PHILOSOPHY: THE LOSS OF SOCIOLOGICAL VIRGINITY?.pdf Человеком, претендующим на лавры «первопроходца» в отношении «социологической девственности» столь почтенной по возрасту дамы - философии, является американский социолог, историк науки, методолог Рэндалл Коллинз (Пенсильванский университет). В фундаментальном труде «Социология философий», появившемся в 1998 г., на русском языке вышедшим в 2002 г. (Новосибирск), представлено новое, социологическое понимание природы философии и ее истории, даны методики, обеспечивающие параметры менее оценочного, более нейтрального изучения прежних форм бытования философии. И это не просто «социология философий», на деле это радикальное изменение представлений о самой сути деятельности философов (как и вообще интеллектуалов), о механизмах, порождающих их идеи, репутации, земную и посмертную судьбы. Парадоксально и знаменательно, что это сделал не философ, а социолог и историк науки - так, вероятно, сильна среди самих философов зачарованность собственными сакральными мифами. Что это за мифы, каково их развенчивание, как на самом деле «делается «история философии» и как взглянуть после этого на собственную историю - таковы темы данных рассуждений.До недавнего времени «история философии» по умолчанию полагалась внутренним делом самой философии, ибо судить о взглядах философов должны, мол, профессионалы. На деле же на выходе всегда получалась та или иная форма вкусовщины, так как любой уважающий себя философ-профессионал имеет четкие внутренние и конечно же «пристрастные» критерии понимания того, что же такое есть «настоящая», «подлинная» философия, а что - так, «мимикрия» под нее. Конфуз, однако, состоит в том, что имеющиеся «истории философии» представляют, в конце концов, нерефлек-* Статья подготовлена при финансовой поддержке и в рамках выполнения научно-исследовательского проекта № 2.1.3/4245, Аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы» 2009-2010 гг. Министерства образования и науки РФ, Федерального агентства по образованию.В.И. Красиковсивные образы рефлексивнейшей из форм человеческой мыслительной дея-тельности.Обратимся к обзору имевшегося до Коллинза методологического инвен-таря исследований истории философии. Согласно классификации Рорти [1. С. 10-11] возможны пять жанров истории философии:- рациональная реконструкция, представляющая взгляды отдельных фи-лософов прошлых лет в полемическом контексте наших дней, т.е. не что иное, как переописывание и осовременивание их идей, выдаваемое, однако, за их аутентичное понимание;- историческая реконструкция, напротив, помещающая собственные ут-верждения философов прошлого (по сути, наши реконструкции этих утвер-ждений) в контекст возможного речевого поведения рассматриваемых авто-ров (разумеется, само «возможное» также в нашей компетенции);- жанр «истории духа», в отличие от двух предшествующих, имеющих обыкновенно локальный формат исследования, создающий более объемные полотна философии «в контексте культуры» и в длительных временных про-тяженностях, хотя также широко использует при том вышеприведенные ме-тоды;- доксография, жанр вольных, субъективных «историй философий», в которых авторы создают свои конструкции понимания «основных проблем» философии, которые затем «вменяют» всем философам с древности до на-ших дней, заставляя их «решать» свои проблемы;- интеллектуальная история определенной эпохи, описывающая канон «интеллектуала» того или иного времени.Нетрудно заметить, что первая и четвертая, равно как вторая, третья и пятая интерпретации, близки. «Рациональная» интерпретация и «доксогра-фия» полагают, что мы-то сейчас, по прошествии веков, лучше знаем, как оно все затем повернулось, соответственно, только нам дано право «объек-тивно» судить о том, что на деле думали, но не всегда адекватно выражали наши предшественники. Мысль о том, что мы тем самым вменяем им свои идеи, отбрасывается ссылками на прямые либо косвенные аргументы «от развития» (анатомия человека - ключ к анатомии обезьяны), «от прогресса» (прогресс есть крутой подъем ко мне).«Исторические» описания претендуют на большую объективность, по-скольку все же стремятся строже следовать значениям и смыслам, родствен-ным состоянию языка и семантики того времени, равно как и пытаются при-менить - на базе имеющегося знания о тогдашних реалиях - некие процеду-ры эвристической эмпатии. Другое дело, что они разделяют методологиче-ский наив классических установок исторических исследований, полагавших и полагающих, что им вполне по силам воспроизвести историю «как она бы-ла на самом деле» и все упирается лишь в изобретение верных методик ре-конструкции.