Political Regimes of Catherine II and Paul I in Russian Historical Literature of the 19 and 20 .pdf Введение. Изучение политических режимов и политических систем российских государей XVIII в. в отечественной историографии осуществлялось в контексте реформ системы государственного управления, начатых Петром I. Вектор государственного строительства, задуманный и реализованный Петром Алексеевичем, оставаясь неизменным на протяжении столетия, привел де-факто к становлению в России абсолютной монархии. Последняя в дальнейшем претерпела заметную эволюцию, наличие которой, кажется, признается всеми исследователями. Вместе с тем ни дореволюционные, ни советские историки не пытались детально изучать эволюцию российского абсолютизма в последней трети ХVШ в., затрагивая этот сюжет лишь при разрешении более общих или, чаще, более конкретных проблем. В лучшем случае историк, изучая конкретный вопрос в широких хронологических рамках (например, о правительственной политике или положении дворянства), констатировал те изменения, которые произошли после 1762 г., и только. Отметим также, что отечественные историки на протяжении Х!Х-ХХ вв. предпочитали изучать внутреннюю и внешнюю политику Екатерины II, ее законодательную деятельность, быт и нравы эпохи. Предпринимались попытки теоретического осмысления сущности политического режима Екатерины как российскими, так и западными исследователями. Последние вообще предпочитали на концептуальном уровне следовать в кильватере работ своих российских коллег. Все они единодушно трактовали политический режим Екатерины как «просвещенный абсолютизм», но характеристикам личности самой императрицы вплоть до рубежа XX-XXI вв. специальных работ было посвящено совсем немного. Напротив, интерес исследователей к царствованию Павла Петровича проявился прежде всего в части изучения личности этого государя. В отличие от «просвещенного абсолютизма» Екатерины политический режим Павла хотя и позиционировался исследователями чаще всего как «непросвещенный абсолютизм», так и не стал объектом специального изучения. Споров о том, как надлежит определить сущность павловской эпохи, в литературе XIX-XX вв., по сути дела, не зафиксировано. Соответственно, не спорили и о терминах, с помощью которых надлежало описывать сущность и природу екатерининского и павловского режимов. Методы, используемые в данной статье, хорошо описаны и апробированы в литературе, прежде всего в трудах А.И. Данилова, и традиционно используются при изучении так называемой проблемной историографии, к каковой и примыкает настоящая публикация. Подобно А.И. Данилову, мы не намерены сводить историографию к истории «чистого исторического знания», но оно будет нас интересовать в первую очередь. При таком подходе основополагающим становится реконструкция взглядов историка, осуществляемая как на фоне магистрального развития исторической науки, так и в контексте общенаучных взглядов конкретного автора, методики и методологии его исследований, влияния на его построения выводов предшественников и т.п. Научные работы ученых-историков XIX-XX вв. составили основу источниковой базы данной статьи. Оговоримся, что публикации ныне действующих авторов, появившиеся в открытой печати с рубежа XX-XXI вв., опущены на том основании, что анализу их воззрений нами посвящены специальные статьи. Следует иметь в виду, что нынешние взгляды ученых на заявленную проблему могут заметно не совпадать с теми положениями, которые они считали истинными в 1990-х гг. Мемуарные традиции в оценках политических режимов Екатерины II и Павла I. Свое отношение к эпохам Екатерины и Павла первыми выразили современники-мемуаристы. В записках и воспоминаниях, посвященных Екатерине Алексеевне, имеют место восторженные отзывы о ее личностных качествах, а также о ее деятельности. Но когда речь заходит о конкретных политических акциях императрицы, современники не всегда склонны были оценивать их положительно. Налицо, таким образом, известное противоречие между общими оценками эпохи Екатерины и оценками, данными ее отдельным начинаниям. В мемуарах, посвященных Павлу, также имеет место противоречие в оценках, только в данном случае современники, напротив, приветствовали отдельные начинания Павла Петровича, относясь в целом негативно и к его царствованию, и к его личности. Нельзя не обратить внимание и на то, что лица, близко стоявшие к императору, непосредственно принимавшие участие в его преобразованиях, даже не сочувствуя Павлу, относятся к нему много лояльнее тех, кто был достаточно далек от кормила власти. Мемуарная традиция в исторической литературе на протяжении ХК-ХХ вв. очень заметна. Нередко историки просто воспроизводили в своих трудах мнения современников, не заботясь об их критическом осмыслении. Из видных русских историков первым обратился к изучению эпохи Екатерины князь М.