Political situation in Subcarpathian Rus as assessed by Czechoslovak officials and scholars.pdf Введение Влияние текущей политической ситуации на социальное и этнокультурное развитие населения является очевидным, наиболее ярко проявляясь в период потрясений и трансформации существующего общественно-политического строя. Нестабильность политической системы и политические катаклизмы могут привести к «вибрации» и в других сферах общественной жизни, в т. ч. в способах выражения коллективной идентичности. В частности, военные конфликты, революции и другие социальные потрясения могут стать причиной не только перекраивания политических карт или изменений в социально-экономическом строе страны, но и модификации коллективной идентичности её населения. Одним из таких переломных событий на европейском континенте, несомненно, являлась Первая мировая война. Распад Австро-Венгерской империи, являвшейся не только полиэтническим, но и наднациональным государственным объединением, привёл к необходимости решения ряда геополитических, культурных, языковых, межэтнических проблем, а также проблем, связанных с идентичностью определённых слоёв проживавшего здесь населения. Одним из регионов, оказавшихся в центре внимания международной и местной политики, а также академического дискурса в данном контексте, стала территория, население которой говорило на восточнославянских диалектах недавно сформированных Словакии и Подкарпатской Руси, вошедших в состав Чехословакии. Исторические аспекты присоединения Подкарпатской Руси к Чехословакии В ходе Первой мировой войны традиционно популярные среди карпаторусской диаспоры США планы присоединения исторических земель Карпатской Руси к России стали обретать более чёткие политические контуры. Необходимость воссоединения земель «подъяремной Руси», включая исторические земли Галиции, Буковины и Угорской Руси, со «свободной демократической Россией» была провозглашена 13 июля 1917 г. Русским конгрессом в Нью-Йорке, делегаты которого представляли большинство организаций карпаторусской диаспоры в Северной Америке. Принятый 13 июля 1917 г. меморандум Русского конгресса в Америке от имени карпатских русинов провозглашал: «...весь карпаторусский народ желает освобождения Прикарпатской Руси от чужого владычества и воссоединения Прикарпатской Руси в История 157 её этнографических границах с её старшей сестрой, великой демократической Россией. Карпаторусский народ желает быть в тесном единении с остальным русским народом. Пусть не будет больше двух Русей - Руси свободной и Руси подъяремной, но да будет единая нераздельная, могучая, свободная Русь» [19: 518]. Один из инициаторов и организаторов Русского конгресса в Америке уроженец Угорской Руси Пётр Гаталяк в своих мемуарах писал, что решения конгресса были естественны, поскольку «мы, как русские, хотели в то время присоединиться к России» [23: 13]. Однако революционные потрясения 1917 г., хаос и кровопролитная гражданская война в России в 1918-1920 гг. сделали российский сценарий решения русинского вопроса невозможным. Осенью 1918 г. стал реализовываться активно поддержанный президентом США Вудро Вильсоном чехословацкий формат решения политической судьбы карпатских русинов после окончания Великой войны. Соглашение о присоединении русинских земель к югу от Карпат к Чехословакии на условиях широкой автономии было достигнуто на переговорах будущего президента Чехословатской Республики (ЧСР) Томаша Г. Масарика и лидера угрорусской диаспоры в США Григория Жатковича в октябре 1918 г. Впоследствии это решение было подтверждено итогами референдума среди карпаторусской диаспоры в Америке. В ходе этого референдума около 67 % его участников высказались за вхождение в состав Чехословакии. Многие современники, однако, выражали обоснованное сомнение в репрезентативности данного акта, поскольку «голосование было непрямым; по предложению Жатковича, каждая русинская община или приход получали один голос на каждые десять своих членов. Серьёзным изъяном механизма голосования было то, что в нём приняло участие менее половины существовавших в то время в США русинских общин и приходов. Так, из 837 приходов Греко-католического союза только 372 приняли участие в плебисците. Кроме того, в голосовании не участвовали православные русины» [4: 119]. Тем не менее небесспорная репрезентативность данного референдума не помешала впоследствии чехословацким политикам ссылаться на его итоги как на доказательство легитимности присоединения Подкарпатской Руси к Чехословакии [33: 