The Soviet person: propaganda or reality?.pdf Понятие советской идентичности и её конкретное проявление -советский человек - сейчас в центре внимания исследователей и политиков, актуализирующих проблему поиска национальной идеи современной России. С течением времени в идеологии и пропаганде СССР делался акцент на различные компоненты идентичности его граждан. Он менялся. После революции основополагающими были провозглашены классовые, интернациональные категории, призванные создать новый тип людей, стоящий над этническими и государственными границами. В годы индустриализации, а особенно Великой Отечественной войны закономерно усилились патриотические тенденции в формировании советского самосознания, уже неразрывно связанного с принадлежностью к родине и ее историческому прошлому. Наконец, с началом холодной войны интернациональная роль СССР рассматривалась не только с точки зрения классовых, но и общечеловеческих, гуманистических принципов, таких, как борьба за мир, разоружение, деколонизация и т. п. Внутри самого государства интернационализм советских людей осмысливался и через идею этнической гармонии, связанной с образами единства населения союзных республик и других народов, населявших страну. Все это обеспечивало многоуровневый синтетический характер советской идентичности, которую, пользуясь терминологией исследователя С.В. Кортунова, можно назвать также идеологической (коммунистической) (Кортунов 2009: 43). И действительно, актуализация перечисленных выше черт советского самосознания происходила в условиях решения весьма конкретных идеологических и пропагандистских задач. На теоретическом уровне советские исследователи выявляли следующие «нормы социалистической жизни» (по сути, критерии идеальной советской идентичности): коллективизм, высокое достоинство труда, интернационализм, сознательность через высокий уровень осмысленности жизни (Гуревич 1987: 185-187). Все они подлежали культивированию в обществе. Сейчас, когда тип «советский человек» уже не формируется коммунистической пропагандой, а подвергается рефлексии с других позиций, не приходится говорить о каком-либо единстве в оценке и даже интерпретации его качеств. Так, например, с точки зрения социологических исследований Ю.А. Левады, советский человек предстает деиндивидуализированным, «массовидным», простым до примитивности, зависимым от государства, а от того инфантильным (Гудков 2007: 412-413). С другой стороны, тезис об «инфантильности» активно оспаривается Р.Р. Ва-хитовым, как возникший во многом на фоне банкротства реформ 1990-х гг., которые не приняли «обычные советские люди, умеющие строить заводы, города, самолеты и ракеты, побеждать в войне и осваивать целину, но не умеющие "крутиться", "спекулировать"...» (Вахитов 2003). Полемическое многообразие мнений, в том числе эмоционально и идеологически окрашенных, требует преодоления интерпретационного посредничества для целостного и корректного понимания феномена советской идентичности и роли официальной пропаганды в ее формировании. В подобных условиях особое применение находят методы качественной социологии, включающие изучение источников личного происхождения, проведение глубинного или диалогового интервью с представителями разных поколений советских людей. Они позволяют дополнить содержание формализованных делопроизводственных документов и статистических данных. Следует отметить, что среди общественно значимых явлений советское внутрипартийное делопроизводство нередко детализировало и индивидуализировало случаи отклонения от официальной линии, чтобы иметь возможность повлиять на ситуацию (ЦДНИ ТО 1: 6-8). В то же время внутренние мотивы условно положительной советской идентичности (одобрение политики, принятие трудовых обязательств, вкладывание денежных средств в государственные займы и т. д. ) подчас носят коллективный, обобщенно-массовый характер и в значительной мере остаются скрыты от исследователей по принципу обезличенного большинства (ЦДНИ ТО 2: 145-147). Совсем иное поле для анализа открывают письма граждан к высшему руководству СССР, представляющие собой, например, отклики на ключевые политические события (ГАРФ 1, ГАРФ 2). Представленные в них черты самосознания, образ мышления, господствующая риторика позволяют оценить влияние официального пропагандистского дискурса на настроения и суждения советских людей. Проведение интервью с непосредственными носителями советской идентичности, помимо несомненной общей познавательной ценности, также выполняет важную функцию