Second after Solomon": the "regal image" of Daniel of Galicia and the Byzantine heritage.pdf Вопрос о роли Византийской империи в определении внешнеполитического курса Галицко-Волынской Руси времен правления Романа Мстиславича и Даниила Романовича Галицкого неоднократно поднимался в исследовательской литературе. Но этот вопрос решался различными авторами по-разному. Ряд новейших авторов склонны отрицать какое-либо существенное влияние Византии (Никеи) на внешнюю политику Руси вообще и Галицко-Волынского княжества в частности. Среди других взглядов на указанную проблему есть точка зрения о том, что никейские правители вынуждены были искать союзников на Западе с целью возвращения Константинополя, поэтому контакты Даниила Галицкого и папы не могли вызвать в Никее отрицательных эмоций. Подобных взглядов придерживается, например, Н.Ф. Котляр (Котляр 2008: 290-291). М.М. Войнар и вслед за ним И.Ф. Паславский придерживались совершенно иной позиции, утверждая, что принятие Даниилом королевской короны стало актом окончательного разрыва с Византией (Никеей) и выхода русского князя из ее внешнеполитической орбиты (Войнар 1955: 116-117; Паславський 2003: 71-72). Есть и другая позиция, на которой стоит А.В. Майоров. Согласно его точке зрения, Византия (Никея) оказывала прямое влияние на определение внешнеполитической линии Галицко-Волынской Руси, в частности через мать Даниила, византийскую принцессу Ефросинью (Анну) (Maiorov 2014: 188-233; 2015: 11-13). Каков же был характер взаимоотношений между Галицко-Волын-ской Русью и Византией, в какой степени можно говорить о влиянии Византии (Никеи) на внешнюю политику Даниила Галицкого? И можно ли это делать вообще? Задачи данной статьи - проследить за ролью Византийской (Никейской) империи в определении внешнеполитического курса князя Даниила Галицкого, рассмотреть вопрос о средствах и методах этого влияния и отдельное внимание уделить так называемому царскому следу - политико-идеологической составляющей в отношениях между Галицко-Волынской Русью и Византией (Никеей). Наследие отца и матери Византийское влияние на Русь IX-XII вв. было доминирующим как во внешней, так и во внутренней политике. Русские князья стремятся перенимать некоторые элементы византийской политической культуры. Например, князь Владимир Всеволодович, прозванный Мономахом, с которым Галицко-Волынская летопись сравнивает Романа Мстиславича: «...храборъ бо бЪ жко и тоуръ. ревноваше бо дЪдоу своемоу Мономахоу. погоубившемоу поганыж Измалтдны. рекомыж Половци. изгнавшю Отрока во Обезъ1. за ЖелЪзнаж врата. Сър-чанови же мставшю оу Доноу. ръ|бою ^живъшю тогда Володимерь и Мономахъ пилъ золотом" шоломомъ Донъ. и приемшю землю ихъ всю.» (ПСРЛ 2: 155). Для Романа Мстиславича было важно именно сравнение с Владимиром Мономахом (причем не только сравнение, но и указание на родство). Для Романа это означало претензии на установление общерусского правления, на союз с Византией, а также на необходимость борьбы с иноземными захватчиками. Однако именно в правление Романа в Византии происходит событие, которое заставляет измениться характер русско-византийских отношений. В 1204 г. Константинополь был завоеван крестоносцами и стал центром нового государства - Латинской империи, а на территории Малой Азии возникла Никейская империя, правители которой продолжали считать себя настоящими правителям Византии. Распад Византийской империи повлек за собой попытки многих правителей заявить о притязаниях на императорскую власть. По крайней мере, ей пытались подражать, перенимать некоторые элементы поведения византийских правителей. Именно в тот период в Галицко-Волынской Руси начинают складываться «царственный статус» князя, проявляться «царский след» Византии на Руси. Галицко-Волынская летопись начинается посмертной похвалой Роману Мстиславичу, названному в самых первых строках «приснопамятным самодержцем всея Руси» (ПСРЛ 2: 155), а позднее в описании пребывания Даниила Романовича у татар и вовсе присутствует фраза «егож" мць бЪ цсрь в Роускои земли» (ПСРЛ 2: 185), прямо указывающая на высокий статус Романа. После захвата Константинополя царский титул (или именование «самодержец») для большинства русских князей утрачивает свои привлекательность и авторитет (Майоров 2009: 252-253), но только не для правителей Галицко-Волынской Руси. По словам В.