Absent Metaphor.pdf Взгляд на метафору как на средство передачи идей, пусть даженеобычных, кажется мне столь же неверным, как и лежащаяв основе этого идея о том, что метафора имеет особое значение.Дональд ДэвидсонО том, что метафора близка сходству и аналогии, писали многие исследо-ватели, обращавшие внимание на аспект метафорического иносказания. Ино-сказание предполагает наличие по крайней мере двух значений. Однако чемэти значения отличаются? Являются ли эти значения элементами самого язы-ка (а может языков?) или всего лишь формами языкового употребления(прагматики)? Мы намерены высказать ряд аргументов в пользу исключенияметафоры из языка (семантики), но сохранения её существования в некото-рых регулярных формах речи (прагматике).Если согласиться с Дональдом Дэвидсоном [1], что на уровне семантикиособого языкового метафорического значения не существует, то всё же мож-но выделить разновидности более узких и более широких значений на уровнепрагматики, позволяющих, как нам кажется, достаточно успешно объяснятьсуществование метафоры в качестве некоторой функции их взаимодействия.Д. Дэвидсон отрицает существование особой «метафорической» истины(в противоположность Н. Гудмену [2]) и ложности, настаивая на обычнойложности высказывания, в которое метафора входит. Однако если мы гово-рим о прагматике, вопрос об истинности/ложности также далеко не стольясен. Когда мы обращаем внимание лишь на узкое значение, то получаем(как правило) ложность пропозиции, конституентой которой метафора вы-ступает, но данная ложность всецело зависит от контекста соответствующеговысказывания, поэтому её нельзя толковать как необходимую ложность соот-ветствующего высказывания.Отрицая особое языковое значение метафорических выражений, не обя-зательно отрицать возможность изменения истинностного значения языко-вых форм, данные выражения включающих, - изменения истинностного зна-чения пропозиции, в которую данная метафора включена. Для Дэвидсона жепропозиция, включающая метафорическое выражение, неизменно оказывает-ся ложной. Многое, конечно, зависит от того, как мы намерены трактоватьпонятие пропозиции - если его исключить из языка, противопоставив поня-тию языкового высказывания, то вполне возможно позицию Дэвидсона раз-вивать и отстаивать во всех её аспектах. Мы не будем углубляться в дискус-сии вокруг понятия пропозиции и откажемся от столь резкого противопос-тавления пропозиции и предложения, полагая пропозицию всего лишь ин-терпретацией предложения некоторого языка, у Дэвидсона же попытаемсяпозаимствовать лишь самое, по нашему мнению, важное и интересное длярассматриваемой проблемы.Для пояснения проблем, затронутых Дэвидсоном, обратимся к сравнениюметафоры с фигурой иронии. Согласно стандартной, общепринятой трактов-ке иронии мы имеем некоторое переворачивание истинностных значений вы-сказанной пропозиции, переворачивание истинности и ложности. Считается,что если слова ироника толкуются в «буквальном» смысле, то ироник оказы-вается обманщиком, человеком, утверждающим нечто заведомо ложное (изнающим при этом как дела обстоят на самом деле). Если же учитываетсянекое «небуквальное», дескать, значение, то ироник оказывается человекомчуть ли не вещающим истину (точнее, побуждающим своего собеседника к еёобнаружению).Представляется, что в традиционной трактовке иронии скрывается ошиб-ка, аналогичная ошибке с «метафорической» истинностью и ложностью. Каки в случае метафоры, об иронии было бы неверно говорить, что она имееткакое-то особое, «ироническое3 -1.14» значение в рамках коммуникативного наме-рения говорящего. Тот, кто смеётся и обманывает, не является ироником вклассическом смысле сократической иронии. У иронии нет никакого само-стоятельного значения, и все многочисленные философские тексты о некото-рой особой - либо по своему референциальному, либо по своему истинност-ному значению - природе иронии ничего, по нашему мнению, не стоят.Объяснение данной ошибки видится нам в том, что речь должна идти нестолько о референции (или истинности) слов ироника, сколько о его комму-никативном намерении. В русском языке (хотя для теории особенности неко-торого естественного языка и не имеют большого значения) последнее оченьудачно маркируется словами правда / неправда, в отличие от малоупотреби-мой в естественном языке (но не в языке русскоязычных философов!) оппо-зиции истина / ложь.