индивидуализации советской повседневности в ее политическом и идейном контексте. Будучи по существу воспоминанием, подобная беседа как источник обладает определенной спецификой, связанной с проблемой исторической памяти, ностальгических переживаний и т. п. Это делает ее результатом своеобразного миромоде-лирования - реконструирования реальности в соответствии с ценностными ориентирами личности (Лебедева 2011: 195). Прошлое предстает здесь не в чистом виде, но, как представляется, данное обстоятельство не противоречит задаче изучения черт советского человека, поскольку воспроизводимые характеристики во многом и являются его наиболее устойчивыми ментальными установками. Основу данной статьи составило интервью, проведенное автором в сентябре 2013 г. Своими воспоминаниями и суждениями по поводу различных событий и явлений советской эпохи, включая массовые пропагандистские кампании, поделился ветеран Великой Отечественной войны, заслуженный деятель науки РСФСР, один из старейших работников Томского государственного университета профессор Михаил Сергеевич Кузнецов (ил. 1). В жизни М.С. Кузнецова, родившегося в 1922 г. в крестьянской семье, как и в жизни многих советских людей того поколения, было достаточно испытаний. После раскулачивания и ареста отца его детство прошло в среде спецпереселенцев. Он вспоминает о своих впечатлениях тех лет: «Осознанной политической оценки событий у меня еще не было. Но чем старше я становился, то начинал понимать, что мы, ссыльные - это люди, которые не обладают долей каких-то прав. И возникала такая осторожность в поведении, чтобы не сказать и не сделать где-то что-то непродуманное...» (Интервью). В то же время практически не было обиды на власть, но сильна была досада от несправедливости со стороны конкретных людей, коменданта или военной охраны, надзиравшей над спецпереселенцами. В 1935 г. статус спецпереселенца был официально упразднен, а люди, имевшие его, восстановлены в правах. Забегая вперед, отметим, что за всю свою дальнейшую долгую жизнь М.С. Кузнецов никогда больше не подвергался никаким репрессиям и притеснениям со стороны властей. Какими же после всех бедствий должны были стать его взгляды? Не возникло ли у него пусть даже скрытого, но устойчивого неприятия советской власти и недоверия к идеологе-мам и ценностям, которые она предлагает обществу? Мог ли он психологически принять образ, олицетворявший простого советского человека? Так или иначе, первые элементы его гражданского самосознания формировались под влиянием советских общественных институтов: «Несмотря на то, что детство мое прошло среди спецпереселенцев, я еще со школы, с пионерии привык думать хорошо о своей стране» (Интервью). Вступление в комсомольскую организацию помогло преодолеть психологическое напряжение в связи с памятью о прошлом: «В 1939 г. меня приняли в комсомол, и я здесь еще активнее занялся общественной работой и спортом. Во всяком случае, я чувствовал себя как-то увереннее, что я теперь такой же, как и все» (Интервью). Непростая внешнеполитическая обстановка, в которой оказался СССР в конце 30-х гг., и сопутствовавшая пропагандистская практика государства сказывались на деятельности и интересах того поколения людей. Будучи учащимся фельдшерско-акушерской школы, Кузнецов сам занимался агитационной деятельностью, самостоятельно выпуская газету «МОПР»1. Он также был инструктором ПВХО2 и участвовал в оборонно-патриотической работе. Здесь уместно упомянуть один из характерных для того времени плакатов: «Будь готов к противовоздушной и противохимической обороне» (худ. В.С. Пахомов, 1940) (ил. 2). Представленный на нем образ комсомольца весьма точно сочетается с биографией моего собеседника, что подтверждает явную связь общественных настроений с идеологической линией властей. Довольно успешно решалась задача психологической и практической подготовки населения к войне: «Нас стали усиленно готовить к военным действиям, мы владели почти всеми видами стрелкового оружия... знали, как себя вести, и по-настоящему любили свою страну» (Интервью). Несмотря на мобилизационные настроения, сформированный к концу 30-х гг. образ врага, неизменно связанный с германским фашизмом и его вождями, испытал в пропаганде определенные колебания в связи с подписанием Пакта о ненападении. По словам М.