Valentin Vasilyevich Sedov. The Life and Works of a Slavic Toiler. Part II. The Problem of Slavic Ethnogenesis in the Wo.pdf Проблема происхождения и начальных этапов истории славян была одной из ключевых в научных поисках В.В. Седова, представляя собой основу его концепции истории славянского мира. Впервые в целостном виде взгляды учёного на проблему славянского этногенеза были сформулированы в 1976 г.1 и с того времени последовательно разрабатывались им до последних лет жизни. Этой теме посвящены три монографических исследования учёного2 и ряд его статей3, получивших широкое признание и выдвинувших В.В. Седова в число ведущих специалистов по славянскому этногенезу. Отправной точкой в поисках истоков славянства для Седова стал вопрос об исторических условиях его выделения из среды индоевропейцев. По мнению учёного, славяне сформировались так же, как и другие европейские этносы - кельты, италики, германцы и т. д., - в результате распада древнеевропейской языковой общности, бывшей своего рода промежуточной ступенью между собственно индоевропейской общностью и отдельными ранними этносами Европы. Теория существования древнеевропейской языковой общности была сформулирована в середине ХХ в. немецким лингвистом Г. Краэ4. По его мнению, в ту эпоху, когда анатолийские, индоиранские, армянский, греческий и фракийский языки уже отделились от индоевропейского древа, начав своё самостоятельное развитие, * Первую часть работы см.: Жих МИ Валентин Васильевич Седов. Страницы жизни и творчества славянского подвижника. Часть I. Проблема славянского расселения в Восточной Европе и становления древнерусской народности в работах В.В. Седова // Русин. Международный исторический журнал / Отв. редактор С.Г. Суляк. 2012. № 4 (30). С. 131-165. предки италиков, кельтов, германцев, иллирийцев, славян и балтов какое-то время ещё сохраняли относительное диалектное единство, находясь в постоянных контактах друг с другом. Эти выводы Г. Краэ в дальнейшем были подтверждены другими лингвистами. В.И. Абаев выявил ряд изоглосс в иранских и европейских языках, что указывает на контакты между древним ираноязычным населением юго-востока Европы и ещё не расчленёнными древнеевропейцами5. О.Н. Трубачев продемонстрировал, что славянская ремесленная терминология формировалась в условиях тесных контактов с италиками, германцами и кельтами6. Предки славян вместе с предками данных этносов составляли единую историкокультурную центральноевропейскую провинцию7. Очень важно, что балты в неё, как убедительно показал Трубачев, не входили, их языки выделились раньше, а их сближение со славянскими языками является вторичным8. Это полностью соответствует археологическим данным - древнейшие балтские культуры не входили в общность полей погребальных урн (Славяне в древности. С. 130; Славяне. С. 63). Археологическим эквивалентом древнеевропейской языковой общности является, по вполне убедительному мнению В.В. Седова, историко-культурная общность полей погребальных урн, существовавшая в Центральной Европе в XIM-VIM/VM вв. до н.э. (Происхождение и ранняя история славян. С. 44-46; Славяне в древности. С. 95-135; Славяне. С. 39-48). В ходе её распада в середине I тыс. до н.э. выделились культуры, которые можно связать с отдельными европейскими этносами: западногальштатская культура (кельты), вос-точногальштатская (иллирийцы), ясторфская (германцы), культура эсте (венеты). Италики заселяют Апеннинский полуостров. Славяне сформировались на основе северо-западной части древнеевропейской общности, представленной лужицкой культурой XII-IV вв. до н.э. Именно в её рамках проживали предки исторических славян (Славяне в древности. С. 120-128; Славяне. С. 58-63), а собственно первой славянской культурой является, по мнению Седова, культура подклёшевых погребений 400-100 гг. до н.э., сформировавшаяся на основе лужицкой культуры при участии мигрировавших на её земли племён поморской культуры, существовавшей на балтийском побережье и бывшей, по всей видимости, западнобалт-ской (Происхождение и ранняя история славян. С. 44-52; Славяне в древности. С. 136-148; Славяне. С. 69-79). При этом можно полагать, что язык «поморцев» ввиду соседства был близок и древнеевро-пейцам, возможно, представляя собой своего рода переходный диалект от балтских языков к древнеевропейским (Происхождение и ранняя история славян. С. 47; Славяне в древности. С. 132; Славяне. С. 65). Археологическая реконструкция становления славянского этноса, предложенная В.В. Седовым, очень важна в контексте объяснения балто-славянской проблемы. Как известно, одна группа лингвистов (В. Георгиев, В.