Всем им, однако, присуща одна общая не обсуждаемая убежденность: история философии создается «тогда», когда и происходят сами те или иные интеллектуальные события, имеющие всегда характер неповторимого индивидуального озарения и креатива. Потому нам следует либо наиболее полно воспроизвести тогдашние условия - в широкой гамме от социокуль-Философия: потеря социологической девственности?турных, ментальных до психолого-автобиографических - дабы понять гене-зис и логику идей, либо те же самые условия критически рассмотреть с по-зиций наших дней - для усекновения маловажного и второстепенного.Подобная необсуждаемая убежденность проистекает из столь же необ-суждаемой древнейшей установки философствования как такового, разде-ляемой даже самыми отпетыми материалистами, позитивистами и постмо-дернистами, пусть они даже в том и редко себе признаются. Эта сакральная установка была торжественно учреждена на заре философских времен - как на Востоке, так и на Западе. Из нее же позже дала побег позднейшая сциен-тистская позиция о сакральности научного проникновения в действитель-ность.Суть этой установки, или сакрального мифа: философия, единственно возможная вершина человеческого духа, и есть усмотрение сущего как оно есть, всматривание в исподнее мироздания, а философ - гений-одиночка, избранник богов, который всегда один и именно он, всегда последний (не сотни до него, которые лишь проторили путь для Единственного), наконец-то испытывает озарение подлинностью. Этот миф только и дает ни с чем не сравнимое ощущение избранности, фундирующее высочайший смысловой стандарт существования, столь высоко ценимый поколениями философов.В принципе столь же интенсивные чувства избранности были повсеме-стно присущи разным профессиям и разным социальным слоям. Однако та же философия изрядно потрудилась над историческими развенчиваниями всех этих самообольщений, пока жало рефлексии не обратилось на нее са-мое. Однако следует отметить любопытную деталь - прежняя критическая тенденция в мировой философии всегда «вскрывала корни» слабостей, ус-ловностей, неявных договоренностей, интерпретируя их как «человеческие, слишком человеческие», т.е. присущие природе людей, но все же не тех из них, которые встали в своем прозрении над людьми. Потому и философы вскрывали более недостатки все же «вульгарной человеческой природы» и менее самой философии, по крайней мере, той, каковой она «должна быть»: начиная с софистов, скептиков, от них к Канту (априорно-трансцендентальные корни нашего познания и чистых идей), Ницше (психо-логические корни самого философствования, но предшествующего), Дерри-да (культурно-ментальные корни европейского сознания).Но вот Р. Коллинз заговорил о «социологических корнях» самой фило-софии как таковой, делая ее частной формой сознания, такой, как и многие другие. И вот это-то и претит более всего. Вы либо упраздните ее совсем: как предшественницу науки, как историю человеческих заблуждений, как спекулятивную метафизику, родственную религии, или интеллектуально-изысканную «игру в бисер», но не сводите ее к профанной гуманитарной дисциплине. Вероятно, отсюда и столь странная реакция, когда, по сути, эпо-хальный труд не могут и не хотят «переварить» - более сладостно оставаться в социологической невинности. К глубокому сожалению, по прошествии более десятка лет можно сказать, что реализуется первый из семи сценариев судьбы книги и концепции Коллинза, отчасти всерьез, отчасти в шутку смо-делированных переводчиком и автором блестящего предисловия профессо-В.И. Красиковром Н. Розовым: «…игнорирование книги, если не везде, то по крайней мере во многих национальных традициях» [2. С. 14-17]Итак, что же нового привнесла концепция Коллинза? У него много со-звучий с предшественниками, на которых он опирается и из которых он ис-ходит, может, потому это привычное застилает нам глаза и не дает видеть крупногабаритных деталей и новой концептуальности в интерпретации ис-тории мировой философии. Это как новый пазл: многие сборные части зна-комы и не вызывают ага-изумления, но за ними не видится новый глобаль-ный рисунок, новое универсализующее проникновение. Коллинз продолжает традиции постпозитивистского исследования истории наук в духе Т. Куна и его радикальных последователей («сильная программа»), у которых история профессиональной мысли есть история научных сообществ в ее психологи-ческой и социальной динамике, развивая идеи «социологии коммуникаций» (invisible сollege Д. Прайса). И у него главным субъектом философского раз-вития являются цепочки личных контактов в обособленных сообществах лю-дей, которые организуются посредством специальных интеллектуальных ри-туалов, обмена «культурными капиталами» и «эмоциональной энергией», которые существуют длительное время посредством межпоколенной транс-ляции своих основных понятий и тем.