Thought Experiment and Cartography: Points of Convergence.pdf Представленный Тарасом Вархотовым текст уже самим своим названием провоцирует попытку сопоставить мысленный эксперимент и картографию. Но что, собственно, позволяет объединить в пределах одного рассуждения мысленный эксперимент (этот «эпистемологический оксюморон») и картографию (гетерогенный набор процедур, не являющихся ни исторически универсальными, ни исторически стабильными, чье логическое и типологическое определение неизбежно вызывает большие затруднения)? Чем может быть мотивировано и в конечном счете обосновано их сближение (и даже утверждение аналогии между ними), которое может показаться произвольным, а потому - случайным? Предложенный нам текст дает лаконичный и стимулирующий ответ - воображение28. Шаг, безусловно, продуктивный, но при этом по многим основаниям рискованный, так как порождает вопросы, на которые у нас пока нет хороших ответов. Сама постановка этих вопросов сопряжена с многочисленными трудностями, поэтому мы вынуждены ограничится самыми краткими замечаниями. Воображение позволяет «спасти» мысленный эксперимент от сведения к формальному логическому аргументу, предоставляя если не онтологические, то хотя бы референциальные гарантии элементам дискурсивной цепочки, и тем самым обеспечить ему собственный эпистемологический статус. Но о каком, собственно, воображении (образах) идет речь? Случай картографии делает это вопрос принципиальным. Прежде всего, картографическое представление радикально сложно. Карта как «образ пространственной сложности» [2. Р. 41] не является чистым и нейтральным представлением пространственных фак-тов29. Она никогда не сводилась к абстрактному геометрическому графизму, призванному своими точками, линиями и фигурами отображать (в двойном, математическом и (квази)оптическом, смысле) пространственные поверхности и их отдельные участки30. Но как бы мы ни определяли картографическую операцию (в действительности - гетерогенную множественность операций), неизменным остается одно решающее обстоятельство: «Карта предполагает образы и размышления, которые не могут быть ни увидены, ни помыслены, когда мы смотрим на реальное пространство. карта представляет схему, визуальную и одновременно интеллектуальную, которая занимает место невозможного сенсорного видения» [6. P. 29]. Питер Слотердайк назвал глобус «чудо-произведением» [7. С. 826] - положение, которое, можно распространить на любое картографическое представление. Это чудо эмпирического объекта (вот этот глобус, вот эта карта, вот эта цифровая модель Земли), моделирующего и поддерживающего эмпирически нереализуемые оптики и способы виденья31, которые тем не менее претендуют на эмпирическую адекватность (Земля такова - смотри!). Карты, глобусы, топографические планы городов, Яндекс-карты и Google-maps - это реальные (материальные) репре-зентационные поверхности (конкретные места), где «собираются другие, удаленные в пространстве и времени места и оказываются синоптически представлены взгляду» [8. С. 112]. Мы здесь имеем работу какого-то сложного механизма, осциллирующего между эмпирическим порядком (эмпирическая данность картографического представления (образа) с возможными эмпирическими референтами его отдельных структурных элементов) и порядком интеллигибельным, но при этом также наглядно представленным32. Этот механизм и есть механизм воображения. Тайна воображения и образа (включая огромное разнообразие картографических форм и чрезвычайно обширную область научной образности) заключена в создании эмпирически доступных вещей (картографический образ в случае традиционной плоскостной карты или глобуса можно буквально взять в руки33 или, например, увидеть на экране монитора в случае цифровых картографических форматов), которые представляют нечто такое, что само как таковое эмпирически представлено быть не может (или в силу тех или иных ограничений, или принци-пиально)34. Эти лапидарные соображения, в которых опущена масса необходимых опосредующих звеньев, позволяют дать два дополнительных замечания и связать их с темой мысленного эксперимента. Во-первых, картографические представления (образы) принадлежат, если так можно выразиться, пространству внешнего. Это не некие сущности, спонтанно производимые «продуктивной способностью воображения» во внутреннем «картезианском театре» и остающиеся замкнутыми в его границах. Картография - технически материализованное и организованное воображение35, разделяющее это свойство с другими формами научных наглядностей. Именно в таком смысле можно говорить об образах в науке (или научных образах) и, соответственно, работе научного воображения, которая оказывается не только (а возможно, и не столько) проявлением загадочной внутренней ментальной способности, но и работой рук и различных технических аппаратов36. Научные образы (результат работы научного воображения) - это технически созданные экстерналии. Но не в этих ли экстерналиях, т.е. технически организованных и, как правило, стандартизированных материальностях37, чья способность своим строем предъявлять то, что эмпирически предъявлено быть не может, не перестает вызывать у нас чувство удивления, нужно искать ту «чувственную материю», которая должна была бы служить обеспечением мысленного эксперимента (диаграммы движения Галилея, диаграммы пространства-времени в теории относительности, диаграммы Феймана, компьютерные симуляции)? Во-вторых, картография как бы вычерчивает принципиально новое, замещающее эмпирические объекты поля видимости, которые становятся новым пространством наблюдения: «Карта устанавливает новое пространство видимости путем дистанцирования от объекта и замещения его репрезентирующим образом. Карты стремятся представить тотальность, создать новый горизонт видимости и мышления через графический и интеллектуальный синтез фрагментарных данных» [6. P. 27]. Возможно, еще только предстоит написать историю (которая и будет историей научного воображения) репрезентаций, организующих замещающие эмпирические объекты поля видимости, которые становятся новыми пространствами наблюдения. Картография лишь один, пусть и наиболее показательный, пример. Можно подумать и о других. Ботанический сад классической науки являлся дисциплинарно (в смысле Фуко) организованным («паноптическим») пространством наблюдения, но не за природном разнообразием в его «естественном состоянии», а за классификационном порядком природы. Это продукт научного воображения, образ того, что недоступно эмпирическому видению. Не являются ли эти поля замещающей видимости тем, что способно обеспечить мысленному эксперименту (ква-зи)эмпирическое пространство, которое может быть преобразовано в пространство экспериментальное - пространство, где экспериментируют не с вещами, а с условиями и пределами их мыслимости и представимости38? Не в этом ли заключается работа научного воображения? Но не заставляют ли современные технологические инфраструктуры научного воображения заново продумывать вопрос: кто или что воображает?

Скачать электронную версию публикации