка морального агента относительно его максимы в отношении к закону предстает различной: в первой формуле речь идет о желании агента (а в русском слове «желание» слышатся субъективность и произвольность), а во второй - о его воле (в русском слове «воля» слышатся субъектность и осмысленность). Между тем в оригинале никаких подспудных коннотаций такого рода нет: в первой формуле Кант говорит о волении (wollen) агента, во второй - о действии его воли (Willen). Трудно сказать, чем руководствовался Кант, описывая в разных словах установку морального агента по поводу отношения его максимы к закону, но по существу в первой и второй формулах первого практического принципа об этой установке говорится одно и то же. Также стоит добавить, что слово «должна» во второй формулировке не несет никакой морально-нормативной нагрузки, естественно ожидаемой от слова такого рода в трактате по моральной философии; оно - элемент той грамматической структуры, посредством которой передается в данном предложении сослагательное наклонение. В этой части смысл второй формулировки таков же, что у первой: «Поступай так, чтобы максима твоего поведения по твоей воле стала бы всеобщим законом природы». Важный момент в различии этих версий касается модуляции, которую претерпела наиболее существенная ее часть: слова «всеобщий закон» в первой версии заменены словами «всеобщий закон природы» во второй. Обусловленное этой модуляцией изменение в содержании принципа универсализации отнюдь не очевидно. Из того, что говорит по поводу этих версий Кант, не ясно, в чем заключается субстанциональная и функциональная разница между «всеобщим законом» и «всеобщим законом природы». Иными словами, не ясно, что представляет собой категорический императив в качестве всеобщего закона, а что - в качестве всеобщего закона природы, чем соотнесение моральным агентом максимы своего поступка с всеобщим законом отличается от соотнесения с всеобщим законом природы и каково различие эффектов этих соотнесений для индивидуальных решений и действий. В современном отечественном кантоведении наличие двух версий принципа универсализации непременно отмечается, но не все авторы придают этому различию теоретическое значение. Так, А.П. Скрипник рассматривает формулу закона природы как частный и не имеющий самостоятельного содержания случай универсального закона. По его мнению, в движении от формулы универсального закона к формуле закона природы нет логической необходимости [6. С. 41-42], и второй версией принципа универсализации Кант указал всего лишь на некую аналогию между нравственностью и природой, что подтверждается использованием Кантом сослагательного наклонения в формулировке второй версии. Эта аналогия опирается на совпадение таких присущих нравственному закону и законам природы характеристик, как необходимость и общезначимость. Исходя из разделявшегося им в период работы над книгой понимания морали, Скрипник усмотрел за второй версией принципа универсализации представление Канта о двойственности морали, о дуализме сущего и должного. Но это не дало ему оснований для вывода о наличии динамики в содержании принципа универсализации, и обе версии этого принципа рассматривались им как равнозначные с точки зрения содержания категорического императива. Если А.П. Скрипник стремится в процессе анализа категорического императива выстроить позитивную концепцию морали, то Э.Ю. Соловьев анализирует учение Канта о категорическом императиве как прочную основу всего нормативного пространства, в котором социально-нормативная компонента оказывается едва ли не доминирующей. Ключевым в трактовке Соловьевым категорического императива можно считать замечание, данное в пояснение первого принципа: «Испытание максим на универсализируемость -это проверка их на законодательную, общественно-устроительную состоятельность. Под миром, созидателем которого человек должен себя вообразить, Кант всегда и прежде всего разумеет общежитие, или самими людьми учреждаемый морально-политический порядок» [7. С. 76]. Такой подход к трактовке первого принципа, кажется, открывает перспективу для его разъяснения как в первой, так и второй формулировке, тем более что усмотрение в процедуре испытания максим на универсализацию выхода человека на идею общежития, общеразделяемого морально-политического порядка как будто напрямую коррелирует с тем, известным уже нам, специфическим пониманием природы как связи поступков, совершенных по всеобщему закону. Однако Соловьев не ассоциирует каким-либо образом это свое разъяснение принципа универсализации со второй его версией - формулой закона природы. Более того, можно сказать, что вторая версия не становится для автора предметом специального внимания, и это, по-видимому, стало следствием ее восприятия всего лишь как «короллария», или «метафизического парафраза» первой версии [Там же. С. 71-72]. Стоит отметить, что Соловьев принимает кантоведческую традицию различения «сильной» и «слабой» версий принципа универсализации. Однако если «сильная» версия однозначно соотносится со «стандартной», как говорит Соловьев, формулой категорического императива - формулой всеобщего закона, то коррелят «слабой» версии принципа универсализации остается расплывчатым. В связи с ней всплывает одна из