Однако главное, что разрушает уже упоминавшуюся общую, не обсуж-даемую убежденность, состоит, на мой взгляд, в двух положениях, которые, возможно, раньше также звучали (идеи носятся в воздухе), но, может, в «слабой форме». Здесь же они стали четкими методологическими постула-тами и стержнем исследования [2. С. 1021-1026]Первая инновация касается понимания природы интеллектуальной дея-тельности вообще и философской в частности. Известно, что суть любой интеллектуальной деятельности заключается в абстрагировании, универса-лизации и рефлексировании содержимого нашего мышления. Сначала эти тенденции появляются и прогрессируют в коллективном сознании - по мере углубления общественного труда (дюркгеймианское объяснение), затем эти тенденции становятся сферой деятельности специалистов или сообществ интеллектуалов, причем самых разных: от священников, художников до фи-лософов и ученых. Этим группам вменяется выработка форм, символов, эмблем нового общественного единства в условиях прогрессирующего разъ-единения по профессиональным и социальным признакам. Абстракция и ус-танавливает единство среди разделенности. Так вот долговременная тенден-ция любого активного интеллектуального сообщества состоит в подъеме уровня абстракции и рефлексии. Наиболее очевидно это в философии, кон-цептуальной рефлексии или же рефлексии в понятийной форме. Вполне по-нятно, что разные интеллектуальные сообщества будут иметь разные модусы внимания (к содержанию того, что и о чем мы мыслим) и разные скорости подъема абстракции и рефлексии.Любопытно, что сама рефлексия понимается Коллинзом не как индиви-дуализированное исследование глубин собственного сознания (пусть и «ти-пизованное» по канонам эпохи), а именно как групповой феномен интеллек-туальной сети. Рефлексия - это развивающееся самоизучение отношений между позициями в пределах порождаемого сетью и усложняющегося ра-Философия: потеря социологической девственности?зума. Собственно, в том, вероятно, и состоит денотат кантовской «трансцен-дентальной» сферы, вмененной Кантом всему человечеству, - это самосоз-нание интеллектуальных сетей, равно как и их «коллективное бессознатель-ное» (особенности групповой психологии, этических и эстетических при-страстий), которые именно в силу упомянутого разделения труда профес-сионально заняты ментальным обеспечением нашего рода.Интеллектуальные сообщества профессионально заняты мыслительной деятельностью, имеющей разные уровни (и, соответственно, свои внутрен-ние стандарты) абстрагирования, рефлексии, универсализации, имеют раз-ные скорости исторического скольжения по этим уровням. Одни достигают успехов на высших уровнях, другие процветают на средних и даже низших -здесь нет ценностного преимущества. Интеллектуалы, имеющие дело с со-держимым мышления на уровнях конкретности и вещественности, - маги, шаманы, художники, инженеры и изобретатели экспериментального обору-дования (родоначальники и главные действующие лица современной науки «быстрых открытий»). Интеллектуалы, привычно чувствующие себя в пре-делах чувственно-наглядного верифицируемого опыта, - бизнесмены, свя-щенники «земных религий», классические ученые (т. е. решающие научные головоломки), философы-материалисты. Интеллектуалы, имеющие модус внимания к высшим уровням абстрагирования, универсальности и рефлек-сии, - создатели и теоретики трансцендентных религий, философы идеали-стического склада, математики, мистики и ученые-теоретики (космология, фундаментальная физика и пр.)Общее для них то, что идеи здесь рождаются всегда на перекрестии борьбы разноречивых внутренних позиций, некоторые из которых утвер-ждаются как «истины» в итоге консенсуса, отражая некое достигаемое со-гласие внутри интеллектуального сообщества - относительно того, что бла-годаря «истинам» оптимизирует существование и самих сетей, и людей в контексте естественного мира. Истины овеществляются, становясь частями социальной реальности, наглядной очевидностью повседневного прожива-ния людей.