М. Щербатов, находившийся в оппозиции к режиму императрицы вплоть до своей смерти в 1790 г. Его трактат «О повреждении нравов в России» дает убийственные картины неприглядной, с точки зрения автора, российской действительности; ответственность за это дворянский историк возлагает лично на Екатерину. Н.М. Карамзин, напротив, в целом положительно оценивая деятельность Екатерины II, в своей «Записке о Н.И. Новикове», написанной в 1784 г., укоряет императрицу за излишний блеск и роскошь ее двора (1988). Позднее, в «Записке о древней и новой России», Н.М. Карамзин признавал, что при Екатерине «правосудие не цвело»; «торговали правдою и чинами»; сама императрица «дремала на розах, была обманываема или себя обманывала; не видела или не хотела видеть многих злоупотреблений» (1991: 43-44), хотя общая оценка ее царствования в интерпретации известного историка по-прежнему оставалась высокой. В первой половине ХК в. о Екатерине II больше писали в эмиграции, нежели в России. Упомянем в этой связи деятельность А.И. Герцена. Он не только публиковал в Лондоне мемуары авторов последней трети ХVIII - первой трети ХК в. (например, Е.Р. Дашковой), но и смог в ряде своих статей дать достаточно нелицеприятные оценки личности и политики Екатерины (1958). Вот одна из оценок А.И. Герцена: «Одержимая ненасытной нимфоманией, запятнанная всеми преступлениями, эта “Мать Отечества” дала одним своим любовникам более 300 тысяч душ мужского пола» (Крещеная собственность 1958: 38). Скепсис по отношению к деяниям Екатерины высказал и В.О. Ключевский в своем «Курсе русской истории» и в специальной статье, подготовленной в 1896 г. к столетию со дня смерти императрицы (1991). Маститый историк во многом безуспешно пытался напомнить коллегам, что политический режим Екатерины, как и сама личность императрицы, должны выступать объектом изучения, но не мишенью и не знаменем. Однако подобные мнения тонули в славословиях Екатерине, изливавшихся без меры со страниц мемуаров, массовая публикация которых началась с 1870-х гг. Историки, скажем еще раз, часто просто воспроизводили мнения мемуаристов; свою задачу они видели в том, чтобы привлечь как можно большее количество мемуарных свидетельств. Их сочинения нередко становились своеобразными антологиями тенденциозно подобранных мнений мемуаристов. Примером такого рода работ могут служить труды М.И. Пыляева (1887, 1892). Данной историографической традиции суждена была долгая жизнь. Наиболее авторитетными работами о временах Екатерины по праву считаются монографии А.Г. Брикнера и В.А. Бильбасова, написанные в конце ХГХ в. (Брикнер 1996; Бильбасов 1890-1896). Несмотря на то что сочинение В.А. Бильбасова содержало очень мягкие и взвешенные оценки, цензура уничтожила тираж второго тома, посвященного воцарению Екатерины. Историк издал работу в Берлине на немецком языке, но воздержался от намерения продолжить подготовку следующих томов. В.А. Бильбасовым задумывалось 12-томное исследование, но подготовлено к печати было лишь два тома, обрывавшиеся на 1762 г. Этот эпизод прекрасно свидетельствует о цензурных ограничениях, с которыми сталкивались историки при изучении екатерининского царствования, - касаться бурных событий лета 1762 г. все еще было нежелательно, ибо заговор и убийство законного государя Петра Федоровича украсить Екатерину не могли, а оправдания, звучавшие в ее адрес, переставали удовлетворять не только научное сообщество, но и читающую публику. Последняя поэтому знакомилась с деятельностью Екатерины по популярным трудам европейских ученых, издававшихся на русском языке (Рамбо 1884). Качество этих публикаций не слишком высоко, но они сформировали стереотип восприятия екатерининской эпохи, господствующий до наших дней. Таких жестких цензурных ограничений по отношению к изучению личности и эпохи Павла не было - историкам нежелательно было касаться только событий 11-12 марта 1801 г. Уже через несколько лет после гибели Павла I появились посвященные ему труды. Они вышли из-под пера верноподданнически настроенных людей, создавших идеализированный образ Павла Петровича. Научная значимость подобных сочинений ничтожна, но они заложили основы концепции официальноохранительного направления, доминировавшей в русской историографии в первой половине ХК в. (Кончина российского императора 1802; Жизнь, свойства, военные и политические деяния 1805; Жизнь Павла Первого 1805; Тыртов 1807; Похорский 1819: 152-158; Жизнь в бозе-почиющей 1829; Филипповский 1830). Восторг перед Павлом в 40-е гг. XIX в. испытывали, скажем, дворянский историк А. Вейдемейер, а также Н.