Бессарабский феномен: наследине М.О. Гершензона в контекстедиалога культур.pdf На протяжении веков Молдова была конгломератом этносов, маленьким плавильным тиглем, в котором рождался уникальный многонаци- ональный (и, соответственно, мультикультурный) сплав, являющийся общеевропейским достоянием. В числе «компонентов» этого сплава - наследие М.О. Гершензона (1869-1925), литературоведа, текстолога, философа, публициста, эссеиста, архивиста, переводчика, историка культуры, иудаиста, уроженца Кишинева и одного из признанных ли- деров русского Серебряного века.Возвращение в культуру полузабытого имени Гершензона началось сравнительно недавно; однако определенный штамп, достаточно ус- тойчивый в среде российских интеллектуалов, к сожалению, успел уже сложиться. Он заключается в утверждении, что Гершензон сумел стать крупнейшим мыслителем своей эпохи, якобы лишь преодолев опреде- ленный комплекс провинциально-местечковой ментальности, получен- ный им в еврейско-кишиневском детстве.Нам такая позиция представляется не просто снобистской, но и принципиально ошибочной. Данная работа является одной из первых по- пыток рассмотреть проблему «кишиневско-бессарабской составляю- щей» в многообразном научном наследии Гершензона. Как нам видит- ся, эта составляющая чрезвычайно важна; по нашему убеждению, она служит глубинной первоосновой и своеобразным ключом к понима- нию богатейшего наследия Гершензона. Именно эта бессарабская пер- вооснова, как мы попытаемся хотя бы тезисно показать, и позволила ему совершить мощный прорыв к синтезу национального и общече- ловеческого, оставаясь при этом носителем той особенной толерант- ной ментальности, которая могла сформироваться только в специфи- ческом поликультурном контексте Молдовы1.Кишинев второй половины Х1Х века, т.е. той поры, когда складывалась личность Гершензона, реально был своеобразным перекрест- ком культур, где молдаване и русские, евреи и немцы, греки и турки жили бок о бок, развивая свои национальные традиции и терпимо от- носясь к традициям соседей. Идеализировать эту ситуацию, разумеет- ся, не следует,- иначе, в частности, политическим провокаторам неудалось бы развязать кровавую бойню еврейских погромов начала ХХ века; и тем не менее в целом Кишинев был весьма специфическим провинциальным городом Российской империи, «с лица необщим вы- раженьем», с достаточно высоким уровнем межэтнической, межкон- фессиональной толерантной культуры.Здесь, в Кишиневе, Гершензон шестилетним мальчиком, как это было принято в еврейских семьях, был отдан в еврейское училище. Извест- но, что в Кишиневе была достаточно развита система таких частных еврейских училищ. Еще в 1837 г. их насчитывалось 38, причем распо- лагались они, как правило, просто в одной из комнат частных еврейс- ких домов, где учитель с разрешения раввина занимался с мальчиками еврейской грамотой, Торой и Талмудом. Затем с большими трудностя- ми было открыто первое Кишиневское еврейское училище нового типа, которое было затем преобразовано в 1881 г., и его бессменным дирек- тором на протяжении сорока лет был Илья Давыдович Бархаш. Оче- видно, именно там и учился маленький Миша2. Нам сейчас трудно судить об уровне преподавания в училище того периода, но, во всяком случае, можно утверждать, что в детстве Гершензон приобщился к культуре библейской ментальности, что впоследствии весьма позитив- но сказалось на его философско-культурологических штудиях по биб- леистике; так, своеобразной и до настоящего времени недооцененной попыткой мощного прорыва к новому философскому синтезу пред- ставляется философский трактат Гершензона «Ключ веры», постро- енный на глубоком анализе ветхозаветных текстов. Основные выводы его вкратце таковы:«Исследование библейской религии показало, что ключом веры, сущностью религии, является мысль о космически-правильном пове- дении человека как непреложном условии его