Valentin Vasilevich Sedov. Parts of the Life and Writing of this Slavic Toiler. Part 1.pdf Имя выдающегося русского археолога и историка Валентина Васильевича Седова (1924-2004) хорошо известно не только специалистам, но и всем интересующимся историей древних славян и Руси: на его трудах выросло не одно поколение как профессиональных историков, так и любителей науки о прошлом. Труды учёного, без преувеличения, составили целую эпоху в отечественном славяноведении. В своих исследованиях В.В. Седов реконструировал целостную картину этнического, социального, культурного и политического развития славянского мира с древнейших времён до монгольского нашествия на широком фоне общеевропейской истории. Фактически он дал науке полноценный материальный «скелет» славянской истории, на который ещё многим историкам, археологам, лингвистам, антропологам и представителям других дисциплин предстоит нанизывать конкретные факты. Но едва ли в обозримом будущем наука о древних славянах сможет отойти от принципиальных схем исторического развития славянства, выработанных Седовым. Учёный сполна осуществил своё призвание в науке - быть исследователем истории славян в древности и в раннем средневековье. В наши непростые времена, когда славянский мир разобщён, а многие славянские народы разделены взаимными обидами, В.В. Седов веско и аргументированно показывал единство всех славян, общие истоки их истории, культуры, языков, этнографических особенностей, менталитета. Он объяснял, как постоянно происходили разнообразные схождения и расхождения различных славянских группировок, как они перемешивались и каким сложным был процесс становления современных славянских народов, каждый из которых сформировался на основе разных по происхождению славянских групп. Учёный почти не занимался публицистикой, но его спокойные, без полемического задора и резкости научные работы, где не было и намёка на какую-либо политику, всегда ставили прочный заслон на пути любых псевдонаучных спекуляций, авторы которых пытались разорвать единство славянского мира или представить славян дикарями, чуждыми европейской цивилизации и культуре. В.В. Седов, как когда-то П.И. Шафарик, споривший с немецкими учёными-националистами, которые славянам на карте Европы практически не оставляли места и либо «приводили» их вместе с гуннами из Азии, либо «помещали» в Припят-ских болотах1, убедительно показывал исконность проживания славян в Центральной Европе, где они, наряду с кельтами, германцами, италиками, иллирийцами и другими европейскими этносами, сложились на основе древнеевропейской языковой общности, археологически представленной кругом культур полей погребальных урн. К моменту образования своих первых государств славяне имели за плечами сложную историю, полуторатысячелетний опыт этнополитического и социокультурного развития и взаимодействия с соседними этносами. В одном интервью на вопрос: «Вам никогда не хотелось написать книгу по современной истории?» - В.В. Седов ответил: «Некогда! Я после окончания монографии об Изборске хочу еще написать о балтах в древности. Балты - это самые близкие славянам народы среди индоевропейцев. Это латыши, литовцы, пруссы, ятвяги. Часть балтов вошла в состав славян»2. (К сожалению, смерть помешала исследователю осуществить задуманное, и книга о балтах осталась ненаписанной). В этом, наверное, был весь Седов - человек, всецело поглощённый древней историей славян и Руси. Но нередко сугубо научные академические работы имеют не меньшую общественную актуальность, чем публицистические статьи, а подчас - и гораздо большую. Впрочем, иногда ученый всё-таки брался за «публицистическое перо». В первую очередь, тогда, когда историческим и археологическим памятникам, культурному наследию России угрожала опасность. Тогда его голос звучал столь же громко, как и в научных спорах3. Жизнь, общественная и административная работа, многогранная научная деятельность Седова постепенно становятся объектом внимательного изучения4, но осмысление его места и работ в контексте мировой и российской исторической науки ХХ ст., значения его исследований для её будущего только начинается. Немаловажна в этой связи большая доступность его работ для специалистов и широкого круга любителей истории. Эта задача может решаться двумя взаимодополняющими путями: 1) переизданием основных работ учёного, а в идеале - изданием полного собрания его сочинений; 2) оцифровкой работ исследователя. В рамках второго пункта мной было начато составление собрания работ В.