RUSSIAN AND AMERICAN SYSTEM OF CONSCIOUSNESS: FROMLIFE TO THINKING..pdf Трудно найти людей, столь различных, как россияне и американцы.Обычно само сопоставление идет по оси коренных русских и WASP (белыеанглосаксы-протестанты), несмотря на полиэтнический, поликонфессиональ-ный состав людей, населяющих и Россию, и Америку. И это верно, ибо не-взирая на плюралистичность обычаев и верований, в российском и американ-ском культурно-плавильных котлах общий «бульон» (или «этос»), в которомплавятся различные этноконфессиональные ингредиенты, составляют все жерусские (по духу, не «по крови») и WASP. Даже нерусские в России - от эт-нических территорий внутри ее до мигрантов, равно как и многочисленныеобщины черных американцев, латинос, азиатов и пр. в Америке - пожив не-которое время в метрополиях, начинают, волей-неволей, хотя бы отчасти,вести себя по общей культурной матрице, вполне добровольно стремясьидентифицироваться с гражданской идентичностью России или Америки.Только в указанном контексте и можно рассуждать о наличии некого общегостроя сознания «русских» и «американцев», постоянно помня об его относи-тельности.Материалами предлагаемых рассуждений послужили как свидетельстваэмигрантов россиян, так и собственные авторские впечатления от пребыва-ний в США. Их задача - установить корреляции «этоса» и «логоса», бытовыхментальных различий, обусловленных, по-видимому, предшествующей исто-рией - с уже последующими мыслительно-категориальными отличениями,реализующими себя в национальных философских традициях.Изначальные, стартовые исторические различия в ментальной эволюцииРоссии и Америки довольно существенны. Россия сформировалась на базеэтноса, имеющего здесь «от века» «землю и кровь», посредством его терри-ториальной экспансии на восток и юг. Россию создала территория и душаее - в тенетах ее просторов. Природно-органическое коллективистическое1Статья подготовлена при финансовой поддержке и в рамках выполнения научно-исследовательского проекта РГНФ № 09-03-00189-а/Р.В.И. Красиков76начало всего массива этноса, симбиоз с номадами, восточное ортодоксальноехристианство - базовые исторические реалии складывания российского этосаи логоса.Америка формировалась благодаря усилиям эмигрантов - отцов-осно-вателей, порвавших природно-органические связи с «землей и кровью»,предпринявших беспримерный подвиг нового основания, экспансии в поис-ках земли обетованной. Америку создало «дело», идеалистический проект идуша ее - в узилище ее практики. Беспочвенные индивидуалисты-маргиналы,симбиоз со всеми людьми «длиной воли» разных стран и весей, религиозныедиссиденты всевозможных мастей - исходные основополагающие факты,определяющие американский менталитет и философию.Подобные разные исходные основания, наряду с, несомненно, общим:обширностью территорий, духом экспансии и первооткрывательства, верой всобственную избранность и открытостью - породили разительно отличныестрои психики и сознания, стили мышления и философские оценки мира.Культурные оппозиции, разделяющие наши отношения к миру, порожде-ны, по-видимому, разностью самих культурных «текстур», их составляющих.Сами текстуры культурных сред сложились в течение последних веков: пя-ти - на Западе после Реформации и трёх веков в России после Петра. Причемитоги не столь одноплоскостные, как о том зачастую вещает культурологиче-ско-социологическо-политологическая братия. С одной стороны, действи-тельно, вначале мы видим формирующийся под влиянием протестантизмаматерый индивидуализм. Однако затем идет тотальное «замирение» первона-чально «дикой» конкурентной1 среды - законом и правом, уздой «меры»(Аристотель). Индивидуалистическая активность получает строго регламен-тируемые рамки своего проявления - и деловая активность, и бытовое пове-дение обставлены многочисленными регуляторами.Что, начиная со стоиков, признавалось основной причиной срывов и про-блем в отношениях между людьми? Правильно, неконтролируемая эмоцио-нальность и вмешательство в дела других. Идеал полной индивидуальнойсвободы требует максимальной автономии и сдерживания желания влезтьтуда, куда вас не просят. На том-то и строятся и деловая практика, и быт аме-риканцев. Все эмоционально-экзистенциальное, т.