В. Иванов, В.Н. Топоров, Г. Бирнбаум и т. д.) настаивает на существовании в древности балто-славянской языковой общности (или даже на выделении праславянского языка из балтского языкового ареала), а другая (А. Мейе, Б.В. Горнунг, С.Б. Бернштейн, С. Каралюнас, Х. Майер, А. Сенн, О.Н. Трубачев и т. д.) отрицает существование подобной общности, предполагая вторичное сближение изначально независимых славянских и балтских языков. И те и другие приводят в свою пользу серьёзные аргументы, а объяснить всю совокупность фактов так пока никому и не удалось. Это может указывать на какой-то очень сложный характер славяно-балтского языкового взаимодействия, который непросто однозначно описать современной лингвистике. Возможно, гипотеза становления славян, предложенная В.В. Седовым, даёт ответ на эту загадку: изначально те диалекты, из которых развился в будущем праславянский язык, существовали обособленно от балтских в рамках древнеевропейской общности (лужицкая культура), а затем на них наложился какой-то окраинный западнобалтский диалект (поморская культура), привнесший ряд черт, которые объединяют славянские и балтские языки. Итогом стало окончательное формирование праславянского языка и появление праславянского этноса, археологически представленного культурой подклёшевых погребений, получившей своё имя по обычаю накрывать сложенные в глиняную урну остатки кремации умерших колоколовидным сосудом - клёшем. Обычай этот существовал с самого раннего этапа функционирования данной культуры и постепенно становился в ней всё более популярным. Зародился он ещё в лужицкой культуре, но широкое распространение получил в подклёшевое время. В этой связи любопытно, что в славянской культуре горшок был неразрывно связан с культом предков: различные варианты захоронения кремированных останков в горшках-урнах хорошо известны по ряду позднейших достоверно славянских культур. При этом горшок представлял собой как бы «новое и вечное тело погребенного предка: недаром сам горшок с его горлом, плечиками, туловом в русском языке представляется антропоморфным»9. Неукреплённые поселения культуры подклёшевых погребений, бессистемный характер застройки - обе эти черты характерны для позднейших достоверно славянских культур. Жилища славян-«подклёшевцев» были двух типов: наземные прямоугольные постройки столбовой конструкции и полуземлянки подпрямоугольной или квадратной формы. В этих жилищах открыты очаги, выложенные из камней. Основой экономики населения подклёшевой культуры были земледелие и скотоводство. Землю обрабатывали деревянными пахотными орудиями, железных наральников не обнаружено. Выращивали славяне-«подклёшевцы» просо, пшеницу, ячмень, горох, бобы, лён и т. д. Также они занимались охотой, рыболовством и сбором лесных плодов, но это в их хозяйстве играло подсобную роль. В металлургии преобладали изделия из железа, но многое изготавливалось и из меди. Археологами обнаружены многочисленные булавки, ранне- и среднелатенские фибулы, ожерелья из стеклянных бусин, бронзовые шейные гривны в виде короны, биспиральные подвески и т. д. Некоторые вещи делались из кости и рога: иглы, проколки, накладки с орнаментом и т. д. Могильники культуры подклёшевых погребений бескурганные, захоронения совершались по обряду трупосожжения. Захоронения известны как урновые (собранные с погребального костра остатки кремации помещались в урну и накрывались (не всегда) большим сосудом-клёшем), так и безурновые, но в обоих случаях кальцинированные кости обычно засыпались остатками погребального костра. На некоторых могильниках были выявлены следы кольев, вбитых вокруг могильной ямы: вероятно, над погребениями устраивались какие-то домовые сооружения из тонких стояков и плетневых стен. Кроме урн, в погребениях обнаружены немногочисленные сосуды-приставки (обычно два-три). Захоронения либо безынвен-тарны, либо малоинвентарны и содержат металлические булавки, кольца, фибулы и т. д. Бедность погребального инвентаря или его полное отсутствие - характерная черта славянского погребального обряда, отмеченная ещё Л. Нидерле. Глиняная посуда культуры подклёшевых погребений отражает синтез лужицких и поморских традиций и отличается разнообразием. Её население изготавливало горшки яйцевидной формы (к ним относятся и клёши), округлобокие, амфоровидные, ситовидные сосуды, миски, кубки, крышки и т. д. Всё это делалось вручную. Гончарного круга славяне-«подклёшевцы» не знали. (Характеристику культуры подклёшевых погребений см.: Славяне в древности. С. 138-144; Славяне. С. 70-74.) В рамках культуры подклёшевых погребений появляется знаменитый впоследствии тип характерного пражского сосуда - высокого, расширяющегося в верхней части, со слабо выраженными округлыми плечиками и чуть намеченным прямым венчиком10, метко названный Д.