63]. Непосредственная инкорпорация земель исторической Угорской Руси к югу от Карпат в состав Чехословакии началась в январе 1919 г. с появлением здесь первых чехословацких воинских частей. В отличие от местных венгров, большинство местного русинского населения встречало приход чехословацких войск и гражданской администрации в основном с радостью и воодушевлением. В статье 158 рая Ml vf < ci ii I 2021. № 64 «Великолепный день в Прешове» популярная среди американских русинов газета «Американский русский вестник», издававшаяся в г. Хоумстед (штат Пенсильвания), сообщала 27 февраля 1919 г. о том, что славянское население г. Прешова «устроило восторженные овации министру Чехословацкой Республики доктору Шробару» [6: 1]. В условиях краха своих первоначальных планов объединения с Россией карпаторусские политики решили сделать ставку на вхождение всех русинских земель в состав Чехословакии, имея в виду как земли исторической Угорской Руси к югу от Карпат, так и русинские области к северу от Карпат в Западной Галиции. В своем обращении к правительству Чехословакии 6 марта 1919 г. лидеры Карпаторусской народной рады в Прешове заявляли, что все русины «в пределах бывшей Венгрии и в юго-западных округах Галиции от Сана по Ду-наец составляют одно политическое целое и решительным образом протестуют против разрыва этих земель» [8]. Отметив, что, поскольку «присоединение этих земель к единой России неосуществимо», руководители Карпаторусской народной рады в Прешове констатировали, что они «считают свою территорию автономной русской частью Чешско-Словацкой Республики» и призывали «правительство Чешско-Словацкой Республики оккупировать возможно скоро ту часть карпаторусских земель, которая до сих пор остается еще в руках поляков и мадьяр. Карпаторусская народная рада никогда не согласится, чтобы русские земли по ту и другую сторону Карпат были разорваны и присоединены к разным государствам, а желает, чтобы эти земли как автономная русская часть были присоединены к Чешско-Словацкой Республике» [8]. Ни венгерский, ни польский сценарии решения вопроса о территориальной принадлежности Карпатской Руси были для карпаторусских деятелей неприемлемыми. В телеграмме президенту Т.Г. Масарику 27 апреля 1919 г. один из лидеров Ужгородской рады и председатель Русского клуба в Ужгороде греко-католический священник Августин Волошин чётко высказался за территориальное единство всей Карпатской Руси, прямо предложив включить в состав ЧСР и «страдающих в польском ярме лемков» [17]. Однако вопреки попыткам карпаторусских политиков добиться включения всех этнически русинских областей к югу и северу от Карпат в состав ЧСР, населённые русинами земли Западной Галиции (область Лемковины) в итоге вошли в состав Польши. С самого начала чехословацкая администрация столкнулась с характерной для Карпатской Руси этнической пестротой и крайней запутанностью межнациональных и межконфессиональных отношений. Ситуация осложнялась общей социально-экономической отсталостью региона, а также тем, что среди немногочисленной интеллигенции История 159 доминирующего в регионе этноса - карпатских русинов - возникло несколько противостоявших друг другу культурно-национальных ориентаций. Если среди традиционалистской карпаторусской интеллигенции в то время в основном преобладали общерусская идентичность и взгляд на русинов как на составную часть триединого русского народа, то плохо образованные крестьянские массы, для которых в значительной степени был характерен «феномен этнической индиф-ференции» [28: 37-63], находились в начальной стадии становления модерной национальной идентичности. Это делало их потенциальным объектом «борьбы за души» со стороны представителей различных культурно-национальных проектов. Всё это стало предметом самого пристального внимания со стороны прибывших в регион чешских чиновников, которые должны были выработать основные направления политики в этой стратегически важной для чехословацких властей области, граничившей как с Польшей и Венгрией, отношения с которыми оставались крайне напряжёнными, так и с Румынией - союзником Чехословакии по Малой Антанте. Изучение этнической границы как предмет политического народоведения После распада дунайской монархии представители политической элиты нового чехословацкого государства в решении многочисленных национальных и политических проблем активно опирались на помощь экспертов из академической сферы. В частности, именно чешские этнографы1 принимали активное участие в защите территориальных претензий