е. по сути «персональное»,держи внутри себя (или же, если повезет, в отношениях с партнером), а вбизнесе и в бытовом общении с окружающими - соблюдай предписания от-страненной ровности, (полит)корректности, причем такой интенсивности ни-велирования, которая превосходит любые ранговые коллективистическиепорядки. Культурно изначальный индивидуализм «протестантской цивилиза-ции», будучи проведенным полно и последовательно - в условиях, близких кидеально-экспериментальным (с чистого листа и без возможных коллективи-стических контрреволюций), - порождает безликость, нейтрализм, господ-ство прагматизма, мелкотемье, бескрылость и пр. И подобные культуры на-зывают «низкоконтекстными», «поленезависимыми», где должны присутст-1 «Исследования показывают, что протестанты составляют 40% американского населения». Рок-мор Т. Социальные противоречия, глобализация и события 9/11 // Век глобализации. Исследованиясовременных глобальных процессов: Научно-теоретический журнал. 2010. № 1(5). С. 54.Русский и американский строй сознания: от быта к мышлению77вовать большая прямота и детальность, логичность и целенаправленность виспользовании коммуникативных средств? Но мы видим обратное - контексти поле представляют здесь четко регламентируемую среду, жестко управляе-мую законами и местными обычаями, манипулирующую людьми-марионетками. Последние не имеют возможностей выразить, реализоватьсвой индивидуалистический потенциал яркости, необычности, поскольку на-ходимы под угрозой отторжения средой тотально-правового нивелирования:веди себя как все - возможно более ровно и бесстрастно1. И получается, чтоименно в тотально-правовых средах индивидуалистических обществ «про-тестантского разлива», а не в коммунистических тоталитарных практиках2,происходит появление автоматизированных функциональных единиц, регу-лируемых и управляемых средой: Man экзистенциалистов, одномерного об-щества Маркузе и пр. Если в античности «средний класс» Аристотеля фор-мировал себя сам, руководствуясь воспитательным воздействием «меры» (ине в последнюю очередь под влиянием аристотеликов), то в обществе эконо-мической целесообразности сама среда «умерила», обкорнала человека. Ра-зумеется, отдушины для неординарной индивидуальности все же есть издесь: в виде шоу-бизнеса, маргинальных культур, практик политическогорадикализма.С другой стороны, как бы сохраняющееся в России «засилье» коллекти-вистических начал. Однако и тут происходит не то, чего требует культуроло-гическая схема. Высококонтекстная, полезависимая культура, держащаяся напостоянно поддерживаемом неформальном консенсусе, доминировании не-прямого взаимодействия, намеках и предположениях, выводных знаниях, ккоторой во многом относят российскую, напротив, породила в XIX-XX вв.индивидуализм даже более мощный, чем в alma mater Западной Европы.Разумеется, общая среда в России оставалась долгое время крестьянско-коллективистичной, однако индивидуальность все же появилась - и не толь-ко в своей социально-естественной нише аристократии, - но и в итоге вес-тернизационных усилий послепетровских властей как проект «интеллиген-ции». Суровое внешнее давление на личность, жестко ранговое общество,пресс традиций дают неожиданный для Азии эффект - формируют индиви-дуальные микрокосмы великой литературы XIX в., анархизм и экзистенциа-лизм русской философии (Розанов, Шестов, Бердяев). Причем именно «высо-контекстная» среда и эзопов язык коммуникаций этих столетий создают раз-витую сложность и мыслительную изощренность индивидуальности, а ненивелируют ее. Все потому, что индивид в России не держит все это в себе,как в культуре американской, обрушивая периодически свое нереализованноеego на психоаналитика, а выплескивает «все свое персональное» на окру-жающих ближних своих, пребывая, взаимообразно, в потоках таких же из-лияний других. Среда нервная, взрывная, но она только и рождает нашу экзи-1 Антиутопии сверхрационализированных обществ, искореняющих эмоциональность, - довольнопопулярной сюжет голливудских блокбастеров, представляя собой проецирование-гиперболу на-стоящего обстояния дел.2 Здесь сохраняется господство неписаного (телефонного) права, договоренностей и византий-ских интриг, а личность, соответственно, гибкая, многомерная и иезуитски-подвижная.В.И. Красиков78сте-нацию (термин М. Эпштейна)1. Отсюда инвариант «русских» качеств -отсутствие ограничителей или сдерживающих тенденций - «меры» Аристо-теля: щедрость и расхлябанность, хлебосольство и удаль, свинство и заду-шевность, полюсная картина мира.Таким образом, именно среды и определяют характер культурных оппо-зиций. Рассмотрим некоторые из них.Оппозиция «деловитость - созерцательность» характеризует общий на-строй основных, т.е. значимо-самодеятельных, массивов людей в Америке иРоссии, вполне понятно, что есть свои Обломовы не только у нас2, и Форды -не только у них.