I.P. Filevich and Carpathian Rus. Part 2. Carpathian Rus in I.P. Filevich’s scholarly heritage.pdf Как уже упоминалось в первой части материала [6], большая часть научных работ И.П. Филевича была посвящена истории и современному состоянию Карпатской Руси, включая и родную ему Холмщину [3; 7-26], которая, по нашему мнению, тоже является частью Карпатской Руси [4: 288]. Историк, на наш взгляд, был наиболее компетентным в России специалистом по данному региону. Все работы учёного можно условно разделить на две части. Первая - научные труды. Сюда можно отнести его монографии, научные статьи, рецензии, ответы на отзывы оппонентов, доклады на археологических съездах, предисловие к сборнику статей Е.М. Кры-жановского, речи в Петербургском Славянском благотворительном обществе, отчёты о заграничных командировках. Последние две позиции освещались нами ранее [6]. Вторая часть - его публицистика, которая сыграла важную роль в информировании российской общественности о проблемах Карпатской Руси, в дискуссиях по холмскому вопросу и последующем решении о создании Холмской губернии [2: 62]. В своих трудах И.П. Филевич исследовал политическую историю Галицко-Волынской Руси с 1340 по 1434 г., историю унии и проблему воссоединения униатов, этническую, социально-экономическую историю региона, общественно-политическую и религиозную жизнь русинов, пытался определить западные границы Русского мира, поднимал вопрос полонизации русинского населения, проанализировал сведения о Трансильванской Руси и т. д. Первая его научная статья «Забытый угол», вышедшая в 1881 г. в «Историческом вестнике» [7], была посвящена истории Холмщины. Она интересна тем, что И.П. Филевич подробно разобрал допущенные церковными и светскими властями ошибки при «русификации» и «воссоединении» церквей и показал негативную, по его мнению, роль в этом приглашённых священников из Галичины. 84 g J Ml ci ii I 2021. № 63 Учёный выразил недоумение,почему Холмская Русь - «земля Романа и Даниила» - «теперь, по не понятным для обыкновенного смертного причинам, входит в состав десяти польских (?!!) губерний, и в глазах большинства наших отечествоведов является чисто польской землёй» [7: 79]. В материале он поставил перед собой задачу «сообщить русскому обществу главнейшие сведения об этом забытом уголке Руси, дать ему возможность верно оценить нынешнее его положение» [7: 80-81]. Коренное население Холмщины составляло более 200 тыс. малорусского населения. Немногочисленное польское население было сосредоточено в основном в имениях, принадлежавших польским помещикам (фольварках). Униатская вера считалась холопской, положение местного населения было незавидным, и «единственным стражем и оберегателем его было сельское духовенство, бедные, забитые, приниженные "помилуйки" (прозвище униатских священников. - С.С.), на всяком шагу оскорбляемые польскими панами и гордыми, заносчивыми "оремусами" (oremus ("Давайте помолимся") - прозвище католических священников. - С.С.)». «Хлопский ксёндз» был в глазах польских панов «лицом низшей породы». Нередко униатские священники наравне с «хлопами» отбывали панщину. Поэтому сельские священники понимали, что только народ, обзываемый «псом-русином», был близок к ним, приходил в трудную минуту за советом, приносил свои убогие подаяния и у алтаря вместе со священником отводил свою душу. И хотя духовенство в своей массе было невежественно и необразованно, требования населения были невысоки, и поэтому за несколько веков образовалась тесная связь униатского духовенства с народом [7: 81]. Ко времени очищения обряда и воссоединения картина переменилась. В унии началось «распадение, "разделение на ся"». Священники стали уже не теми «помилуйками», которые не брезговали «хлопским обществом». Это были «цивилизованные, элегантные люди, прослушавшие в холмской семинарии курс богословия по-латыни, на гимназической скамейке сидевшие со своим паном-помещиком, тяготившиеся своим положением хлопского ксёндза и с завистью посматривавшие на жирных оремусов». Они вкусили плод «западноевропейской цивилизации, и какою бедною, неприглядною, мрачною показалась им Русь и всё русское, какую светлую, очаровательную картину представляла тут же обок стоявшая Польша». Произошло то же, что и ранее на всей территории, занимаемой малорусским народом. «Цивилизованный униатский священник перестал быть стражем и оберегателем русской народности», он стал представителем унии (обряда) и сам не знал, к какому народу себя причислять [7: 82-83]. История 85 На территории Холмской Руси было много католических костёлов и монастырей, славившихся своими «отпустами» (храмовыми праздниками). Туда приходили и униаты, привлечённые проповедями монахов, роскошными церемониями и слухами о чудесах. Стекалась масса приношений, которая потом раздавалась духовенству в виде «облиг» (предварительная плата за известное число обеден (1 руб. - за петую, 50 коп. - за «шептушку»)). Сюда устремились бедные униатские священники, для которых «облиг» стал существенным доходом. В результате они попали в материальную зависимость от ксёндзов. В свою очередь бедный «помилуйка» был рад, что вошёл в общество панских ксёндзов и сблизился с паном. Но окупить свой вход в данное общество пришлось искажением обряда. Народ, прежде не воспринимавший нововведения, постепенно стал привыкать к ним. Органы и другие принадлежности католического богослужения, действующие на чувства, понравились ему. Под сводами русских церквей стали раздаваться польские гимны, которые народ по простоте своей стал нередко считать более угодными богу. В его глазах это были атрибуты «панской веры», которая не могла быть хуже «холопской». Униатская церковь потеряла всякую самостоятельность, подляшский католический епископ Вениамин рассылал распоряжения и униатским священникам, каждый ксёндз считал себя вправе вмешиваться в дела униатской церкви. Полная подчинённость унии выразилась в назначении епископом Иоанна Калинского. Как пишет автор, «для русской народности в Холмщине настали последние дни. Но чаша переполнилась». И после увольнения Калинского (1866 г.) «начинается эра её духовного обновления». Священники стали получать жалование, освободившись таким образом от материальной зависимости от ксёндзов. Однако первая попытка «к оживлению русской народности и искоренению утвердившегося полонизма была встречена недоброжелательно». Хотя униатские священники не имели ничего против проповедей на русском языке, но они не нравились латинянам, и священники, получая рассылаемые проповеди, «соблюдали только приличие перед недавними своими покровителями» [7: 83-85]. Вскоре в Холмщине появляются приглашённые правительством галичане. На них, «щирых русинов», как «на испытанных бойцов за свою народность» возлагались большие надежды. Правда, учёный выразил сомнение, что их привлекло «единственное желание помочь своим братьям», припомнив басню И.А. Крылова «Пчела и муха». «Покровительствуемые правительством новые возрусители прибыли, однако, не с словом любви и мира на устах, а с явною враждой к местному элементу, обнаружившеюся в открытом нежелании сближаться с местным духовенством и в какой-то страстной нетерпимости к местным 86 g J Ml ci ii I 2021. № 63 обычаям и порядкам, нередко отличавшимся чертами древнерусской старины». К сожалению, Холмской консистории во главе с архипресвитером не хватало энергии «умерить пыл пришельцев» [7: 85]. Помимо того, что галичане не наладили контакт с местным униатским духовенством, они в большинстве своём «не умели подойти к народу, их образ мыслей и привычки слишком резко расходились с местными, их жаргон казался народу странным; во всех их действиях и поступках замечается неуменье держать себя в известных границах, какая-то страстная поспешность в желании засвидетельствовать своё усердие, всего более раздражавшая народ». Было ещё одно важное обстоятельство: у галичан не было отпускных грамот (litterae dimissionales), «они, по словам галицкого стихотворения, "примчались в Холмщину "самохот"», и в глазах местных жителей были нарушителями канонического права. Как отмечает И.П. Филевич, при «возрусении Холмщины» на это не обращали внимание, хоть это и мелочь, «но будь они у галичан, и положение их было бы далеко не так щекотливо» [7: 86-87]. Галичане не пользовались расположением народа, «ни один из них не дал себе труда приноровиться к народным вкусам и привычкам; большинство из них, не дожидаясь прямых предписаний власти, исключило решительно всё, напоминавшее о латинстве, а были и такие, которые, из усердия не по разуму, отпустили бороду и переменили покрой платья. Народ окончательно отвернулся от них» [7: 87]. Была и ещё проблема: после Калинского униатская Холмская епархия управлялась архипресвитерами, которые вместе со светской властью проводили реформы. Униатское духовенство, воспитанное на католическом представлении о церкви, не могло смириться с тем, что эти важные перемены не санкционировались высшей духовной властью. Поэтому, «будь в Холмщине епископ, и, конечно, не было бы и десятой доли тех беспорядков, какие происходили, и, во-вторых, половина, если не больше, священников, покинувших приходы, осталась бы на месте» [7: 87]. Вывод автора: «... галичане с первого шага стали на ложный путь, внесли в Холмщину не мир, а раздор и вражду; в их нетерпимости и заносчивости ясно сказалось влияние иезуитско-католического воспитания, какое получали они в семинариях, а некоторые и в академиях (прибавим: католических); жаль только, что их воспитатели не передали им того такта и уменья вести дела, каким отличаются сами» [7: 87]. М.