А. Полевой, перешедший к тому времени на охранительные позиции (Полевой 1845; Вейдемейер 1846). В 1857 г. Д.А. Милютин выпустил обширный труд, посвященный войне 1799 г., и первым высказал тезис о наличии у Павла своеобразной программы будущей государственной деятельности, составленной еще в Гатчине, о ее целесообразности, насущной необходимости, продуманности и даже сбалансированности (1857). Данное направление в историографии не было единообразным. Резким диссонансом господствующим оценкам фигуры Павла стала «Записка о древней и новой России» крупнейшего дворянского историка Н.М. Карамзина. Он признавал, что по своим личным качествам Павел «мог заслужить благодарность Отечества», однако правление его было «царством ужаса» (1991: 44-47). Карамзин первым признал зло павловского царствования для России именно как результат низменных, негативных качеств личности самого монарха. Причины этого кроются в особенностях понимания историком сущности самодержавия и его роли в истории России. Н. М. Карамзин был убежденным сторонником именно такой формы государственного устройства, но ненавидел деспотизм, различая эти два понятия. Основную вину Павла I историк видел именно в компрометировании самодержавия деспотическими методами правления, а также в стремлении ограничить свободы и привилегии дворянства - верной опоры трона. Н.М. Карамзин, опередив современников, высказал положения, утвердившиеся в исторической науке более чем через полвека. В годы первой революционной ситуации в России, когда вопрос о взаимоотношениях дворянства и императора стал в высшей степени злободневным, известный дворянский историк М.А. Корф впервые публично признал некоторые негативные качества личности Павла Петровича. Причем труд его был напечатан с высочайшего соизволения, т.е. одобрен самим Александром II (1861: 54). Отметим, что в тот период цензурные требования в области исторических исследований ужесточились. Граница «дозволенной истории» была отодвинута назад - вплоть до конца Петровской эпохи, т.е. до 1725 г. (Сборник постановлений 1862: 453). Данное обстоятельство существенно затормозило изучение отечественной истории XVIII - первой половины XIX в., хотя и не погасило его вовсе. Дворянские историки касались личности Павла попутно, обращаясь к другим сюжетам (Григорович 1881; Знаменский 1880). Изучение Павловской эпохи облегчалось тем, что в 1870-1880-е гг. началась массовая публикация выдержек из мемуаров современников, прежде всего в журналах «Русский архив» и «Русская старина». Мемуары расширили источниковую базу изучения эпохи Павла I, но отзывы современников, скажем вновь, нередко механически переносились историками в свои сочинения, что весьма характерно, в частности, для И. Знаменского, который воспроизводил оценки мемуариста Н.А. Саблукова на протяжении всей своей книги, нимало не заботясь ни об их критическом восприятии, ни хотя бы о ссылке на первоисточник (естественно, историк разделял уважение Н.А. Саблукова к Павлу). Поляризация мнений в части оценок политических режимов Екатерины II и Павла I. В начале 1880-х гг. официальная историография постепенно отходит от однозначно апологетического толкования личности Павла I, оценивая ее более сдержанно. Думается, это произошло под влиянием воспоминаний современников Павловской эпохи, т.е. изменение оценок происходило в результате привлечения новых источников. Отметим, что в тот период дворянские историки не создали специальных работ, посвященных царствованию Павла. Правление сына Екатерины II рассматривалось как краткий эпизод в истории России, не имевший последствий (вполне в духе манифеста от 12 марта 1801 г.). Иначе отнеслись к Павлу Петровичу либеральные историки, прежде всего В.О. Ключевский. В 1883-1884 гг. он прочел курс лекций по русской истории, охвативший период с древнейших времен до XIX в. включительно, в котором смог дать новую трактовку и личности Павла, и его правления. Прежде всего, В.О. Ключевский вписывал царствование Павла I в контекст русской истории. Он полагал, что деятельность Павла Петровича есть реакция на «просвещенный абсолютизм» Екатерины, в конце концов, поставивший империю в труднейшие условия. Таким образом, тезис дворянской историографии об отсутствии каких-либо традиций в павловских начинаниях был решительно отброшен. Деятельность императора Павла I, по Ключевскому, представляет, с одной стороны, протест против предыдущего царствования, а с другой - всего лишь неудачную попытку решить насущные задачи, вставшие перед Россией конца XVIII в.: при этом отрицалась какая бы то ни было программа реформ (Соч. 1989: 173-177). Легко заметить, что оценки В.