Сократ, не ведающий иронииОбратимся к истории интересующей нас и представляющейся ошибочнойтрактовки иронии. Генетически понятие иронии происходит от понятия ко-рыстного обмана со стороны прибедняющихся неплательщиков налоговДревней Греции. Вслед за тем понятие иронии трансформируется в понятиеинтеллектуального приёма, связанного с философией Сократа [3]. Становит-ся общепризнанным полагать, что Сократ в некотором смысле подобен этимобманщикам, а именно - скрывает свои действительные интеллектуальныебогатства от собеседника, прикидывается интеллектуально бедненьким иубогим, чтобы заморочить собеседнику голову или даже обидеть его (зловре-ден, «как морской скат», по словам софистов).Однако всё же спросим: имел или не имел Сократ намерение обмануть сво-его собеседника (сказать что-то расходящееся с тем, что он думает на самомделе)? Нет сомнения, что собеседник обманывается в отношении коммуника-тивного намерения Сократа, но значит ли это, что Сократ его обманывает (на-меренно вводит собеседника в соответствующее заблуждение)? Вовсе не обя-зательно. У слов Сократа может быть и более одного значения, аналогичнотому, как у метафорического тропа мы выделяли более одного значения. Ноболее продуктивно понимать их буквально, как слова о чём-то новом, важноми интересном для собеседника (что последний, увы, не может понять).Если у Сократа не было ни малейшего намеренного обмана, если он твер-дил свои необычные для собеседников истины (парадоксальные, с точкизрения их исходных убеждений) открыто и буквально, откуда же тогда воз-никло представление, что ироник кого-то обманывает? Представляется, чтотрадиционное представление об иронии порождено оппонентами Сократа.Дело в том, что отождествление парадоксальных истин с намеренным обма-ном оказалось полезно тем же софистам, так как дает возможность предста-вить собственный обман - как только достигнуто его разоблачение - в каче-стве некой глубокой истины, имеющей форму парадокса.В качестве примера обратимся к интерпретация слов Сократа, говоряще-го, что он «знает, что ничего не знает». Представляется, что Сократ вовсе неприбеднялся, заявляя, что он ничего не знает, что он намости, скорректировать в последующем диалоге, что Платон и пытается сде-лать устами Сократа (не будем спрашивать насколько успешно, так как вданном контексте это не существенно).Получается, что новый смысл понятия иронии, связываемый с именемСократа, не имеет к намерениям последнего никакого отношения. Ироникаминачинают зваться все те, с кем Сократ воевал, кого он желал вывести на чис-тую воду, понятие же иронии оказывается понятием любителей мутной воды,т.е. ирония является изобретением постсократовских софистов, отбросившихмайевтику и оставивших голое, не имеющее никакой высшей цели опровер-жение собеседника (опровержение ради опровержения), сопровождаемое на-смешкой. Ирониками прослыли те, с кем Сократ боролся, заведомый обманстал зваться иронией.Итак, основное счастье всех последующих ироников заключается в том,что они никогда не встретятся с Сократом. Аналогично этому метафорамиможно называть любые абсурдные или заведомо ложные употребления неко-торого выражения, имеющие целью запутать собеседника, для которых adhoc находится некоторая «ироническая» интерпретация. Счастье философст-вующего лжеца вполне аналогично счастью ироника. Дескать, «я - искушен-ный ироник - имел в виду нечто совсем другое (и очень даже мудрое), а ты,простофиля, ничего-то не понял в своём ограниченном буквализме!».Дэвидсон, «не ведающий» метафорыНеобходимо проводить разграничение между двумя, как минимум, типа-ми «буквальных» значений - между буквальным значением языкового знакаи между буквальным значением указания (референции) с помощью данногоязыкового знака. Д. Дэвидсон полагает, что метафору следует толковать каквыражение с буквальным значением во втором смысле. Представляется, чтодля этого требуется проводить разграничение между языковым значением иупотреблением. Данное разграничение в теории метафоры может иметь раз-личную интерпретацию.