В. Седова в электронном виде. На данный момент (20.10.2012) оно насчитывает более 130 единиц, в числе которых книги ученого, написанные им главы в коллективных изданиях, его статьи, рецензии, отчёты о научных мероприятиях и т. д.5 Собрание это непрерывно пополняется, так как конечная его цель заключается в создании полной подборки работ исследователя в электронном виде, что, разумеется, никоим образом не отменяет необходимости создания аналогичного собрания в печатном виде. Можно сказать, что без работ Седова представить нашу историческую науку просто невозможно, это настоящая энциклопедия славянской и древнерусской истории и культуры. Простое перечисление тем, в раскрытие которых учёный внёс свой весомый вклад, рискует сильно затянуться: тут и славянский этногенез, и пути славянского расселения, и взаимодействие славян с окружающим миром, и история соседей славян - балтов и финно-угров, и эволюция материальной культуры славян, и славянское язычество, и становление первых славянских городов, и формирование первых славянских государств и народностей, и история древнерусской деревни, и славянская антропология, гидронимика, и ещё много чего. Тем не менее, можно выделить три ключевые темы, пронизывающие всё творчество В.В. Седова, изучение которых учёным будет подробно рассмотрено ниже: 1) расселение славян по Восточной Европе и формирование древнерусской народности; 2) происхождение и начальные этапы истории славян. Много лет Седов создавал свою фундаментальную концепцию славянского этногенеза, которая по праву стала одной из основных в науке и ныне является опорной точкой в дальнейших исследованиях этой проблемы; 3) образование славянских городов. Валентин Васильевич Седов родился 21 ноября 1924 г. в городе Бого-родске (с 1930 г. - Ногинск) в семье рабочих Истомкинской текстильной фабрики (отец - Василий Васильевич, мать - Анна Фоминична)6. Будущий историк окончил школу в 1941 г. и поступил в Московский авиационный институт, но начавшаяся Великая Отечественная война прервала его учёбу: летом 1942 г. он стал курсантом Гомельского военно-пехотного училища, а в ноябре попал на фронт. Боевой путь Седова начался под Сталинградом. (Сергей Григорьевич Кляшторный как-то рассказывал о том, как в рамках культурной программы конференции, посвящённой Великому Волжскому пути, они вместе плыли на корабле по Волге. Когда подплывали к Астрахани, Седов вспоминал, как здесь в 1942 г. формировалась их часть и как пешком по степи они шли к Сталинграду...) За годы войны он побывал командиром стрелкового и пулеметного отделений на Сталинградском, Южном, Степном, 1-м Украинском, 1-м Белорусском и Прибалтийском фронтах и закончил ее на Дальнем Востоке, где принимал участие в разгроме Японии. Боевые заслуги В.В. Седова были отмечены такими высокими наградами, как орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». После войны Седов увлёкся историей. «Может быть, время такое было - такое бурное, победа в Великой Отечественной войне, хотелось знать, как это началось, и глубже», - вспоминал он впоследствии7. Так фронтовик оказался в стенах исторического факультета МГУ, где уже на первых курсах увлёкся археологией, начав свой путь полевого исследователя в 1951 г. в Новгородской экспедиции, руководимой блестящим археологом Артемием Владимировичем Арциховским (1902-1978). И первые же его полевые сезоны ознаменовались сенсационным открытием - обнаружением языческого святилища Перуна под Новгородом, того самого, в котором дядя Владимира Добрыня установил в 980 г. идол Перуна8. Как совершенно справедливо констатирует А.В. Чернецов, «обращаясь к списку научных трудов В.В. Седова, не удается выделить среди них те, которые можно было бы назвать ученическими. В своих ранних публикациях Валентин Васильевич появляется на научном небосклоне, подобно Афине из головы Зевса, в полном вооружении»9. В дальнейшем Седов провёл множество полевых сезонов, раскапывая разнообразные славянские и древнерусские памятники: в 1955-1961 гг. он изучал поселения древнерусской Смоленской земли; в 1955-1968 гг. раскапывал древнерусские города Владимир, Гороховец, Суздаль, Ярополч-Залесский; в 1961-1965 гг. руководил разведками и раскопками курганов в Западной Белоруссии; в 1966-1969 гг. вёл разведки и раскопки длинных курганов и городищ Новгородчины и Псковщины; с 1970 по 1992 г. руководил археологическим изучением древнего Изборска. В ходе этих исследований им были добыты ценнейшие материалы, существенно обогатившие научные знания о славянской и древнерусской истории и культуре. По окончании университета (1951 г.) он поступил в аспирантуру Института истории материальной культуры АН СССР (ныне Институт археологии РАН), с которым связал всю свою дальнейшую судьбу. В 1954 г. В.