чехословацкой стороны на мирных переговорах, в ходе которых по окончании Первой мировой войны вновь структурировалась политическая карта Центрально-Восточной Европы. Например, на Парижской мирной конференции 1919-1920 гг. они выступали в роли экспертов в сложной и для многих западноевропейских наблюдателей часто непонятной этнической проблематике Центральной Европы. В частности, речь шла о популяризации идеи чехословакизма2, а также о «научно» обоснованных аргументах, содействовавших максимальному расширению территории нового государства (ЧСР), что, безусловно, не удалось бы осуществить без посягательств на соседние этнические территории. Академическим контекстом этого взаимодействия политиков и учёных было т. н. политическое народоведение [20], которое в то время рассматривалось как новое специальное этнографическое поле, призванное сосредоточиться на решении текущих социальнополитических проблем. Концепция идеологически ангажированной 160 рая Ml vf < ci ii I 2021. № 64 этнографии в чешских условиях появилась уже в последней трети XIX в.3, однако после образования ЧСР она была расширена требованием содействовать представителям чехословацкой государственной власти в принятии политических решений. Одно из довоенных направлений политического народоведения заключалось в «определении славянских народов в их культурной идентичности» [31: 103-104], особенно в тех районах Балкан и Центрально-Восточной Европы, в которых преобладало население, говорившее на славянских языках. Целью этого было определение этнических и географических границ между отдельными славянскими популяциями и дальнейшая тематизация проблематики «денационализации» славян4. В чехословацких условиях общественно ангажированная этнология того времени должна была отдавать приоритет решению «национального вопроса» в рамках нового государства. В связи с подготовкой новой территориально-административной структуры ЧСР одна из её важных задач заключалась в идентификации и пересмотре идентитарных и впоследствии территориальных границ в Центрально-Восточной Европе. Концепция чешской версии политической этнографии была наиболее целостно сформулирована тогдашним ведущим представителем академической этнологии Карлом Хотеком [26]. В конце 1918 г. вместе с антропологом, археологом и этнологом Любомиром Нидерле и географом Виктором Дворским он получил задание от чехословацкого правительства определить этнические границы между русинами и словаками [32: 185]. Результатом их работы должно было стать установление «административно-правовой границы» между Словакией и Подкарпатской Русью, «которое по возможности основывалось бы на реальных национальных условиях» [24: 385]. Разграничением культурно-этнических зон в районе Восточной Словакии и Западного Подкарпатья занялся ученик Хотека Ян Хусек. Результатом его усилий стала получившая в своё время признание монография первой половины 1920-х гг., в которой он как один из первых этнографов попытался на основе масштабных, долгосрочных и повторных полевых исследований5 определить этноязыковую границу между словаками и русинами6. Являясь убежённым сторонником политики президента ЧСР Масарика и официальной доктрины чехословакизма [25], Хусек стремился к максимальной научной объективности, однако в своих изысканиях он в первую очередь руководствовался политическими интересами чехословацкого государства. Это вполне соответствовало традициям политически ангажированной чешской этнологии [27], которая отдавала приоритет защите национальных интересов Чехословакии. История 161 В начале своей работы Хусек охарактеризовал демаркацию этнических границ между славянскими народами как «одну из самых сложных проблем славянской этнографии»7. Он сам понимал, что в случае Восточной Словакии и Подкарпатской Руси не может идти речь о точном определении национальной границы в современном, т. е. «западном» смысле, и что в этом случае необходимо учитывать ряд других критериев идентификации, таких как язык, вероисповедание, политическое мышление, «нравы», материальная культура и т. д. [24: 5]. С самого начала своей полевой работы Хусек столкнулся с рядом теоретических и методологических проблем. Наиболее серьёзные из них вытекали из ярко выраженной этнической индифферентности местного населения. Ни русский, ни словацкий народ - утверждал Хусек, - не обладают на «этническом интерфейсе надлежащим национальным сознанием», и добавлял, что «признание национальности у людей, национально не живущих, часто является вопросом непосредственного настроения». Поэтому «в настоящее время трудно провести чёткую границу между словаками и русскими как народами» [24: 9]. По этой причине в отношении значительной части населения Восточной Словакии и Подкарпатской Руси, по словам Хусека, невозможно «говорить о национальном сознании, так как люди живут либо просто семейным эгоизмом, либо региональным патриотизмом, либо даже племенным сознанием» [24: 344]. В своей работе Хусек неоднократно был вынужден констатировать, что «ни словаки, ни русские не обладают национальным сознанием в истинном смысле этого слова» [24: 348]. Хусек попытался объяснить чешскому читателю с исторической точки зрения, почему это так, и с текущей точки зрения указать, какие практические последствия этот факт имеет для чешской политики. Он воспринимал новообразованную Чехословакию как государственную единицу центральноевропейского культурного пространства, которая «образует мост между западной романо-германской культурой и восточно-русско-азиатской культурой» и которая должна стать «синтетическим представителем среднеевропейской западнославянской культуры» [24: 350]. По этой причине Хусек считал важным сохранить для «карпатских русских» свою «племенную индивидуальность», а также существовавшую территорию проживания. В Чехословацкой Республике, однако, они должны отказаться от своих «ирредентистских политических усилий», особенно от «мадьярофильских усилий, которые у них до сих пор являются самыми сильными» [24: 349-350]8. Тем самым Хусек, стоя на страже чехословацких национальных интересов в данном регионе, подтвердил аналогичные выводы чешских чиновников, которые сделали их после своего посещения Подкарпатской Руси. 162 g J Ml ci ii I 2021. № 64 Аналогичным образом Хусеку было трудно установить чёткую границу между словаками и русинами в языковом, этнографическом (на основе материальной культуры), «антропологическом и ментальном» плане, которые, как он утверждал, «можно наметить лишь в общих чертах» [24: 232-233, 490]. По его словам, чтобы определить эти коллективные различия, необходимо было принять во внимание «чувства, осознание и волю человека, которого мы описываем» [24: 233], однако именно это, как он констатировал, в условиях Восточной Словакии было очень проблематичным. Помимо диагностирования у населения наблюдаемого региона того, что их «национальное сознание находится в зачаточном состоянии» [24: 10], он столкнулся с другой сложностью, состоявшей в сосуществовании многоуровневых пластов идентичности местного населения. Кроме того, здесь переплелись несколько национальных идентификационных критериев: словацкий, словяцкий, великорусский, украинский и «самобытный карпатский» (русинский). Пожалуй, наиболее интересными из упомянутых идентитарных концепций сегодня являются т. н. словяки9. Согласно Хусеку, это были лингвистически более или менее словакизированные русины, сохранившие греко-католическую (т. е. «русинскую») религию и в значительной степени повседневную русинскую культуру [24: 11]. Словяцкое движение, сформировавшееся ещё в конце XlX в., исходило из особой территориальной идентичности восточных словаков и из диалектных различий, которые оно стремилось идентитарно инструментализировать и посредством этого доказать, что словяки являются отдельной нацией. В исследуемый период на основе словацкого шаришского диалекта были даже предприняты попытки продвижения самобытного литературного «словяцкого» языка. В конце 1918 г. на основании права на самоопределение словяков на северо-востоке Верхней Венгрии была провозглашена «словацкая народная республика», которая, однако, прекратила своё существование через 20 дней с прибытием чешской армии в город Кошице 29 декабря 1918 г. [22: 80]. Словаков Хусек интерпретировал в духе тогдашнего официального чехословакизма [25] как восточную ветвь фиктивной чехословацкой нации. Помимо чешских политиков, в число основных авторов и пропагандистов этой идентитарной концепции входили также чешские интеллектуалы и деятели культуры, в т. ч. этнографы [21]. В отличие от словаков, понимание Хусеком карпаторусов было гораздо сложнее. Уже «в именовании этих русских царит промискуитет», - констатировал он в своей работе [24: 17]. Говорящее восточнославянскими диалектами население Восточной Словакии и Подкарпатской Руси История 163 он воспринимал, наряду с великорусами, малорусами и белорусами, как одну из ветвей (хотя и с точки зрения идентичной декларации проблематичной) русской нации [24: 14]. Решение вопроса о том, идёт ли речь об особой российской