вариаций «формулы закона природы»: «С некоторыми действиями дело обстоит таким образом, что их максима без противоречия никогда не может быть даже помышлена как всеобщий закон природы; еще менее возможно желать, чтобы она должна была стать таковым» (в отличие от книги Соловьева цит. по [1. С. 153]). А наряду с ней и принцип человечности, или человечества как цели самой по себе, что еще и подтверждается дополнительно: «Вторая формула категорического императива корреспондирует со слабой версией универсализации максим.. [7. С. 86]. Расширение проблематики универсализации за рамки собственно первого принципа вполне в духе кантовского учения о категорическом императиве. А в перспективе комплексного понимания проблемы моральной универсальности оно представляет и более широкий философско-этический интерес. Две версии принципа универсализации стали предметом подробного анализа А.К. Судакова, проведенного им в ходе скрупулезной и, насколько возможно, аутентичной реконструкции кантовской морально-философской мысли. В фокусе его внимания - рассуждения Канта, связанные с каждой версией принципа, их интенции, подоплеки и смысловые нюансы. Достаточно сказать, что рассмотрению каждой версии автор посвящает отдельный параграф в своей книге [8. С. 35-39, 39-49]. При этом и как исследователь, и как автор Судаков стремится сохранить себя в рамках предполагаемой им у Канта логики, всецело ей доверяясь. Это удается ему наилучшим для принятого им намерения образом, вплоть до того, что он обнаруживает нарушения этой логики у самого Канта. Обе версии принципа универсализации направлены на решение одного из центральных для кантовской моральной философии вопроса: как возможна максима индивидуального действия в качестве принципа безусловного долженствования. Этот вопрос, выступающий в такой форме изнутри принципа универсализации, является оборотной стороной более общего вопроса о том, как возможен категорический императив. В рассмотрении формулы универсального закона Судаков постоянно имеет в виду глубокую внутреннюю связность этих вопросов, причем настолько, что прояснение первого (как возможна универсализация субъективной максимы) проводится им в форме разъяснения относительно второго (как возможен категорический императив). В формуле универсального закона Судаков видит продолжение проведенного Кантом критического сопоставления категорического императива с гипотетическими императивами, продемонстрировавшего безусловный характер нравственного долженствования, который означает, что понимание безусловности долженствования на практике предшествует какому-либо опыту и, наоборот, любые установки по отношению к действительному опыту (иными словами, любые максимы индивидуального действия) изначально обусловлены (должны быть обусловлены) всеобщим законом. Таким образом, формула всеобщего закона принципа универсализации говорит не о процедуре универсализации избранной индивидом максимы, а о непреложном способе образования или избрания максимы: максима должна приниматься как такая, которая может стать универсальным законом. Судаков уверен, что сам Кант был убежден в эквивалентности обеих версий первого принципа категорического императива. Но если это так, то требует объяснения, почему Канту понадобился переход от одной формулировки к другой? Причем вторая, ориентирующая на всеобщий закон природы, предстала у Канта столь важной, что последующий анализ иллюстраций процедуры универсализации максим в соответствии с разного рода обязанностями, осуществленный вслед за введением двух версий принципа универсализации, Кант проводит, исходя именно из формулы всеобщего закона природы. Задавшись вопросом о том, «каково преимущество второй формулировки перед первой», «что она добавляет» [8. С. 41] и «что действительно вносит в этическую норму понятие природы» [Там же. С. 45], Судаков обращается к разбору более широкого доктринального контекста понятия природы у Канта и показывает, что благодаря приобретению нравственным законом, мыслимым по аналогии с законом природы, некоего коррелята в опыте действия в чувственном мире, в этику вводится представление об объективной значимости закона, а через понятие закона природы в представление о законе вводится телеологический элемент. Тем не менее, по твердому убеждению Судакова, «в чистой этике Канта» у формулы закона природы нет никакого обоснованного места. Не видя значения второй версии принципа универсальности в рамках самого учения Канта, Судаков не берется судить о ее значении в более широком морально-философском или этико-нормативном контекстах и о ее возможных позитивно-теоретических эффектах для понимания универсальности моральных форм и различия подходов к проблематизации этого феномена. Каждое из указанных исследований отечественных кантоведов, несомненно, заслуживает самого серьезного внимания, однако следует признать, что вопрос о теоретической и нормативной динамике принципа универсализации в переходе от формулы универсального закона к формуле закона природы остался в них, по существу, незатронутым. Концептуально интересное видение принципа универсализации в целостном контексте учения о категорическом императиве предлагает Аллен Вуд. Характеризуя различие двух формул первого практического принципа, Вуд