Философия, вернее то, что ранее называли этим словом, возникала в раз-ных местах из разного ментального материала: вопросов ритуальной правед-ности (Древний Китай), космологических мифов (Древняя Индия и Греция), богословских диспутов (ранний ислам). Собственно философия как исследо-вание мышлением своих собственных оснований появляется сравнительно недавно - у Декарта и в немецкой классике. Все, что до этого, - пример ин-теллектуалов (не «философов» в чистом понимании), занимающихся широ-ким кругом вопросов, которые сейчас приватизированы многочисленными узкими дисциплинами. С одной стороны, у философии ее детьми (боковыми ветвями, по терминологии Коллинза) растащено, казалось бы, все содержа-ние, однако с другой - у нее есть то, чего нет ни у какой другой формы зна-ния, то, что никому и никогда у нее не отнять.Это самая большая история самой философской интеллектуальной сети. Соответственно, философия обладает наибольшей мыслительной областью для охвата и освоения (рефлексии). Потому она может заниматься и занима-ется (начиная с немецкой классики) по преимуществу исследованием самогопроцесса возрастающей рефлексии (гиперрефлексия). Это и есть «высокая, чистая» философия, сосредоточенная на абстрагировании и рефлексии самих по себе, - за что ее ругают, развенчивают, объявляют безнадежно устарев-шей в век господства интеллектуальных сообществ, фиксирующих свое внимание на нижних и средних уровнях асбтрагирования-рефлексии. Однако это чересчур поспешные вердикты.Во-первых, успехи высшей математики, также занятой исследованием своих основ (чистой общности человеческих коммуникативных операций), показывают фундаментальную необходимость в проникновении в архитек-тонику чистого мышления. И, заметьте, достоверность и очевидность мате-матического знания, даже на высших уровнях абстракции, ни у кого не вы-зывает сомнений - хотя отсутствует эмпирическая наглядность, да и без не-мыслимо сложной спецподготовки нельзя верифицировать эту самую досто-верность («у себя», в мышлении). Во-вторых, пресловутый «высокий уро-вень согласия», достигнутый в «науках быстрых открытий» (связанных с бурным прогрессом прикладных технологий), привел, думаю, к временному отождествлению естественно-научного познания как такового лишь с экспе-риментально-технической и эмпирически-наглядной деятельностью на ниж-нем и среднем уровнях абстрагирования. Как только мы делаем хотя бы шаг вверх по шкале абстрагирования (уровень теории относительности, космоло-гий), то тотчас же оказываемся в тенетах метафизики. Современные иска-ния-топтания в фундаментальном астрофизическом знании - все эти «стру-ны», «темные материи», «мултиверсы» и пр. ничем не отличимы от метафи-зических полаганий философских онтологий. И обладают таким же верифи-кационно-фальсификационным статусом.Коллинз наступает и на другую больную мозоль интеллектуалов - отно-сительно вынашиваемых теми идей, которые, по его мнению, имеют в боль-шей степени интеракционную, нежели индивидуальную природу. Философ-ские постулаты, концепции, как, впрочем, и идеи в других интеллектуальных сообществах, скорее констелляции социальных последовательностей, цепо-чек связей, знакомств, споров между главными участниками интеллектуаль-ных сетей, символы группового единства - для удержания сквозь века смыс-ла самого членства. «Мыслители не предшествуют общению, но сам комму-никативный процесс создает мыслителей в качестве своих узлов» [2. С. 46]. Идеи, таким образом, действительно «носятся в воздухе», хотя и имеет зна-чение, насколько талантливой окажется та голова, в какую они попадают в первую очередь, насколько ярко и четко они будут представлены публике.Вторая инновация - в отношении собственно понимания того, как ре-ально создается «история философии». Интеллектуальные репутации в исто-рии философии или же выделяемые те или иные «историко-философские последовательности» и их «логика», «тенденции», «характеристики», описа-ния того, «что и как думали» предшественники, создаются их потомками, отстоящими на два-три поколения (а то и больше). История, в данном случае история философии, есть последующая возобновляющаяся интерпретация, имманентный элемент текущей мировоззренческой, ментальной борьбы, где репутации и идеи предшественников (перевранные «под себя») - суть эмб-лемы и орудия всегда «сегодняшнего» самоутверждения фракций философовФилософия: потеря социологической девственности?