Волю к труду, к преуспеянию и дух свободной конкуренции Дж. Сантая-на называл тремя основными чертами американизма [3]. «Деловитость» озна-чает исходную жизнеобразующую ориентацию на деятельность, делание,проявляющуюся даже в некоторой машинообразности, упрощенности жиз-ненного спектра - монохронизме, выполнении действий по очереди, концен-трируясь только на одном, не отвлекаясь в данный момент на второстепенноелибо другое. Вряд ли это способствует воображению, столь свойственномусозерцательности или же универсализму a la Цезарь, способному, как извест-но, заниматься одновременно несколькими разными делами, но вот практич-ности и эффективности - вне всякого сомнения. Американский писательЙелл Ричмонд, который был культурным атташе в России, так характеризуетэту разность культурных качеств: «Русские могут целый день дискутироватьпо поводу некоей проблемы, но так и не предпринять никаких действий по ееразрешению, в то время как американцы, прежде всего, проанализируют про-блему с практической точки зрения: детально рассмотрят, что конкретно ме-шает ее решить и как эти препятствия преодолеть... Русские могут сидеть всюночь, попивая чаек, дискутируя и рефлексируя, в то время как американцыпотратят это время на то, чтобы подготовиться к тому, что они должны де-лать завтра... Русские больше расположены к созерцанию, американцы - кделовитости» [2].Однако хотя у нас и существует такое ласкательное выражение, как«лень-матушка», оно не столь сильно отличимо от отмечаемых европейцамианалогичных качеств людей «Востока»: сидеть весь день и попивать вино(Кавказ), чай (Средняя Азия) или же кумыс (степняки). Здесь это не только незазорно, но и вполне рационально для этих обществ, имеющих вполне отра-ботанные веками рациональные практики, коррелированные с местнымиклиматическо-хозяйственными особенностями. То же и в России. Суровостьклиматических условий имеет прямое каузальное воздействие на эффектив-ность единственного возможного для поддержания в таких широтах вида хо-зяйственной деятельности в рамках традиционного общества - земледелия.Последнее в природных реалиях собственно Центральной России (Нечерно-земье) исконно было возможно как рискованное скудное земледелие. Здесьже, на исконно русских землях, сложился и этнос с соответствующим мента-1 О первородном экзистенциализме русского духа впервые сказал Николай Бердяев. См.: Бердя-ев Н.А. Самопознание. (Опыт философской автобиографии). М.: Книга, 1991. С. 255.2 Живущие вот уже поколениями на государственные пособия, в отличие от нашего Обломова,жившего за счет оброка.Русский и американский строй сознания: от быта к мышлению79литетом. Здесь по объективным причинам «силы плодородия» почв нерацио-нально вкладывать много труда - отдачи больше, чем исторически известнаямера, все равно не будет. Интенсификация усилий сверх некой, эмпирическинайденной опытом поколений нормы вложения сил, отложившейся в виде«традиции», здесь именно нерациональна. Здесь рациональны не методиче-ски размеренная организация, а «ударный труд» лишь в строго соответст-вующе благоприятные (и необходимые) периоды и безделье в остальное вре-мя, время непролазной грязи и лютой стужи. Систематичность и обилие тру-довых затрат (как, к примеру, у немцев или китайцев) не дают результатов,соразмерных вкладываемому. Либо стабильно непредсказуемый климат, либолихие люди из Великой степи делали нерациональными любые трудовые за-траты сверх необходимых. Так сложилась своеобразная наша рациональ-ность: «рационально то, что минимизирует усилия и ведет к тем же результа-там при сохранении сил в данном контексте выживания». Знаменитые рус-ские расхлябанность и «авось» - это не есть выражение «природной леностирусского мужика». Это, если хотите, выражение некоего русского культурно-исторического «априори» или своего рода «опережающего отражения» (су-перрациональность). Нежелание «пожизненно горбатиться» проистекает изособо развитой рефлексивности - умения перед процессом деятельностиприкинуть его затраты, риски и результаты, их возможную последующуюсудьбу. И это скорее «коллективная рефлексивность»: знание, сценарии,«философия русской жизни», представленные в культурно-образовательномкомплексе сказок, притч, песен, анекдотов, пословиц, составляющих средуинкультурации. По обдумыванию, пониманию, интуитивному прикидываниюзатрат и результатов, процессов добывания благ и жизненного финиша кактакового русский человек, сызмальства впитывающий национальную «фило-софию жизни» и воспроизводящий потому древние адаптации, древние ре-шения-ответы на тотальную непредсказуемость и рискованность существо-вания, делает важное для себя экзистенциальное вопрошание: «И зачем всеэто надо?» Это ценностно-рациональное отношение к повседневному труду(работа не волк, она дураков любит, от нее кони дохнут) и алкание целей вы-соких, которые в свое время дали большевики, вызвавшие тем самым на-стоящий пассионарный имперский толчок.