Наука и страсти по лубкам.pdf Товарищи! Я обращаюсь к вам подобным образом не только в знак приверженности известной традиции, но и потому, что в такой аудито- рии просто не может быть социальной градации иного типа - господ, домнулов и т.д., равно как и коленопреклоненных перед ними пред- ставителей так называемых низших сословий. Всех нас уравнивает род нашей деятельности, наш социальный статус, наше служение Ее Величеству Истине.Возможно, некоторым присутствующим покажется странным, что под нивелирующую крышу «товарищей» я подвожу и свою скромную персону, хотя я, конечно, не историк и никогда не работал в научных учреждениях. Да, я всего-навсего журналист, а интеллектуальной ха- рактеристикой любого журналиста служит нелестное - дилетантизм. И все-таки я счел для себя честью подняться на эту трибуну по трем причинам.Во-первых, сама тема нынешней научно-практической конференции напрямую перекликается со стержневым тезисом Концепции на- циональной политики, принятой нашим парламентом: этническое и культурное многообразие населения Молдовы - не порок, а великое богатство нашей страны. Вся Концепция и строится на приоритете этого тезиса, ее проект был разработан политической организацией, которую я представляю, и все мы являемся свидетелями и участника- ми процесса ее - пусть медленного, но настойчивого - претворения в жизнь, превращения в один из главных элементов складывающейся государственной идеологии. Кстати, Молдова - единственная страна на постсоветском пространстве, поднявшая этот гуманный приоритет на уровень законодательного акта, а это значит, что все последующие правовые акты обязаны соответствовать именно Концепции, а не ка- ким-либо текущим, спонтанным, схоластическим, а иногда и открыто ксенофобским политическим завихрениям.Во-вторых, я представляю журнал «Мысль» - издание партии власти. Руководителем редсовета журнала является Владимир Воронин (не буду перечислять его прочих титулов - они всем известны). Так вот, от имени редсовета позвольте поприветствовать участников кон- ференции, пожелать всем плодотворной работы и крепких научных контактов, разрушающих массу препятствий на многочисленных эт- нических, конфессиональных, государственных и межгосударствен- ных кордонах.И, наконец, в-третьих, как редактор журнала я просто обязан добавить к научному реноме историка И.А. Анцупова немаловажный штрих: в свое время он был одним из инициаторов учреждения Ассоциации ученых им. Н. Милеску-Спэтару, тесно сотрудничающей с нашим жур- налом. Именно «Мысль» впервые опубликовала некоторые работы Анцупова, которым в то время нелегко было прорваться в информаци- онное пространство республики - речь, в частности, о статье о соот- ношении формационного и цивилизационного подходов к периодиза- ции развития общества. Так что у меня есть и некое моральное право взойти на эту трибуну и выразить, пусть и задним числом, свою благо- дарность неординарному ученому.Ну, а теперь, если позволите, я попытаюсь внести свои дилетантские «пять копеек» в професиональный разговор товарищей истори- ков. «Отец истории» Геродот начал свой бессмертный труд с утверж- дения: история - учитель жизни. А вот значащийся в списке выступа- ющих на нашей конференции мой старый друг профессор-историк Николай Бабилунга в одной из своих публицистических статей возра- зил: история учит лишь тому, что она ничему не учит.Кто же прав - Геродот или Бабилунга? Мне больше импонирует точка зрения Бабилунги. Если верно утверждение о том, что история - это политика, опрокинутая в прошлое, то представляемая здесь наука все- гда испытывала, испытывает и, возможно, еще долго будет испыты- вать чудовищный гнет более примитивной формы общественного со- знания - политики. Я понимаю, где-то в хрустальных дворцах сугубо академической науки пытаются жестко исповедовать движение к един- ственному божеству - Истине. Но пока эта исповедь доберется до мас- сового сознания, она обычно превращается в такое дурнопахнущее зелье, от которого, при массовом употреблении, неизбежно наступает пандемия тотального несварения мозгов.Вместо примеров, в которых мы буквально тонем, сошлюсь на Поля Валери: «История... самый опасный продукт, вырабатываемый хими- ей интеллекта... Она вызывает мечты, опьяняет народы, порождает в них ложные воспоминания, усугубляет их рефлексы, растравляет их старые язвы, смущает их покой, ведет их к мании величия или пресле- дования и делает нации горькими, спесивыми, невыносимыми и сует- ными». К пассажу Поля Валери не могу не присовокупить Марксово:«Традиции прошлого, как кошмар, тяготеют над умами живых». В наше время гнет кошмаров становится просто невыносимым. Даже жалкие крохи исторической Истины, то есть сведений о том, что некогда дей- ствительно происходило, буквально тонут в омуте псевдонаучных мистификаций, приправленных сакральными испражнениями далекого средневековья и осовремененной ксенофобской ненавистью.