благоденствия. …Дер- жать свой разум космически-открытым значит непрестанно помнить органическое единство вселенной, точнее - усвоить привычку автома- тически помнить, что каждое явление определяется не только своим непосредственным причинным рядом, но всей необозримой со- вокупностью сил и явлений, образующих мировую жизнь. Напротив, позитивный разум есть тот, который учитывает только отдельные, хотя бы и множественно-скрещивающиеся ряды причинностей, какие доз- наны в опыте или в науке, и совершенно пренебрегает могучую связь, таинственно вяжущую нитями все, что есть и что совершается».Именно поэтому в своем ограниченном позитивистском познании он, этот разум, не видит космоса, не осознает величия и единства все- ленной. Истинная же методология гуманитарной мысли, по Гершен- зону, именно и состоит в том, чтобы постоянно соотносить свое малое научное познание с постижением вселенской бесконечности бытия.Сопрячь это малое с тем огромным можно через Библию как общечеловеческую модель мироздания и разумного поведения человека в бес- конечном мире. «Таков общий смысл (мо)его исследования - что в Ветхом Завете, как в великолепном ларце, хранится под тысячью чу- десно вышитых оболочек этот золотой слиток еврейской религии, не предумышленное творение человека, но столь же органический плод духа, создание вочеловечившейся природы, каковы в низших сферах естества вулкан в горе или яблоко на яблоне»3. Нам остается добавить к этому только два современных термина, непосредственным предше- ственником которых, как нам кажется, предстает в своем трактате Гер- шензон: ноосфера и экология.Для рассматриваемой нами проблематики особый интерес представляет также трактат Гершензона «Судьбы еврейского народа» (1922). Полемически заостренный против весьма популярной тогда в еврей- стве доктрины сионизма и вместе с тем наполненный искренней бо- лью о судьбе народа, частью которого он себя всегда воспринимал, этот трактат содержит чрезвычайно жесткую отповедь любому наци- онализму, включая еврейский:«Соблазниться сознательным национализмом, свирепствующим теперь в Европе, - какое плачевное заблуждение! Национальность не- чувствительно определяет и окрашивает каждый акт нашей существен- ной деятельности, но горе, если она начинает творить акты из самой себя. Национальное чувство есть в природе то же, что чувство лично- сти живой твари: оно благотворно, пока действует органически. Но точно так же, как чувство личности в человеке, действуя органически, вовне законным инстинктом самосохранения, а пропитавшись созна- тельностью, превращается в эгоизм, так рассудочная мысль искажает природу национального чувства, возводя его в мнительный, злой и корыстный национализм. Именно так исказилось здоровое националь- ное чувство в рационалистической Европе нашего времени. Рядом с существенным творчеством народы удручены еще отдельной заботой- об ограждении своей национальности; из элемента, соприсутствующего во всяком творчестве, национальность сделалась началом само- довлеющим и почти господствующим, была признана особенной цен- ностью в числе других культурных ценностей. И эту небывалую цен- ность народы ревниво охраняют от всевозможных посягательств, и чуть кто-нибудь, идя от своей народности, пройдет мимо, они кидают- ся на него с оружием, когда им хочется пограбить, они оправдывают свой грабеж мнимыми нуждами своего национального дела. Так при- зрак стал реальной силой, самой злой и губительной силой нашего века. Народы приносят ему в жертву подлинные ценности, творят его именем величайшие преступления. Разве не во имя сознательного на-ционализма царская власть душила все малые народности России, Пруссия - познанских поляков, Венгрия - славян? Разве не созна- тельный национализм превратил балканские государства за последние10-15 лет в озверелую стаю собак, то грызущихся до полусмерти, то с рычанием зализывающих свои раны? Не этот ли призрак повинен и в мировой войне, не тем, что он толкнул народы на кровопролитие, но тем, что освятил его своим престижем?