Оппозиция «эмоциональная холодность - сердечность, самообнажение».Вполне очевидно, что они - следствия предельной рационализированности,индивидуализирования в протестантской среде и социабельности, коммюно-тарности - в евразийской. Эмоциональная холодность кажется таковой лишьлюдям, воспитанным практикой постоянного соучастия и ограниченногоприватного пространства. На деле - это лишь социально-естественные за-щитные средства сохранения своей автономии, органичного стремления кнезависимости, когда излишняя опека и услуги переживаются как навязыва-ние чужой воли и насильственное вовлечение человека в круг чужих интере-сов. Настаивание, навязчивость вообще считаются весьма невежливым итрудно переносятся американцами, в отличие от нас, где так же естественно иожидаемо упрашивание, лицемерно-вежливые отказы и финальное, убла-жающее обе стороны согласие. Игнорирование для американцев есть поводВ.И. Красиков80быстро выйти из конфликтной ситуации, нас же это приводит в еще большееожесточение: «Ах, я для тебя ничто? Ну, вот сейчас я тебе покажу!»Русские сильно отличаются в отношении открытости, гостеприимства,надежности в общении. Однако, с другой стороны, это порождает и тягост-ные последствия отсутствия дистанции. Русский человек способен выворачи-вать свою душу первому встречному, равно как и вторгаться в чужую, непризнавая условностей. Часто смешивается мысль и личность другого чело-века (переход на личности). Русские считают себя вправе нравственно судитьдругих, но и себя легко чувствуют грешниками, из многих народов они болеевсех склонны к покаянию, мазохизму и охаиванию (очернению своего про-шлого).Оппозиция «борьба за приоритет, ориентация на успех - стремлениесмягчить конкуренцию, ориентация на "отношения"». В любой разновидно-сти человеческого общества идет борьба между отдельными людьми и груп-пами за приоритет и блага, равно как заключаются союзы и коалиции - орга-ничное продолжение внутривидовой конкуренции за ресурсы, территорию ирепродукцию, равно как и альтруизма-социальности. Разные культурныесреды создают, однако, разные условия и формы для осуществления этойборьбы. И тут ситуации складываются, опять-таки, часто парадоксальнымобразом, не укладывающимся в принятые культурные стереотипы. Внешне -одно, по сути - другое.Так из индивидуализма западного образа жизни должен бы следовать«дикий капитализм с хищным оскалом эгоизма и жестокой конкуренции»,однако мы видим тотально «замиренную» законами и полицией среду улы-бок, политеса и политкорректности. Есть, конечно, и здесь преступность ихамство, но в отношении первого - надо знать, где нельзя бывать (этническиегетто, определенное время суток и пр.), второго - относимо, снова, к марги-налам, париям, вновь прибывшим. В остальном Америка - комфортная испокойная страна, о чем на все лады говорят наши соотечественники, и что ямогу также и самолично засвидетельствовать. Правда, эти спокойствие икомфорт имеют изнанку в виде абсолютной предсказуемости, пресности искуки, что ж, за все надобно платить свою цену. И тем не менее здесь дейст-вительно наличествует высокая конкуренция, и ты отвечаешь полностью самза себя, никто тебе не поможет, кроме близких родственников, да и те, еслиты американец и WASP, дают тебе такую автономию, которая нами прини-маема скорее за небольшой интерес к своей персоне. Соревновательность ипрямо-таки культивируемая вера в самого себя (self-estimation) сидят внутрикаждого, комплименты, поощрения и награды не разбрасываемы просто так,а добываемы «агрессивностью», т.е. напором, активностью и трудолюбием,высоко ценимы, являются предметом гордости одних и зависти других.Внешне же царят спокойствие, корректность и благолепие, прерываемые,правда, все более частыми спонтанными вспышками жестокости массовыхубийств-расстрелов в студенческих кампусах или же на городских улицах.