А. Мачинским «матрёшкой без головы», что указывает на преемственность славянской культурной традиции от культуры подклёшевых погребений до пражской культуры11. Идея В.В. Седова о культуре подклёшевых погребений как о древнейшей праславянской культуре находит всё большее признание в археологической науке. Становится всё более очевидно, что учёный был прав и именно от неё ведут своё происхождение все позднейшие славянские культуры12. Соседями славян на данном этапе были западные балты на севере и северо-востоке и германцы на западе, от фракийцев они были отделены Карпатскими горами, а с ираноязычными этносами Северного Причерноморья соприкасались незначительно. Это хорошо согласуется с данными лингвистики, указывающими на языковые связи ранних славян с западными бал-тами13 и германцами14 и на отсутствие серьёзных соответствующих контактов с фракийцами и иранцами. Языковое взаимодействие с последними охватило лишь часть славянского мира (общеславянские заимствования из иранского - единичны), соответственно, не может относиться к начальному, «подклёшевому» этапу истории славян, живших тогда на весьма компактной территории. В контакт с ираноязычными этносами какие-то группировки славян вступили позднее, уже в период славянского расселения. Территория, которую занимает культура подклёшевых погребений, идеально согласуется с первичным славянским ареалом, каковым он рисуется на основе данных славянской лексики15: «наличие (в славянских языках. - МЖ.) многочисленных слов, относящихся к обозначению лесной растительности и обитателей лесов, озёр и болот при отсутствии терминов, обозначающих специфику морей, горных и степных местностей. Славянская прародина, или регион становления праславянского языка и этноса, согласно лексическим материалам, находился в лесной, равнинной местности с наличием озер и болот, в стороне от моря, горных хребтов и степных пространств» (Славяне в древности. С. 145; Славяне. С. 76-77). Стремясь соотнести реконструируемую по археологическим данным историю ранних славян с материалами лингвистики, В.В. Седов сделал вывод, что время культуры подклёшевых погребений соответствует первому этапу развития праславянского языка, выделенному Ф.П. Филиным16 (Славяне в древности. С. 144-145; Славяне. С. 76). При этом важно оговорить, что именование носителей культуры подклёшевых погребений «славянами» является несколько условным, так как точное время и место возникновения этого этнонима нам неизвестны. Как будет сказано ниже, впервые достоверно так именовались носители пражской культуры, но одновременно с ней существовала пеньковская, носители которой в письменных источниках именуются антами и не смешиваются со склавинами-«пражцами», хотя Прокопий Кесарийский подчёркивает, что говорили они на одном языке и имели общее происхождение. То есть этноним словене/славяне далеко не сразу утвердился как общее название всех славяноязычных народов, относясь первоначально лишь к одному из них. Поэтому надо иметь в виду, что этноним «славяне» применительно к древности и раннему средневековью имеет два значения: узкое - собственно словене, носители пражской культуры (Славяне. С. 295-323) и широкое - все славяноязычные народы независимо от их самоназваний. Под последнее значение подпадают и «допражские» славяне, называемые также праславянами, подлинные этнонимы которых нам неизвестны. Как видим, Седов отстаивал западную - висленскую или висло-одерскую - теорию славянского этногенеза, выдвинутую в первой половине ХХ в. польскими учёными Ю. Костшевским (на материалах археологии), Я. Чекановским (на материалах антропологии) и Т. Лер-Сплавинским (на материалах лингвистики). В СССР эта гипотеза не пользовалась популярностью: почти все советские археологи (кроме И.П. Русановой, вместе с Седовым разрабатывавшей концепцию западного происхождения славян17) и лингвисты (кроме В.В. Мартынова, также бывшего сторонником «западной» концепции18, и О.Н. Трубачева, отстаивавшего центральноевропейское, дунайское происхождение славян) доказывали восточное, днепровское происхождение славян. После работ К. Годловского и М. Парчевского в 70-90-е гг. к этому же склонилось и значительное число польских учёных. В такой историографической ситуации именно в работах В.