…Подобно эгоизму, сознательный национализм непременно жесток и бесчеловечен, потому что он терзаем мнительностью, страхом ущерба… Потому что Молох, признанный богом, тотчас требует себе культа, сообразно с его природой»4.Очевидно, у нас есть достаточно оснований утверждать, что именно кишиневская ментальность лежит в основе этой принципиальной позиции, более чем актуальной и в наши дни. А посему вернемся к кишиневскому детству нашего героя. Как многие его сверстники, Гер- шензон поступил в Первую кишиневскую гимназию, где получил, с одной стороны, основы светского образования, достаточно глубокие, судя по его дальнейшим блистательным успехам в самой широкой гу- манитарной сфере, а с другой - уроки этнокультурного общения, ибо среди его соучеников были русские и молдаване, евреи и греки, армя- не и немцы. Опять-таки, не будем идеализировать ситуацию. Показа- тельно, что в историческом очерке о деятельности гимназии, в частно- сти, сказано: «Учащихся было в 1875 г. 420 чел., из коих русских -208, евреев - 103, молдаван - 31, остальное количество распределялось между поляками, болгарами, итальянцами, немцами, армянами, греками и грузинами…Такой значительный наплыв евреев (по словам автора отчета - Р.К.) имеет свои дурные стороны: они оказывают далеко не безвредное влияние на остальных учеников, в особенности в низших классах. Евреи смотрят на учение как на средство, пригод- ное для жизни и потому каждый свой шаг согласуют с этим взглядом. Они вносят в среду учеников-христиан дух торгашества, обмана, из- воротливости. Их дурное влияние на учеников низших классов - факт несомненный, и в них отчасти заключается причина того, что воспи- тание учеников идет весьма туго»5.Оставим без комментариев этот весьма примечательный пассаж,лишний раз напоминающий, что ситуацию не следует идеализировать. Отметим, однако, что, как бы там ни было, из стен Кишиневской гим- назии вышло немало выдающихся личностей - врачей, юристов, ин- женеров, политических деятелей, как, например: Сергей Витте, впос- ледствии министр финансов, затем премьер-министр Российской им- перии; Александр Нелидов, впоследствии Чрезвычайный посол Рос- сии во Франции, известный дипломат; Анатолий Крупенский, впос-ледствии Чрезвычайный посол России в Норвегии; Александр Кру- пенский, камергер Двора, известный политик; первую гимназию окон- чили два лучших кишиневских градоначальника - Карл Шмидт и Пан- телеймон Синадино; среди ее выпускников - Александр Яцимирский, будущий профессор Петербургского университета, замечательный филолог-славист, литературовед, лингвист, культуролог. Все перечис- ленные имена позволяют уверенно говорить о достаточно высоком уровне образования, которое получил в Кишиневской гимназии, сре- ди прочих выпускников и Михаил Гершензон. Не случайно он сразу стал одним из самых блестящих студентов Московского университета- сказалась кишиневская школа!Как известно, в наследии Гершензона особое место занимает пуш- кинистика. Истоки этой пушкинистской доминанты следует искать преж- де всего опять-таки в кишиневском гимназическом детстве автора.В осмыслении пушкинского гения Гершензон сказал свое слово, несомненно новое, которое предстает как синтез литературоведческо- го, источниковедческого и философско-культурологического подходов, объединенных единой исследовательской логикой. Гершензон впер- вые заговорил о своеобразной многозначности пушкинского текста, доступной лишь вдумчивому исследовательскому взгляду. Такая ис- следовательская установка не только позволила Гершензону «высве- тить» в пушкинских творениях многочисленные редуцированные ре- минисценции, семантические пласты и переклички, дотоле незамечен- ные специалистами, - она во многом предвосхитила новые перспек- тивы структурно-семиотического анализа текста, столь популярные в двадцатом веке. Кроме того, она позволила увидеть пушкинское на- следие в контексте общемирового историко-культурного контекста, включая Гераклита и Библию (гершензоновский трактат «Гольфст- рем»).