Мне не раз приходилось печатно утверждать, что наука история (пожалуй, самая древняя из наук) до сих пор так и не обрела действи- тельного статуса Науки, то есть сферы общественного сознания, где господствует Ее Величество Истина. Классики, ставшие в ХIХ веке родоначальниками совершенно иного научного и массового мировоз- зрения, утверждали: для нас существует одна наука - наука История. И тут же уточняли: наука становится таковой лишь после того, как овладеет математикой. А что такое математика, как не наука о количе- ственной и качественной характеристике материального мира, в том числе и человечества?Скажите на милость, овладела ли история-наука математикой? Если кто скажет «да», пусть бросит в меня свой камень из-за пазухи. Но я вряд ли спущусь с этой трибуны побитым камнями. Геродот, руковод- ствуясь надписью на одном из блоков пирамиды Хефрена, пытался вычислить количество людей, работавших на возведении этого чуда света, по весу съедаемого ими чеснока. Мы же две с половиной тыся- чи лет спустя так и не удосужились выразить языком элементарного математического расчета простой исторический сюжет: какова же была численность русского войска, переправленного Дмитрием Донским на правый берег Дона? Для нас куда лестнее прибегнуть к летописной байке какого-то невежественного монаха, не умевшего считать даль- ше трехзначной величины. Так - патриотичнее. Я бы сказал - поли- тичнее. Кошмар патриотичной летописной Традиции предпочтитель- нее вроде бы космополитичной и далеко не комплиментарной Исти- ны. Как говорил великий поэт, «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».Прибегну к современной аналогии. О любом мало-мальски значимом событии в Кишиневе сразу же напишут три десятка периодичес- ких изданий. Но перенесемся в ХХII столетие. Допустим, будущие историки попытаются понять, что же произошло в Кишиневе в начале ХХI века, и обратятся к нынешней периодике. Учтем при этом, что большинство письменных источников (подшивки газет, архивные до- кументы) к тому времени сгорит в пожаре очередных социальных или этнических недоразумений. Что же останется на долю исследовате- лей? Обрывки от огрызков? Но даже они сообщат о событии нечто радикально противоположное, приправив текст солидной толикой до- мысла, обывательских сентенций, политических оценок. Как говорил в анекдоте Наполеон, будь у меня газета «Правда», черта с два кто узнал бы, что я проиграл битву при Ватерлоо. Значит, письменный источник насколько важен, настолько и ненадежен. Но история, обра- щаясь к прошлому, опирается в основном на жалкие остатки письмен- ных источников - как правило, на те, что льстят национальному илиопределенному политическому тщеславию. Прочие она обычно наме- ренно игнорирует или подвергает унизительному остракизму.Вспомним, какой массированной атаке (а в числе особенно агрес- сивно атакующих был и досточтимый патриарх русской словесности и истории академик Дмитрий Лихачев) в 70-х годах ХХ века подвер- гался казахский писатель Олжас Сулейменов, попытавшийся в своей книге «АЗиЯ» проследить половецкое влияние на культуру Руси - в частности, на «Слово о полку Игореве». Дискуссия в печати шла по принципу: этого не могло быть, потому что этого не могло быть никог- да. Судьям Олжаса казалась крамольной сама мысль о каком-то куль- турном влиянии куманов-номадов, этих вечных кочевников, «своих поганых», на земледельческую Русь, нежившуюся в страстном циви- лизационном объятьи с высококультурной христианской Византией.Я не удержался от примеров, но в них и заложена научная - вернее, псевдоначная - ксенофобия, которой болели, болеют и еще долго бу- дут болеть, сами того не сознавая, сонмы историков, числящих себя жрецами Истины. Попробуйте, к примеру, выяснить для себя, чем окон- чилось под Аркадиополем кровопролитное сражение киевского князя Святослава с войсками византийского императора Иоанна Цимисхия. Византийские хроники утверждают, что Святослав был основательно разгромлен, а вот «Повесть временных лет» (ПВЛ) констатирует не- что обратное - сокрушительное поражение потерпел Цимисхий. Кому верить, коль письменная информация об этом факте фактически тем и исчерпывается? Мы вынуждены верить историкам современным, боль- шинство которых, понукаемые властью, просто обязаны быть «патри- отами» и даже известные факты истолковывать на комплиментарный манер. Признать Святослава побежденным, а тем более - признать за ним чуть ли не поголовное уничтожение поднестровского славянско- го племени уличей (об этом всегда помалкивали) - почитается вели- кой гражданской крамолой.