Наши коллективистичность и стремление смягчения конкуренции такжене видны невооруженным глазом. Напротив, и посторонний наблюдатель, ичеловек нашей культуры не раз сталкиваются с противоположным на улицахи в «учреждениях»: никто не обращает ни на кого внимания, неулыбчивыеРусский и американский строй сознания: от быта к мышлению81озлобленные лица, повсеместное хамство и хулиганство. Для аборигенов си-туация вполне по обыкновению ординарная, поскольку все они одеты в неви-димую «легкую броню» привычности жизни в подобной среде, а вот впечат-ления для туристов и впервые приехавших из-за рубежа не очень приятные ипрямо-таки разочаровывают. Но это продолжается для вторых недолго. По-сле того как они обзаводятся русскими друзьями и знакомыми по месту жи-тельства, начинается обратное - любовь к России как вторая фаза знакомствас ней. Внешне неблагоприятная среда внутренне оказывается не только ком-фортной, но и эмоционально-теплой, с мощными поддерживающими струк-турами. Она щадит чувства людей, смягчает конфликты, дает уют и уверен-ность в будущем всем ее участникам. Однако это среда, требующая знаниясвоих неписаных неформальных правил и чувств большинства.Она не однородна и санирована, как среда WASP, являя собой некоемножество друзей, родственников, знакомых, связанных с вами отношениямивзаимных обязанностей разной степени эмоциональной интенсивности, по-стоянно воспроизводящееся в общении и услугах, взаимоподдерживаемоесимволическими дарообменами. Вы реально зависите от них, их оценка вамне безразлична. Это среда личных контактов, людей, которых вы знаете, ичем меньше поселение, тем она устойчивее и компактнее. Понятно, что в со-временных российских мегаполисах эти микросреды - островки эмоциональ-ного уюта и предсказуемости в морях анонимности и отчуждения, но благо-даря их конгруэнтности отдельный индивид может с успехом перемещатьсямежду ними, оказываясь комфортно и на «чужих» островках. Разумеется,есть подобные множества и в Америке, но они не играют там такой выдаю-щейся роли источника и носителя действительного, фактического права иморали, как у нас. Поступать «по-человечески», «по совести», «по поняти-ям», «разруливать» конфликтные ситуации - таковы основные функции лич-ностно-значимой среды у нас, в отличие от американцев, у которых средаформально-законническая. Личностно-значимая среда - всегда некий взаи-монастроенный живой организм, существующий за счет взаимооткрытости,взаимоуступок, некой обоюдной жалостливости друг к другу. Она требуетнедопущения конкуренции, зависти, пресечения их на корню. Это проявляет-ся в нашей реакции на комплимент, когда мы в ответ стремимся как-то пре-уменьшить возникающий вследствие комплимента эффект неравенства: «хо-роший у вас костюм, прекрасно выглядите, блестящая работа - да он не со-всем хорош, да что вы, я сегодня не выспался, работа могла бы быть и лучшеи т.п.». Значение подобных реакций ретуширования - не дать почувствоватьсебя обделенным человеку, которому у вас что-то понравилось, т.е. он как бывас приподнял, а вы опять опускаетесь рядом с ним, приуменьшив компли-мент, и все рады. Это глубоко укорененная боязнь возникновения зависти куспеху равного в коллективистичной культуре, боязнь «сглаза».Таким образом, и у нас мы видим также обратное: внеправовая, «дико-неокультуренная» среда оказывается внутри на редкость тихой и благостной,цепеняще-болотистой - сковывающей конкуренцию и выставление ориги-нальности. Но она, принадлежа к коллективистскому типу среды (архетипомкоторой является мифосознание) и ориентируясь на собственное сохранение,трансляцию и поэтизацию, легализует вместе с тем и «право на неординар-В.И. Красиков82ность» («паровой клапан», трикстеры) в его варварских формах пьянства,хамства, разнузданности-удали - отсюда особая роль у нас имманентногохулиганско-блатного слоя культуры.Оппозиция «оптимистической иллюзии свободы - отрешенности фата-лизма» проистекает, похоже, опять-таки из различия религиозно-культурныхкорней русских и американцев (WASP). В религиозной эволюции обеихкультур случились эксклюзивные метаморфозы в понимании отношений Богаи человека, приведшие к появлению разных метафизических оценок положе-ния человека в сущем и его перспектив. Эксклюзивность в том, что они наи-более явственно и обнаженно представлены именно в протестантской и пра-вославной культурах. Общность эксклюзива - в схожести характера мета-морфоз - как очеловечивания идеи трансцендентного в этих культурах или,выражаясь метафорически, присвоении человеком абсолютного, разность - вхарактере присвоения и его результатах.