По воспоминаниям самого Гершензона, его дед по материнской линии Яков Цысин, колоритный старый еврей, знаток и толкователь Торы, был, помимо всего прочего, живым связующим звеном между внуком и Пушкиным, которого он мальчишкой запомнил гуляющим в городс- ком саду в клетчатых панталонах и с тростью. Как нам представляет- ся, именно в этом кишиневском эпизоде, рассказанном глубоким ста- риком юному внуку, следует искать первотолчок той увлеченности Пушкиным, той в высшей степени оригинальной его интерпретации, которая будет отличать потом все творчество Гершензона; дед с его бесконечными рассказами из библейской истории и мифологически- реальный, житейски достоверный Пушкин с раннего детства выстро- ились в сознании Гершензона в одну живую связь времен. Эта связь будет творчески реализована много лет спустя, когда он возведет пуш-кинскую поэтику к библейским истокам, и в этой библейской мудрос- ти увидит «мудрость Пушкина» (именно так - «Мудрость Пушкина»- назовет он впоследствии свое знаменитое исследование).Здесь, в Кишиневе, он еще раз пересекся с Пушкиным, и эту «встречу» следует считать знаковой, причем ее можно с уверенностью конк- ретно определить в кишиневском времени-пространстве: это 26 мая1885 г., день рождения поэта, когда кишиневцы торжественно откры- ли монумент в парке. В этот день там был весь город, и уж конечно, там был юный гимназист Миша Гершензон, поскольку именно гимна- зия явилась инициатором создания памятника, который, по первона- чальному замыслу, предполагалось даже установить в гимназическом актовом зале. Все эти факты обретают для нас дополнительный обер- тон как моменты личностного становления будущего выдающегося пушкиниста.Кишинев не «отпускал» Гершензона и впоследствии, когда он стал одним из лидеров московской интеллектуальной элиты. Не случайно о своем кишиневском детстве он, уже всемирно известный, будет с необыкновенной теплотой вспоминать в своеобразных мемуарах-эссе«Солнце над мглою».В Москве он встретил свою спутницу жизни, Марию Борисовну Гольденвейзер, которая оказалась родом тоже из Кишинева, как и ее брат, знаменитый пианист Александр Борисович Гольденвейзер.С Кишиневом связывала Гершензона и его московская покровительница Елизавета Николаевна Орлова (Лили, как ее называли домаш- ние) - верный друг и добрый гений семьи Гершензонов. Аристократ- ка, внучка декабриста Орлова6 и хранительница семейных архивов, она доверила эти архивы Гершензону, тем самым погрузив его в ат- мосферу декабристского движения, Южного общества, Кишиневско- го отделения Союза Благоденствия и т.д., - всего того, о чем так мно- го, ярко и самобытно напишет впоследствии «кишиневский москвич» Гершензон, житель Арбата, чье детство прошло в Кишиневе, в доме№ 111 по улице Николаевской…Своеобразной иллюстрацией к значимости диалогового мышления, заложенного в бессарабско-кишиневском детстве, может служить так- же созданная совместно с Вяч. Ивановым знаменитая «Переписка из двух углов» (1922). Напомним вкратце историю создания этого ше- девра: после голода и холода лютой московской зимы 1919 г. в июне1920 г. Иванов и Гершензон, оба в состоянии крайнего физического истощения, с открывшимся туберкулезным процессом, дистрофией и т.д., получили путевки в «санаторий для переутомленных работников умственного труда». (Sic!- РК) Т.н. «Санаторий», он же «здравница», находился в самом центре Москвы, в 3-м Неопалимовском переулке(между Плющихой и Смоленским рынком), и вся суть санаторного лечения заключалась в казенной койке и весьма скромном пайке. Там они оказались в одной комнате, где в противоположных углах стояли две кровати с тощими матрацами и тумбочками.