А. Водова, в XIII в. среди русских источников царский титул правителей встречается лишь в текстах галицко-волынского происхождения (Водов 2002: 518). Использование титулования «царь и самодержец» можно отнести к указанию на родство с византийской императорской фамилией (Maiorov 2014: 303), следовательно, на общерусский характер политической деятельности князя, его могущество и авторитет. В начале XIII в. все претенденты на имперский трон и титул самодержца обзавелись этими реликвиями и использовали их в целях поднятия своего политического авторитета (Майоров 2011а: 18). В то время реликвии оказываются и в распоряжении Романа Мсти-славича. Очевидно, это происходит после бегства в Галич императора Алексея III. О бегстве в Галич византийского императора сообщается в «Анналах» Яна Длугоша: «Аскарий же, константинопольский император, после взятия города перебрался к Понтийскому морю, в Терсону, а оттуда впоследствии прибыл в Галацию, или Галицкую землю, которая является частью Руси» (Древняя Русь 2004: 343). У итальянского историка дель Фиадони есть свидетельство о происхождении этого известия, в котором указывается на то, что бегство императора на Русь описывал в своей хронике еще Кузентин (Fiadoni 1727: 1119). Почему же Кузентин и Фиадони, а вслед за ними и Длугош называют императора Аскарием, хотя речь должна идти об Алексее III? Объясняя это, А.В. Майоров говорит о том, что итальянцам была более известна династия Ласкарей (Аскариев) ввиду многолетней борьбы последних с Латинской империей, поэтому в хрониках и происходят подмена и именование императора Алексея Аскарием (Maiorov 2016: 359-362). Очевидно, что именно пребывание императора в Галиче привело к заключению союза между князем и императором, одним из условий которого была передача реликвий Святого Креста в пользование Романа. Важно отметить и еще одно событие в галицко-волынско-византий-ских отношениях времен Романа Мстиславича - брак с византийской принцессой Анной, называемой в летописях великой княгиней Романовой. Этот брак, точнее, само появление Ефросиньи (Анны) на Руси, имел важные последствия. Ее влияние в Галицко-Волынской земле и за ее пределами было велико: она заключила договор в Саноке с королем Андрашем II, который принял к себе Даниила «како ми-лога сна» (ПСРЛ 2: 156), потом уговорила Лешка Белого дать земли Даниилу, заявив, что вотчиной его владеет Александр Белзский, а сам Даниил - лишь Берестьем (ПСРЛ 2: 157). Вообще в малолетство Романовичей княгиня поддерживала дружественные отношения с правителями Венгрии и Польши и с волынскими боярами, но, очевидно, что ее влияние не уменьшилось и после того, как ее сыновья начали действовать самостоятельно. Об этом говорит описанный в летописи эпизод коронации Даниила, когда его мать находилась среди тех, кто убеждал сына принять королевский венец (ПСРЛ 2: 191). Роль Ефросиньи была одной из ключевых в отношениях между Даниилом и Никеей, что определенным образом сказалось на коронации (Maiorov 2015: 11-13). О влиянии Ефросиньи и вместе с ней Византии (Никеи) на Даниила свидетельствует явная тенденция князя к возвращению отцовского статуса «царя и самодержца» и поддержанию его. «Царственный образ» Даниила Романовича Становление Даниила как князя и первая половина его правления проходят в весьма сложных условиях - сначала сорокалетней войны за восстановление единства Галицко-Волынской Руси, а потом пребывания под игом. В этих условиях Даниил не мог, в отличие от отца, реально царствовать - в его правлении могли присутствовать лишь отдельные элементы царской власти (или, скорее, «царственного образа») византийских правителей. Царская власть предусматривала автократию - самодержавное правление, что для Даниила долгое время было недоступным. Поэтому «царский след» проявлялся в первую очередь в идеологической составляющей данииловой политики, в семантике имен и использовании царских знаков. Ранее мы рассматривали историю о захвате монголами Киева в 1240 г. в свете тезиса о том, что летописный рассказ был практически полностью позаимствован из работ древних авторов и переиначен (Киселев 2016: 59-66). Можно утверждать, что такой заимствованный кусок в летописи - не единичный случай. А.