О. Ключевского качественно иные, чем у дворянских историков. Собственно, он предложил новую концепцию и эпохи Павла, и его личности. Справедливости ради отметим убийственные оценки А.И. Герценым личности Павла I (см. подробнее: Желвакова 1974: 207-223). Сообщения «Исторических сборников» позднее были опубликованы издателем Каспровичем отдельной книгой (Материалы для биографии императора Павла I. Лейпциг, 1874). Отказ от традиций охранительной историографии произошел, разумеется, не случайно. И дело тут не только в таланте исследователя. Нельзя не учитывать и социально-политические реалии России после 1 марта 1881 г., и вопиющее несоответствие мемуарных свидетельств современников павловского правления построениям и выводам официальных историков, и продолжавшуюся публикацию мемуаров, которые В.О. Ключевский использовал как вспомогательный источник для характеристики Павла, и т.д. Позднее В.О. Ключевский существенно изменил свои взгляды на эпоху Павла I и его личность. В конспекте «Новейшая история Западной Европы в связи с историей России» историк уже иначе трактует значение царствования Павла, понимая его как «самый блестящий выход России на европейской сцене и самый важный закон внутреннего порядка»; изменилось отношение Ключевского и к самому Павлу - историк готов понять и извинить слабости его характера, обвиняя в этом обстановку и дурное к нему отношение (Ключевский 1983: 198-291). Оценки В.О. Ключевским личности и царствования Павла I оказали огромное влияние на развитие историографии проблемы. Так, Д.А. Ко-беков в известном труде «Цесаревич Павел Петрович» (первая монография, посвященная непосредственно личности Павла, его детским и юношеским годам) повторил вывод Ключевского о безусловном ухудшении характера великого князя под воздействием французской революции и казни Людовика XVI, вследствие холодности со стороны Екатерины II и неуважения к наследнику ее фаворитов, а также из-за отсутствия верных друзей (1887: 405-406). Приводя массу новых фактов, почерпнутых из мемуаров, Д.Ф. Кобеко в целом стоит на позициях В.О. Ключевского, хотя и относится к Павлу Петровичу до его восшествия на престол с нескрываемой симпатией. В 1901 г. исполнилось сто лет со дня гибели Павла I. Естественно, официальные историки не могли пройти мимо этого события. Фундаментальный по объему труд издал Н.К. Шильдер (1901). Он привлек для написания своего сочинения новые источники: переписку и именные указы Павла Петровича, мемуары современников, их письма и др. Н.К. Шильдер ввел в научный оборот массу новых, неизвестных ранее фактов из жизни императора и, тем не менее, не смог дать ничего нового в оценке деятельности Павла I, эпигонски воспроизводя положения В. О. Ключевского. К прямо противоположным выводам пришел харьковский историк П.Н. Буцинский в своей известной брошюре (1901). Перед нами не что иное, как компиляция тенденциозно подобранных мемуаров современников, чьи свидетельства должны подкрепить положения Буцинского о тонкой, чувственной и страдающей натуре «царя-демократа», который в одинаковой мере заботится о благе всех подданных, и даже более о народе, чем о дворянстве. Подобная точка зрения, высказанная в начале XX в. да еще одновременно с авторитетным исследователем Н.К. Ши-льдером, выглядела явным анахронизмом и шокировала научную общественность, а читающая публика восприняла ее как очередную забавную байку о Павле I. В литературе начала нынешнего века прочно утверждались негативные оценки личности Павла Петровича (Панчу-лидзев 1901; Каратов 1902; Платонов 1903 и др.). Речь теперь могла идти лишь об очень скудной палитре красок историков при изображении Павла, спектр которых колеблется от черного до серого. Сусальному золоту П.Н. Буцинского места уже не оставалось, книжка его забылась быстро. Первая русская революция смела цензурные ограничения и одновременно перенесла вопросы об исторической судьбе российской монархии и о неприкосновенности личности монарха из области теории в область практики. Аналогии с началом XIX в. напрашивались сами собой. Этим и объясняется невиданный ранее интерес к царствованию Павла I, настоящий историографический прорыв в исследованиях о нем. Причем во главу угла был поставлен вопрос о личных качествах государя и прежде всего о его дееспособности. Профессор психологии П. И. Ковалевский, сочинявший еще и историко-биографические очерки, заявил о безусловном сумасшествии Павла I (1906). Другой профессор психологии, В.