Владислав Ходасевич, тем же летом побывавший пациентом этой легендарной «здравницы», оставил нам бесценное свидетельство ре- альной обстановки, в которой зарождалась «Переписка…»: «Гершен- зон с Вяч. Ивановым жили вместе. В их комнате, влево от двери, сто- яла кровать Гершензона, рядом небольшой столик. В противополож- ном углу (по диагонали), возле окна, находились кровать и стол Вяч. Иванова. В углу мятежного Гершензона царил опрятный порядок: чи- сто постланная постель, немногие, тщательно разложенные вещи на столике. У эллина Вяч. Иванова - все всклокочено, груды книг, бумаг и окурков под слоем пепла и пыли; под книгами - шляпа, на книгах - распоротый пакет табаку»7.К этому времени оба были уже давно признанными лидерами русского Серебряного века. В Питере цвет богемной элиты собирался в знаменитой «башне» у Вяч. Иванова, в Москве - в не менее знамени- том флигеле Гершензона на Арбате; (там, в числе прочего, зародилась идея мятежного сборника "Вехи", взорвавшего русское общественное мнение межреволюционного периода, как его взорвет и «Перепис- ка…»).Октябрь семнадцатого года перевернул привычный образ жизни столичных интеллектуалов, и вот оба, изможденные физически, но не сломленные духом, встретились в двух углах одной убогой то ли больницы, то ли богадельни. В самой «Переписке…» Гершензон так зафиксировал творческий процесс их специфического диалога:«Наша случайно начавшаяся переписка из угла в угол начинает меня занимать. Вы помните: в мое отсутствие вы написали мне первое пись- мо и, уходя, оставили его на моем столе; и я отвечал вам на него, когда вас не было дома. Теперь я пишу при вас, пока вы в тихом раздумьи силитесь мыслью разгладить жесткие вековые складки Дантовых тер- цин, чтобы затем, глядя на образец, лепить в русском стихе их подо- бие… А после обеда мы ляжем каждый на свою кровать, вы с листом, я с маленькой книжкой в кожаном переплете, и вы станете читать мне ваш перевод «Чистилища» - плод уверенного труда, а я буду сверять (с оригиналом) и спорить. И нынче снова, как в прежние дни, я упь- юсь густым медом ваших стихов, но и снова испытаю знакомое щемя- щее чувство»8 .Как вспоминал потом, полушутя жалуясь, Гершензон в письмах кдругому общему их старому другу Льву Шестову, Иванов первым затеял эту игру ума, «понуждая» приятеля писать ответные письма наобщефилософские темы: «Начал переписку он и стал понуждать меня отвечать ему письменно… я был очень слаб… Но он мучил меня до тех пор, пока я не написал»9 . Так родилась «Переписка из двух углов», которая затем получила огромный резонанс не только в России, но и во всем мире. О ней писали Г.Марсель и Т.С. Элиот; ее перевел на французский Ф.Мориак, на испанский - Ортега-и-Гассет, на немец- кий - Мартин Бубер - имена, к которым мы еще обратимся.Мир был потрясен тем, как два больных полуголодных интеллектуала в изнуренной разрухой Москве вели поразительный по эмоцио- нальной, философской и культурологической насыщенности диалог о судьбах человеческой цивилизации… Действительно, это не может не вызывать восхищения: живя в голодной, убогой, нищенской обстанов- ке, на краю смерти от истощения, они ни разу не опускаются до об- суждения этих низменных деталей быта. Их не сломленный дух вита- ет в высших сферах, их волнуют вечные проблемы судеб культуры, религии, искусства, а вовсе не собственная бытовая неустроенность. (Меж тем было от чего пасть духом; последствия страшной зимы не замедлили сказаться: так, 8 августа 1920 года умерла от истощения, туберкулеза и атонии желудка жена Иванова. За два дня до смерти ей исполнилось тридцать лет…)В среде русской интеллектуальной эмиграции «Переписка…» про- извела фурор. Любопытно, что при этом у каждого из участников по- лемики были свои сторонники. Так, М. Цветаевой и Г. Флоровскому10 однозначно импонировала «прокультурная» позиция Иванова, в то вре- мя как Вл. Ходасевич и Л. Шестов11 разделяли так называемые «контр- культурные» аргументы Гершензона.