В. Седова концепция западной, висленской прародины славян достигла своего наивысшего на данный момент развития. Учёный, будучи фактически «в осаде», сумел раскрыть её потенциал и показать её преимущества перед «восточной» версией. Ещё в 1908 г. польский ботаник Ю. Ростафинский предпринял попытку определить ареал славянской прародины на основе флористической лексики славян и пришёл к выводу об её восточной локализации. Ключевое место в его построениях занял «аргумент бука»: поскольку название бука в славянских языках является заимствованным, следовательно, славянская прародина лежала вне пределов ареала его произрастания, восточной границей которого в то время считалась линия Кенигсберг/Калининград-Кременец-Одесса19. Естественно, сторонники днепровской концепции славянской прародины стали активно использовать «буковый аргумент» в своих построениях, но уже к началу Второй мировой войны он окончательно рухнул: по мере накопления палеоботанических данных выяснилось, что в эпоху бронзы и железа восточная граница букового ареала лежала существенно западнее, чем предполагал Ю. Ростафинский, а потому никоим образом не может свидетельствовать против висло-одерской теории прародины славян: «В 30-е гг. окончательно была разрушена так называемая ‘'буковая'' аргументация днепровской прародины славян. Анализы торфа, взятые в торфяниках Великопольши и Польского Поморья, показали, что в конце эпохи бронзы и начале железного века в условиях суббореально-го периода бук был не известен восточнее Эльбы-Заале. Это стало дополнительным аргументом в пользу висло-одерской прародины славян» (Славяне в древности. С. 32). Однако некоторые авторы до сих пор по непонятным причинам настойчиво эксплуатируют давно утративший свою силу в плане доказательства днепровской версии славянской прародины «буковый аргумент» Ю. Ростафинского, который, таким образом, приобрёл статус полноценного историографического мифа. Так, например, в своей вышедшей в 1997 г. статье «Рождение славян» археолог М.Б. Щукин, один из основных оппонентов В.В. Седова, использовал «буковый аргумент» как один из главных лингвистических аргументов против висло-одерской концепции прародины славян и в защиту своих собственных взглядов. По его словам, «в пользу ограничения обширной зоны "болотно-лесной" топонимики лишь ее восточной частью свидетельствует весьма весомый тезис, выдвинутый еще в 1908 г. польским ботаником Ю. Ростафинским и впоследствии неоднократно повторяющийся... Если выводы Ю. Ростафинского верны, то отсюда могло вытекать следующее: поскольку восточная граница распространения бука приходится приблизительно на линию Ка-лининград-Одесса, то все процессы образования общеславянского языка должны были бы происходить к востоку от этой условной линии»20. Иначе как историографический казус рассматривать это утверждение невозможно, а используется он как один из ключевых аргументов. Сам М.Б. Щукин21 и его петербургские коллеги, в первую очередь Д.А. Мачинский22, ищут прародину славян в лесной зоне Восточной Европы - в ареале культуры штрихованной керамики и родственных ей днепро-двинской и юхновской культур, традиционно рассматриваемых большинством учёных как балтские23. Основным аргументом этих учёных является «структурно-топологическая близость» указанных культур раннего железного века и древнейших достоверно славянских культур (пражской и пеньковской): бедность и «примитивность» керамики и вещевого инвентаря, отсутствие мисок при наличии слабопрофилированных горшков и т. д. Аргумент сам по себе очень шаткий: «сходство» между разными культурами никак само по себе не может указывать на родственность оставившего их населения. Тут играет роль целый комплекс факторов: природная среда, внешнеполитические условия (наличие или отсутствие контакта с более развитыми обществами), стабильность быта или её отсутствие (например, в условиях расселения) и т. д. По справедливым словам И.П. Русановой, «именно "модель" культуры меняется довольно быстро в зависимости от конкретных условий, в основном от развития социальных и экономических отношений. Так, модель пражской культуры отличается от структуры культур роменской и Луки-Райковецкой и тем более не похожа по уровню развития на культуру Киевской Руси, но это ни в коем случае не свидетельствует о неславянской принадлежности всех этих археологических общностей. Таким образом, одного сходства моделей культур недостаточно для вывода об этнической преемственности между ними»24. М.Б. Щукин, Д.