В. Майоров рассматривает эпизоды, связанные с основанием «излюбленного города» Даниила Галицкого - Холма, а также Ярославского сражения 1245 г. В обоих эпизодах одну из ключевых ролей играет образ орла. В случае с битвой читаем в летописи: «и бывшоу знамению. сице надъ полкомъ. сице пришедшимъ мрломъ. и многимъ ворономъ. жко мболокоу великоу играющимъ же птичамъ. мрлом же клекьщоущимъ. и плавающимъ криломъ своими. и воспромЬтающимъс на воздоусЬ» (ПСРЛ 2: 183). Также исследователь упоминает описанный в летописи монумент с орлом в новой столице Даниила Холме (Майоров 2014: 234-235). Следовательно, образ орла - одного из символов верховной власти - является одним из инструментов конструирования летописцем «царственного статуса» Даниила Галицкого. В случае с памятником с изваянием орла в новом столичном городе мы видим явную параллель со знаменитой легендой об основании Константином Великим Константинополя - столицы Византийской империи, выбор места для которого был сделан после явления императору орла. Летописец создает образ «царя», наделяя Даниила чертами древних правителей, а также описывая происходящие вокруг события (битвы, основания городов) так, как это было описано в древних хрониках о деяниях великих правителей. Для летописца очень важны древняя царственная топика, о чем мы также писали в работе, посвященной монгольскому завоеванию (Киселев 2016: 64-65), и символика определенных образов, подчеркивавших величие Даниила как правителя и полководца. Для Даниила Галицкого было важно следовать, насколько это было возможно, за «царственным статусом» и воплощать его в жизнь. Одним из способов этого воплощения стало появление в роду Романовичей необычных имен - Ираклий и Лев. Имя Ираклий не встречалось в роду Рюриковичей ни до, ни после рождения у Даниила первенца (Dqbrowski 2002: 99-101). Имя Лев встречалось всего один раз -его носил внук Льва Даниловича Лев Юрьевич. Появление имени Ираклий в семье Даниила Галицкого связано не только с указанием на родство Романовичей с византийскими правителями и желанием наречь первенца в честь одного из величайших византийских полководцев Ираклия I, но и с тем отношением, которое император Ираклий имел к почитанию образа Честного Креста (Майоров 2011b: 109). Говоря о путях, по которым это имя могло прийти в Галицко-Во-лынскую Русь, А.В. Майоров замечает, что отец принцессы Ефросиньи, матери Даниила и бабки Ираклия, Исаак II считал себя продолжателем дела императора Мануила I, который стремился повторить великий подвиг Ираклия, некогда отвоевавшего Честный Крест у персов (Майоров 2011b: 116). Так что вполне логично, что под влиянием Ефросиньи, с появлением которой на Руси галицко-волынские князья стали обладателями святых реликвий, появляется в семье Даниила имя Ираклий - как напоминание об образе «идеального императора», что сочеталось с тенденцией на построение «царственного образа» Даниила. Очевидна аналогичная история и с именем Льва Даниловича. Имя Лев носили шесть императоров Византии, последний из них - Лев VI Философ - прославился своей мудростью и законотворчеством, а также почитался за щедрость (Вардан 1861: 110). Наречение детей именами византийских императоров однозначно имело цель подчеркнуть родственные связи между Романовичами и басилевсами. Также возможно, что имя Ираклий, популярное как на католическом Западе, так и на православном Востоке, данное наследнику, было своеобразным призывом к объединению для христианских целей Запада и Востока и демонстрацией готовности к участию в общеевропейских политических делах (Майоров 2011b: 118-119). Но этим начинаниям и стремлениям Даниила не суждено было стать реальностью. В 1230-х гг. Даниил Романович попал в серьезную зависимость от короля Венгрии. Ряд исследователей на основании анализа эпизода о коронации Белы IV в 1235 г., когда Даниил «со всей почтительностью вел. [королевского. - М.