В самом деле, за Ивановым к этому времени среди символистов уже прочно утвердилась слава одного из теоретиков «нового религиозного сознания». Как отмечает современный исследователь творчества Вяч. Иванова В.М. Толмачев, «активность на исходных рубежах именно по- этической рефлексии вызвала трансформацию символизма из литератур- ного явления в культурологическое, а также расколола русских символи- стов на два лагеря: на тех, кто, подобно французским символистам, в сво- ем индивидуалистическом эстетстве остался «декадентом», и тех, кто вслед за Ивановым, сравняв поэзию и религию, хотел считать себя …«теургом», предтечей грядущей соборности культуры»12.С другой стороны, один из наиболее спорных моментов позиции Гершензона в «Переписке…» - его отношение к культуре, которую он, в отличие от Иванова, видел пребывающей в глубоком кризисе. В час- тности, Гершензон так размышляет о современном человеке, обреме- ненном обветшавшей, разлагающейся, удушающей, пережившей себя культурой:«Может быть, человеку нужно было от изначальной свободы пройти через долгий период дисциплины, догматов и законов, чтобы сно- ва, уже иным, выйти в свободу: может быть, так. Но горе поколениям, на чью долю выпал этот средний стадий - путь культуры. Она разла- гается изнутри - это мы ясно видим, и она свисает лохмотьями с из- можденного духа».«Я не сужу культуры, я только свидетельствую: мне душно в ней… Это знание не я добыл в живом опыте; оно общее и чужое;… оно со- блазном доказательности проникло в мой ум и наполнило его. И пото- му, что оно общее, сверхлично-доказанное, его бесспорность леденит мою душу. Несметные знания, как миллионы неразрываемых нитей, опутали меня кругом, как безликие, все непреложные, неизбежные до ужаса. И на что они мне? Огромное большинство их мне вовсе не нуж- но. В любви и страдании мне их не надо, не ими я в роковых ошибках и нечаянных достижениях медленно постигал мое назначение, и в смертный час я, конечно, не вспомню о них. Но, как мусор, они засо- ряют мой ум, они тут во всякий миг моей жизни и пыльной завесой стоят между мною и моей радостью, моей болью, каждым моим по- мыслом…»И далее:«Культурное наследие» давит на личность тяжестью 60 атмосфер и больше… и разве только крылья гения могут поднять его дух над его отяжелелым сознанием».И вместе с тем, Гершензон в целом отнюдь не столь категорически пессимистичен. Так, он подчеркивает:«Но знаю и верю, что возможны иное творчество и другая культура, не замуравливающие каждое познание в догмат; не высушивающие всякое благо в мумию и всякую ценность в фетиш»13.Иванов же утверждает:«Дорогой друг мой, мы пребываем в одной культурной среде, как обитаем в одной комнате, где есть у каждого свой угол, но широкое окно одно, и одна дверь… Пребывание в одной среде не одинаково для всех жильцов ее и гостей. В одной стихии плавают растворимое вещество и жидкое масло, растут водоросль, коралл и жемчужина, движутся рыба, и кит, и летучая рыба, дельфин и амфибия, и ловец жемчужин - водолаз».И далее:«Будем верить в жизнь духа, в святость и посвящения, в незримых святых окрест нас, в бесчисленном слитном сонме подвизающихся душ и бодро пойдем дальше, не озираясь и не оглядываясь, не меря пути, не прислушиваясь к голосам духов усталости и косности о «яде в кро- ви», об «изнеможении в кости». Можно быть веселым странником наземле, не покидая родного города, и стать нищим в духе, не вовсе забыв самое ученость»14.Сейчас, по прошествии восьми с половиной десятилетий, становится очевидной правота обоих участников диалога, двух замечательных деятелей культуры, современников, друзей, единомышленников, при- надлежавших к разным конфессиям и к различным философским шко- лам, но вместе утвердившим право другого на свою позицию, на свой угол зрения.