В. Седов защитил кандидатскую диссертацию «Кривичи и словене», а в 1967 г. стал доктором исторических наук (диссертация «Славяне Верхнего Поднепро-вья и Подвинья»). Долгая продуктивная работа ученого была достойно отмечена как в России, так и за рубежом: в 1994 г. его избрали почетным академиком Латвийской академии наук, в 1997 г. - членом-корреспонден-том РАН, а в 2003 г. - академиком. В 1984 г. за книгу «Восточные славяне в VI-XIII вв.» он был удостоен Государственной премии СССР, а в 1998 г. за труды по славянскому этногенезу - Государственной премии РФ. Помимо этого, он - лауреат Забелинской (1994 г.) и Демидовской (1998 г.) премий. Будучи незаурядным учёным, В.В. Седов был и талантливым организатором науки. С 1974 г. он руководил сектором археологических сводов, где, как указывает А.В. Чернецов, «заложил основу гигантской картотеки и собрания паспортов на археологические памятники России»10, а с 1983 г. - отделом археологической службы, объединившим сектор сводов и отдел новостроечных работ. В 1988 г. возглавил ключевое подразделение Института археологии - отдел полевых исследований, структуру, контролирующую все археологические работы на территории России. В 1980-1993 гг. работал в Международном совете по вопросам памятников и достопримечательных мест (ИКОМОС), а в 1992-1993 гг. был президентом Российского национального комитета совета. С 1980 г. он являлся членом Исполнительного совета и Постоянного совета Международной Унии славянской археологии (МУСА), а в 1985 г. стал членом бюро Унии. В 1997 г. учёный возглавил экспертный совет Российского гуманитарного научного фонда по историческим наукам. По словам А.В. Чернецова, «в порой непростых коллизиях академической жизни, в отстаивании своих взглядов в научной полемике Валентин Васильевич всегда являлся примером исключительной прямоты и принципиальности»11. C 1989 г. В.В. Седов был членом редколлегии журнала «Советская археология» (с 1992 г. - «Российская археология»), а с 1996 г. - членом редсовета ведущего археологического издания России. В 1990-е гг. он инициировал возобновление выхода ключевых археологических изданий, выпуск которых прервался в трудное для страны и науки время - начало 90-х: «Археологические открытия» (выпуск возобновлён в 1993 г.) и «Краткие сообщения Института археологии» (2001 г.). Седов стал ответственным редактором обоих изданий, также под его редакцией увидело свет большое количество разных книг. Ученый участвовал во множестве научных мероприятий - съездах, конференциях, симпозиумах, «круглых столах» и т д., многие из которых он сам и организовывал. Нередко Седов выступал с отчётами о них на страницах периодических изданий. В 1980 г. он основал семинар «Археология и история Пскова и Псковской земли», носящий ныне имя своего основателя и ставший крупнейшей площадкой для обсуждения разнообразных проблем истории Псковщины. В 1996 г. в Новгороде, в значительной мере усилиями Седова, был проведен VI Международный конгресс славянской археологии. В работе конгресса приняли участие учёные многих стран, его труды, обобщившие итоги археологического изучения славянства на середину 1990-х гг., вышли в пяти томах под редакцией В.В. Седова12. Этот научный форум сыграл важную роль в деле актуализации славистических исследований на постсоветском пространстве, показал важность славянской археологии как особого направления археологической науки. Из всего этого видно, сколько внимания ученый уделял организации научной работы. Он мечтал объединить в едином творческом порыве исследователей славянской и древнерусской истории разных специальностей. Многим археологам-славистам посчастливилось быть учениками Седова, войти в состав созданной им научной школы. Под его руководством было защищено тридцать кандидатских диссертаций, а шесть его учеников стали докторами наук13. В завершение этого краткого биографического очерка процитирую слова коллеги В.В. Седова по Институту археологии А.В. Чернецова: «Во всех случаях он выступал как активный и чрезвычайно ответственный работник. Валентин Васильевич самым внимательным образом знакомился с каждым поступающим в ОПИ отчетом (а их туда приходит более 1000 каждый год), тщательнейшим образом редактировал многочисленные рукописи, которые проходили через его руки как ответственного редактора. Скромный и молчаливый, В.