обращает внимание на разный характер необходимости, предполагаемой универсальным законом и универсальным законом природы. Необходимость универсального закона носит нормативный характер: мы должны ему следовать как рациональные агенты. Универсальный закон представляет собой «нормативный принцип». Вопрос о том, могу ли я хотеть (волить), чтобы моя максима стала всеобщим законом, означает следующее: могу ли я хотеть, чтобы всем другим людям было позволено следовать ей. Необходимость закона природы иная, она задает особенный характер мотивации к выполнению сообразной с законом максимы, и поскольку закон природы мыслится имеющим другой онтологический статус: он является частью порядка природы, и для человека как части этого порядка каузально невозможно (causally impossible) не следовать ему [5. Р. 79-80]. Предложенное Вудом объяснение соотношения формулы всеобщего закона и формулы закона природы вызывает ряд критических вопросов, начиная с очевидного, относительно «нормативного характера» универсального закона (каким бы форматом нормативности он ни обладал) и завершая «натурально-каузальной» характеристикой закона природы, которая входит в противоречие с проводимым Кантом пониманием законов нравственности как законов свободы. Впрочем, Вуд понимает недостаточность данного им объяснения. Более того, он полагает, что в рамках кантовского обсуждения первого практического принципа исчерпывающее объяснение перехода от универсального закона к закону природы неисполнимо. Но разъяснение перехода от одной версии принципа универсализации к другой возможно при обращении ко второму и третьему практическим принципам, посредством которых категорический императив наполняется нормативно-позитивным содержанием. Оно задается идеями человечества как цели самой по себе (второй принцип) и автономии (третий принцип), получающими развитие в дополнительных и уточняющих формулах категорического императива (не всегда данных развернуто) - так называемых формулах царства целей и самозаконодательства абсолютно доброй воли [1. С. 181, 183, 193-199]. Благодаря им становится ясно, что «царство целей возможно только по аналогии с царством природы» [Там же. С. 199]. По сути, только в соотнесении с этими другими формулировками морального закона обе версии принципа универсализации обретают, по убеждению Вуда, свою теоретическую ценность [5. Р. 97]. Такая интерпретация приводит Вуда к радикальному выводу, что «впечатление о формуле всеобщего закона как дефинитивно представляющей моральный закон Канта» неадекватно и непродуктивно [Ibid. Р. 164]. Значение принципа универсализации в обеих его версиях ограничивается тем, что он «обеспечивает нас механизмом для проверки дозволительности какой-либо из имеющихся максим» [Ibidem], но он формален и ничего не может сказать относительно того, как же следует действовать. Восприятие принципа универсализации как «стандартного» обусловило в посткантовской истории мысли понимание категорического императива в целом как исключительно формального. Формализм, усматривавшийся в первом принципе, переносился и на другие два принципа - принцип человечности и принцип автономии, притом что они, наоборот, задают содержательные ориентиры практическим решениям и действиям. Это очевидно с принципом человечности, но не менее очевидно и с принципом автономии, если принять к сведению его версию - формулу царства целей. Учет различий в характере нормативного содержания разных формул категорического императива позволяет понять, что хотя категорический императив выражается в равной мере в трех формулах (включая их основные и дополнительные варианты), более того, многие из кантовских комментариев относительно формулы человечности и формулы автономии опосредованы апелляцией к закону природы, - неправомерно думать, что каждая формула вместе с тем несет в себе содержание каждой другой и каждой другой предполагается. Философско-этическая весомость принципов человечности и автономии в сравнении с принципом универсализации подтверждается другими этическими и примыкающими к ним сочинениями Канта, среди которых заслуживает внимания не часто упоминаемое эссе «Предполагаемое начало человеческой истории», в котором обусловленные потребностью в социальном взаимодействии обоюдные ограничения на отношение человека к человеку как к вещи рассматриваются в качестве одного из факторов, сыгравших важную роль в генезе общества [9. С. 165]. Показательно для понимания внутренне-нормативной динамики принципа универсализации замечание Герберта Пэтона, касающееся формулы закона природы: мы можем понять ее лишь при условии, что закон природы будет истолкован телеологически, в перспективе гармонии человеческих целей [10. Р. 155]. Содержательный компонент эксплицитно присутствует во втором и третьем принципах категорического императива. Благодаря введению Кантом формулы закона природы и через это прямому сопряжению принципа универсализации с двумя другими принципами категорического императива появляется возможность обнаружить содержательный компонент и в принципе универсализации. В этом можно видеть действительное теоретическое и нормативное значение формулы закона природы и ее новационность в сравнении с формулой всеобщего закона.

Скачать электронную версию публикации