Характерна в этом отношении полушутливая реплика Гершензона в одном из его писем к Иванову:«Соседушка, мой свет, напрасно маните вы меня ласковыми уве- щаниями покинуть мой угол и перебраться в ваш. Ваш угол - тоже угол, замкнутый стенами, - свободы в нем нет»15.В этом их споре нет и не могло быть победителя и побежденного. Это была их общая победа, - победа духа над бездуховностью, свобо- ды мысли над социальной и политической несвободой. С позиций со- временности в этом особенно отчетливо видится величие их нравствен- ного, гражданского и интеллектуального подвига.С позиций завершившегося ХХ века очевидной становится также особая значимость самой идеи диалога, столь блистательно в «Пере- писке…» реализованной.И здесь мы переходим к аспекту, на наш взгляд, чрезвычайно важ- ному. Как известно, два мыслителя, гениально воплотивших, каждый по-своему, идею диалогического мышления в гуманитарной культуре ХХ века, - это Бахтин и Бубер.Бахтинская концепция диалога достаточно хорошо известна и в дан- ной аудитории не нуждается в подробном изложении. Поэтому в на- стоящей работе мы сознательно и намеренно выносим за скобки как известные попытки перечеркнуть ценность диалогизма в научном на- следии Бахтина, так и догматические апологии его16.Объем настоящей статьи не позволяет также подробно остановить-ся на известных трактатах Мартина Бубера «Я и ты», «Диалог», «Два образа веры», воплотивших его диалогические идеи. Напомним лишь, что, по Буберу, истина не принадлежит одному человеку, как бы он глубоко не ушел в себя в ее поисках. Истина не рождается и в споре, если в этом споре каждый не слушает другого, а лишь отстаивает свое мнение. Истина рождается только в отношениях «Я - Оно», преобра- женных в «Я - Ты», т.е. в диалоге, причем только в таком, когда это диалог любви, а не ненависти. По глубокому убеждению Бубера, толь- ко соучастие в бытии других живых существ обнаруживает смысл и основание собственного бытия17.В данном случае представляется важным акцентировать внимание на другом, а именно: имеются свидетельства очевидцев и наблюдения исследователей, которые подтверждают, что Бахтин был знаком с бу- беровской философией диалога и признавался, что испытал ее влия- ние. Об этом говорит, в частности, такой выдающийся мыслитель со- временности, как Г.С. Померанц (автору настоящей статьи посчастли- вилось лично на протяжении ряда лет слушать его блестящие докла- ды на Международных «Достоевских чтениях» в Санкт-Петербурге)18.Вместе с тем, большинство специалистов, касающихся соотноше-ния Бубер - Бахтин, ограничиваются, как правило, беглой и уклончи- вой констатацией, как, например, это делает известный бахтинист В.С. Библер, который пишет: «О соотношении Бахтин - Мартин Бубер следовало бы говорить особо, но сейчас это бы нас далеко завело»19 (отметим в скобках: о соотношении Бубер - Бахтин в современной гуманитарной науке говорят, увы, слишком мало, и, может быть, именно это завело гуманитарное познание в методологический тупик, из кото- рого необходимо искать выход).Чрезвычайно интересное, но также, к сожалению, беглое наблюде- ние о соотношении Бубера и Бахтина находим у старейшей американ- ской исследовательницы Достоевского Н. Натовой20.Причем до настоящего времени никто, насколько нам известно, не отметил следующий принципиально важный момент: есть конкрет- ная общая точка, непосредственно объединяющая Бубера и Бахтина в историко-культурном контексте. Эта общая точка - именно «Пере- писка…» Иванова - Гершензона.Как известно, Бахтин был близко дружен с Ивановым, писал о нем и т.д. Для нашей темы особенно важно, что в числе гостей, навещав- ших Иванова в том самом московском «санатории», был и Бахтин, ко- торый не только не прошел мимо этого факта, но даже вспоминал и рассказывал о нем много десятилетий спустя, что зафиксировано ме- муаристом21.