Ф. Чиж, столь же авторитетно заявил об абсолютной нормальности императора в психическом плане, но считал Павла Петровича политическим безумцем (1907). Вопрос остался открытым, и тезис о душевной болезни Павла психологами (как, впрочем, и историками) доказан не был. Историк С. А. Корф, в целом стоявший на либеральных позициях, в своем обширном труде усматривал прямую зависимость положения дворянства в империи от убеждений, идеалов и миросозерцания отдельных императоров. Попытки Павла I «ущемить» права и привилегии дворян привели его к гибели, которую С.А. Корф благословляет, как бы предлагая здравствующему монарху сделать соответствующие выводы, - своеобразное «назидание царям» (1906). В публикациях официальных историков в годы революции и сразу же после нее к Павлу Петровичу отношение иное - более мягкое, сдержанное. Примером могут служить работы Е.С. Шумигорского и Н.Н. Назаревского (Шумигорский 1907; Назаревский 1910). Они снимают персональную вину с Павла и возлагают ее либо на «ненормальные явления того времени», либо на воспитание юного цесаревича и прочее, непоправимо отразившиеся на личности монарха. Е.С. Шу-мигорский вслед за Д.Ф. Кобеко противопоставляет личные качества великого князя и императора, предполагая их безусловное ухудшение и обосновывая тезис о «глубоко несчастном человеке» Павле Петровиче. Иную позицию в эти годы заняли либеральные историки. Всячески подчеркивая безумие Павла, оправдывая заговор против него, они объясняли факт цареубийства отсутствием законов, позволявших низложить душевнобольного государя. Тем самым обосновывалась необходимость конституции, которая одна могла бы гарантировать свободу личности от самодержавного произвола. Либеральные историки подхватили положения официальной историографии начала века и попытались развить их. Наиболее интересны в этом плане работы В.И. Се-мевского. Он неоднократно обращался к эпохе Павла, но свое отношение к его личности полнее всего выразил в статье, открывающей книгу А. Брикнера (1907: 1-11). Монография профессора Дерптского университета А.Г. Брикнера впервые увидела свет еще в 1897 г. (на немецком языке), но издана в России лишь в 1907 г. С крайней антипатией относясь к «злополучному четырехлетнему царствованию этого деспота», историк подводил читателя к выводу: во всех бедах России, в заговоре и цареубийстве виноваты сам Павел, его окружение, его деспотические методы управления, разрыв союза с дворянством, но только не самодержавие как таковое. В условиях революции такой вывод вполне устраивал власть имущих. Работа Брикнера тиражировалась в массовых изданиях, например в бесплатном приложении к журналу «Родная речь», в дешевой «Исторической библиотеке» (книжка стоила 10 коп., в то время как издание 1907 г. - порядка 2 руб.) (См. подробнее: Цареубийство, или История смерти 1910; Смерть Павла I 1912). Считая Павла невменяемым, Семевский отмечал его страсть к муштре, склонность поддерживать дисциплину в войсках жестокими наказаниями и пр. В конце статьи Семевского читатель не может не заметить аналогии (разумеется, не высказанной прямо) между судьбами и личностями Павла I и Николая II (обратим внимание, что публикация относится к 1907 г.). В последующее время, в период третьеиюньской монархии, историография проблемы переживает своеобразный период, когда авторы как бы колеблются между выводами либеральной и официальной историографии, пытаясь вычленить нечто общее в той и другой. Так, в 1913 г. к трехсотлетию дома Романовых вышли роскошно изданные юбилейные издания (Три века 1913; Государи из дома Романовых 1913). Среди авторов маститые историки - М.К. Любавский, К.В. Сивков, Д.В. Успенский, В.И. Пичета, Н.Д. Чечулин. На фоне старательно облагороженной истории Романовых Павел Петрович выглядит изгоем, он не похож ни на мать, ни на своих сыновей. Авторы, впрочем, готовы извинить политику Павла и его не слишком привлекательные личные качества обстоятельствами его жизни, в конце концов, душевной болезнью. Куда более резко о Павле I высказался польский историк К.Ф. Вали-шевский: чуть ли не единственная привлекательная черта у Павла, по его мнению, заключается в том, что он «сын великой Екатерины» (1914). Официальная историография, таким образом, на протяжении XIX -начала XX в. претерпела серьезные изменения в своих оценках: начав с восторгов по поводу Павла (поскольку он все-таки был российским императором), она к концу XIX в. оценивает его личность более трезво, затем дает однозначно отрицательные характеристики (Н.