В качестве несколько иной интерпретации указанного разграниченияможно рассмотреть позицию Джона Серла [4]. Когда Серл различает языко-вое значение и значение говорящего, он полагает, что есть некоторое бук-вальное значение в рамках самого языка. Согласно примерам Дж. Серла, ска-зать, что «машина Сэма большая» вовсе не значит утверждать, что машинаСэма больше трактора. В самом языке, дескать, подразумевается, что значе-ние выражения «большая машина» ограничено в языке некоторыми рамками.Однако это, по-видимому, не совсем так - и «машина» и «большое» могутвполне буквально трактоваться в языке многими способами. Сказать, что«машина Сэма большая» можно вполне буквально о самолёте Сэма (ведьсамолёт есть машина), и это вполне может означать «быть больше трактора».Здесь вспоминается дискуссия в отношении понятия знания междуДж. Э. Муром, с одной стороны, и Л. Витгенштейном с Н. Малкольмом - сдругой [5]. Первый полагал, что понятие знания имеет какое-то общее и по-стоянное значение (аналогичное «буквальному» языковому значению), вто-рые же отстаивали точку зрения, что у понятия знания «буквального» значе-ния не имеется, но прагматике оппонирует лишь некоторая классификацияязыковых игр с весьма различными значениями понятия «знание». Если так,то позиция Серла в интерпретации понятия метафоры чем-то напоминает по-зицию Дж. Э. Мура в его интерпретации понятия знания, а позиция Д. Дэвид-сона - позицию Н. Малкольма с Л. Витгенштейном.Интересно, что у Серла можно найти не только замечательный прагмати-ческий анализ феномена вымысла [6], на который имеет смысл ориентиро-ваться и при анализе метафоры (однако не реализованный самим Серлом вданной области исследований), но и нечто вроде «буквализма» Дэвидсона.В качестве примера обратимся к компьютерной метафоре «Человек - этокомпьютер». Как известно, Серл ввел понятия «сильной» и «слабой» версийискусственного интеллекта (ИИ). Если нас интересует сходство (аналогия)между действиями компьютера и действиями человеческого разума, тогдаполучаем «слабую версию» концепции ИИ, если же мы видим тождество ме-жду ними, то имеем «сильную версию» ИИ.В то же время Серл смело нарушает границы созданной им самим удво-енной семантики - говорит о некоем буквальном понимании человеческогомозга в качестве машины, только более сложной, чем компьютер: мы естьматериальные существа, мы есть машины, мы есть автоматы (если допустиматакая интерпретация Серла), но мы не есть цифровые машины (автоматы), неесть компьютеры. Почему, спрашивается? А если понимать компьютер какидеальную модель всякого интеллектуального автомата - надеюсь, отрицать,что человек есть автомат, никто не будет, подобно тому, как никто не станетотрицать, что человек есть животное (немного расширив учение А. Тьюрин-га, ограничившегося лишь цифровыми автоматами)? Кто нам запретит имен-но так толковать термин «компьютер»?Тогда можно смело с чистой совестью, доброй волей и открытым сердцемконстатировать - да, мы все компьютеры! И никакая это не аналогия, а впол-не буквальное языковое значение. Предельно строгое значение, в свете наше-го определения компьютера. Компьютерная метафора так же испаряется, каки все прочие метафоры, является столь же «отсутствующей», как и оста-льные.Аналогично высказывание «человек - это животное» следует пониматьвполне буквально, если термин «животное» соответствует его научному зна-чению, а не диким представлениям некоторых граждан, готовых признать вданном высказывании лишь метафору (дескать, животные кусаются, не носятодежды, не катаются на машинах и т.д., аналогично этому компьютеры, помнению обывателя, шумят, перегреваются и т.д.). Аналогично, как мы ужеотметили, высказывание «паровоз - это машина» также вполне возможнопонимать буквально, несмотря на то, что в языке некоторых обывателей«машина» тождественно «легковая машина». И т.д.Однако если метафора всецело принадлежит сфере употребления, то кактогда понять идею Дэвидсона о том, что у метафоры нет пропозициональногозначения? Ведь очевидно, что само понятие «пропозициональное значение»получаемо лишь при абстрагировании от тех или иных аспектов прагматики,то есть выхода за рамки чистого употребления? Возможно, что тогда метафо-ра есть лишь необычное, т.