А. Мачинский и их сторонники фактически исключили из рассмотрения такие понятия, как прогресс и регресс культуры, её революционное изменение, что в реальности наблюдается довольно часто. Каких-либо иных аргументов, кроме весьма субъективно определяемого «сходства» между культурами, существовавшими в железном веке в лесной зоне Восточной Европы, и первыми достоверно славянскими культурами, М.Б. Щукин и Д.А. Мачинский фактически не приводят. Во-первых, сам процесс трансформации первых во вторые никак ими не показан, он просто постулируется, и этот постулат вызвал серьёзную критику специалистов, непосредственно занятых изучением культур лесной зоны железного века. А.А. Егорейченко в книге, посвящённой культурам (ранней и поздней) штрихованной керамики, отмечает, что попытка Д.А. Мачинского изменить их этническую атрибуцию с балтской на праславянскую - не что иное как «оригинальная, однако малоубедительная концепция»25: - выделенные Д.А. Мачинским черты «сходства» между ними не имеют однозначного этнокультурного значения; так можно утверждать родство между очень многими культурами, которого в реальности нет; - хронологический разрыв между культурой поздней штрихованной керамики и пражской составляет не менее ста лет; - продвижение носителей культуры поздней штрихованной керамики на юго-запад, в направлении Прикарпатья, которое предполагал Д.А. Мачинский, археологически не фиксируется; - говорить о «бедности» культуры штрихованной керамики на позднем этапе не приходится, как раз в этот период её вещевой комплекс отличается богатством и разнообразием, что не приближает, а отдаляет её в структурно-типологическом плане от пражской культуры; - в культуре поздней штрихованной керамики городища были преобладающим видом поселений, в пражской культуре они единичны26. Во-вторых, не меньшее структурно-типологическое сходство и главное - прямая генетическая преемственность между частью полиэтничных пшеворской и черняховской общностей и позднезару-бинецкими памятниками с одной стороны и пражской и пеньковской культурами - с другой просто игнорируются М.Б. Щукиным и Д.А. Мачинским. В.В. Седов27 и И.П. Русанова28 проделали серьёзную работу по выделению славянских памятников в рамках полиэтничной пшеворской культуры, приведя ряд конкретных фактов, свидетельствующих о славянской принадлежности части её памятников и их связи с последующей пражской культурой. Их петербургские оппоненты по непонятным причинам начисто проигнорировали эту работу, не приведя никаких контраргументов. Некорректно был использован М.Б. Щукиным и Д.А. Мачинским лингвистический материал. С одной стороны, они приняли как аксиому позицию той группы лингвистов, которая предполагает существование балто-славянской языковой общности, не обратив внимания на то обстоятельство, что другая группа лингвистов таковую отрицает, а с другой - проигнорировали тот факт, что славянские языки имеют наибольшее число схождений с западнобалтскими, а не с восточнобалтскими, с носителями которых славяне встретились позднее, в период расселения по Восточной Европе. Последнее обстоятельство решительно свидетельствует именно в пользу «западной» прародины славян. Всю территорию, занятую в железном веке культурами штрихованной керамики, юхновской и днепро-двинской, плотно покрывает слой балтской гидронимии29, в которой нет никаких признаков «славянскости» или хотя бы «балтославянскости», что специально подчёркивал О.Н. Трубачев30. При этом многие балтские гидронимы этого региона оформлены славянскими суффиксами, что указывает на то, что славяне, пришедшие на эти земли, застали тут балт-ское население и ассимилировали его. Таким образом, каких-либо серьёзных оснований гипотеза Мачинского-Щукина о «лесной» прародине славян не имеет. Куда более перспективным оказался зарубинецкий вариант «днепровской» гипотезы славянской прародины, согласно которому исторические славяне ведут своё происхождение от зарубинецкой археологической культуры конца III в. до н.э. - середины I в. н.э. «За-рубинецкая» гипотеза славянского этногенеза, сформулированная В.Н. Даниленко31 и П.Н. Третьяковым32 и основательно развитая последним33, развивается ныне целой плеядой учёных. К настоящему времени надёжно установлена следующая цепочка культурно-генетической преемственности: зарубинецкая культура - позднезаруби-нецкие памятники середины I - конца II в. н.э. - киевская культура начала III - первой половины V в. н.э. - пеньковская и колочинская раннеславянские культуры34. Длительная эволюция с постепенной архаизацией ввиду потери контакта с более развитыми социумами объяснила разницу в структуре между зарубинецкой культурой с одной стороны и пеньковской и колочинской культурами - с другой, смущавшую М.