С. Кузнецова, в печати и на радио даже появились довольно успокаивающие интонации, хотя прежняя оценка уже устойчиво укоренилась в сознании советской молодежи: «Мы знали - нас так воспитывали - что войны Советскому Союзу не избежать, и в 1940 г. мы были уверены, что воевать будем именно с Германией.» (Интервью). Вместе с тем, аналитическое восприятие официальных текстов порой открывало для общества скрытые смыслы пропаганды, порождая определенные прогнозы. «Когда 14 июня 1941 г. ТАСС выступил с тем, что СССР не намерен вести войну с Германией, ожидалось, что в соответствии с политической обстановкой немцы ответят встречным заявлением. Однако его не последовало. Мы сразу поняли, что войны с Германией не избежать, но не думали, что она начнется так быстро» (Интервью). С началом Великой Отечественной войны чувство патриотического долга комсомольца Кузнецова сопровождалось и глубоким личным мотивом: «Я даже обрадовался, что еду на фронт, поскольку оставалось в памяти пятно, что я спецпереселенец-кулак, но на фронте я буду среди всех, и пусть смотрят, как я веду себя, как я живу, кто я такой и чего я достоин!» (Интервью). Его боевой путь, безусловно, заслуживает отдельного рассказа, но в рамках данной статьи остановимся лишь на восприятии фронтовиком военной пропаганды и агитации. В целом он оценивает ее очень высоко. И на фронте, и в тылу любые материалы воспринимались с большим интересом и приковывали внимание населения. Хотя в агитках иногда и попадались довольно «злые и преувеличенные» образы, по-особому верилось в их призывы, потому что «нам хотелось, чтобы так было, мы воспринимали всё живо.» (Интервью). Ветеран вспоминает и поддержку так называемой «неосознанной» пропаганды, исходившей от простых советских людей (не только родственников и друзей), присылавших на фронт письма и посылки. Интересная точка зрения сложилась у Кузнецова в отношении немцев, которых еще с довоенных лет, в том числе под влиянием официальной БУДЬ ГОТОВ н ПРОТИВОВОЗДУШНОЙ п ХИМИЧЕСКОЙ ОбОРОНЕ! пропаганды, он привык отличать от фашистов и Гитлера с его окружением. Во время боевых действий идейная суть противостояния с немцами сводилась к простым законам военного времени: не было ощущения, что «раз немец - это враг вообще, хотя хорошо было ясно, что сейчас самый главный враг - немец. Надо или его победить, или он победит» (Интервью). Хотя здесь стоит оговориться, что с 1942 г., когда после тяжелого ранения мой собеседник находился уже в глубоком тылу, общая антифашистская тональность советской пропаганды дополнилась весьма определенными и жестко сформулированными плакатными лозунгами: «Немцем меньше - победа ближе!» (худ. В.С. Щеглов, 1942), «Смерть немецким мерзавцам!» (худ. А.А. Казанцев, 1943) (ил. 3), «Это сделали немцы» (худ. А.А. Кокорекин, 1944) и т. п. Однако к концу войны эта тенденция постепенно себя исчерпала. После Победы в жизни фронтовика наступил период насыщенной научной и общественной деятельности. Будучи студентом пединститута, он работал инструктором отдела агитации и пропаганды Томского обкома ВЛКСМ. В 1947 г. Кузнецов был принят в ВКП(б). «Тогда к этому все относились серьезно, вдумчиво и ответственно. Я до сих пор запомнил с восклицательным знаком, что член партии - это слово "надо!"», - подчеркивает Михаил Сергеевич (Интервью). Выступая с докладами, он стал не только представителем советского общества, которому адресуются идеологические установки, но и человеком, во многом ответственным за их формулировку и интерпретацию. Докладывать приходилось и по организационным вопросам, и по проблемам внутренней и внешней политики СССР. Кузнецов всегда охотно выступал на собраниях, и, хотя в подобной практике, как и во всей советской пропаганде, находилось место формализму, наиболее актуальные темы и дискуссии вызывали живой и неподдельный отклик, в том числе и у молодежи. Он искренне верил в линию партии и редко расходился с ней по основополагающим вопросам, оставаясь честным и перед собой, и перед аудиторией. Но возникали и трудные моменты. Так, например, замешательство возникло в связи с заявлением Н.С. Хрущева с трибун ХХ11 Съезда КПСС, что «к 1980 г. построим коммунизм», которое с долей скепсиса и даже иронией было воспринято частью коммунистов. Надо сказать, что тема приближающегося коммунизма закрепилась в пропаганде еще в начале 50-х гг. Об этом свидетельствует, например, плакат, где образы молодых людей и пионера сопровождаются лозунгом «Наше будущее - коммунизм» (худ. П.С. Голубь, 1950). После ХХ11 Съезда перспектива абстрактного будущего сменилась в лозунгах уже более конкретизированными временными контурами: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» (худ. В.