В. Седов совершенно преображался, когда речь заходила о волнующих его научных проблемах. Таким же, полным интереса к окружающему, Валентин Васильевич представал в родной для него обстановке полевого лагеря, знакомясь с раскопками и коллекциями, в зарубежных поездках, когда ему предоставлялась возможность осматривать достопримечательности незнакомых городов»14. Жизнь Валентина Васильевича Седова оборвалась в ночь с 4 на 5 октября 2004 г. Всего на десять дней пережил он свою верную подругу жизни Марию Владимировну Седову (1930-2004), замечательного специалиста по древнерусскому искусству. Они счастливо прожили долгие годы и умерли почти в один день, словно в красивой сказке. Сын В.В. Седова Владимир Валентинович Седов (род. в 1960 г.) продолжил семейную традицию служения исторической науке. Он - известный искусствовед, археолог, специалист по древнерусской архитектуре15. Книга по истории древних балтов и многие другие, что мечтал написать В.В. Седов, остались ненаписанными. Но и того, что он успел сделать, хватит, чтобы ещё долго будить исследовательскую мысль. Кто знает, сколько ещё предстоит науке осмыслять наследие ученого? Поневоле вспоминается строчка из песни Александра Розенбаума: «''Был'' - я ненавижу это слово...». Нет, Седов не «был», он есть, он с нами. В своих трудах, научных открытиях, мыслях, чувствах, мечтах он остался с нами навеки. Лично я не знал Валентина Васильевича Седова. Но для меня он - не часть историографии, а словно живой собеседник. Когда я писал статью, посвящённую проблеме, о которой в последние годы жизни много размышлял Валентин Васильевич, - о реконструкции самоназвания славян, представленных именьковской археологической культурой16, то, пусть это не покажется кому-то странным, я видел его в качестве своего главного читателя. Я очень хотел, чтобы он прочёл эту работу, и не раз ловил себя на мысли, что мнение о ней кого бы то ни было ещё меня, в сущности, мало интересует. Но, увы, моему главному читателю этой статьи не прочесть и не поделиться со мной своим мнением. В.В. Седова нет, но удивительное ощущение диалога с учёным через его работы есть. И, надеюсь, не только у меня. В.В. Седов видел в археологии не просто науку об артефактах, извлекаемых из земли, но прежде всего науку историческую, археологические материалы рассматривались им как непосредственный источник исторических фактов. По его мнению, по археологическим данным вполне возможна реконструкция реальных исторических процессов, причём, в отличие, скажем, от лингвистической реконструкции, реконструкция их в конкретном пространственно-временном диапазоне. Ученый считал, что каждый народ имеет свои устойчивые этнографические признаки, выявляемые археологически. Это погребальный обряд, домостроительство, украшения, керамика, изготавливаемая домашним способом, и т. д. Весь комплекс этих признаков не мог радикально измениться мгновенно, он менялся плавно, и эти изменения археология вполне может проследить и отделить первостепенные этнические признаки от второстепенных, принесённых модой или влиянием соседей. Поэтому, если археологическая культура выделяется по комплексу устойчивых признаков, она обычно соответствует этнической общности, что не исключает существования полиэтничных культур. Но их неоднородность в археологических материалах заметна, а потому возможно отделить «внешние» надэтнические признаки от «внутренних» этнических и дифференцировать полиэтническую культуру на этнические ареалы. Если же археологической преемственности при смене культур не фиксируется, а видна резкая смена всех основных этнографических признаков, то это говорит о смене населения или о наслоении одного этноса на другой. Соответственно и распространение признаков одной культуры на другие территории, если речь идёт не об одном-двух типах артефактов, а об их комплексе, свидетельствует о миграциях носителей этой культуры. Поэтому археология на современном уровне развития вполне способна, по мнению В.В. Седова, восстановить сложные процессы древних миграций, ассимиляций одних этносов другими, разделения этнических групп и их сближения и т. д. И важнейшее значение в археологическим исследовании древних этапов истории того или иного народа принадлежит ретроспективному методу: продвижению от поздних, надёжно этнически атрибутированных древностей к тем, от которых они происходят, а от них ещё дальше, и так - к самым истокам, к моменту формирования этноязыковой группы (Происхождение и ранняя история славян. С. 38-43; Славяне в древности. С. 83-89; Славяне. С. 34-37). Все эти тезисы исследователя представляются совершенно справедливыми. Напротив, попытки вычеркнуть археологию из числа исторических наук, превратить её в замкнутую саму на себя науку о вещах видятся ошибочными, равно как и попытки уйти в этногенетических исследованиях от ретроспективного метода и подменить его простым анализом «сходства» разных культур, позволяющим делать разнообразные кульбиты сквозь пространство и время, не имеющим никакого отношения к реальным историческим событиям. В качестве примера такого подхода может быть названа гипотеза Д.