ветви, т. е. о самобытном этносе («своеобразные карпаторусы»), или об «украинской части русской породы» («племенные русняки»), он обозначил «сомнительным» и ещё открытым [24: 14, 17]. Этнокультурное положение и политические настроения русинов Подкарпатской Руси в 1919 г. в донесениях чешских чиновников Уже в первые месяцы с момента установления чехословацкого контроля над русинской областью к югу от Карпат местные жители активно демонстрировали свои культурно-языковые предпочтения. Весной 1919 г. представители карпаторусской общественности в своих обращениях к пражскому правительству подчеркивали стремление «быть членами чехословацко-русской республики, но в культурном отношении оставаться русскими, поскольку мы происходим от одного великого русского народа» [9]. В меморандуме депутации крестьянского сословия Подкарпатской Руси, направленном президенту Масарику 10 февраля 1920 г., подчёркивалось: «...наш русский народ жил у подножия Карпат русской культурой, поддерживаемый непоколебимой верой в лучшее будущее, ожидаемое им с Востока, от его брата, Русского великана Наш народ не переставал надеяться, что рано или поздно он непременно должен слиться хотя бы только культурно со своим могучим братом, родным ему по языку и вере» [18]. Популярность и широкая распространённость подобных настроений находили подтверждение в отзывах о положении в регионе находившихся там чешских чиновников и военнослужащих. В своём пространном донесении в Министерство обороны ЧСР 7 октября 1919 г., позже направленном в канцелярию президента республики, подпоручик-легионер 66-го чехословацкого пехотного полка Шимон Палайда отмечал, что карпаторусская общественность в Карпатской Руси разделена на две основные партии. Палайда именовал эти партии «русской» и «русинско-мадьяронской, примыкающей к украинцам»; при этом «русскую партию» Палайда характеризовал как «партию простого народа», прежде всего крестьян [13]. По его словам, «русский крестьянин в Карпатской Руси всегда стремился к русской книге и к русской культуре, что лучше всего доказывает Мармарош-ский процесс. Крестьяне тайно посещали Россию, чтобы познать там свой братский народ и свою веру, которая преследовалась во 164 рая Ml vf < ci ii I 2021. № 64 времена мадьярского господства. Бывшее венгерское правительство стремилось к полной мадьяризации карпаторусского народа, что ему частично удалось, особенно по отношению к интеллигенции» [13]. Партию т. н. русинов-мадьяронов подпоручик Палайда характеризовал как партию мадьяризированных карпаторусских интеллигентов и греко-католических священников, которые являлись убежденными мадьяронами. По наблюдениям Палайды, греко-католическое духовенство в семьях и между собой предпочитало говорить только по-венгерски, считая карпаторусский язык «языком необразованного простонародья» [13]. В своих донесениях в Прагу Палайда высказывал мысль о том, что чехословацкое правительство должно энергично поддержать именно «русскую партию» в регионе, поскольку, по его мнению, в случае поддержки «русинско-мадьяронской» партии местное карпаторусское крестьянство может «потерять доверие к чехословацким властям» [13]. В качестве доказательства Палайда ссылался на зафиксированные им среди местных жителей разговоры о том, что «чехи тут долго не пробудут, потому что не видно никаких изменений и всё выглядит как во время венгерского правления» [13]. Приведя ряд конкретных примеров небезуспешной венгерской пропаганды в регионе и саботажа со стороны местных венгерских чиновников, Палайда указывал на беспокойство в карпаторусском обществе в связи с возвращением в Подкарпатскую Русь известного мадьярона греко-католического епископа Иштвана Новака, получившего разрешение властей на приезд в ЧСР. По мнению чешского офицера, «епископ Новак как мадьярон был и останется врагом карпаторусского народа. Такие действия, как допуск епископа Новака и оставление мадьярских и мадьяронских чиновников на их должностях, облегчают работу мадьярам и поддерживают венгерскую агитацию в Карпатской Руси» [13]. В качестве примера такой агитации Палайда приводил публикации «мадьярско-русинской» газеты «Мункач», издававшейся в Мукачево, которая, ссылаясь на промадьярские настроения местных русинов, утверждала, что в регионе «нет ни украинцев, ни русских, ни славян, а есть только греко-католические мадьяры, составляющие с братьями-мадьярами одну душу и одно тело» [13]. Эффективным орудием венгерской пропаганды в регионе чешский офицер называл преподавателей Ужгородской греко-католической