Считается, что история обязана воспитывать патриотизм, понимаемый как любовь к своей Родине. И это значит, что тот смысловой ряд, который в очередной раз оказался в школьном учебнике любой стра- ны (любой!), обязан рассыпаться в комплиментах перед собственным этносом, перед собственным государственным устройством, перед собственным генотипом культуры. Но учебник - только сублимация широкого спектра исторических исследований, приспособленного для утилитарного использования в угоду политикам, функционирующей власти, господствующему слою. И это, уважаемые, уже НЕ НАУКА, а ИДЕОЛОГИЯ - несколько иная форма общественного сознания, опе- рирующая не квантами истины, рассчитанными на ИНТЕЛЛЕКТ, а оценочными градациями и понятиями, обращенными к ЧУВСТВУ. Неспорю, любому обществу идеология, понимаемая как набор норма- тивных ценностей, нужна позарез. Без идеологии, этой чрезвычайно мощной консолидирующей духовной силы, то или иное общество по- добно Броуновскому движению. Идеология же формирует движение однонаправленное. Это так. Но при чем тут наука, в том числе наука история?Да, история-наука обязана воспитывать, но воспитывать ИСТИНОЙ, а не пресловутой ПРАВДОЙ. Истина - это всегда адекватное знание, не имеющее патриотической, нравственной и прочей окраски. Правда же всегда окрашена интересами - отдельных людей, социальных сло- ев и классов, политических элит, этносов, государств. Я, к примеру, всегда считал, что понятие ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРАВДЫ, к которому мы прибегаем на каждом шагу, и есть некий сугубо мифологический кон- центрат, предназначенный для опыления мозгов идеологическим нарко- тиком, что, по выражению того же Поля Валери, и есть химия, порожда- ющая чудовищные реакции на возможность разумности мироустройства.Да, история-наука обязана воспитывать, но воспитывать так, как это присуще именно и сугубо науке. Теорема Пифагора - она и в Африке теорема, то есть не имеющая цвета, запаха, патриотической окраски и даже Отечества (не открыл бы грек - открыл бы араб) крупица исти- ны. Но она воспитывает не хуже развесистого повествования о слав- ном рыцаре Айвенго. Я ничуть не против славного рыцаря, но пусть бы написанием рыцарских романов занимался литератор, а вот жрец науки истории добывал бы свои крупицы знаний о прошлом человече- ства - крупицы без вкуса, запаха или накипи чванливого этнического и иного превосходства. Загляните в любые (любые!) учебники исто- рии, получившие широкое хождение на постсоветском пространстве, и вы убедитесь, что эра «переписывания» представляемой вами исто- рии вошла в стадию чудовищной пандемии. Какие поколения вырас- тут на исторических мистификациях - не мне вам рассказывать.Предвижу возражения и даже протест: как же ты, непрофессионал, осмелился влезть на трибуну авторитетной международной конферен- ции и обвинять нас, профессионалов в истории, в том, что мы занима- емся не тем, чем нужно бы заняться? Но я, рядовой потребитель исто- рического знания, и не помышлял кого-то из историков винить в со- творчестве не подлинной, а виртуальной истории. Талантливый исто- рик всегда стоит перед дилеммой: посвятить жизнь Истине и умереть в безвестности - или прогнуться под давлением очередной власти, очередных заблуждений, очередных мифологических химер, отдать предпочтение розовым патриотическим байкам и тем самым свить себе и своим ближним уютное гнездышко под куполом политического неба. Так было, так есть, так будет. Результат: история так и не выберется изунизительного статуса служанки политики, идеологии. Разве что политика, идеология, в силу своей непререкаемой социальной справед- ливости (вспомним эпоху раннего христиантства!), войдут в массовое сознание тем феноменом, которому по самой своей природе чужд, нравственно не выгоден любой обман, любое современное мифотвор- чество, любое посягательство на Истину.По сути, если вести отсчет от Геродота, за два с половиной тысячелетия история в целом так и не обрела признаков устойчивой науки, хотя и числится в лоне этой формы общественного сознания. Для до- казательства столь ее плачевного положения обращусь к элементар- ным соображениям.