К. Шильдер), а в годы первой русской революции вновь пытается вернуться к апологетическим оценкам (Е.С. Шумигорский). Либеральная историография в целом, начав с утверждения о сумасшествии Павла и с нигилистических оценок его личности (В. О. Ключевский), дает ему затем все более и более резкие характеристики, пик которых приходится на годы Первой русской революции (В.И. Семев-ский). В годы Первой мировой войны, начавшегося революционного кризиса в России либералы пересмотрели свои положения, кардинально изменив оценки личности Павла I. М.В. Клочков обосновывал тезис о надклассовости политики Павла. Сам же государь - человек вполне умный, с огневой натурой, с высокими и разумно обоснованными принципами. Историк с сочувствием относится к желанию Синода и двора канонизировать Павла Петровича, причислить его к сонму русских святых как раз накануне Февральской революции (1916: 135). Итак, в годы Первой мировой войны позиции либеральной и официальной историографии сблизились. В труде либерального историка М.В. Клочкова воспроизведена в девственной чистоте официальноохранительная концепция тех лет. Так, накануне Февральской революции в России два направления в развитии русской исторической мысли пришли к единой позиции по вопросу о личности императора Павла I и его эпохе. Итоги развития дореволюционной историографии проблемы. Несмотря на чрезвычайно разнообразные оценки политического режима Павла I, дававшиеся историками на протяжении XIX - начала XX в., все они сходятся в понимании политики Павла как «отрицания» политической системы Екатерины II. Наличие реформ, существенных перемен - вот тот общий знаменатель, к которому мы можем свести характеристики Павловской эпохи в дореволюционной литературе. По мнению советского исследователя С.Б. Окуня, историки расходились лишь в объяснении мотивов этих перемен. Для одних - это результат низменных качеств личности Павла I или даже его душевной болезни, стимулированных холодностью матери и надменностью ее фаворитов; для других - осознанная борьба с правами и привилегиями дворянства и закрепившими их екатерининскими законодательными актами (1974). Дореволюционная русская историография имеет и другие общие черты. Основным источником для историков при характеристике личности Екатерины II и Павла I служили мемуары современников Павловской эпохи. Серьезная критика мемуарных источников отсутствовала. Это приводило к тому, что тенденциозность исследователя как бы накладывалась на тенденциозность мемуариста. Односторонним был подбор мемуарной литературы, и в рамках одной работы весь известный тогда комплекс воспоминаний никогда не использовался. Более того, историк, негативно относящийся к Екатерине или Павлу, брал из мемуаров аналогичные оценки, иные же нередко просто отбрасывал, и наоборот. Авторы пытались связать личности императоров с политикой, проводимой его правительством, и даже рассматривали личность государя как решающий фактор, объясняющий любые повороты внешней политики России или внутриполитического курса ее правительства. К примеру, отрицая для России значимость реформаторской деятельности Павла (т.е. будучи адептами Екатерины), историки отрицали и положительные качества его натуры. Как правило, историки не искали оттенков, нюансов, стремились все оценить однозначно - либо только со знаком «плюс», либо исключительно со знаком «минус». В общих же трудах по истории России, а равно и в лекционных курсах, Павлу и его царствованию уделялось неоправданно мало внимания. Фактически правление этого императора рассматривалось как досадный эпизод, как своеобразная историческая случайность, не имевшая последствий. Тем самым отрицались своевременность и значимость павловских реформ, обоснованность попыток Павла I разрешить наиболее актуальные задачи, стоявшие перед Российской империей. И, наконец, не имея возможности объяснить всю сложную диалектику взаимоотношений императора и дворянства, дореволюционная историография прибегла к испытанному средству - объявила Павла безумцем. Современный исследователь И.А. Желвакова, не ставя перед собой задачу дать периодизацию русской историографии в плане отношения к заговору 11 марта 1801 г. (и шире - к политическому режиму Павла I), тем не менее выделяет два пика, два своеобразных рубежа в ее развитии. Первый связывается с изданием «Исторических сборников Вольной русской типографии А.И. Герцена и Н.