духовной семинарии, являвшейся одним из главных центров подготовки униатского духовенства в Подкарпатской Руси. По информации Палайды, директор Ужгородской семинарии Мелеш, говоря по-венгерски, на первом занятии убеждал учащихся семинарии в том, что «непременно настанет время воскрешения и объединения История 165 нашей дорогой венгерской родины, которая возродится подобно Польше» [13]. В связи с этим Палайда настоятельно рекомендовал Праге назначать на административные должности в Карпатской Руси представителей «русской партии» либо из данного региона, либо из соседней Галиции, а также тех чешских чиновников, которые владеют русским языком. По мнению Палайды, без его знания было трудно рассчитывать на доверие со стороны местного населения. Политические взгляды Палайды были близки идейным установкам Национально-демократической партии Карела Крамаржа, которая уже летом 1919 г. оказалась в оппозиции, а его рекомендации делать ставку на местных деятелей русофильского направления в целом соответствовали программе чешских национальных демократов в отношении Подкарпатской Руси. Несколько иную картину положения в Подкарпатской Руси осенью 1919 г. нарисовал в своём пространном отчёте в Прагу секретарь Министерства почт и телеграфа ЧСР доктор Отокар Ружичка, представивший собственный доклад его руководству 12 ноября 1919 г. Во вступительной части своего доклада Ружичка, посетивший Под-карпатье в конце октября - начале ноября 1919 г., констатировал крайнюю сложность положения в регионе, указав на необходимость проведения здесь твёрдой политики в общегосударственных интересах, без которой, по его мнению, угроза потери Карпатской Руси для Праги была реальностью. В отличие от подпоручика Палайды, симпатизировавшего местной «русской партии» и призывавшего делать ставку на русофилов, бдительный Ружичка отмечал, что, по его наблюдениям, именно деятели «русского направления» склонны к провенгерской деятельности. По словам секретаря Министерства почт и телеграфа ЧСР, «у представителей великорусского направления мы обнаружим весьма мало любви и преданности к Чехословацкой Республике Они проявляют свою преданность лишь внешне, но их агитация в народе и их собрания убеждают нас в обратном» [14]. Ружичка утверждал, что именно «местное направление», к лидерам которого он относил Волошина и Жатковича, «более всего соответствует интересам нашей республики» [14], что в целом отвечало взглядам влиятельного функционера Социал-демократической партии Яромира Нечаса, оказавшего впоследствии серьёзное влияние на характер чехословацкой политики в отношении Подкарпатской Руси. Затрагивая деятельность представителей украинского движения, пражский чиновник подчёркивал, что «украинское направление было бы для нашей республики также нездоровым» [14]. Большое внимание Ружичка обращал на различные языковые предпочтения противостоявших друг другу группировок среди карпаторусской 166 рая Ml vf < сі III 2021. № 64 интеллигенции. «Если великорусское направление использует великорусский литературный язык, - отмечал Ружичка, - то местное направление в языковом вопросе придерживается компромисса, используя малорусский язык, то есть местное наречие с великорусским правописанием» [14]. Ссылаясь на опыт своих контактов с местным населением, секретарь чехословацкого Министерства почт и телеграфа делал категоричное заключение о том, что местный русин «на практике» лучше понимает чешский, а не русский литературный язык [14]. Примечательно, что рекомендованный Ружичкой в качестве представителя «местного направления» лидер американских русинов Г. Жаткович был негативно охарактеризован подпоручиком Палайдой в его донесении в Министерство обороны ЧСР 7 октября 1919 г. По утверждению Палайды, «личность доктора Жатковича до переворота была совершенно незнакома в Карпатской Руси. На первом собрании в Ужгороде он говорил на словацко-русинском наречии - так, как говорят в Шарише и в Земплине. Уже на первом собрании раздавались голоса, недовольные тем, что он не говорит по-русски» [13]. Ещё более негативные и критические отзывы о представителях «русского направления» в Карпатской Руси содержались в отчётах инженера Яромира Нечаса, активиста чешской Социал-демократической партии и известного политического публициста, некоторое время работавшего в аппарате первого губернатора Подкарпатской Руси Жатковича. В своих подробных донесениях в канцелярию президента республики в Прагу Я. Нечас в весьма резкой форме критиковал деятелей «русского направления» за «насильственное