В протестантизме, после веков скомпрометировавшего себя католическо-го посредничества в сношениях с Всевышним, вновь родилось прямое лично-стное, обостренно-интимное отношение человека к Богу, свойственное ран-ним христианам (Павел, Аврелий Августин). Религиозные диссиденты, ока-завшиеся в Америке в труднейших условиях пионерского освоения и борьбыза новые формы общежития, в поисках прочного метафизического тыла длясебя, еще более упрочили привилегированность своего общения с трансцен-дентным. Бог всегда в нас и с нами, утверждали Павел и Августин, у амери-канских же протестантов это максимализировалось в индивидуалистическомприсвоении абсолютного, трансцендентного, во включении его в человече-скую повседневность.Причем эта ситуация отлична от европейского человекобожия a la Ниц-ше, у которого новое трансцендирование вызревает в старом человечестве,дабы превзойти его - как с приходом Христа должен был бы исчезнуть «вет-хий Адам» (чего, увы, как известно, все-таки не случилось). Европейцы, та-ким образом, всей своей историей «крови и почвы» не могут пересечь свя-щенную границу трансцендентного, и у них «сверхчеловек» или будущийчеловекобог - более дерзновенный порыв в будущее, идеал самопревозмога-ния. Американцы, будучи оторваны от традиций и мифов своей земли, опья-ненные, особенно со второго поколения, свободой, бескрайностью новойземли и возможностями самореализации, стали ощущать присутствие боже-ства в себе, поощряемое визионерскими пристрастиями своих радикальныхконфессий. Но божество это как-то сжалось, десакрализовалось, опривычни-лось, стало элементом быта, обстановки. Дистанция между мирским и свя-щенным, богом и человеком стерлась - к тому мифологическому состоянию,когда их отделяла только количественная грань и отношения стали свойски-ми и чуть ли панибратскими: ты - мне, я - тебе1. Отсюда примелькавшийсяобраз разных сделок с богом в американской литературе и кинематографе.1 Ведущему к возвращению в сугубо естественный мир, лишенный высших инстанций и мета-физических перспектив. Так, у северных народов: если деревянный истукан хорошо «помогает» вохоте и быту, губы его мажут салом. Если нормальный ход событий начинает давать сбой - его могутвысечь, совсем плохой оборот событий приводит к радикальному пересмотру отношений с такимплохим богом - его могут сжечь и выстругать нового.Русский и американский строй сознания: от быта к мышлению83Низ, подвал десакрализации: выражения типа «срань Господня» и рок-н-ролл, рэп как элементы церковной проповеди. «Вершины» подобного амери-канского человекобожия - нарциссический наив мормонов, не ограничиваю-щихся банальным обещанием личного бессмертия. Сверхнаграда - место ло-кального божества на какой-либо из многочисленных планет вселенной.Подобное упрощенное человекобожие и является метафизической «под-кладкой» известного американского оптимизма и ощущения перманентногосчастья: мы - образ и подобие Создателя, потому и жизнь должна быть сча-стливой - это норма. А если что-то не заладилось, это вовсе не норма, обэтом стыдно говорить и это нужно как можно быстрее преодолеть, спрятать.Непременна установка на то, что все вокруг хорошо, за исключением того,что скоро будет еще лучше. Самое ценное, что у тебя есть, - ты сам. Лейтмо-тивы-заклинания: уважай себя, люби себя, цени себя. Нация человекобогов, ккоей относима системообразующая часть американского суперэтноса (те жеWASP), - избранна по определению, а ветхозаветно-пророческие мотивы оновых «детях Сиона» - общий паттерн американского мышления и риторики.Их «легкость бытия» оказывается полной поглощенностью мирскими де-лами или деловитостью (бизнесом), жизнью в ближнем прицеле, в окрест ле-жащей перспективе. Главное - не останавливаться, не зацикливаться на не-приятных вещах и самой неприятной из них - смерти. Как можно меньшепарализующих волю к действию сомнений. И это на самом деле облегчаетсуществование. Оно у них, в отличие от нас, приобретает смысл не тогда,когда сталкивается со смертью, а когда реализуется в целеполаганиях и ожи-даниях лучшего будущего. Это, соответственно, предполагает самореализа-цию в смысловом пространстве, очищенном от деструктивного воздействиясмерти: «смысл жизни в ней самой». «Проклятые» вопросы, как и метафизи-ческие предложения, лишены смысла, они всего лишь человеческие жалобы.Таким образом, когда трансцендентное стало элементом повседневного,смерть, как и бог, утрачивают свои смыслогенерирующие интенции.Хороши ли оптимизм и самоуважение? Да, весьма привлекательны, осо-бенно для несчастных, разорванных, постоянно рефлексирующих русских.Однако, при некоторой зависти, мало кто из них захочет обменять свои садо-мазохистские ценности на жизненную легкость наших американских визави.