Б. Щукина. Облик позднезарубинецких и киевских древностей стал близок культурам лесной зоны, что вовсе не означало смены населения, а указывало на то, что потомки зарубинец-кого населения оказались в таких исторических условиях, которые привели к снижению уровня их культуры. Казалось бы, после работ П.Н. Третьякова, Е.А. Горюнова, Р.В. Тер-пиловского, А.М. Обломского и других учёных восточная, днепровская концепция славянской прародины восторжествовала над западной, висленской, отстаивавшейся В.В. Седовым. «Таким образом, в процессе изучения памятников I-V вв. выяснилось, что реальные этнокультурные процессы были значительно сложнее, чем предполагали П.Н. Третьяков и В.Н. Даниленко. Тем не менее, общее их направление исследователям удалось очертить правильно. Современные представления о культурогенезе в Поднепровье достаточно резко расходятся с теорией о висло-одерских истоках славянства, активным сторонником которой в советской и российской историографии был В.В. Седов»35. Проблема, однако, в том, что такой вывод можно сделать, только если рассматривать зарубинецкую культуру в каком-то вакууме, как нечто замкнутое само на себя. Но ведь у неё тоже были истоки, которые ведут на запад, в Повисленье, и связаны именно с культурой подклёшевых погребений. Спокойное развитие культуры подклёшевых погребений было прервано начавшейся около 400 г. до н.э. экспансией кельтов, которая охватила ряд регионов Европы и в III-II вв. до н.э. достигла славянских земель. Привела она в движение и германцев, которые продвигались на территорию «подклёшевцев» с запада и северозапада. В результате сформировалась новая культура - пшеворская, представлявшая собой сплав славянской культуры подклёшевых погребений и германских культурных элементов при мощном влиянии латенской культуры кельтов, а в южных регионах - и при их непосредственном участии (Славяне в древности. С. 149-200; Славяне. С. 79-125). В праславянском языке36, в славянской этнонимии37, в духовной культуре славян38 обнаруживаются следы их тесных контактов с кельтами, что полностью согласуется с археологическими материалами пшеворской культуры (Славяне в древности. С. 157165; Славяне. С. 86-92). Сложный полиэтничный характер пшеворской общности привёл к длительной дискуссии относительно её этнической атрибуции. Одни учёные считали «пшеворцев» полностью или в основном славянами (Ю. Костшевский, К. Яжджевский, В. Шиманский и т. д.), другие - германцами (К. Годловский, М. Парчевский, М.Б. Щукин и т. д.). В.В. Седов сделал справедливый вывод о том, что ни чисто германская, ни чисто славянская атрибуция этой культуры не может объяснить всего комплекса фактов (Происхождение и ранняя история славян. С. 60-63; Славяне в древности. С. 178-180; Славяне. С. 112-114). Пшеворская культура, по мнению учёного, - это сложная полиэтническая общность, единственно правильный путь в этническом определении которой состоит в разграничении в её рамках славянских, германских и иных элементов. По мнению ученого, перспективным является то направление поисков, которое ещё в 30-е гг. задал польский археолог Р. Ямка39, обративший внимание на существенную разницу между урновыми и безурновыми пшевор-скими погребениями: первые обычно характеризуются наличием значительного инвентаря, содержащего нередко и предметы вооружения, вторые - малоинвентарны или безынвентарны, не содержат предметов вооружения. Эти различия, очевидно, являются этнографическими, что позволяет связать их с двумя разными этносами: германским (урновые) и славянским (безурновые). Позднее о полиэтничной структуре висло-одерского региона, в котором в начале н.э. жили как славяне, так и германцы, писали и другие учёные (Г. Ловмянский, Г. Янкун, Й. Колендо и т. д.). Седов продолжил работу, начатую Р. Ямкой, и показал, что урно-вые и безурновые захоронения характеризуются преимущественно разными типами лепной посуды и разным инвентарём (в урновых погребениях обнаружены предметы, не характерные для ямных захоронений: ножницы, ключи, замки, кресала и т. д.), а выявленные этнографические особенности концентрируются в пшеворском ареале неравномерно: германские преобладают на западе, а славянские - на востоке, в Повисленье, там, где пшеворская культура формировалась на подклёшевой основе (Происхождение и ранняя история славян. С. 63-74; Славяне в древности. С. 180-198; Славяне. С. 115-122). Соответственно, можно говорить, что там преобладало именно славянское население. Несколько иначе подошла к проблеме этнической дифференциации пшеворских памятников И.