А. Мачинского и М.Б. Щукина о происхождении первых достоверно славянских культур (пражской и пеньковской) от балтских культур лесной зоны Восточной Европы (штрихованной керамики, днепро-двинской, юхновской), между которыми нет ни территориального стыка, ни промежуточных групп памятников, ни генетического родства, которое для названных авторов подменяет определённое фактически на глазок «сходство»17. В то же время В.В. Седов старался максимально полно использовать достижения всех других наук. Он постоянно привлекал лингвистические материалы, причём корректность и системность его работы с ними была отмечена О.Н. Трубачёвым18. Учёный старался все археологические реалии последовательно сопоставить с реалиями лингвистическими и найти корреляцию между ними. Что касается антропологии и гидронимии, то Седов самостоятельно работал в сфере указанных наук: ему принадлежит ряд работ по славянской антропологии19 и первая сводная антропологическая карта славян эпохи средневековья20, а также работы по славянской гидронимии в её корреляции с археологическими данными (характерно название одной из работ учёного - «Этногенез славян по данным археологии и гидронимии»)21. К примеру, он существенно пополнил список балтских гидронимов лесной полосы Восточной Европы (Славяне Верхнего Подне-провья и Подвинья. С. 10-11). Именно стремление к междисциплинарности, к максимально полному учёту всех возможных фактов, к тому, чтобы выводы, сделанные на материалах одной науки, не входили в непримиримое противоречие с данными других наук, было своеобразной визитной карточкой В.В. Седова. К сожалению, такой подход в нашей науке - большая редкость: обычно учёные или делают выводы сугубо на «своих» материалах, не задумываясь о том, как эти выводы будут выглядеть с точки зрения других наук, или привлекают материалы выборочно и сугубо иллюстративно. Седов же работал с данными всех наук комплексно и блестяще осуществил в своих исследованиях принципы комплексного источниковедения. Нельзя не отметить и доскональное знание ученым историографии тех вопросов, о которых он писал. Б.А. Рыбаков даже охарактеризовал его знание историографии славянского этногенеза и музейных коллекций раннеславянских древностей как «исчерпывающее»22. В.В. Седову принадлежат самые полные на сегодняшний день историографические очерки по проблеме происхождения славян (Происхождение и ранняя история славян. С. 7-16; Очерки по археологии славян. С. 3-48; Славяне в древности. С. 5-59). Историографическими экскурсами исследователь сопровождал каждый свой шаг. Такое великолепное владение историографическим материалом позволяло учёному верно определять своё место в контексте развития науки и разграничивать перспективные и бесперспективные историографические линии. i. Проблемы славянского расселения в Восточной Европе и становления древнерусской народности в работах в.в. Седова Вопросы, связанные с археологией и этнокультурной историей славян Восточной Европы VI-XIII вв., занимали в научном творчестве Седова центральное место. Полностью соответствующей проблематике посвящено семь монографических исследований учёного23 и ещё пять - частично24. Число же его статей, в которых рассматриваются указанные вопросы, огромно25. Исследователю были чужды догматизм и «окостенелость», которым подвержены многие его коллеги, всю жизнь переписывающие положения первых своих работ, не считаясь ни с чем. Он постоянно находился в научном поиске и нередко корректировал и менял свои взгляды в соответствии с новыми данными, которые в археологии появляются гораздо быстрее, чем в «письменной» истории. Поэтому я охарактеризую концепцию ученого преимущественно по его последним, итоговым работам, с некоторыми экскурсами к трудам более ранним, чтобы показать становление и эволюцию его взглядов в историографическом контексте. Накануне образования Древнерусского государства и древнерусской народности Восточная Европа, по мнению Седова, была заселена представителями четырёх крупных славянских этнокультурных группировок, имевших различные истоки (Древнерусская народность. С. 25-179): 1) северная её часть была занята носителями культур длинных курганов (кривичи), новгородских сопок (словене) и браслетообразных сомкнутых височных колец (имя носителей которой в летописях не сохранилось). Вероятно, оно там фигурирует как меря. Все эти культуры образовались в результате миграции в середине I тыс. н.