К тому же известно и продолжение сих достоинств - «легкомыслие» амери-канцев, их самодовольство и самовлюбленность и пр.Метаморфоза «коллективистического» присвоения абсолюта, идеи транс-цендентного - эксклюзивно в России - также произошла в рамках религиоз-ной мутации - традиции активного, деятельностного восточного христианст-ва, которая, в отличие от протестантизма в западном христианстве, не всту-пала в открытую конфронтацию с мейнстримом. Стороны терпели друг дру-га: цезаристская, стяжающая официальная Православная церковь и нонкон-формистское бессребренническое духовное направление, представленное такназываемыми «старцами». Начало нонконформистской традиции - в мень-шинстве «евангельских безумцев», которые не захотели плыть по течению исообразоваться с веком сим. Считая источным началом всех соблазнов и гре-хов самолюбие и самоутверждение человека вне его сыновней связи с Богом,древние монахи оставляли мир. Они брали на себя три главных обета: нестя-В.И. Красиков84жательства, целомудрия и послушания. Византийский тип монастыря осно-вывался на совершенной обособленности от мира, внутри которого утвердил-ся особый тип подвижнического руководства старца и двух-трех его учени-ков. Причем авторитетность старческого суждения не была определена ника-кими соборами, но утверждалась на большом общецерковном уважении. За-метим, что здесь главными целями были индивидуальные практики спасенияпо модели «учитель-ученик», весьма сходные с подобными же восточными:брахманистскими и буддистскими.Новое старчество - не с индивидуальным, а «широким», т.е. обществен-ным, коллективистичным уклоном, появляется в России. Наши старцы имелигораздо больший кругозор, говорили и писали о духовной жизни в условияхобыкновенного русского мирского быта, даже определяя свою долю в служе-нии всему человечеству. В Оптиной пустыни целые корпуса построили дляприезжающих к старцам мирян, и старцы от зари до зари принимали их, от-давая лишь вечера своей братии [4]. Где-то с половины XIX в. к старчествуобратилось внимание и образованных слоев общества. Неожиданные и яркиеимена из созвездия интеллектуалов замелькали в пустынях и скитах, у келийдуховных вождей монашества: Гоголь, Хомяков, Киреевский, Достоевский,Толстой, Вл. Соловьев, потом лидеры классики «русской религиозной фило-софии» (Бердяев, Булгаков, Флоренский и многие другие). Вот тогда-то ипроизошло соединение нонконформных православных, почти народных, на-чал с ментальностью интеллектуалов, конструировавших тогда основы рус-ской литературы, языка, контуры российского миропонимания, «русскойидеи». Пришедшая чуть позже «новоиудейская» мессианская идеология мар-ксистского коммунизма хорошо резонировала с соборностью русской идеи илишь поменяла внешние символы уже сформировавшегося содержания.Приватизация трансцендентного была осуществлена в концептуализациях«соборности» и «богочеловечества»: Бог наш и с нами. Однако дистанциямежду ними сохраняется, ибо трансцендентное остается в коллективистскомведении некой общей духовной общности, не локализованной не религиозно-институционально (церковь, соборы) и не в сакральных пространствах (Пале-стина, Греция, Византия, Россия). Этот род магической общности характерендля Передней Азии (пророческие религии, гностики, зороастризм, митраизм,ислам и др.), где «человек со своим духовным бытием является лишь со-ставной частью пневматического Мы, которое, спускаясь с небес на каждо-го, остается всегда одним и тем же. Телом и душой он принадлежит толькосамому себе, но в нем живет еще нечто другое, чуждое и более высокое, ипоэтому он ощущает себя со всеми своими воззрениями и убеждениями толь-ко членом консенсуса, который благодаря Божьему духу исключает любуюошибку, но в то же время и не дает ему возможности проявить свое Я, утвер-ждающее ценности» [5. С. 301].Таким образом, русская вариация «восточной субстанциальности» вбольшей степени «исчервлена» недозрелым индивидуализмом, так и неставшим социально-органичным: представленным либо в подавленно-рецессивном состоянии страдания и вечного недовольства собой, либо ватеистическом бунте радикального нигилизма. Славянофилы и их последова-тели создали новые, в терминологии немецкой философской романтики, во-Русский и американский строй сознания: от быта к мышлению85площения этого народно-религиозного духа в мифологемах: «Россия - боль-шой монастырь, здесь духовно становятся чище. Русский - страдалец, скита-лец, скиталец духа; но страдание здесь не самоцель, через него входят в мирДобра и Правды, обретают высшую Радость. И смерть здесь не помеха, а по-мощница (смертушка). Основные принципы жизни - соборность и жертвен-ность: человек живет не для-себя и в-себя, а из-себя и для-других. И несмотряна внешнюю замкнутость и угрюмость, душа русского человека всегда от-крыта, да так открыта, что способна объять весь мир в глубинном акте любвии сострадания» [6].