Е. Куземский,который правил епархией после Калинского на протяжении трёх лет, «был совсем неспособен умиротворить» её. История 87 Он был «представителем того галицкого партикуляризма, который развился в Галичине в борьбе с польским элементом, но вырос на почве унии и папизма. Куземский не любил поляков, но терпеть не мог, когда при нём говорили по-великорусски, и сам объяснялся уродливым книжным галицким языком». Успешному делу «возрусения края» мешало отсутствие центральной власти, от которой бы исходили все распоряжения. Консистория «рассылала различные циркуляры, рапорты, отношения, предписания, всё более и более волновавшие народ». Ограничившись канцелярской перепиской, «она возложила всю тяжесть умиротворения епархии на сельское духовенство», что было «ему не по силам» [7: 88-89]. В 1874 г. «некоторые земляки покинули приходы», причём не все из них были «польские патриоты фанатики» (те лишились должностей ещё в 1868 г. за поддержку польского восстания. - С.С.). «С 1874 г. церкви опустели, народ перестал обращаться к священникам за исполнением духовных треб, волнение достигло высочайшего пункта... Если и прежде действовали подозрительные личности, ходили по рукам "пастырския послания", то теперь они появились ещё в большем числе. Оставшимся на приходах священникам народ прямо указывал на покинувших свою паству как на людей святых, пострадавших "за веру!"» [7: 90-91]. С 1875 г., со времени окончательного воссоединения с православием, разделение священников должно было бы прекратиться: все стали православными священниками Холмско-Варшавской епархии. Однако на самом деле было не так. Высшая церковная власть не делала различия между духовенством «по принадлежности его к той или другой партии, стали ценить только действительные заслуги». В результате, как пишет И.П. Филевич, «поднялся тот шум, отголоском которого можно считать несколько статей, появившихся в "Церковнообщественном вестнике". Не исчезло различие между духовенством и в глазах народа. Признавая в теории всех одинаковыми, народ по-прежнему не благоволит к галичанам» [7: 91-92]. Говоря о простом народе, автор отметил, что «в последние дни унии духовенство в Холмщине потеряло характер стражей и оберегателей народности, что в этом отношении народ был предоставлен самому себе. Но, несмотря на беспомощное положение, несмотря на бесчисленные соблазны и искушения, русский народ в Холмщине исполнил своё святое назначение и остался передовой стеной русской народности на западной её окраине. В настоящее время, когда вопросы национальные играют такую важную роль в жизни народов вообще, мы не можем не сказать сердечного спасибо этим так называемым "русинам" за их стойкость и выдержку» [7: 92-93]. 88 g J Ml ci ii I 2021. № 63 И.П. Филевич напоминает, что в Люблинской и Седлецкой губерниях, буквально в 70 вёрстах от Варшавы, в сёлах и местечках любой «услышит тот же малорусский язык, каким говорят в Волынской, Подольской губерниях», встретит такие же понятия и обычаи, как «по всей территории, занимаемой малорусским народом». Правда, в городах «многие мещане перешли в католичество, а вместе с тем отпали от своей народности», оставшиеся униатами тоже «переняли много польских обычаев и даже язык, но тем не менее не могли они считать себя вполне поляками». Учёный приводит в качестве примера одного «старшего братчика в небольшом городке, униата, породнившегося с поляками и считавшего себя поэтому аристократом. Он всегда говорил по-польски и не только, так сказать, в официальных случаях, но даже у себя дома; одним словом, это был униат совсем ополячившийся. "Отче наш" он знал на трёх языках; начинал по латыни, затем говорил по-польски и наконец прибавлял: "а dla lepszego wyrozumienia q Panie", "Отче наш, иже еси..."». Т. е. есть русский язык считал «наиболее понятным Богу!» [7: 93-94]. Автор снова коснулся болезненной для Холмщины темы «возрусе-ния и воссоединения», отметив, что «тёплого, сердечного отношения» к её деятелям в крае нет. Он подчеркнул, что первоначально цель правительства была «не в воссоединении, а в возрусении Холмщины», т. е. стоял вопрос не религиозный, а политический. «Первый почин был как нельзя более целесообразным: униатское духовенство было освобождено в