навязывание русского литературного языка населению» и «отрыв от этноязыковых реалий Карпатского региона». Жёсткой критике Нечаса «за чрезмерную русофилию» подверглись и некоторые высокопоставленные чешские чиновники в Подкарпатской Руси. «Нынешнее региональное правительство в Ужгороде вводит на всей территории Русинии чужой, непонятный населению великорусский язык», - утверждал Нечас в своём отчёте в Прагу 2 ноября 1919 г. - Тем самым усложняется и без того запутанный языковой вопрос, и возбуждается негативная реакция подкарпатских русинов. Правительственные газеты "Русская земля" и "Русское слово" народ не понимает. По-великорусски понимают и говорят лишь те чиновники из Галиции и Буковины, которых наше правительство взяло на службу» [15]. В своём очередном донесении в канцелярию президента республики 20 ноября 1919 г. Нечас обрушился с обвинениями и резкими нападками как на главу чехословацкой гражданской администрации Подкарпатской Руси доктора Брейху, так и на представителей про- История 167 русского направления среди местной карпаторусской интеллигенции. По словам Нечаса, Брейха «проводит партийную политику, окружил себя камарильей старорусов из Галиции и Буковины и без колебаний выступил против представителей местного русинского направления» [16]. Обвиняя местных карпаторусских политиков русской ориентации в том, что их политическая программа является «реакционной, шовинистической и нетерпимой к другим», Нечас, подобно Ружичке, призывал официальную Прагу полностью поддержать «местное направление, которое соответствует мышлению и настроениям интеллигенции». Нечас также рекомендовал проводить политику «благожелательного нейтралитета» в отношении украинцев, «предоставив карпатским русинам возможность естественного развития» и «воздержавшись от введения в Подкарпатской Руси русского языка в школы и в административные органы» [16]. Обращает на себя внимание то, что ранее Нечаса письмо аналогичного содержания президенту Масарику направил один из ведущих русинских политиков Подкарпатской Руси греко-католический священник А. Волошин, окончательно перешедший к осени 1919 г. в лагерь украинофилов. В своём письме Масарику от 9 октября 1919 г. Волошин резко критиковал «москвофильскую» часть местной интеллигенции за навязывание русского литературного языка местному населению и призывал «освободить нас от непрошенных гостей-москвофилов». Называя конкретные имена, Волошин упрекал главу чешской администрации Подкарпатья доктора Брейху за его покровительство «москвофилам» [12]. В заключение Волошин делал тревожный для чехословацких властей вывод об опасности «москво-фильской агитации» не только «для нашего народа, но и для всей республики» [12]. Очевидная согласованность по времени и сходство аргументов в отчётах Нечаса и в письме Волошина наводят на мысль о том, что имела место их скоординированная акция с целью повлиять на политику чехословацкой администрации в Подкарпатском регионе. Последующее развитие событий показало, что данная акция оказалась успешной. О связях Я. Нечаса с А. Волошиным и с лидерами украинского движения, в частности с К. Левицким, упоминал в одном из своих донесений в Министерство обороны ЧСР в ноябре 1919 г. подпоручик Ш. Палайда [13]. Основные направления чешской политики в Подкарпатской Руси ориентировалась впоследствии именно на рекомендации Я. Нечаса, который, являясь функционером влиятельной Социал-демократической партии и сделав успешную политическую карьеру, в 1920-е гг. работал в канцелярии президента республики, курируя там вопросы, связанные с Подкарпатской Русью и оказывая серьёзное влияние на 168 рая Ml vf < ci ii I 2021. № 64 практическую политику чехословацких властей в регионе. Это обстоятельство в значительной степени объясняет курс официальной Праги на «мягкую украинизацию» русинов Подкарпатья в 1920-е гг., что ярче всего проявилось в области образования и культуры и продолжалось вплоть до конца 1930-х гг., усилив в итоге позиции сторонников украинского движения в Подкарпатском регионе. Поскольку «стремление к проведению определённого варианта языковой нормы стало для русинов инструментом прямой национально-идеологической пропаганды» [2: 374], поддержка чехословацкой администрацией культуртрегерской деятельности украинских активистов в Подкар-патье в сфере образования в значительной степени способствовала распространению украинской идентичности в Подкарпатской Руси. Отношение карпаторусской общественности к политике чехословацкой администрации в Подкарпатской Руси