Далее, что касается Бубера. Как уже было упомянуто, именно Бубервпервые перевел «Переписку…» на немецкий. Более того, известно, что в последующий эмигрантский (т.н. «итальянский») период жизни Вяч. Иванова М. Бубер был одним из его гостей в Павии, наряду с Б. Кроче, Т. Уайлдером и др. западноевропейскими интеллектуалами. Кроме того, Лев Шестов, общий друг Иванова и Гершензона, в эмиг- рации близко сошелся с Бубером - настолько, что даже написал эссе о его трактатах22. Как свидетельствует в своих мемуарах тот же Шестов, Бубер проявлял чрезвычайный интерес именно к «Переписке…» двух российских авторов. В тридцатые годы Бубер познакомился и подру- жился с другим выдающимся русским мыслителем - Бердяевым. И вих дружеских беседах также постоянно присутствовала знаменитая«Переписка…».Таким образом., просматривается чрезвычайно интересная линия творческого воздействия Иванова - Гершензона на Бубера и Бахтина, двух величайших представителей диалогового мышления ХХ века. Очевидно, можно утверждать, что их концепции в значительной мере навеяны диалогом Гершензона - Иванова. Тем самым выстраивает- ся интеллектуальный полилог Вяч. Иванов - М. Гершензон - М. Бубер- М. Бахтин; добавим сюда такие блистательные имена, как Л. Шес- тов, Вл. Ходасевич, М. Цветаева, Г. Флоровский, Н. Бердяев, Г. Мар- сель, Т.С. Элиот; Ф. Мориак, Х. Ортега-и-Гассет, - и мы получаем воз- можность принципиально по-новому взглянуть на проблемы мето- дологии гуманитарной мысли ХХ века. Одним из ключевых пунктов, вокруг которого группируются величайшие умы столетия, предстает«Переписка из двух углов», тоненькая книжка на серой бумаге, все масштабы значимости которой нам, очевидно, еще предстоит осмыс- лить в наступившем ХХI веке.В таком контексте особую исповедальную силу приобретают стро- ки Гершензона, завершающие текст «Переписки»:«Я живу странно, двойственной жизнью. С детства приобщенный к европейской культуре, я глубоко впитал в себя ее дух и не только совершенно освоился с нею, но и люблю искренно многое в ней, - люблю ее чистоплотность и удобство, люблю науку, искусства, поэзию, Пушкина... Тут я с вами; у нас общий культ духовного служения на культурном торжище, общие навыки и общий язык. Такова моя днев- ная жизнь. Но в глубине сознания я живу иначе... Я живу, подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране; любим туземцами и сам их люблю, ревностно тружусь для их блага, болею их болью и радуюсь их радостью, но и знаю себя чужим, тайно грущу о полях моей роди- ны, о ее иной весне, о запахе ее цветов и говоре ее женщин. Где моя родина? Я не увижу ее, умру на чужбине. Минутами я так страстно тоскую о ней! …Вы, мой друг, - в родном краю; ваше сердце здесь же, где ваш дом, ваше небо - над этой землею. Ваш дух не раздвоен, и эта цельность чарует меня… И потому я думаю, что в доме Отца нам с вами приуго- товлена одна обитель, хоть здесь, на земле, мы сидим упрямо каждый в своем углу и спорим из-за культуры»23.В контексте этого исповедального признания отдельный интересприобретает проблема этнокультурной самоидентификации, пробле- ма соотношения, условно говоря, бессарабско-еврейского, русского и общечеловеческого начал в ментальности Гершензона. Сложность и благородство его жизненной и творческой позиции заключались в том,что, став признанным лидером элиты российского интеллектуального сообщества, он вместе с тем не переставал воспринимать себя бесса- рабским иудеем, кишиневским мальчиком, лично ответственным за судьбы мировой культуры. И говор бессарабских женщин, как и аро- мат бессарабских цветов, всегда оставался самой потаенной частью его личности…Быть может, такая толерантная творческая позиция, в основе кото- рой лежит диалоговая бессарабско-кишиневская ментальность, таит в себе один из путей решения сложнейших этнокультурных коллизий, которыми полна современная жизнь любого многонационального со- циума

Скачать электронную версию публикации