материальном отношении от той зависимости, в какой оно состояло всё время у католического клира, в холмской семинарии преподавание было установлено на русском языке, польские гимны и проповеди были запрещены, и, что всего более важно, было основано три классических гимназии для греко-униатского населения и значительно увеличено число народных училищ. Этими действиями правительство заявило, что оно очень хорошо понимает невозможность в несколько лет уничтожить плоды вековых трудов католического духовенства и панов». Т. е. вначале правительство планировало «мирное, медленное воздействие на униатов в смысле обращения их к народности и вере, в смысле постепенного возвращения заблудших сынов на материнское лоно». Правительство возлагало надежды на молодёжь, подготовленную во вновь основанных учебных заведениях. «Но явились новые, чуждые элементы, и дело возрусения и воссоединения приняло совершенно другой оборот». Вместо благоразумности была проявлена непонятная поспешность, желание поскорее покончить с униатским обрядом. «Вот эта-то поспешность в очищении обряда, в чём и выражалось возрусение, была главным грехом возрусителей, принёсшим наиболее зла Холмщине» [7: 94]. История 89 «Усердные возрусители» игнорировали местные обычаи, нравы и понятия. Они захотели сделать из Холмщины «сразу самый православный край и притом не на малорусский, а на великорусский лад». Они стали перестраивать церкви, забыв, что «из-за местных святынь совершались исторические подвиги, что и в настоящее время везде, у каждого народа есть местные святители и святыни, пользующиеся особенною любовью и уважением; уничтожить их - значит отнять у народа то, что есть у него самого дорогого». Униатские церкви обыкновенно строились помещиком, но украшались и отделывались прихожанами, нередко церковь украшалась за общественный счёт. Престолы, которых в униатских церквах было по нескольку, украшались «нередко очень затейливой резьбой», у этих престолов, особенно с иконой св. Николая, совершались по воскресным и праздничным дням молебны, акафисты, на них народ любил ставить миски с пирогами и другими приношениями. Поэтому, когда они оказались вынесены во двор, на народ это произвело тяжёлое впечатление [7: 94-95]. Обратил внимание учёный и на следующий момент: в Холме существовала школа причётников. Окончившие её нередко становились сельскими учителями, одновременно получая место и в лучших приходах. И хотя часть из них не уклонялась от своих обязанностей, создавала прекрасный хор, но в большинстве они были «парадными» причётниками, исполнявшими свои обязанности в праздничные дни. Обязанности же причётника исполнялись одним из крестьян. В униатских церквах употреблялся древний южнорусский напев по изданным в Киеве и Почаеве Ирмологионам. Народ к нему привык, знал, и многие прихожане принимали участие в пении. Однако «ревностные очистители обряда, уничтожая латинские примеси, не пощадили и древнерусского напева». «Стали вводить так называемое пение "по кругу", а для более верного успеха молодых причётников обучали исключительно круговому пению. Старые певуны из крестьян должны были стушеваться, потому что кругового пения не знали. Народу новый напев показался монотонным, недостаточно торжественным». «Неприятно было народу и великорусское произношение новых причётников, которым они, как нарочно, особенно любили щеголять». Простым прихожанам не нравилось, когда пели «Господи Помилуй», а не привычное «Господы помылуй»; «Тебе», а не «Тебі, Господы» и т. д., а при пении херувимской происходили открытые скандалы. Униаты пели: «всякую ныне житейскую отверзем печаль!», а новые причётники: «отложим попечение». «Народ при этом обыкновенно громко кричал: "Нам не треба печени (т. е. жаркого), сховай ю для себя, а нам спывай - печаль!"». Были и другие тонкости. В униатском обряде бракосочетания полагалась и присяга, заимствованная у ка- 90 g J Ml ci ii I 2021. № 63 толиков. Народ привык считать её основной в обряде, и её отсутствие сильно его смущало. Как писал И.П. Филевич, бывали случаи, «когда мужья, недовольные своими жёнами, прогоняли их от себя, вовсе не испытывая угрызений совести и не подвераясь упрекам односельчан. "Або я тобі присягав?''