в существующем сейчас поле интеллектуального внимания. Разумеется, что-то происходит и «тогда», но, как правило, вовсе не то, что мы (т. е. текущее поколение философов) с помпой описываем в виде «логики историко-философского процесса». Кое-какие фигуры сразу попадают в центр интел-лектуального внимания, но не факт, что они потом в нем останутся. Некото-рые остаются, а некоторые, ранее бывшие рядовыми, а то и анонимными участниками философского действа, напротив, врываются, но всегда с по-мощью потомков, в философские святцы. Коллинз приводит примеры исто-рии репутаций Аристотеля, Юма, Кьеркегора и др. Такое происходит даже с целыми периодами, особенно в неевропейской истории философии.Рефлексивная природа философии требует признания того, что рефлек-сия возобновима с каждым поколением, но текущую рефлексию вовсе не обязательно каждый раз интерпретировать в терминах «социологического реализма», но скорее «конструктивизма». А именно - история философии постоянно переописывается в терминах текущих реалий, меняется вместе с развитием (углублением, утончением) самой философской рефлексии. Про-исходит это, правда, отнюдь не в каждом поколении, действительные про-рывы бывают не так часто, мысль склонна быстро «рутинизоваться», пре-вращаться в очередную классику, после которой наступает своя схоластика. Крупные повороты в истории мысли порождают новые вехи в историко-философском знании: гегелевская, позитивистская, экзистенциалистская, постмодернистская «истории философии».Означает ли это, что невозможна объективная история философии? В из-вестном смысле - «да», но так же как и невозможна объективная «история». Вместе с тем люди создавали и будут создавать как новые «истории», так и новые «истории философии». Просто они всегда были и будут неотъемле-мым элементом в вечной борьбе все новых поколений философов и вообще людей - за что? - за самореализацию и самоутверждение. В этом смысле они всегда будут возобновляемым проектом, а значит, привычным элементом нашей социальной действительности, т. е. реалией, поэтому следует сказать: объективная история философии всегда «возможна», как возможна и необ-ходима «истина».Далее несколько слов об основных принципах методологической маши-нерии Коллинза в отношении динамики истории философии.Примат личных отношений, замешанных на амбициях и состязательно-сти, над формальными, только и сообщающих внутреннюю страсть и жиз-ненную силу («эмоциональную энергию») интеллектуальным сообществам. Интеллектуальные сети - это цепочки личных контактов между интеллек-туалами, связанными не столько профессиональными, сколько личными от-ношениями (дружба, соперничество, покровительство и пр.). Непосредст-венное социальное влияние на конструирование философских идей оказыва-ет сетевая структура отношений между интеллектуалами - прямые и опосре-дованные контакты между выдающимися мыслителями, определяющие об-щезначимое пространство интеллектуального внимания, которое структу-рируется на несколько конкурирующих позиций.Единство интеллектуального внимания в этих сообществах формируемо посредством взаимной зависимости и внутренних оппозиций несколькихфракций. «Интеллектуальные сети» развиваются, прежде всего, философа-ми, обладающими большими амбициями, большой эмоциональной энергией, незаурядными синтетическими способностями и поддерживающими личные контакты с другими выдающимися мыслителями. Структуру сети или же рисунок отношений между основными фигурантами образуют связывающие их отношения: учитель - ученик, дружба, соперничество, нейтральные про-фессиональные контакты. Очень важно выяснить, как и где велись споры, а между ключевыми фигурами споры приобретают статус «центральных» для пространства внимания того времени, - приватно, публично, письменно или устно, систематически или изредка и т.п. Структура сетей может быть вер-тикальной - по поколениям: учителя - ученики, ученики учеников; горизон-тальной - среди современников. Контакты могут быть прямыми и опосредо-ванными, формальными и неформальными, дружественными и неприязнен-ными. Описание качественного характера личного общения между основ-ными фигурантами важно для определения каналов формальной и нефор-мальной коммуникации, передачи культурного и эмоционального капитала. Сетевая схема одновременно очерчивает пространство интеллектуального внимания, тот круг тем, проблем, вопросов, которые формируются в обще-нии наиболее значимых мыслителей того или иного периода.