П. Воликов, 1962) (ил. 4). Хотя в его материалах было указано, что к 1980 г. должна быть создана материальная база коммунизма, а «полностью построение коммунистического общества завершится в последующий период» (ХХ11 Съезд 1962: 276). Однако, когда на партийных собраниях поднималась тема сроков, М.С. Кузнецов подчеркивал, что недостаточно достичь материальных параметров, поскольку движение к коммунизму сопряжено с длительным морально-нравственным развитием общества в планетарном масштабе. Следует отметить, что советские идеологи также актуализировали духовную сторону процесса. Ведь не случайно одной из самых знаковых программных установок съезда стал «Моральный кодекс строителя коммунизма» (XXII Оьезд 1962: 317-318), принципы которого подлежали массовому тиражированию, в том числе при помощи изобразительных средств наглядной агитации, примером которой служат тематические плакаты художников Е.П. Соловьева3 (ил. 5), А.Н. Доброва4 и др. Применительно к идеологической обстановке гораздо большее недоверие и даже определенные опасения за будущее страны появились у профессора Кузнецова с приходом к власти М.С. Горбачева. На приеме в ЦК у него была возможность лично ознакомиться с веяниями, царившими в среде руководства, и наблюдения его были тревожны: «Понятно было, что этот Центральный Комитет партии не руководит страной, а занимается делами совершенно чуждыми и только настраивает людей друг на друга» (Интервью). Однако развал СССР в мирное, относительно спокойное время казался немыслимым: «Я даже на фронте, как трудно не было, не верил, что Советский Союз может проиграть войну.» (Интервью). М.С. Кузнецов и сейчас крайне отрицательно оценивает деятельность Горбачева, приведшую страну к распаду. Несмотря на последовавшие события, он до сих пор разделяет социалистические идеи и положительно характеризует советскую пропаганду. Ее сильными сторонами он считает ярко выраженные морально-нравственные и организующие начала, прославление труда и взаимовыручки, способность к мобилизации и сплочению населения. Иногда желаемое выдавалось за действительное, но все это было скорее от того, что и людям, и пропагандистам хотелось в это поверить. Вместе с тем Кузнецов понимает, что не обошлось и без «пустой говорильни и безответственных лозунгов на собраниях», и без перегибов. В частности, внешнеполитический аспект пропаганды времен холодной войны оказался перегружен чрезмерным идеологическим давлением на страны-союзницы по соцлагерю и некритическим «натравливанием» людей на капиталистический строй. НЫНЕШНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ БУДЕТ ЖИТЬ при коммунизме! Что касается советской идентичности, то Михаил Сергеевич Кузнецов уверен, что специфическая общность «советский человек» действительно существовала, и всецело считает себя ее частью, приводя довольно эмоциональный аргумент: «Если сказать, что я не советский человек - это значит, я выступал против тех, кто хотел дружбы, слаженности, по первому зову защищал страну» (Интервью). Воспоминания Кузнецова раскрывают черты поколения советских людей, представляющие собой определенный ментальный срез, который не был единственным и универсальным. Однако сам профессор Кузнецов являет собой очень стойкую личность, всецело преданную своей стране и своим убеждениям, несмотря на удары судьбы. Пропагандистская практика государства могла оказывать на него сильное мобилизационное влияние, приобщала к коллективным ценностям. Вместе с тем он не был бессознательным исполнителем и подвергал идеологические установки государства критическому осмыслению в соответствии с реальным положением дел. Закончить хотелось бы высказыванием самого М.С. Кузнецова о своих современниках и о советских людях в целом: «Таких людей больше нет, и никогда не будет. Будут лучше в другом плане, но чтобы такая была сплоченность, такая неразрыв-L но душевно осознанная и психологически неразрушимая связь между людьми. Она ведь в нынешних условиях невозможна» (Интервью). "Выполнено в рамках работ по проекту «Человек в меняющемся мире. Проблемы идентичности и социальной адаптации в истории и современности» (грант Правительства РФ П 220 № 14.B25.31.0009). ПРИМЕЧАНИЯ 1. Международная Организация помощи борцам революции. 2. Противоздушная и противохимическая оборона. 3. Плакат «Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку - друг, товарищ и брат!» (худ. Е.П. Соловьев, 1962). 4. Плакат «Взаимное уважение в семье, забота и воспитание детей» (худ. А.Н. Добров, 1962).

Скачать электронную версию публикации