П. Огарева», другой - с периодом Первой русской революции (1974: 208-209). Мы согласны с утверждением о важности событий 1905-1907 гг., заставивших историков обратить внимание на эпоху Павла и просто-напросто дававших им такую возможность. Но вряд ли правомерно начинать с публикаторской деятельности А.И. Герцена и Н.П. Огарева новый этап в развитии историографии вопроса. Вероятно, есть смысл, учитывая незначительное количество работ о политических режимах Екатерины и Павла, вообще отказаться от попыток дать периодизацию в развитии исторических исследований по нашему сюжету. Это справедливо также по отношению к марксистской историографии. Советская историческая наука 1920-х - начала 1960-х гг. об эпохах Екатерины и Павла: от единства мнений к пестроте оценок. Осмыслить историю павловского царствования и личность Павла I с марксистских позиций впервые попытался М.Н. Покровский в ряде своих работ (Русская история с древнейших времен 1965; Русская история в самом сжатом очерке 1965). Никогда ранее историки, писавшие или читавшие курс русской истории, не уделяли столько внимания павловскому царствованию. М.Н. Покровский трактует его не как своеобразный «вывих» русской истории, некий переход от эпохи Екатерины к эпохе Александра I, а как явление, имевшее самостоятельную ценность. Он настаивает на закономерности попыток русского абсолютизма в условиях начавшегося разложения крепостнического хозяйства и войн с буржуазной Францией изменить методы внутренней и внешней политики в сторону ужесточения. Политика Павла I, таким образом, преследовала те же цели, что и политика его матери, его сыновей, и в этом смысле «оригинального мало было в Павловском царствовании» (Русская история в самом сжатом очерке: 160). Историк постоянно подчеркивает «наследственность... социальную, от Потемкина и Зубова» (Русская история с древнейших времен: 168). Если В.О. Ключевский сумел вписать эпоху Павла в русскую историю, то его ученик первым доказал преемственность политики Павла Петровича, а также огромное влияние его личности и его акций на сыновей, Александра и Николая. Не случайно император Николай Павлович (родившийся в 1796 г.) боготворил отца и недолюбливал бабку, Екатерину II. М. Н. Покровский настаивает на насущной необходимости (а стало быть, закономерности) для российского абсолютизма в конце XVIII в. править методами «железной лозы». Понимание М.Н. Покровским царствования Павла и самой его личности далеко не сразу получило признание в советской литературе. Подтверждением может служить книга известного писателя и публициста И.М. Василевского (Не-Буквы 1923). Задавшись целью дискредитировать в глазах читателя самодержавие через дискредитацию всех Романовых, доказать их личное убожество и зло, всегда приносимые династией стране, автор, ничтоже сумняшеся, создал компиляцию из работ дореволюционных историков, прежде всего В.О. Ключевского, к которому, отметим, он относился с большим уважением. Естественно, И. М. Василевский отбирал лишь те страницы, где Романовым давалась негативная оценка. Все сказанное полностью применимо и к личности Павла I. Такая тенденциозность, не имеющая ничего общего с наукой, имела место в советской историографии нашей проблемы в 1920-1940-х гг. Оговоримся, что в это время эпоха Екатерины изучалась сквозь призму пугачевщины; естественно, что оценки деятельности императрицы, как правило, однозначно негативны. Работы, посвященные личности или хотя бы временам Павла I, в указанное время также редки. Советская историческая наука разрабатывала прежде всего другие проблемы. Правда, разбирая те или иные сюжеты, советские историки касались все-таки и личности Павла I. И. Троцкий считал Павла Петровича сумасшедшим, признавал жестокости его полицейского режима, но подчеркивал, что «капризы Павла для всей массы населения были вовсе не так тягостны, как более осмысленная политика его матери и сына» (1931). Историк М. Брюллова-Шаскольская, издавшая свою работу в серии «Дешевая историко-революционная библиотека», отзывалась о Павле и его сословной политике уничижительно, явно переоценивая размах крестьянского движения в конце XVIII в. (1932). А. Преснов в двух статьях отмечал стремление Павла Петровича действовать наперекор матери; единственное, что их объединяло, пишет он, это ненависть к французской революции (1937, 1938). В целом же в 1920-1940-е гг. советские историки не смогли предложить собственного понимания деятельности Екатерины II и Павла I, пользуясь сложившимися еще до революции стереотипами. Примером может служить изданное в 1946 г. учебное пособие В.