э. центральноевропейского населения, преимущественно из пшеворского ареала, в лесную зону Восточной Европы; 2) юго-восточная её часть была занята носителями волынцевской и ведущих своё происхождение от неё культур: роменской (северяне), бор-шевской (имя её носителей не сохранилось в летописях), верхнеокской (вятичи) и радимичской. Эта группа славян генетически связана с существовавшей в IV-VII вв. в Среднем Поволжье именьковской культурой; 3) юго-западная её часть была занята культурой типа луки-райковец-кой (дулебы русских летописей) и развившимися на её основе культурными ареалами летописных волынян, дреговичей, древлян и полян. Эта славянская группировка является одним из ответвлений пражской археологической культуры, носители которой в византийских источниках VI-VII вв. были известны под именем склавинов-славян; 4) крайний её юг и юго-запад были заняты хорватами, уличами и тиверцами, культуры которых ведут своё происхождение от пеньковской археологической культуры, носители которой, очевидно, были антами византийских источников. Рассмотрим эту реконструированную В.В. Седовым этнографическую картину подробнее, особенно в её ключевых звеньях и моментах, вызывающих дискуссии. Одно из ключевых мест в работах ученого занимает кривичская культура длинных курганов, все материалы которой, имевшиеся в распоряжении науки на начало 1970-х гг., были им опубликованы (Длинные курганы кривичей). Эта сводка сохраняет своё значение по сей день, так как, несмотря на то, что впоследствии был раскопан ряд новых памятников, качественных сдвигов в наших знаниях об этой культуре не произошло, и новая, более полная сводка её материалов пока никем не составлена. В период своего расцвета в VIII-IX вв. культура длинных курганов занимала огромную территорию: Псковщину, часть Новгородчины, Верхнее Поднепровье и Подвинье с сопредельными регионами. Имя своё культура получила по характерному типу погребальных памятников - удлинённым курганам от 10 до 100 и более метров длиной. В них иногда содержится весьма значительное число захоронений (от одного-двух до двадцати с лишним) по обряду трупосожжения, которые в большинстве своём являются безурновы-ми и безынвентарными или содержат весьма незначительный инвентарь (бронзовые бляшки, пряжки, ножи, кресала, глиняные пряслица, стеклянные бусы и т. д.). Жили носители культуры длинных курганов преимущественно на открытых селищах, хотя постепенно появляются и городища (например Изборск), дома строили чаще наземные, посуду делали вручную, без гончарного круга. В развитии культуры длинных курганов наблюдаются два этапа: на первом (V-VII вв.) она занимала преимущественно современную Псковщину и некоторые районы Новгородчины (псковские длинные курганы), а с конца VII в. начала распространяться на юг, охватив будущие Полоцкую и Смоленскую земли (смоленско-полоцкие длинные курганы), что, очевидно, отражало процесс расселения её носителей. При этом культура длинных курганов в Смоленско-Полоцких землях имеет ряд отличий от псковской. В частности, там нет очень длинных курганов, превышающих 30 м. В IX-X вв. длинные курганы постепенно сменяются полусферическими, культура длинных курганов исчезает, и занятый ею регион становится частью древнерусской культуры. В.В. Седов убедительно обосновал принадлежность культуры длинных курганов известному по летописям восточнославянскому этнополитическому союзу кривичей, приведя в пользу этого утверждения следующие аргументы: - сопоставление длинных курганов с пришедшими им на смену полусферическими, славянская принадлежность которых уже вне всяких сомнений, показывает, что они совершенно идентичны в устройстве и в особенностях погребального ритуала; - длинные и полусферические курганы обычно находятся в одних группах, образуя единые могильники, что говорит о преемственности оставившего их населения. На каком-то этапе длинные курганы сосуществуют с полусферическими, что наглядно показывает постепенную смену погребального обряда; - керамические материалы IX-Х вв. генетически связаны с керамикой культуры длинных курганов; - никакого притока нового населения в конце I - начале II тыс. н.