- говорят они в этом случае жёнам» [7: 95-96]. Автор считал, что «православие, основываясь на внутренней правде, не может стесняться мелкими обрядовыми формальностями в том случае, когда они не изменяют значения и смысла таинства», и «православие никогда не обнаруживало нетерпимости к местным народным обычаям и понятиям, и именно потому оно стало везде, где ни существует, религией народной, национальной, чем никогда не было и не будет католичество». Поэтому, «даже не зная в точности церковного устава, можно сказать, что всё указанное могло бы остаться в прежнем виде, нисколько не вредя ни чистоте восточного обряда, ни русской народности» [7: 96-97]. Говоря о католическом духовенстве, автор замечает, что хотя оно «старается принять вид зрителя, равнодушно смотрящего на всё, что происходит кругом», но «это ещё не значит, что влияние уничтожено». В некоторых приходах до сих пор народ толпами «устремляется на католические "отпусты" в места более или менее отдалённые от русской территории, особенно в Ченстоховский монастырь» [7: 97]. Указал автор на значение сельской школы, из которой «в Холмщине должны выходить не только верные сыны отечества, но и верные сыны православной церкви». В то же время сельский учитель получает всего 120 рублей, причётник - 200 рублей и пользуется при этом ещё церковной землёй. «Россия не обеднела бы, если бы назначили сельским учителям в Холмщине по 500 руб. и надзор за школами поручили хорошо знающим местные условия лицам» [7: 98]. Посещение Холмской епархии преосвященным Модестом (в миру Даниил Константинович Стрельбицкий, с 1878 г. - викарий Холмско-Варшавской епархии. - С.С.), во время которого он показал «удивительный такт и верное понимание характера народа», произвело благотворное впечатление на народ («и как за то не любят его галичане», - добавил автор) [7: 98]. В 1885 и 1886 гг. И.П. Филевич опубликовал рецензии на изданные П.Н. Батюшковым VII и VIII выпуски «Памятников русской старины в западных губерниях», посвящённые Холмской Руси [8; 9]. Издание «Памятников русской старины в западных губерниях» было предпринято в начале 60-х гг. XIX в. С 1864 по 1874 г. вышло шесть выпусков, первые четыре были посвящены волынским, два последних - виленским древностям. После этого их издание прекратилось. В декабре 1883 г. на основании доклада министра внутренних дел, История 91 президента Императорской академии наук графа Д.А. Толстого императору Николаю II «состоялось высочайшее соизволение государя императора на продолжение прекращённого издания», и в 1885 г. вышел VII выпуск объёмом 432 страницы, посвящённый Холмщине. Его учёный приветствовал как «явление особенно радостное, особенно благовременное» [8: 150]. Автор рецензии напоминал, что «вековая борьба поляков и русских и в настоящее время далеко не пережита, и теперь в ней так много больных мест, так сильно затрагивает она интересы и чувства обоих народов, что спокойное, беспристрастное изучение даже отдалённой старины представляет нелегко одолеваемые затруднения». Хотя в школе молодых польских историков сильно стремление к исторической правде, как пишет И.П. Филевич, «эта правда слишком горька, скажем прямо, слишком обидна для того, чтобы высказать её во всей полноте». Он упомянул польского историка М. Бобжинского (Bobrzynski) и его труд «Очерк истории Польши» (Dzieje Polski w zarysie. 1879). «Произнося справедливый приговор над польским шляхетством, историк не может найти в себе достаточной силы для столь же справедливой оценки отношения шляхты польского народа к другим народам польского государства». Упоминая унию, польский историк говорит «о "кровавом поте", обливаясь которым работал польский народ над цивилизацией восточных пустынь». Под «польским народом» имелся в виду шляхтич, «немедленно закрепощавший себе население этих якобы пустынь», «о благах цивилизации, тяжёлым кошмаром давившей русский народ на всем его протяжении в пределах польского государства, не может быть и речи, если этот народ всеми силами старается от этой цивилизации отрезвиться». Если такое пишет польский историк, стремившийся к объективности, то что можно сказать о других? [8: 151]. И.П. Филевич считал, что «трезвый и справедливый взгляд даже на стародавние отношения Польши и Руси может предвидеться в польской среде вовсе не в близком будущем; он должен будет составить новую стадию в польской исторической науке, но по аналогии с отрезвлением взгляда на шляхту можно с уверенностью сказать, что он появится не раньше, как практика жизни снимет очки с польских глаз и не оставит решительно никакой возможности для каких бы то ни было иллюзий» [8: 152]. Если говорят о тяжёлом положении русского населения в СевероЗападном крае, «то что же сказать о Забужье, о том действительно несчастнейшем уголке русской земли, который даже официально причислен к губерниям Царства Польского». Этот «злосчастный русский угол» представлен в «Памятниках русской старины в западных 92 рая Ml vf < ci ii I 2021. № 63 губерниях». В нём помещены, как говорится в предисловии от издателя, «исторические свидетельства об исконной принадлежности Забужского края к России, сведения о судьбах Холмщины под чуждою властью, которая для искоренения русской народности и веры стремилась к одной цели - ополячению края, сведения о самозащите православия посредством учреждения церковных братств и о мерах, которые были приняты правительством в ограждение русского простонародья от дальнейшего и окончательного совращения в латинство». Содержание выпуска, пишет И.