Счастье у нас состояние особое, не повседневное, но временно доступноелишь на жизненных вершинах. Отрешенность фатализма - не пессимизм, както часто склонны называть, а особое темпоральное переживание того «я», чтозаключено в пещеру «пневматического Мы». Это противоречивое ощущениемощи и бессилия: с одной стороны, ты - часть общей силы, массы-соборности, но с другой - никчемность и тщета индивидуальности. Отсюдатайная исподняя любовь русских к империи, Целому, гармонии и одновре-менно мучительство от невозможности самому стать этим Всем - идеаломя-самореализации в нашем типе сознания. Причем все это обозревается в ве-личественных перспективах горизонта смертности-трансцендентности, кото-рый и объемлет собой наше замкнутое духовное пространство, делая его ве-личественно-трагическим, щемяще-ностальгическим и метафизически-само-достаточным. Все эти имманентно-екклизианские мотивы (мазохизм и то-тальное сомнение, сумеречный мессианизм и радостный фатализм) воплоще-ны у национального пророка «русской души» Ф.М. Достоевского. Понятно,что неуютно и страшно представителям другого строя сознания в столь замк-нутой и угрюмой системе координат духа, несмотря на наши пылкие завере-ния в своей особой душевной глубине и невероятной любви.Вот из этих культурных разностей и вырастает разная логика миропони-мания, ибо философия есть не что иное, как концептуальная рефлексия надосновами своей же культуры. Разность строя сознания американцев и рус-ских порождает и разность стилей философствования. Вместе с тем имеютсяи некие общие моменты, как и назидательные для нас сюжеты в развитииамериканской философии, преуспевшей в экспансии на мировые философ-ские рынки во второй половине XX в.Итак, об общем. Начинали и американская, и русская философия одина-ково: как насквозь провинциальные, но с универсалистскими притязаниями,как ориентированные на интеллектуальный импорт, но и с завышенными ам-бициями. Восприимчивость к иному, открытость к приходящим извне идеямроднят их. Америка, как и Россия, в отношении заимствований из философ-ской Мекки - Европы всеядна. Здесь быстро и охотно прививаются, подхва-тываются и развиваются самые разнообразные положения европейских мыс-лителей. Отсюда те терпимость и плюрализм в философии, которые царят и вАмерике, и в России, зачастую одинаково переходящие в откровенный эклек-тицизм, ничуть, однако, не смущающий ни тех ни других. Однако духовнаянесамостоятельность и американцев, и русских продолжалась до определен-ного рубежа, времени «основания» или «золотого века», которые были прак-тически синхронны в обеих странах: вторая половина XIX - первая третьВ.И. Красиков86XX в., когда в Америке появляется плеяда «отцов-основателей»: Пирс, Ройс,Джемс, Дьюи, Сантаяна, Уайтхед; в России же мы видим титанизм формати-рования отечественной души и мысли Достоевским, Толстым и Вл. Соловье-вым, закрепленный традицией «русской религиозной философии». Общимможно признать и мощные идеологические вторжения извне во вновь сло-жившиеся «философские королевства» во втором - третьем десятилетииXX в.: марксизма в России и неопозитивизма в США. Диаметрально разным,однако, был их итог: смена правящей династии в первом случае и некий со-юз-компромисс - во втором. Вот со времени «оснований» и началось преоб-ладание различий над схожестью.Все более давало себя знать фундаментальное различие наших ментальныхсистем: «аналитической тонкости, практичности американского ума и синтети-ческих наклонностей, мистической одаренности русской души» [7], возникшихвследствие разных степеней рационализации и индивидуализации.Американский дискурс западноевропейского происхождения с его «лого-центризмом» и «древообразностью»: «Для американцев важно линейноедвижение мысли, сухое, обильное фактами, логическими переходами, но ли-шенное экспрессивного богатства, стилистических разработок, музыкальныхтем... По-русски мы привыкли одно и то же вдалбливать, повторять по не-скольку раз, у нас такое спиральное движение мысли, занос на повторах, ва-риации» [8]. Недостаточный по временн

Скачать электронную версию публикации