Согласно «закону малых чисел» пространство интеллектуального внима-ния разделяемо на три-шесть основополагающих позиций. Почему три-шесть - и ни больше, ни меньше? Это зависит от особенностей нашего вни-мания, перцептивного и интеллектуального, мы имеем обыкновение делить любую исследуемую нашим вниманием область именно на столько рубрика-ций. Подобный «закон» формирует динамику внутренней борьбы за долго-временные интеллектуальные репутации в философских сообществах. Цен-тральные споры делят пространство внимания на 2-3 основные позиции (максимум 6). Внимания, соответственно известности, популярности, дости-гают мыслители, способные найти характерную позицию, представляющую простую альтернативу существующим. Интеллектуальные группировки мо-гут сближаться, образовывать различные альянсы, временные и постоянные, объединяясь, «дружить против» более влиятельных группировок. И напро-тив, сильная группа с многочисленными сторонниками и положением в об-ществе раскалывается на фракции и ослабевает.«Внутренняя» политика интеллектуальных сетей скоррелирована с «внешней», которая представляет собой социальное позиционирование ин-теллектуалов. Социальное позиционирование - это то, на что и посредством чего они живут. Позиционирование зависит от характера материальной под-держки интеллектуальной деятельности и ответных обязанностей спонси-руемых. Определение внешней политики интеллектуальных сетей подразу-мевает выявление их социальных основ, организаций, которые поддержива-ют, спонсируют, находятся в состоянии каких-то взаимных обязательств. Это организации, которые дают средства к существованию интеллектуалам и несут материальные издержки культурного производства: церковь, система образования, аристократическое покровительство, государственная под-держка через грантовую систему, коммерческие рынки издания книг и жур-налов, меценатство, политическое участие и пр.Философия: потеря социологической девственности?В понимании внешней политики интеллектуальных сетей Коллинз при-меняет концепцию двухшаговой социальной причинности - изменения в эко-номических и политических условиях имеют свои культурные последствия не потому, что прямо производят идеологии, отражающие крупные эконо-мические и политические интересы, а потому, что данные изменения откры-вают возможности для появления новых ответвлений социальных сетей ин-теллектуалов либо уменьшают, прекращают материальную поддержку дру-гих сетевых ветвей. При изменении материальных условий интеллектуаль-ной жизни сети также вынуждены реорганизовываться: перегруппировыва-ются фракции, смещается фокус внимания в спорах, меняются идеи и док-трины как символы группового единства и создаются новые интеллектуаль-ные репутации, трансформируются формы передачи культурного капитала. К примеру, в России середины - второй половины XIX в. это развитие сети региональных университетов, университетской профессуры, а также рынка журналов и книг, позднее, с развитием капитализма, - меценатство крупных предпринимателей, затем - политическое участие интеллектуалов.Согласно Коллинзу, глобальная философская история демонстрирует три возможных основных пути развития рефлексии и абстракции. Первый из них - это «космологическая последовательность», возникающая из мифоло-гических мировоззрений и характерная для всей древней философии. Вто-рой - это «эпистемолого-метафизическая последовательность», включающая в себя три типа: ассертативные, дескриптивные и критические эпистемоло-гии. Данная последовательность выражает полный цикл развития зрелой философии. И наконец, это «математическая последовательность», которая сильно повлияла на европейскую рационалистическую философию XVII-XX вв. и тесно переплелась с ней. Сюда еще можно добавить несколько «бо-ковых» по отношению к собственно философским вопросам последователь-ностей: оккультную и естественно-научную.При всей яркости, глубине и масштабности концепции, которая, мы мо-жем твердо заявить, являет собой новую качественную веху в развитии ми-ровой философии, она принадлежит перу гениального, но все же такого же локального мыслителя, как и все мы, имеющего свои выдающиеся, но спе-цифические исторические корни. Потому отметим спорные моменты «гло-бальной теории интеллектуального изменения», равно как и попробуем оп-ределить спецификации для применения коллинзовской методологии к по-ниманию истории русской философии.