И. Самойлова, содержащее грубые фактические ошибки и ряд ничем не подкрепленных, бездоказательных суждений (1946). По счастью, эта публикация не сказалась заметно на последующих работах отечественных историков. В 1950 - начале 1960-х гг. историографическое осмысление нашей проблемы, несмотря на кардинальные подвижки в развитии советской исторической науки, не изменилось сколько-нибудь заметно. Реформаторская деятельность Екатерины не привлекала внимания историков, публикаций об эпохе Павла по-прежнему немного. Т.Г. Снытко утверждал, что реакционная политика Павла, особенно в армии, привела к созданию тайной офицерской организации - «канальского цеха», каковую автор считает проявлением общественного, чуть ли не освободительного, движения в России (1952: 111-122). Сквозь призму общественно-политической истории пытался понять деятельность Павла I А.В. Предтеченский (1957). Историк признает влияние личности государя «на ход исторического процесса» в целом. По его мнению, личная трагедия Павла заключалась в противоречиях его натуры: ненавидя мать, он хотел все изменить, но как монарх не должен был ничего менять (аргументы в пользу этого утверждения автор опускает). Предте-ченский признает наличие у Павла продуманной программы, связывая ее с «Рассуждением о государстве вообще», но, продолжает он, реализовать свою программу Павел I не сумел в силу «строптивости и незадачливости». Основной мотив царствования Павла Петровича, по мнению Л.Г. Бескровного, «контрреформы», желание поступить вопреки стремлениям матери; при этом военный историк подчеркнуто негативно относится к преобразованиям Павла, прежде всего в армии (1958). А.М. Станиславская, считая Павла душевнобольным, не всегда находит у него стремление во всем поступать вопреки матери (1962). Обратимся теперь к изданиям, которые не должны по сути своей обходить молчанием политический режим Павла I. Имеются в виду учебники и справочная литература. В учебниках по истории СССР для высшей школы, издававшихся в 1960-1970-х гг. (среди авторов видные советские историки М.Т. Белявский, А.В. Фадеев, В.В. Мавродин и др.) (История СССР 1964; История СССР с древнейших времен до конца XVIII в. 1975; Краткая история СССР 1978; История СССР 1979 и др.), отмечаются беспощадные репрессии и жестокости павловского режима, носившего «даже характер деспотии»; признается противоборство Павла I реформам Екатерины II, но лишь в частностях; в целом же, согласно учебникам, Павел продолжил политику матери. Дается, таким образом, самая общая оценка правления Павла I. В Большой советской энциклопедии и в Советской исторической энциклопедии статьи о Павле принадлежат перу А.Н. Цамутали. Автор пишет о мелкой придирчивости Павла, усугублявшейся психической неуравновешенностью и самодурством. Аналогичную трактовку содержит четвертый том академического издания «История СССР» (История СССР с древнейших времен до наших дней 1967). Отметим почти стопроцентную схожесть оценок личности Павла в советских словарях и энциклопедиях и в аналогичных дореволюционных изданиях. В 1950-1960-х гг. по-прежнему обходилась вниманием эпоха Павла Петровича в учебных курсах (Фадеев 1960: 28). С середины 1960-х гг. постепенно усиливается внимание историков к царствованию Екатерины II, в то время как изучение политического режима Павла I оставалось фрагментарным. Специальные исследования личности и политической системы Павла I стали появляться лишь в конце 1980-1990-х гг. (Сорокин 1989: 46-59; 1994, 1996 и др.). Изучение деятельности Екатерины II предпринималось исследователями сквозь призму изучения «просвещенного абсолютизма». Сам термин был введен в научный оборот немецкими историками в середине XIX в. и с тех пор получил, с незначительными модификациями (в англофранцузской историографии принято использовать термин «просвещенный деспотизм» или, реже, «легальный деспотизм»), широкое распространение (История Европы с древнейших времен до наших дней 1994: 352). Советские исследователи охотно соглашались с наличием такого явления не только в европейской, но и в отечественной истории, широко оперировали самим термином, постоянно цитируя известное суждение В.И. Ленина об эволюции русского государства на протяжении XVII-XVIII вв. в направлении буржуазной монархии с отдельными периодами «просвещенного абсолютизма». Но когда речь заходила о самой дефиниции, критериях, хронологических рамках, характерных чертах или социальной сущности политического режима Екатерины II, почти всеми понимаемого как «просвещенный абсолютизм», единство исчезало. В конкретно-исторических исследованиях царит удивительная пестрот

Скачать электронную версию публикации