Любая наука, как известно, имеет свой предмет, то есть объект или сферу исследований. Вы скажете, что у истории он есть - это обще- ство. Но ведь изучением общества занимается еще несколько десят- ков наук. Где же тот очевидный срез общества, которым занимается именно история? Или это и не срез вовсе, а некий видеоряд, иллюст- ративные картинки, выстроенные в хронологическом порядке?Вопрос не праздный. Два десятка лет назад один из высоких политических лидеров СССР публично заявил примерно следующее: вы, историки, многое делаете, много пишете, но пишете скучновато; а не могли бы вы написать более популярную историю да с яркими иллю- страциями, чтоб было наглядно и понятно, чтоб воспитывало? Слова эти прозвучали еще в канун так называемой перестройки, но идея «кар- тинок» оказалась настолько живучей, что была азартно подхвачена уже в постперестроечные годы, а ныне она безраздельно господствует в историческом сознании постсоветских обществ. И теперь уж и не пой- мешь, что о чем: исторические персоналии на фоне той или иной эпо- хи - или проблемы секса на фоне аляповатых декораций в стиле рет- ро? Последнее, кажется, всецело овладевает умами и чувствами новых поколений. Но при чем тут история-наука? И в чем ее все-таки предмет?Любая наука оперирует общей методологией, частными методами исследований. Еще вчера историки, работавшие на пространстве СССР, твердо заявляли, что они вооружены самым мощным методологичес- ким оружием - историческим материализмом. Но это было вчера. А что сегодня? Истмат - методологическая платформа науки истории - под шумок предан тотальной анафеме. Позвольте спросить, господа (я уже обращаюсь не к историкам): а есть ли у вас какая-либо иная цельная методологическая платформа? Ах, пока отсуствует? Но ведь вы должны бы знать, что если из-под любой науки выбивают ее методологическую стартовую площадку, то она, наука, рушится и никуда не взлетит.У любой социальной науки есть свои, только ею открытые и надежно обоснованные законы. Назовите хотя бы один закон, родившийся внедрах исторической науки - не значится такового. История до сих пор оперирует лишь законами, открытыми средствами других наук, своих у нее нет. Но в таком случае вправе ли история именоваться наукой в строгом смысле слова? Или это все-таки лубочные «картин- ки» прошлого?Я всецело солидарен с выступившими до меня московским профессором Губогло и молдавским - Руссевым. Они говорили о том, что историки зачастую не понимают друг друга не потому, что говорят и пишут на разных этнических языках, а потому что они придают одним и тем же понятиям различную, иногда противоположную смысловую нагрузку. Получаются диалоги глухих с немыми. Да ведь иначе и быть не может. Математик из Японии легко найдет общий язык с коллегой из Намибии - они общаются на общепринятом языке математических символов. А вот нынешний историк-румынофил вряд ли поймет ис- торика русофила, в лучшем случае он найдет контакт с историком ру- софобом. Вывод? История-наука так и не определилась с сугубо свои- ми, историческими научными категориями, а наука, не оперирующая категориями, не есть в строгом смысле наука. Это что-то другое.Добавлю к этому, что и категории, которые наука история щедро заимствовала из хоромов других социальных наук, в последние деся- тилетия тоже претерпели поразительные трансформации, а то и необъяснимо исчезли из научного оборота. Даже по поводу содержа- ния таких категорий, как «цивилизация», «культура», «традиция», «со- циум», «формация», «нация», «этнос» и т.д. и т.п., нет общепринятых толкований, о чем я рискнул заявить на предыдущей конференции. А ведь если вдуматься, вся эта терминологическая свистопляска означа- ет нечто большее, чем взаимное недопонимание коллег. Это - КРИ- ЗИС всего комплекса социальных наук, уже не прописывающегося в парадигмы тотальной планетарной глобализации. Впрочем, если он и пропишется, то до массового сознания сей факт все равно не дойдет, ибо последнее настолько замусорено суррогатами «современной куль- туры», что для научного знания в нем просто-напросто не останется места.Я отчетливо понимаю, что выступать с такими тезисами перед аудиторией, состоящей преимущественно из историков, для меня, непро- фессионала, было бы не совсем корректным, если бы не одно весомое соображение: историки-профессионалы производят и генерируют историческое знание, но ведь не для самих себя, а для массы таких вот потребителей знания, каким является ваш покорный слуга. Так что примите мои тезисы не иначе как реакцию потребителя на продукт производителя. Конечно, реакция эта во многом субъективна, а пото- му, может, и несправедлива, за что авансом приношу свои извинения.

Скачать электронную версию публикации