э. в регион Верхнего Поднепровья и Подвинья, равно как и в бассейн Чудского озера, не фиксируется. Некоторые предметы материальной культуры выходят в этот период из обращения, но, во-первых, происходит это постепенно, а во-вторых, не только на территории культуры длинных курганов, поэтому говорить о каком-либо сломе культурной традиции невозможно; - ранние памятники культуры длинных курганов на Псковщине, занятой до этого финно-угорской культурой текстильной керамики, не обнаруживают с ней никакой преемственности, свидетельствуя о приходе в регион больших масс нового населения с новым хозяйственным укладом, которое и явилось создателем новой культуры; - ареал культуры длинных курганов полностью совпадает с тем ареалом, который летописи отводят кривичам; - лингвистические материалы показывают родственность смоленскополоцких и псковских говоров26. Единственный период, когда эти два региона были охвачены единой культурой, - это время культуры длинных курганов; - лингвистически древнейшие контакты славян с предками эстонцев относятся ко времени до образования древнерусского языка и датируются временем, начиная с VI в.27, что полностью соответствует археологически фиксируемым контактам носителей культуры длинных курганов с предками эстонцев; - отдельные финские или балтские черты в культуре не являются для неё основными и носят региональный характер. Они отражают ассимиляцию славянами автохтонного населения. Все эти аргументы (Кривичи; Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 91-124; Длинные курганы кривичей. С. 36-41; Об этнической принадлежности псковских длинных курганов; Восточные славяне в VI-XIII вв. С. 46-58; Славяне в раннем средневековье. С. 211-217; 229-238; Древнерусская народность. С. 117-128; 140-145; Славяне. С. 354-364) никем не опровергнуты. Но, несмотря на это, постоянно выдвигаются гипотезы о неславянской этнической атрибуции культуры длинных курганов и её финно-угорской либо балтской принадлежности (С.К. Лаул, ГС. Лебедев, А.Н. Башенькин, В.Я. Конецкий, Е.А. Шмидт и др.)28. Однако все эти предположения фактически не выходят за рамки догадок и не имеют серьёзной аргументации. Они, в отличие от концепции В.В. Седова, основаны не на всём комплексе данных, а только на каких-то отдельных его частях, которые абсолютизируются, а все остальные моменты при этом игнорируются. Добавим несколько исторических аргументов в пользу правоты Седова и кривичской принадлежности культуры длинных курганов: - если предположить финское происхождение культуры длинных курганов, это означает, что накануне формирования Древнерусского государства имела место мощная экспансия финского населения в Верхнее Под-непровье и Подвинье. Никаких исторических, лингвистических или топонимических подтверждений этому нет; - если предположить балтское происхождение культуры длинных курганов, то непонятно, почему она возникла вне балтского культурного и ги-дронимического ареала на Псковщине. Балтская экспансия в этот регион неизбежно оставила бы заметные следы в гидронимии, но их практически нет; - если предположить любое неславянское происхождение культуры длинных курганов, то неясным станет вопрос, с какими археологическими реалиями связывать называемый в летописях восточнославянский этнополитический союз кривичей (летописная локализация которого идеально совпадает с ареалом распространения рассматриваемой культуры), так как на смену культуре длинных курганов приходит уже вполне стандартная древнерусская культура, отражавшая процесс нивелировки славянского и иного населения Восточной Европы, его интеграции в рамках древнерусской народности. Тезис Е.Р Михайловой, согласно которому «сложный комплекс погребальной обрядности КПДК, распространившийся по огромной территории, следует трактовать скорее как явление духовной жизни и религиозных практик древнего населения, чем как отражение неких социальных или этнических структур»29, ничего не проясняет, а только запутывает проблему. Каким образом единый «сложный комплекс погребальной обрядности» мог распространиться среди разноэтничного населения на огромных территориях в условиях отсутствия государственных институтов, если не было тех, кто его распространял в ходе своей миграции? По мнению этой исследовательницы, постепенная смена культуры длинных курганов древнерусской культурой означала смену населения соответствующих регионов30. С этим утверждением совершенно невозможно согласиться, так как процесс нивелировки культур отдельных славянских этнополитий охватил в то время всю Восточную Европу, что, однако, не говорит о том, что там произошла смена населения. Просто в условиях становления древнерусской народности и формирования Древнерусского государства стирались локальные различия между культурами вошедших в его состав «племён», вырабатывалась единая древнерусская культура. Процесс этот шёл постепенно: в каких-то районах местные культурные особенности исчезли раньше, в каких-то - позже. Но нет никаких оснований трактовать процесс постепенного угасания «местных» восточнославянских культур как смену этнического лица соответствующих регионов. Таким образом, на данный момент тезис В.