В то время как чешские чиновники изучали сложное положение в Карпатской Руси, пытаясь определить вектор оптимальной для Праги политики в регионе, карпаторусская общественность быстро разочаровалась в реалиях чехословацкой политики. Вопреки изначально завышенным ожиданиям русинских деятелей от вхождения Карпатской Руси в состав Чехословакии, их недовольство чехословацкими властями стало проявляться уже с весны 1919 г. Председатель Карпаторусской народной рады в Прешове Антон Бескид в своем обращении к премьер-министру ЧСР Карелу Крамаржу уже 14 апреля 1919 г. негодовал по поводу «подавления естественных прав русского народа на его собственной земле» [10]. Бескид критиковал чехословацких чиновников на местах за «шовинизм», «незнание местного населения», а также за «преследования и угрозы» в адрес карпаторусского населения [10]. Показательно, что именно А. Бескид и возглавлявшаяся им Карпаторусская народная рада в Прешове раньше всех начали проявлять прочехословацкие настроения и первыми среди прочих карпаторусских структур чётко заявили о своей чехословацкой ориентации. Правительство ЧСР серьёзно отнеслось к жалобам Антона Бескида и на своем заседании 5 мая 1919 г., отметив необходимость «относиться к народности карпаторусской с предельной осторожностью и охранять её», поручило министру внутренних дел предложить министру по делам Словакии Вавро Шробару тщательно расследовать жалобу Бескида [11]. Кроме того, Шробару предлагалось поручить подчинённым ему чиновникам на местах «с максимальным вниманием отнестись к национальности, обычаям и языку населения, находящегося под их управлением» [11]. История 169 Сразу после подписания Сен-Жерменского мирного договора в сентябре 1919 г. представители всех политических сил и культурных направлений среди русинов стали выражать недовольство тем, что административная граница между Словакией и Подкарпатской Русью оставила значительную часть этнически русинских земель в составе Словакии, а обещанная автономия так и не была предоставлена. Так, активно поддержавший присоединение русинов к Чехословакии «Американский русский вестник» с того времени стал резко критиковать русинскую политику Праги. Если в феврале 1919 г. «Американский русский вестник» с оптимизмом писал, что «уния угрорусинов с чехословаками будет означать для угрорусинов отдельный особый угрорусский штат, который будет иметь верховенство в местных делах и в котором русский будет языком официальным, употребляемым в школах и судах» [5: 1], то уже в октябре 1919 г. это же издание с сочувствием сообщало о манифестации русинов в г. Гуменне в Восточной Словакии, протестовавших «против отделения западнорусских жуп от автономной Подкарпатской Руси» [7: 1]. В дальнейшем «Американский русский вестник» часто критиковал чехословацкое руководство за отсутствие автономии Подкарпатской Руси, за административную раздробленность русинских земель и за проукраинскую политику в культурной сфере. Политика «мягкой украинизации» русинов в 1920-е гг. в сфере образования, по мнению русинских активистов, была важной причиной «языковой войны» [1: 3]. В свою очередь, чешская общественность была недовольна высокой, с её точки зрения, степенью мадьяризации карпаторусской интеллигенции, особенно духовенства и учителей [29: 1]. Подобные трения продолжались на протяжении всего межвоенного периода, отразившись в карпаторусской и чехословацкой прессе того времени. Серьёзной проблемой Подкарпатской Руси являлся крайне низкий жизненный уровень населения, по которому Подкарпатье уступало как Словакии, так и чешским землям. Будущий президент Чехословакии Людвик Свобода, служивший в Подкарпатской Руси в 1920-е гг. командиром пулёметной роты в звании капитана чехословацкой армии, писал в своих воспоминаниях, что жизнь в этом краю «в своей инерции напоминала заспанную галицкую провинцию времён старой Австрии. Мы встречали бедно одетых крестьян с широкими и добрыми лицами, которые боялись Бога и уважали пана, - с сочувствием писал он. - Паном был приходской священник и поп. В городе панами были доктор, нотариус, почтмейстер, фармацевт, жандарм и офицер. Лесорубы и пастухи с плохо выбритыми загорелыми лицами, с жилистыми шеями, в рубахах без воротников при встрече снимали свои засаленные шляпы с загнутыми полами. В корчме было принято напиваться мертвецки» [34: 10]. 170 рая Ml vf < ci ii I 2021. № 64 Заключение Вхождение и пребывание Подкарпатской Руси в составе межвоенной Чехословакии имели противоречивые после

Скачать электронную версию публикации