The “Mad” Scientist: The Shadow Side of Scientific Vocation?.pdf Научное призвание в тисках амбивалентности Призвание к той или иной деятельности, в данном случае научной, как справедливо отмечает Илья Теодорович Касавин, по всей видимости, явление архаическое, уходящее корнями в «глубинную историчность бытия». И да, оно амбивалентно: способно возвышать, быть даром небес и одновременно проклятием - как дар провидца, поэта и т.д. Будучи родом из архаики, призвание в западноевропейской культуре Нового времени облекается в одежды науки как нарождающегося феномена нового социально-экономико-культурного контекста. Однако при этом оно вступает в противоречие с данным контекстом, и в результате к XX в. становится очевидным конфликт между призванием и профессией - проблема, отмеченная в том числе Максом Вебером [1] и позже развитая, например, Стивеном Шейпиным [2]. Когда-то наука понималась как «путь к истинной природе» [1. С. 717-718], а научное знание было результатом героических усилий гениев-одиночек [2. P. 34]. Но становится все более очевидным, что «интеллектуалистическая рационализация», «расколдовывание» мира приводят к ситуации, в которой наука воспринимается не как путь к истине и совершенству, а как фабрика по производству материальных благ, технологий и т.п. И только некоторая часть ученых, - Вебер называет их «взрослыми детьми», - верит в то, что наука способна указать направление поиска «смыслов» [1. С. 717]. Возникает конфликт между архаичным - внутренне ощущаемым призванием - и новыми социальными императивами. При этом образ ученого - гениального одиночки, не растворившегося в «коллективном познании» науки как социального института, - все еще будоражит умы, появляясь на страницах и экранах научной фантастики. В нарративе о науке он как бы сливается с архетипическими образами, в которых научное призвание демонстрирует примечательную амбивалентность: с одной стороны, посвятивший себя науке (а значит, способный принести людям 1 Исследование выполнено в рамках проекта РНФ № 19-18-00494 «Миссия ученого в современном мире: наука как профессия и призвание». «Безумный»ученый: теневая сторона научного призвания? 267 великое благо), с другой - ради научных открытий и воплощения идеала будущего мира готовый принести в жертву буквально все (посланник небес и вместе с тем опасный безумец). К примеру, в научно-фантастическом романе американского футуриста Золтана Иштвана «Пари трансгуманистов» главный герой Джетро Найтс движим всепоглощающим стремлением к победе над ограничениями биологической природы человека [3]. Эта сверхцель оправдывает любые средства, включая глобальное насилие, а также тесно связана с другим приоритетом Найтса - тотальным принципом полезности, через призму которого он рассматривает все живое и неживое вокруг. Здесь находят полное воплощение легитимация рационального мировоззрения и пропаганда идеологии сциентизма: имеет право на существование только то, что рационально (в прагматической трактовке Найтса). Не поощряется, соответственно, и мировоззренческий плюрализм: только трансгуманистическая наука и философия, только принцип полезности. По всей видимости, Найтса можно отнести к типу так называемого «безумца», весьма распространенного в поп-культуре. Безумный, злой и бесчувственный гений Исследователи научно-популярной культуры отмечают, что одним из наиболее популярных образов ученых, по крайней мере на Западе, является безумный и / или злой ученый (см., напр. [4. P. 23-46; 5. P. 243]). Анализируя западную культуру, Рослинн Хейнс выделяет семь основных стереотипов ученых: (1) «безумный» (mad) и / или «злой» (evil, bad) ученый; (2) близкий ему «безумный алхимик» (evil alchemist; работает в секретных лабораториях над нелегальными экспериментами); (3) «благородный» (noble; ученый-герой, спаситель человечества); (4) «придурковатый» (foolish; рассеянный ученый); (5) «бесчувственный» (inhuman; ученый, который приносит в жертву все ради науки, включая чувства и отношения); (6) «искатель приключений» (adventurer; ученый типа Индианы Джонса); (7) «беспомощный» (helpless; ученый, не имевший злого умысла, но чьи эксперименты вышли из-под контроля и угрожают человечеству) [5. P. 244]. Как видно, положительных стереотипов не так уж и много. К отрицательным также относят ученых, непредумышленно вызвавших бедствия («придурковатых» и «беспомощных»). В качестве хрестоматийных «безумных» и «злых» можно привести Доктора Стрейнджлава, героя антимилитаристской киносатиры «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу», профессора Фарнсворта из американского научно-фантастического сатирического мультсериала «Футурама» и многих других персонажей книг, комиксов, фильмов, теле- и мультсериалов. Все больше появляется работ, посвященных влиянию поп-культуры и различных медиа на формирование образа науки в общественном сознании (см., напр., обзор литературы: [6]). Исследователи отмечают, что для science communication фильмы, сериалы и шоу очень значимы и оказывают существенное и устойчивое воздействие на молодежь в вопросе выбора научной профессии (см., напр.: [7, 8 и др.]). Помимо упомянутого выше образа «безумного» ученого поп-культура, по мнению Кевина Финсона, также активно навязывает стереотип «ботаника» [9]. Последний часто изображается с неразвитыми социальными навыками, лишенный чуткости, сопереживания и С.