П. Филевич, «может быть распределено по двум отделам: 1) памятники русской старины с описанием и историей их и 2) краткие очерки, касающиеся и отдалённой старины, и недавнего прошлого Холмщины» [8: 153]. Прямая цель такого издания, считал учёный, - «оживлять в памяти потомства давно минувшую старину. Ещё обязательнее эта цель там, где старина как будто онемела. Бедное Забужье не может, конечно, похвалиться многочисленными памятниками, но они есть; увы! многие из них доживают последние дни». И.П. Филевич упоминает о помещённых в «Памятниках» заметках о старинных церквах, рисунках в приложенном к книге альбоме. Задачу подобного издания он видит в собрании на своих страницах «как можно более таких заметок о разрушающихся памятниках старины и таким образом сохранить их по крайней мере в тщательном описании». Помощь в этом своими сообщениями могло бы оказать духовенство Холмско-Варшавской епархии [8: 154]. Рецензент отметил в книге труды, которые могут стать «твёрдым основанием для будущей полной истории края». К ним из первого раздела относятся статьи священника А. Будиловича («Чудотворная икона Пресвятой Богородицы в Холме», «"Апостол" львовской пер-вопечати Ивана Фёдорова Москвитина (1573-1574 гг.)»), Г.К. Хрус-цевича («Белавинская и Столпьенская башни под Холмом», «Посад Коден и его исторические достопримечательности»), Н.И. Петрова («Холмско-подляские православные монастыри: Холмский, Замост-ский и Яблочинский»). Говоря о материалах второго раздела, учёный выделил работу «почтенного историка» Д.И. Иловайского («Даниил Романович Галицкий и начало Холма»), продолжением которой стал «Город Холм» Г.К. Хрусцевича, «Монастыри Юго-Западной России вообще и Креховский монастырь» Я.Ф. Головацкого. Статья «Грекоуниаты в Царстве Польском и князь Черкасский» (N.N.) «в многих местах напомнила нам труд одного из почтейнейших деятелей и лучших знатоков края» Е.М. Крыжановского «Князь В.А. Черкасский и холмские греко-униаты», вышедший ранее, о котором в данной статье нет упоминания. В «Очерках быта крестьян Холмской и Под- История 93 лясской Руси по народным песням» протоиерея Н.И. Страшкевича и К.Ю. Заусцинскаго «мы были бы более удовлетворены простым приведением образцов с ссылками на соответствующие варианты в сборнике Чубинского, который у автора был под руками». Статья Н.И. Петрова «Сплетский архиепископ Марк-Антоний Господнечич и его значение в южнорусской полемической литературе XVII в.» «доказывает, что и в Холмщине существовал интерес к полемической литературе в защиту православия» [8: 154-157]. По материалам «Памятников» видно, как отметил рецензент, что «1750 г. был годом поворотным в религиозной жизни населения Холмской Руси», «это понятно: должны же были в чём-нибудь проявиться результаты Замостьского собора». Учёный предположил, что в следующем готовящемся выпуске издатель даст обозрение целых периодов истории Холмской Руси [8: 158]. Говоря о VIII выпуске «Памятников русской старины в западных губерниях», являющемся продолжением предыдущего, И.П. Филевич также разделяет все статьи в нём на две группы: «одни имеют прямое, непосредственное отношение к краю», «другие, то захватывая отдельные моменты его истории, то касаясь некоторых его местностей, имеют к нему или менее близкое отношение, а иногда и довольно отдалённое отношение» [9: 117]. В «Памятниках» приняли участие «не только местные деятели, вообще не заявившие себя более или менее заметными трудами, но и пользующиеся почётной известностью учёные исследователи судеб Западной Руси, как М.О. Коялович, И.И. Малышевский, О.И. Левицкий, С.В. Шолкович», а также Н.И. Петров и А.В. Лонгинов [9: 118]. Говоря о материалах первой части, рецензент, разбирая статью «Устная народная словесность в Холмской и Подлясской Руси» протоиерея Н.