К.] коня» (Chronici 1937: 467), утверждают, что князь признал верховную власть венгерского правителя (Лабунька 2004: 554-561; Волощук 2006: 331-341). Полное избавление от венгерского влияния произошло только после Ярославской битвы 1245 г., но затем сразу же возникла новая помеха для независимого правления Даниила. Эта помеха заключалась в установлении монголо-татарского владычества над русскими землями. Новыми «царями» в полном политическом смысле этого слова были монгольские ханы и правители Золотой Орды. Они стали «царями» по праву силы и захвата русских земель - в русских летописях ханов называют «царями» не просто так, русские князья признают реальную царскую власть ханов, их политический статус. Причем если раньше царский титул на Руси воспринимался в религиозном, христианском значении (Водов 2002: 538), то Джучиды свой «царственный статус» основывали на силе монгольского оружия (Филюшкин 2006: 74). Это не могло не помешать Даниилу в установлении собственного «царства». Говоря о визите князя в Орду, летописец, как бы его упрекая за это, отмечает, что его отец был «царем Русской земли» (ПСРЛ 2: 185), намекая на то, что сам Даниил вынужден теперь кланяться собственным «царям» - ханам. Очевидно, что «царственная идея» Даниила Романовича так и не была воплощена в жизнь, хотя, даже несмотря на утрату политической независимости и подчинение новому царству - Ордынскому, Даниил все равно заявлял о себе как о продолжателе дела своих отца и матери. На наш взгляд, причиной этого было сохранение тесных связей с императорами Никейской империи. Вероятно, такое большое значение, какое придавалось в Галицко-Волынской Руси элементам царской византийской власти, не могло быть следствием исключительно упрямого желания Даниила следовать по пути отца. Полагаем, что холмский двор Даниила был хорошо осведомлен о деятельности правителей Никеи и продолжал внимательно следить за развитием событий в конфликте между Никеей и Латинской империей. Если признать это, то в Холме, очевидно, знали о внешнеполитических успехах никейского императора Иоанна III Ватаца. В конце 1246 г. Ватац с войсками переправился на европейскую часть континента и осадил город Серры (в Северной Македонии, современная Греция), а затем занял большую часть Северной Македонии с городами Пиманином, Лентианой, Хариаром и Вервенияком (Георгий Акрополит 2013: 63). Впоследствии подчинил Адрианополь, Фессалоники и часть Эпирского царства, а следующей весной (1247 г.) выступил в поход на Константинополь (Георгий Акрополит 2013: 87). Естественно, в этих условиях Даниил Романович мог чувствовать себя более свободным во внешнеполитической активности. Так как Даниил был союзником и никейского правителя, и императора Священной Римской империи, он, соответственно, снова мог заявить о себе как о продолжателе дела отца и взять курс на возвращение своего «царственного статуса». В 1248 или начале 1249 г. состоялась встреча Даниила с королем Белой IV, зависимость от которого Даниил ранее признавал: «Данила же приде к немоу [Беле Венгерскому. - М.К.] исполчи всд люди своЪ. НЪмьци же дивдщесд мроужью Татарьскомоу бЪша бо кони в личинахъ. и в кожрЪхь кожанъ1хъ. и людье во жрыцЪхь. и бЪ полковъ его светлость велика. w мроужьж блистающасд. самъ же Ъха подлЪ королд. по мбычаю Роускоу бЪ бо конь под нимь дивлению по-добенъ. и сЬдло w злата. жьжена и стрЪлы и саблд златомъ оукрашена. иными хитростьми. жкоже дивитисд. кожюхъ же мловира ГрЪцького и кроуживъ1 златыми плоскомиЕ мшить. и сапози зеленого хъза шити золотомъ» (ПСРЛ 2: 187). Трактовали этот эпизод исследователи по-разному. Большинство уделяли внимание лишь красочному одеянию Даниила Галицкого, говоря о том, что оно было предназначено, чтобы возвеличить образ русского князя. Так, например, считали советские исследователи Н.К. Гудзий (Гудзий 1966: 213), Н.В. Водовозов (Водовозов 1966: 133), Д.С. Лихачев (Лихачев 1970: 36). Еще исследователи имперских времен полагали, что парадный костюм князя был предназначен для того, чтобы поразить всех окружающих своим великолепием, что князь был одет «по русскому обычаю» (Соловьев 1988: 501-502). Тем временем вслед за А.