В. Шибаршина 268 ряда других важных эмоций, при этом он стремится все рационализировать. Пример - Шелдон Купер из популярного американского телесериала «Теория Большого взрыва», который из-за любви к порядку даже разработал различные документы, регламентирующие его отношения с другими людьми, включая жену. Что касается «положительных» ученых, одним из «пионеров» в создании положительного имиджа науки (а точнее, идеального образа) называют Фрэнсиса Бэкона («Новая Атлантида»), а реальным прототипом мудрого и благородного ученого считают Исаака Ньютона [5. P. 246], стремящегося привнести гармонию и порядок в запутанный мир (по крайней мере такие черты обретает он в мифе о самом себе, подорванном, однако, публикациями о его увлечениях алхимией и оккультизмом). Продолжателями архетипа «благородного» ученого становятся также вымышленные персонажи: например, ученые из произведений Герберта Уэллса выступают самоотверженными и мудрыми личностями, достойными того, чтобы доверить им судьбы человечества [Ibid.]. Однако мировые войны XX в. наносят удар по положительным образам ученых, в то время как стереотипы злодеев и безумцев становятся более популярными - во многом благодаря осознанию потенциальной разрушительной мощи науки и технологий. Как отмечает британский историк Эрик Хоб-сбаум, в XX в. на восприятие современности в европейских странах оказало влияние ощущение того, что наука по сути своей опасна, поскольку «вмешивается в естественный порядок вещей» [10. P. 530]. На фоне этого в массовой культуре сталкиваются два стереотипа - микс «злого» и «безумного» vs. «благородный» ученый, причем нередко уже в политическом контексте: например, в американской культуре фигурируют злодеи ученые-нацисты, с которыми доблестно борются американские герои-ученые, а в советской это противостояние благородных социалистов со злодеями-буржуа. И все же в западной культуре образы ученых, которым доверили судьбы нации и которые благодаря своему научному подвижничеству спасают мир, в послевоенное время становятся более редкими, уступая место злодеям, а также «беспомощным» ученым, принужденным участвовать в милитаристских проектах [5. P. 246]. Однако это не двадцатый век породил стереотипы «безумного» и «злого» ученого: он, скорее, взял их на вооружение и растиражировал. Архетипический образ безумного гения, как известно, пришел в кино из художественной литературы; самые популярные и известные персонажи этого типа появились в литературе XIX - начала XX в. Однако их прототипы жили и творили еще раньше (средневековые легенды об алхимиках) - более того, истоки данного архетипа, по всей видимости, глубоко архаичны. Франкенштейн и поиски бессмертия через воскрешение физического тела - очевидный древний мотив. И даже в Средние века, несмотря на преследования, алхимия процветала, обещая своим последователям несметные богатства, сверхъестественные силы и долголетие (в определенной степени схожие блага ожидают сейчас и от науки). Образ доктора Фауста в зависимости от эпохи оценивался двояко: с одной стороны, это своего рода «Прометей», искатель знания, пусть и заблуждавшийся в выборе средств, с другой - самонадеянный глупец, возже- «Безумный»ученый: теневая сторона научного призвания? 269 лавший знать слишком многого. При этом он оказал существенное влияние на дальнейшее развитие темы. И все же ситуация с популярностью того или иного стереотипа отнюдь не одинакова в разных странах. Если сравнивать послевоенный Запад с Советским Союзом, во втором случае образ ученого-героя, подвижника оказался более живучим, будучи частью общей культурно-идеологической стратегии, основанной в том числе на конструировании «людей новой эпохи» [11]. Образы «благородных» ученых очень плотно населяли советскую массовую культуру, включая научную фантастику. Это, однако, не означает, что популярность «злодеев» и «безумцев» обошла ее стороной. Яркими примерами являются: инженер Петр Г арин, герой романа «Г иперболоид инженера Г арина» А.Н. Толстого; Людвиг Штирнер из романа «Властелин мира» Александра Беляева; Бет Лон из «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова и др. Не обошел советскую культуру и стереотип «бесчувственного» ученого: например, весьма неоднозначен образ физика-ядерщика Дмитрия Гусева (кинофильм «Девять дней одного года»), буквально одержимого наукой, жертвующего ради нее собственным здоровьем и отношениями с близкими. Возвращаясь к проблеме распространенности в культуре стереотипов ученого-«безумца» и / или «злодея», зададимся вслед за К. Ларсеном вопросом о том, может ли это быть следствием общественного недоверия ученым и науке [4. P. 24]? На наш взгляд, причин тут на самом деле несколько, и они разного порядка. Спекуляция на извечной популярности темы противостояния добра и зла вряд ли может полностью и удовлетворительно объяснить этот феномен. Относительно современных фильмов и сериалов, обыгрывающих популярные стереотипы ученых вокруг темы коллайдеров, ускорителей, антиматерии и т.д., Ларсен справедливо отмечает, что «поп-культура может только спекулировать на людских страхах по поводу ускорителей частиц, если общество их, конечно, имеет» [Ibid. P. 48]. «На руку» медиа-бизнесу играют и эсхатологические ожидания, а также теории заговора. В подобном контексте наука и ученые вполне могут иррационально рассматриваться как триггеры конца света. И все же, возможно, популярность стереотипа безумного и злого гения кроется в его архаичных истоках: с одной стороны, люди преклоняются перед великим, с другой - страшатся его. Сами же ученые предстают как жрецы прошлого, готовые ради великого дела приносить великие жертвы.

Скачать электронную версию публикации