И. Страшкевича, рассматривая её как дополнение к его же статье предыдущего выпуска, указывает, что «если сосчитать все кусочки, помещённые в VII выпуске, разумеется, с указанием местности, то число их не превзойдёт 150, причём мы включаем сюда даже отрывки в две строки. Ввиду такого количества, кажется, трудно пока говорить о неоспоримом поэтическом богатстве холмско-под-лясского народа (стр. 454). Мы уверены, что и этот край Малороссии не беден песнями, но прежде всего их следует только собирать, и притом так, как это делали лучшие собиратели наших народных песен, непременно с самым точным обозначением местности, а, пожалуй, и лиц, со слов которых песня записана, - не говорим уже о точном соблюдении особенностей местного говора» [9: 126]. Он заостряет внимание на статье М.И. Городецкого «Последний греко-униатский епископ Холмской епархии (материалы для характеристики деятель- 94 рая Ml vf < ci ii I 2021. № 63 ности епископа Михаила Куземского)». И.П. Филевич делает вывод, что «эта личность представляет высокий интерес, и жаль, что первая попытка к её разъяснению малоудовлетворительна» [9: 127-137]. В заключение учёный пишет: «Издание ещё не закончено, и потому нам кажется уместным указать, что оно уже дало и чего следует ещё ожидать. Перед нами два толстые тома в 962 страницы, заключающие в себе 36 статей; из них 23 касаются Холмщины непосредственно; остальные имеют с нею более или менее близкую связь». В конце VIII выпуска приложены описание представления униатской депутации из Холмской Руси императору Александру I и алфавитные указатели личных имён к обоим выпускам. Выпуск, как и предыдущий, сопровождается «атласом рисунков, изображающих холмско-русские местности и древности. Рисунки эти превосходно исполнены г. художником Грязновым» [9: 137]. Автор пишет, что издатель встретился с трудностями, собирая материалы, касающиеся «истории малоизвестного Забужья». Однако эта тема затрагивается не впервые. Ей отводилось место в исследованиях галицких учёных Д.И. Зубрицкого, А.С. Петрушевича, И.И. Шараневича, у польских авторов, в описаниях Варшавской православной епархии. Кроме того, «Памятники холмской старины без истории холмских святителей, немыслимы». К VII выпуску приложена «маппа царств Галицкого и Володимирского»; «полагаем, что она будет дополнена в следующем выпуске картой всей Холмщины». Исследователь пишет, что «есть карта Люблинской губернии г. Риттиха, к Холмскому месяцеслову за 1871 г. приложена карта двух русских забужных губерний, в 1880 году издана г. Щебальским "Карта русского Забужья", но все они, по нашему мнению, недостаточны: названия местностей большею частью являются на них в польской форме, а если исправлены, то весьма часто неудачно». В свою очередь, есть яблочинский «помянник», в который «занесено свыше 60 названий местностей Подлясья в чисто русской форме» [9: 138-139]. В рецензии на монографию К. Горжицкого «Соединение Червонной Руси с Польшей Казимиром Великим» (Kazimierz Jozef Gorzycki. Polaczenie Rusi Czerwonej z Polska przez Kazimierza Wielkiego), которая вышла во Львове в 1889 г., И.П. Филевич отметил, что вторая половина XIV в. «в истории Западной Руси и Польши представляет резкий перелом, закончившийся, как известно, неожиданным и непредвиденным соединением Литвы и Польши, резко изменившим ход как польской, так и западнорусской жизни. Обстоятельства этого перелома чрезвычайно сложны, темны и запутаны. Неудивительно поэтому, что историческая наука подходит к уразумению их весьма медленно». Рецензент указал, что большинство исследований не касаются борьбы История 95 Польши и Литвы за галицко-владимирское наследие после смерти Юрия II. Если взять польскую и русскую литературу, то среди всех земель больше всего внимания уделено Галицко-Владимирской. Однако момент столкновения Польши и Литвы-Руси в 1340 г. и последовавшая затем борьба до 1387 г., как и судьба «Галицко-Владимирской земли за это же и непосредственно следующее время - до смерти Ягайло, остаётся в стороне, не разъяснённою, как будто не поддающеюся исследованию, как будто в самом этом периоде заключается что-то отпугивающее исследователя» [10: 131-132]. Исследуя этот период, учёный указывает, что надо убедиться в достоверности и значении главнейших источников и «немыслимо брать указанный момент отдельно, рассматривать его самого по себе, без связи и отношения к предшествующему и последующему как в польской, так в русской и литовской жизни, и притом за время особенно мало разработанное». Видимо, для Горжицкого подобных задач не существовало. Он берёт время Казимира само по себе. Коснувшись немного «обстоятельств, предшествовавших 1340 году, он в трёх главах рассматривает ход борьбы Казимира с Литвой-Русью». Первая часть его труда носит название «Политическое соединение Червонной Руси с Польшей», вторая - «Церковное соединение», третья - «Внутреннее соединение Червонной Руси с Польшей». «Все эти "соединения" являются тем более странными, не говорим уже о церковном». Разбирая детально монографию, И.