П. Русанова, попытавшаяся провести её не по целым могильникам или поселениям, а по отдельным закрытым комплексам - погребениям и жилищам (см. работы, указанные в прим. 28). При некоторых отличиях, которые дал такой подход, в главном выводы исследовательницы совпали с выводами В.В. Седова: «Постоянный славянский компонент в пшеворской культуре был довольно многочисленным и мало смешивался с другими этническими группами»40. Наблюдения В.В. Седова и И.П. Русановой о значительной доле славянского этнического компонента в рамках пшеворской культуры находят поддержку других учёных41. Именно в бассейне Вислы, там, где в составе пшеворского населения преобладали славяне, римские авторы первых веков н.э. (Птолемей, Плиний Старший и Тацит) помещают венедов - этнос, от которого, согласно готскому историку VI в. Иордану, происходят все славянские народы (Славяне в древности. С. 179-180; Славяне. С. 122-123). Не всё славянское население культуры подклёшевых погребений влилось в состав пшеворской общности. Значительная его часть в результате продвижения на славянские территории кельтов и германцев покинула свои исконные земли и двинулась на восток, где стала основным компонентом при формировании зарубинецкой культуры. Германцы под давлением кельтов тоже продвигались на восток и юго-восток, что нашло отражение в памятниках типа Харь-евки42 и поянешты-лукашевской культуре43. В Среднем Поднепровье зарубинецкой культуре предшествовала скифская лесостепная («скифы-пахари» Геродота), а в Верхнем Поднепровье - милоградская. Из этих двух культур исследователи долго пытались вывести зарубинецкую44, но сделать это проблематично: скифские лесостепные элементы проявляются преимущественно в среднеднепровском регионе зарубинецкой культуры, милоградские - в верхнеднепровском, а в полесском как первые, так и вторые незначительны. Соответственно, рассматривать указанные культуры можно только как субстрат зарубинецкой в отдельных регионах. Основная масса её носителей, принесших черты, придавшие своеобразие и единство зарубинецкой культуре во всём её обширном ареале, прибыла в днепровский регион извне. В 1960 г. Ю.В. Кухаренко сделал вывод, что зарубинецкая культура сформировалась в результате миграции с запада носителей культур подклёшевых погребений и поморской45, которые тогда ещё слабо разграничивались, что было поддержано многими другими учёными46. В дальнейшем стало ясно, что формирование зарубинецкой культуры было сложным процессом: при определяющей роли мигрантов из ареала культур подклёшевых погребений и поморской, ставших своеобразной «склейкой» зарубинецкого населения, определённую роль в её формировании сыграли и местные предшествующие культуры (милоградская и скифская лесостепная)47. Дабы вывести зарубинецкую культуру из круга славянских культур и тем поддержать свою идею о происхождении славян из более северных регионов Восточной Европы, попытку радикально пересмотреть вопрос о её происхождении и этносе носителей предпринял М.Б. Щукин, с которым были согласны его ученик В.Е. Еременко и Д.А. Мачинский. По мнению этих учёных, становление зарубинецкой культуры связано с волной миграции населения из ясторфского ареала, известного античным авторам под именем бастарнов. Эти пришельцы (германцы или какая-то этническая группа, близкая к ним) создали зарубинецкую и поянешты-лукашевскую культуры48. Критики эта гипотеза не выдерживает: - вывести зарубинецкую культуру из ясторфской германской совершенно невозможно, германские вещи в зарубинецком ареале весьма немногочисленны и никоим образом не определяют лиц этой культуры. По словам Е.В. Максимова, всю жизнь посвятившего изучению зарубинецкой культуры, элементы ясторфской культуры не оставили в зарубинецком ареале «сколько-нибудь заметного наследия»49, с проникновением в регион германцев можно связать только памятники типа Харьевки, которые сильно отличаются от за-рубинецких; - отнесение зарубинецкой культуры к одной общности с достоверно бастарнской поянешты-лукашевской культурой также безосновательно. Фундаментальное исследование С.П. Пачковой, осуществившей системное сопоставление зарубинецкой культуры с лате-низированными культурами Европы, показало, что она, во-первых, не связана своим происхождением с германской ясторфской культурой, а во-вторых, имеет независимое от действительно восходящей к ясторфской поянешты-лукашевской культуры происхождение и отличается от неё по ряду системных признаков, что не даёт оснований относить их к одной общности50. Ранее на то, что заруби-нецкая и поянешты-лукашевская культуры имеют совершенно разные истоки (первая - поморско-подклёшевые, вторая - ясторфские) указывал и В.