Клин, как известно, вышибается клином. Дабы «социологизировать» древнейшую и, заметим, первородную обитель индивидуализма, необходимо существенно «поразить его в правах». И во многом основное содержание книги отражает воинственный, объективизирующий, социологизаторский настрой автора. Он прекрасно отдает себе отчет в имманентности не только для философии, но и вообще для самого человеческого усмотрения действи-тельности индивидуализирующего подхода, «поскольку мир, как нам видит-ся, начинается с нас самих». И основной его тезис по необходимости ради-кален, иначе действительно не удается фундировать историю философии как историю социальных сетей в интеллектуальных сообществах: «…человеческий разум как вереница мыслей в отдельном теле конституиро-ван историей личного участия человека в цепочке социальных столкнове-ний» [2. С. 47, 52].Может быть, самый яркий «социологизм» Коллинза - утрированная, прямая корреляция между уровнем личной творческой энергии и степенью интенсивности, вовлеченности в интерактивные ритуалы (общение в той или иной группе, создающее цели и символы единения). Возникающая в группе энергия «заряжает индивидов подобно электрическим батареям, давая им соответствующий уровень энтузиазма по отношению к ритуально созданным символическим целям, когда эти индивиды находятся вне группы», «через какое-то время ЭЭ (эмоциональная энергия) угасает; для ее возобновления индивиды вновь возвращаются к ритуальному участию, чтобы «подзаря-дить» себя» [2. С. 70]. Здесь, как и везде у Коллинза, отмечено, несомнен-но, верное - любая профессиональная социализация, религиозное обраще-ние или вовлечение еще куда-либо всегда носят групповой характер, за-ключаются в усвоении, интериоризации основного ментального, ценност-ного, идеологического рисунка группы как «своего». Может, среднестати-стическим индивидам действительно необходима постоянная подзарядка, однако многим она далее уже не требуется, ибо они пускаются в самостоя-тельное плавание.Есть такие неординарные творческие индивиды, которые выпадают из «социального гнезда» Коллинза - это и «зачинатели» самих новых движе-ний, и «изоляты», сознательно вставшие в оппозицию вообще академиче-ским структурам. Это те, кто не прямо, а скорее лишь косвенно связаны с последовательностями идей, генерируемых и циркулирующих в социальных сетях. В этом состоит, вероятно, некая толика истины в позиции интеллекту-ального аристократизма, что есть, может, и редчайшие, но оттого не менее значимые моменты, которые сами конституируют «новое», являются ради-кальными прорывами.Это пресловутая проблема «начала». Дело в том, что конструкция «соци-альной субстанциальности», т.е. определяюще-несущей роли тех или иных структур по отношению к отдельным индивидам, не может внятно решить вопрос о «начале». Я не имею в виду самое первое из начала, когда консти-туировались сами сети, хотя и это отнюдь не праздный вопрос. Коллинз бы ответил, что новое порождают противоречия между позициями в поле ин-теллектуального внимания, и это, бесспорно, также констатация очевидно-го - мы находим некие уже готовые условия, в которых действуем, даже ес-ли и решаем подвергнуть их отрицанию. Но сама энергия отрицания и ут-верждения нового черпается не только из сшибки межличностных взаимо-действий, но и из внутреннего резервуара самоопределения. Может быть, и сам он существенно социализирован и представляет собой в отдельном мышлении интериоризованное сообщество имеющихся в данный момент позиций.Однако имеющиеся в качестве фактов (мемуары, метафизические днев-ники и пр.) примеры «второго рождения», коренных мировоззренческих трансформаций индивидуального сознания, часто в пику репутациям в су-ществующей сети (Ньютон, Шеллинг, Шелер, Витгенштейн и др.), равно как и религиозно-метафизические, мистические и мессианские установле-Философия: потеря социологической девственности?ния (Будда, Иисус, Моххамед и сонм других, менее крупных основателей), недвусмысленно говорят о существовании и индивидуальной самородной креативности, т.е. не объясняемой «субстанцией» сетей. Бесспорно, ее итоги немедленно «субстанциализируются», создавая новую социальную реаль-ность, самостоятельную интеллектуальную последовательность, обретаю-щую свою жизнь и вовлекающую в себя неисчислимые массы индивидов. Магнетическое влияние социума действительно необоримо, и для пробуж-дения от «зачарованности повседневностью» нужны не столько таланты, коими располагает достаточное количество индивидов, но редчайшее совпа-дение «изменения сознания и изменения обстоятельств».