П. Филевич подчёркивает ошибки автора. Галицкая Русь принадлежала Польше не с 1360 г. «До 1387 года Галицкая Русь составляла, так сказать, "забранный край", как называли потом поляки западнорусские земли, остававшиеся в польских руках лишь постольку, поскольку их удерживали в них польские гарнизоны и воздвигаемые поляками крепости» [10: 133-134]. Указал рецензент и на другие неточности: «Почему, например, он считает нужным относить договор Детка с Казимиром не к 1341 г., а ко времени позднейшему (30)? Почему, далее, первый договор Казимира с литовскими князьями он относит к 1340-1345 гг. (31), когда он, несомненно, относится к 1350-1352 гг.?». Автор «совершенно не знает приводимого Нарушевичем договора 1366 г., хотя мог бы найти на него ссылку в известном ему, по-видимому, "Очерке" В.Б. Антоновича». «Вообще вся первая часть его книжки решительно никуда не годится. По пути действительного научного выяснения хода борьбы Казимира с Литвой-Русью за галицко-владимирское наследие г. Гор-жицкий не двинул дела ни на один шаг вперёд, не бросил ни одной мысли, сколько-нибудь уясняющей эту борьбу» [10: 135]. Касаясь второй главы, учёный указал, что «именно положение католицизма в Галичине при Казимире представляет яркое доказа- 96 рая Ml vf < ci ii I 2021. № 63 тельство непрочности в ней польского господства», «слабость, даже ничтожность успехов католицизма» в Галиции во времена Казимира «представляет явление весьма красноречивое». «"Церковное соединение" г. Горжицкого представляет, однако, сшивку до того гнилую, что она ползёт и трещит по всем швам» [10: 135-136]. Говоря о «внутреннем соединении», рецензент спрашивает: «Какой смысл может иметь для историка внутренняя жизнь страны при столкновении одного племени с другим, если он отвергает идею национальности? Г-н Горжицкий вообще не признаёт этой идеи в средние века (28), в частности, относительно Руси он утверждает, что она никогда не отличалась национальною однородностью (4)». «В самом деле, о национальности в средние века говорить "смешно", правда, тогда было другое - религия, но ведь и на неё можно смотреть с точки зрения выгоды. Очевидно, смело можно вести речь о всяческих "соединениях", никакого столкновения, никакой борьбы, никакого противодействия стремлению изменить исконное, старое, а потому привычное, потому же самому и дорогое; ввести на его место новое, непривычное, чужое - никакого, повторяем, отпора всему этому при таком взгляде не было и быть не могло. Ведь ассимиляционные меры были "для короля очень полезны", а способы, которыми они проводились с точки зрения средневекового искусства управлять, были "легальны и разумны", хотя бы даже и грубо насильственны» [10: 137]. И.П. Филевич в конце рецензии пишет: «мысль, что Русь представляла лишь материал, из которого Польша вправе была лепить что ей угодно», давно появилась в Кракове, теперь она перешла во Львов. В книге пропало всё, что составляло смысл полувековой борьбы. «Это австрийщина в науке» [10: 138]. Магистерская диссертация И.П. Филевича «Борьба Польши и Лит-вы-Руси за Галицко-Владимирское наследие» вышла отдельной книгой в 1890 г. Ранее она была опубликована в «Журнале Министерства народного просвещения» (1889. Ч. 266. Ноябрь С. 135-187; Декабрь. С. 280-304; 1890. Ч. 267. Январь. С. 95-135; Февраль. С. 253-302; Ч. 268. Март. С. 119-168). Монография была посвящена К.Н. Бестужеву-Рюмину, состоит из предисловия, описания предмета исследования и пяти глав. Как написал автор в предисловии, «в предлагаемых очерках мы неоднократно имели случай указывать, что за всё время самостоятельности Галич не только ничем не выделялся в ряду других русских земель, но что ход его внутренней жизни представляет замечательную аналогию с ходом исторического развития земли, ставшей впоследствии ядром объединения Руси». И.П. Филевич отметил, что «некоторые важные моменты были как бы предвосхищены Галичем: здесь раньше старым История 97 городам был противопоставлен новый город, княжий Галич, здесь же раньше начинается объединение земель, и одновременно на юге и севере стараются переместить в свои земли представителя духовного единства Руси». Представителями этих проявлений являлись князья волынские, но «возможность их осуществления опиралась, очевидно, на Галич». «Эти идеи скоро стали общим достоянием населения и поддерживали целость земли при слабых Даниловичах и Юрии-Болеславе. Но на галицко-волынской почве они не могли осуществиться. Другая земля, шед

Скачать электронную версию публикации