В. Седов (Славяне в древности. С. 218-219); - также нет оснований привлекать античные известия о бастарнах к определению этноса носителей зарубинецкой культуры: они локализуют данный этнос в Нижнем Подунавье и Нижнем Поднестровье - именно там, где располагалась поянешты-лукашевская культура (Славяне в древности. С. 218; Славяне. С. 135), более северные земли и их обитатели античным авторам просто не были известны. Возможно, под именем бастарнов в античных источниках фигурирует весь огромный массив переселенцев из Центральной Европы в её восточные и юго-восточные регионы, приведённый в движение кельтской экспансией, по имени «племени», маршрут миграции которого шёл ближе всего к землям античной цивилизации. Это объясняет тот факт, что и славяне-«зарубинцы» в общей массе центральноевропейских мигрантов-«бастарнов» приняли участие в походах на Балканы, описанных Титом Ливием, где К.В. Каспарова обнаружила прототипы характерных зарубинецких фибул с треугольным щитком51. Исторические судьбы «зарубинцев», о которых было сказано ранее, не оставляют сомнений, что среди изначально полиэтничного зарубинецкого населения («подклёшевцы» - славяне, «поморцы» - близкие к ним по языку западные балты, небольшие группы германского населения, носители скифской лесостепной культуры и «милоградцы», этническая принадлежность которых неясна) постепенно возобладал славянский этнический элемент, восходящий к культуре подклёшевых погребений. Мог ли славянский этнический компонент в составе зарубинецкой культуры восходить не к «подклёшевцам», а к одной из местных её составных частей (скифам-пахарям или «милоградцам»)? На этот вопрос надо дать отрицательный ответ. Во-первых, через определённую группу пшеворских памятников культура плодклёшевых погребений связана с достоверно славянской пражской. Во-вторых, локализация прародины славян в Поднепровье едва ли возможна в свете лингвистических данных, согласно которым балты находились в непосредственном языковом контакте с иранцами и не были изначально отделены от них полосой славянских земель52, а на югозападе своего ареала балты непосредственно контактировали с фракийцами (причём праславянский язык этот контакт не затронул, что указывает на то, что исходной балто-славянской общности не было)53. На этих обстоятельствах справедливо акцентировал внимание В.В. Седов (Происхождение и ранняя история славян. С. 25-26; Славяне в древности. С. 69-70; Славяне. С. 27). В-третьих, в огромном антропонимическом фонде, который содержит эпиграфика античных городов Северного Причерноморья, не удалось выявить ни одного славянского имени, на что обратил внимание ученый (Ранний период славянского этногенеза. С. 78). Это говорит о том, что в античное время славяне жили где-то в стороне от Северного Причерноморья. При этом надо отметить, что часть потомков «зарубинцев» сохранила и своё балтское самосознание, восходящее, очевидно, к поморской культуре. Через почепские древности к зарубинецкой культуре восходят мощинские памятники, принадлежащие, очевидно, голяди русских летописей, жившей в верховьях Оки54. Название голяди связано с античными галиндами и прусской Галиндией. Выше было сказано о том, что регион Верхнего Днепра насыщен балтски-ми гидронимами. Почти все они имеют восточнобалтский характер, но обнаруживается и небольшой пласт западнобалтской гидрони-мии - как раз в регионе проживания летописной голяди. Принести западнобалтскую гидронимию сюда могли только мигранты, а единственная известная по археологическим данным миграция из западнобалтского ареала в восточнобалтский - это переселение части «поморцев»55, которые вместе со славянами-«подклёшевцами» заложили основы зарубинецкой культуры. Подводя итог сказанному, отметим, что современные представления о культурогенезе в Поднепровье, сформулированные А.М. Обломским, Р.В. Терпиловским и их коллегами, ставящими в центр зарубинецкую культуру, нисколько не противоречат теории о висло-одерских истоках славянства, активным сторонником которой в советской и российской историографии был В.В. Седов, а прекрасно вписываются в неё. Другое дело, что, к сожалению, сам В.В. Седов несколько недооценил открытия и наблюдения своих коллег. Он отводил зарубинец-кой культуре периферийное значение в славянском этногенезе, до последне

Скачать электронную версию публикации