Таким образом, хотя и можно упрекнуть меня в том, что я попытался хоть в каком-то виде, но сохранить любезный сердцу философов миф о не-ординарной личности, непременном субъекте интеллектуальных революций, от очередной попытки аннигиляции, но, думаю, что феномен «второго рож-дения», известный еще на заре времен, тиражируемый в веках, ориентирует на смягчение позиции «социологического субстанциализма» - через указа-ние хотя бы на непредсказуемую случайность как исключение и дополнение к общему правилу.Далее. Философия понимается в сциентистском ключе и представляет собой «абстрактные концепции, произведенные сетями специализированных интеллектуалов, которые обращены внутрь к их собственной аргументации» [2. С. 58]. «Яйцеголовые» пишут для таких же, как и они, и имеют мало от-ношения к повседневной жизни.Так оно, может, и есть, но это характерно более для институализирован-ной (университетской) философии последних двух столетий после опять-таки немецкой классики, превратившейся в сугубо академическую дисцип-лину высокого уровня абстрактности (онтология, гносеология и прочие «ло-гии») и имеющую хождение в основном внутри сообщества. Но стоит ли забывать про извечную эмансипационную функцию философии, начиная с Сократа и кончая Марксом, современными левыми интеллектуалами? Фило-софия как «искусство жить» - одна из столбовых дорог развития мировой философии, наряду с выделенными Коллинзом космологической, эпистемо-лого-метафизической и математической. И эта ветвь проповеднически ори-ентирована на широкую публику, направлена на удовлетворение «метафизи-ческого голода» человеческого сознания. Представители этого ряда находят-ся, как правило, вне сетей профессиональных философов, выступая критиче-ски по отношению к дипломированным специалистам. Это как упоминавшие-ся «диссиденты» в рамках мощных национальных традиций (Шопенгауэр, Ницше), так и отдельные последовательности «философствующих дилетан-тов», особенно в рамках отечественной философской традиции, так называе-мая «свободная» философия XIX в. - публицистов, общественных деятелей, литературных критиков (славянофилы, западники, позитивисты, материали-сты, почвенники и пр.). Вряд ли они «отменяют» основные закономерности, выявленные Коллинзом, но вносят существенные разнообразные отклонения от чисто академических линий последовательности. Игнорирование этого вполне объяснимо сциентистским «англо-американским первородством» Р. Коллинза.Именно подобное «априори» ответственно и за общую схему интерпре-тации Коллинзом философии Нового времени как борьбы математизирован-ной философии и антиматематической линии в философии начиная с Декар-та, становящейся основной начиная с 1900-х гг., а Л. Витгенштейна - в каче-стве центральной фигуры интеллектуального пространства мировой фило-софии в ХХ в. [2. С. 1100-1107].Каковы некоторые спецификации применения методологии Коллинза в исследованиях истории отечественной философии? У Коллинза мы видим впечатляющую картину анализа долговременных последовательностей разви-тия старейших «философских домов», каждый из которых насчитывает десят-ки поколений. Между тем если полагать точкой старта русской философии ее институализацию в виде университетской философии, то она не насчитывает еще и десятка поколений, имеет в себе зияющие разрывы в виде запретов в середине XIX в., принудительной гомогенизации и изоляции в XX в.Проблема частотности упоминаний тех или иных философов в после-дующих текстах как критерий определения их «значительности» - где, кем и когда? Если Коллинз ориентировался на типовые американские учебники, отсюда и его соответствующее историко-философское «априори», то у нас дело осложняется идеологией. Как в случае с советскими учебниками с их материалистами и героями-эмансипаторами (декабристы, Герцен, Чернышев-ский, Ленин и др.), так и в случае с новыми учебниками 1990-2000-х гг., по-менявшими «святцы» на противоположные (религиозная философия), исхо-дящие из также довольно пристрастных В. Зеньковского и Н. Лосского (за-молчавших, по сути дела, «логосовскую» линию в философии начала XX в.).Представляется также излишним для временного лага в 200 лет - возрас-та русской философии - присвоение квалификаций «перво-, второ-, третье-степенные философы», ибо каждое из направлений в отечественной мысли еще слишком молодо. У Коллинза это имеет методологический смысл в сравнивании тысячелетних линий, наш же анализ может быть скорее «мик-росоциологическим» во временном отношении.Существенные затруднения возникают в философской идентификации большого массива русских философов XIX в., в силу как их рода занятий, так и круга обсуждаемых проблем, в определении степени их оригинальности.Все же, несмотря на высказа

Скачать электронную версию публикации