В. Майоровым мы признаем возможность иной трактовки данного описания. Исследователь замечает, что выражение «по русскому обычаю» относится не к костюму, а, скорее, к поведению князя в присутствии венгерского короля, к определенному церемониалу или протоколу (Майоров 2014: 226). При этом что-то в этом поведении короля смутило. Читаем в летописи: «Немцем же зрдщимь много дивдщимсд реч" емоу король не вздлъ быхъ тысдще серебра за то мже еси пришель. мбычаемь Роускимь мцв"ь своихъ» (ПСРЛ 2: 187). В статье А.В. Майорова, посвященной этой встрече Даниила и Белы, подробно разбирается данная спорная ситуация. Большинство исследователей трактовали фразу летописца в благоприятном для князя смысле, как «менее дорога мне тысяча серебра, нежели то, что ты приехал по обычаю русскому отцов своих» (Крип'якевич 1999: 180). Сам же А.В. Майоров вслед за О.П. Лихачевой (Лихачева 1997: 263) трактует эту фразу иначе, исходя из того, что союз «мже» соответствует современному «если» или «лишь бы». В таком случае фраза приобретает противоположное значение: «Я бы отказался от тысячи серебра, лишь бы ты пришел по русскому обычаю своих отцов», таким образом упрекая Даниила в отходе от «русского обычая» (т. е. от привычного Беле вассального статуса Даниила). Надо думать, что именно «греческий оловир» - один из символов царской власти Византии (ткань «царской» пурпурной окраски) - был причиной недовольства венгерского монарха. Очевидно, что это прямое указание на очередную попытку создания «царственного образа» Даниила Романовича, использовавшего оловир, чтобы подчеркнуть свои родственные связи с византийскими императорами. По-видимому, Даниил получил этот оловир в наследство от матери (Майоров 2014: 234). И, конечно же, в условиях военных успехов Никеи Даниилу было очень важно продемонстрировать свой царственный статус уже на международной арене - нужно было это сделать именно перед Белой IV, с которым некогда Даниил был связан вассальной клятвой, что, естественно, вызвало недовольство венгерского короля. Важным кажется то, что Даниил использовал оловир как знак царской власти именно во время встречи с немецкими послами. То есть для Даниила имело большое значение не просто показать свой статус Беле, считавшему галицко-волынского князя своим вассалом, но и предстать в «царственном образе» перед представителями императора. Можно указать еще на одну интересную с этой точки зрения фразу из летописного отрывка, в котором летописец характеризует императора: «бЪ бо цсрь мбьдержае ведень землю Ракоушьскоу. и Штирьскоу» (ПСРЛ 2: 187). При этом неясно, как трактовать слово «ведень» - как «Ведень» (в таком случае имеется в виду Венская земля в Австрии) или «в едень» (т. е. в одиночку, самостоятельно). Если предположить второй вариант, то получается, что в данном случае присутствует идея того, что царь может и должен владеть своей землей самостоятельно, без соправителей и кого-либо еще. В данном случае Даниил показывает царским послам, что он является ровней императору, а королю Венгрии князь демонстрирует, что он также может держать свою землю «в едень». Из всего перечисленного видно, что, даже несмотря на то что Даниил поочередно испытывал зависимость от Венгрии и Золотой Орды, он не отказался от попыток воссоздать «царство» отца. Причем если изначально это имело исключительно идеологическое выражение (создание образа великого царя в Галицко-Волынской летописи), то в 1240-х гг. в связи с успехом Никейской империи, с которой Даниил поддерживал отношения через свою мать, князь получил реальную возможность продемонстрировать свой «царский статус» могущественным правителям того времени - королю Венгрии и императору Священной Римской империи. Византия (Никея) и коронация Даниила Если признать, что холмский двор Даниила и никейский двор Иоанна III Ватаца были объединены политическими связями, то, очевидно, и в том и в другом месте были осведомлены о внешнеполитических делах, которые велись на Руси и в Никее. После успехов Ватаца папа римский имел все основания для беспокойства о том, что латиняне потеряют Константинополь. Основания для этого были - это не только собственно военные походы никейцев, но и мощный политический союз, сложившийся в 1240-е гг., в который входили Никея, Священная Римская империя и, очевидно, Галицко-Волынское княжество. Конечно же, задачей папы было расстроить этот союз и, главным образом, вывести из него императора