е. не имеющее языкового закрепления (аналогичнослучаю имён собственных) референциальное выражение (вспомним его об-ращение к понятию косвенного значения Г. Фреге)? Сама же по себе «не-обычность» референции не есть ни свидетельство неудачи референции, ниложности пропозиции, её включающей. Однако граница между ложью и не-обычностью слишком тонка (и легко может выступать предметом смешений,как только софист представит свой намеренный обман в качестве непонятой,дескать, его собеседником иронии). Не всякое референциальное выражениесамо по себе несет некоторое пропозициональное значение, но всякое пропо-зициональное значение некоторые референциальные значения предполагает.Итак, с точки зрения чистой семантики метафоры не существует. Семан-тическая модель может включать как достаточно определённое и узкое зна-чение, так и предельно широкое для одного и того же языкового выражения.Лишь полагая какое-то значение определённым через его границы, можноутверждать, что выход данной языковой формы за указанные границы естьметафора (метафорическое употребление, значение и т.д.). Однако любое по-лагание значения в тех или иных словарных определениях может быть всегдаоспорено, отброшено или заменено (вспомним борьбу У. Куайна против ми-фа словарно закреплённых языковых значений). Это значит, что на уровнесемантики нам никогда не получить определение метафоры. В этом мне ви-дится один из основных моментов позиции Д. Дэвидсона (после его анализапрагматики сравнения), несмотря на то, что сам Дэвидсон справедливо под-черкивает, что имел в виду нечто большее, чем простое отсутствие метафо-рического значения [1. С. 359].Стремление Дэвидсона перенести метафору в область прагматики, в об-ласть земли малоизученной и загадочной, однако признаваемой в её сущест-вовании, большинством исследователей видится единственно верной. Как мыуже отметили выше, Дж. Серл великолепно реализует перевод исследованияв прагматическую плоскость применительно к художественному вымыслу[6], оставаясь в области изучения метафоры на традиционной, признающейчистоРавным образом, ошибочно считать, что метафоры нет. Последнее ут-верждение, если вспомнить критерии существования Р. Карнапа, означалобы, что включающий понятие метафоры теоретический язык (языковая кон-венция) хуже или менее целесообразен, чем язык, подобного понятия не со-держащий. Я уверен, что понятие метафоры может успешно работать в лин-гвистике, эстетике и других дисциплинах. Об этом свидетельствуют работымногих теоретиков.Каково же тогда будет решение в отношении её существования? Как по-следнее становится возможным? Метафора возникает тогда, когда имеетсядва различных употребления языка (две различные конвенции, концептуаль-ные схемы). В самом по себе языке метафоры нет, но некоторые необычныеупотребления и интерпретации понятий её порождают. В процессе закрепле-ния данных понятий (интерпретаций языковых терминов) метафора стано-вится «стёршейся» метафорой (ибо в языке самом по себе метафоры нет).Метафорическое выражение не нарушает границ семантических (синтак-сических) категорий языка, никогда не бывает категориальной ошибкой. Речьдолжна идти о более тонком уровне - уровне языковой прагматики. Метафо-ра есть там, где есть необычное, не устоявшееся языковое употребление, ко-торое может быть связано как с рождением новых понятий (эвристическаяфункция метафоры), так и с похоронами того, что уже имелось (разрушениемимеющихся понятий в рамках софистической аргументации).В то же время понятия «обычного», «буквального» и «метафорического»оказываются понятиями относительными. То, что является метафорой в рам-ках некоторого языкового употребления, вполне может быть буквальным ине метафорическим в рамках иного употребления, в рамках иной языковойигры (не терпящей, конечно, никакого субъективного произвола). Однако изотносительности метафорического значения не следует относительность бук-вального значения, т.е. из того, что всякое метафорическое значение может внекоторомсвязана с преобразованием существующего языка. Равным образом не всякаяметафора имеет креативный характер в сфере познания.Обе формы могут быть моделируемы в качестве вторичных семиотик со-гласно схемам Ролана Барта, но данная задача выходит за рамки нашей ста-тьи и требует уже самостоятельного исследования.

Скачать электронную версию публикации