В. Седова о кривичской принадлежности культуры длинных курганов является наиболее фундированным и учитывающим всю совокупность фактов, а не какие-то отдельные из них, как это имеет место у его оппонентов. На данный момент нет никаких серьёзных оснований сомневаться в правоте ученого в этом вопросе. Более сложный характер имеет проблема истоков кривичской культуры длинных курганов. Уже в своих ранних работах Седов выдвинул гипотезу о приходе её носителей в середине I тыс. н.э. из Центральной Европы (Кривичи. С. 54-59; Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 195108; Восточные славяне в VI-XIII вв. С. 58; Славяне в древности. С. 296304; Славяне в раннем средневековье. С. 209-211), но тогда в её пользу не было прямых оснований. Она вытекала из того факта, что исследователь не обнаруживал иных её истоков: до формирования культуры длинных курганов её будущие земли были заселены финнами и балтами, древности которых не имеют с ней генетической связи, а каких-либо существенных импульсов с юга в имеющихся материалах ученый не видел. Все местные культуры, предшествовавшие или синхронные культуре длинных курганов, в том числе и тушемлинскую, он рассматривал как дославянские (Восточные славяне в VI-XIII вв. С. 29-45). В эти же годы прямо противоположную концепцию славянского заселения Восточноевропейской равнины развивал П.Н. Третьяков, по мнению которого оно осуществлялось с юга группами позднезарубинецкого населения и их потомками31. Согласно П.Н. Третьякову, смена этнического лица населения лесной зоны Восточной Европы произошла только однажды: при расселении поздних «зарубинцев». В.В. Седов же считал, что она происходила также и в период появления культуры длинных курганов, в то время как зарубинецкий импульс не имел большого значения, а сама эта культура ещё не была славянской. В ранних работах исследователь считал её носителей балтами, но впоследствии несколько скорректировал свою позицию и предположил, что они представляли собой особую группу населения, родственную как славянам, так и западным балтам. Потомки «зарубинцев» в зависимости от ситуации вливались либо в ряды балтов, либо славян32. Ныне точка зрения П.Н. Третьякова развивается Н.В. Лопатиным и А.Г. Фурасьевым, которые считают, что, начиная с III в., потомки «зарубинцев», носители киевской культуры, расселялись в северном направлении, что привело к возникновению памятников круга Заозерье-Узмень, на основе которых впоследствии формируются культуры длинных курганов и тушем-линская, существовавшая в V-VIII вв.33, после чего на её территории расселяются носители культуры длинных курганов, ассимилируя «тушемлин-цев». В последних работах В.В. Седов привёл новые веские аргументы в пользу своей позиции. Он собрал и обобщил данные о находках вещей провинциальноримских типов, массово появившихся в лесной зоне Восточной Европы в середине I тыс. н.э. (шпоры и удила, железные бритвы, железные пластинчатые кресала, пинцеты, В-образные рифленые пряжки, некоторые типы подвесок, железные втульчатые наконечники копий, новые типы серпов, каменные жернова для ручных мельниц и т д.). Учитывая стремительность и массовость их распространения, а также то, что в этот период собственно провинциальноримские культуры (пшеворская и черняховская) уже прекратили своё существование, невозможно говорить о распространении в середине I тыс. н.э. в лесной зоне Восточной Европы провинциальноримских артефактов вследствие торговых или культурных связей. Оно, безусловно, отражает мощную миграцию населения из центральноевропейского пшеворского ареала (Древнерусская народность. С. 91-117; Славяне. С. 348-354), которое только и могло быть создателем культуры длинных курганов. Причины, побудившие большие массы среднеевропейского населения к миграции, состоят в гуннском нашествии и резком похолодании, вызвавшем подъём уровня рек и озёр, увеличение площади болот, что привело к затоплению плодородных почв. Вследствие этого Среднее Повисленье опустело, и есть основания полагать, что значительная част

Скачать электронную версию публикации