Фридриха II. Пока Константинополь находился под контролем латинян, а значит, Римской церкви, папа мог обещать его императору Никеи в случае, если придется заключать с ним мир и отговаривать его от союза с императором Фридрихом. Поэтому взятие Константинополя было явно не в интересах Рима. В связи с этим становится ясно, что никейцы влияли на отношения между римским папой и Даниилом. Они знали, что сейчас папа находится в затруднительном положении - он не получил ответа ни от монголов, на союз с которыми, очевидно, рассчитывал в интересах противостояния Никее, ни от Даниила, бывшего союзником и действовавшего в интересах Никеи. Вероятно, для подтверждения того, что Даниил будет следовать в русле никейской политики, около 1246-1247 гг. в Никею к патриарху отправился сподвижник князя - печатник Кирилл, миссия которого была успешна, о чем свидетельствует поставление его в митрополиты (Maiorov 2015: 20). Осенью 1247 г. в Никею прибыл папский посол - монах-францисканец Лаврентий из ближайшего окружения папы (Maiorov 2015: 15), который встретился с патриархом Мануилом II и передал ему предложение об объединении церквей на благоприятных для греков условиях. Для Иоанна Ватаца такое предложение было выгодным - он мог обезопасить себя от возможного контрнаступления в Фессалии и Северной Македонии латинского императора Балдуина (Бодуэна) II де Куртене, который искал во Франции и Англии войска для удара по никейцам (Matthaei Parisiensis 1869: 24-25). На фоне переговоров, начавшихся с Никеей, папа продолжал общение и с Галичем, причем здесь договоренность, казалось бы, уже была достигнута. 12 сентября 1247 г. папа объявил Даниилу, его сыну и Васильку, «королю Лодомерии», о том, что принимает их «под покровительство святого Петра и наше» (Папские послания 1976: 128). А. Папаянни пишет о том, что в 1249-1252 гг. папа выражал надежду на новый этап переговоров с никейцами (Papayianni 2000: 205). Однако слишком долгие раздумья в Никее вынудили его считать, что переговоры провалились. Тем не менее в самой Никее предложением папы были удовлетворены, после чего император направил к нему новое посольство в начале 1253 г. (Papayianni 2000: 205). Как отмечает А.В. Майоров, переговоры с папой в Галицко-Волын-ской Руси и Никее происходили практически синхронно и одновременно достигли своей кульминации (Майоров 2011c: 73; 2015: 20-23). Однако весьма странным, как кажется на первый взгляд, представляется решение Даниила Романовича о коронации. При этом сказано, что Даниил принял корону по совету своей матери (среди прочих) (ПСРЛ 2: 191) - византийской принцессы, что дает возможность сделать вывод об изменении ее настроений с проникейских на проримские. Но этот вывод поспешен. Мать Даниила оставалась верна своим никейским родственникам (Maiorov 2015: 21). И «разрешение» Никеи на коронацию Даниила могло быть вызвано, в частности, тем, что в 1250 г. умер император Фридрих II, а его преемник Конрад IV был враждебно настроен к Никее (Maiorov 2015: 17). Это лишало Ватаца сильного союзника в борьбе с папой и вынуждало идти на более решительные действия. След Византии во внешней и внутренней политике Галицко-Во-лынского княжества первой половины XIII в. достаточно велик, что объяснялось не только географической близостью регионов и давней политической традицией, связывавшей русские земли и Византию, но и новыми обстоятельствами, сопряженными с падением императорской власти и захватом Константинополя в 1204 г. Одну из главных ролей в сохранении византийского влияния в Галицко-Волынской земле сыграла дочь Исаака II Ефросинья (Анна), ставшая женой Романа и матерью Даниила Галицкого. Но если Роман «царствовал» действительно и имел законные основания на титулование благодаря своей внешнеполитической активности, браку и приобретению святых реликвий, еще более укрепивших его позиции, то Даниилу оставалось лишь следовать за «царственным образом». Его политика включала отдельные элементы «царствования» (использование символики и прославление царского образа в летописи). Но связь с Византией, несмотря на временное подчинение Венгрии, подчинение Орде и контакты с папством, Даниил не утратил.

Скачать электронную версию публикации