North versus South, or music in search of Englishness (the case of contemporary Northern England).pdf Музыка? Музыка! Несмотря на то что проблематика национальной / этнической / региональной идентичности является достаточно разработанной как за рубежом, так и в России, это не исключает дальнейших теоретических и эмпирических исследований в междисциплинарном ключе и тесной связи с исследованиями этничности, национализма, регионализма, мультикультурализма, исторической памяти, бренда и т.д., особенно это касается редких пока для современной науки исследований дискурса идентичности в музыке. Данная статья представляет результаты проекта, целью которого является историко-антропологическое изучение дискурса английской идентичности в ее национальной, этнической и региональной проекциях (британскость, английскость, североанглийскость) на материалах региона Северной Англии в пределах Великобритании. Сегодня Британия как объединение Англии, Шотландии, Уэльса и Ирландии переживает новую сложную фазу самоопределения, что выявилось, например, в ходе референдума о независимости Шотландии 18 сентября 2014 г. В Англии также появляются инициативы по собственному «национальному» самовыражению. При этом англичане, нивелировавшие исторически свои этнические особенности в пользу британской имперскости, явно испытывают дискомфорт: региональное самосознание, более отчетливо выраженное у старшего поколения, само по себе не замещает этнонационального и не снимает проблемы сложной идентичности английского Севера. Феномен английской (коллективной) идентичности является системой отношений, продуцирующих определенный дискурс, так и комплексом представлений, тесно связанных с понятием территориального образа, как правило, локального («малой родины»). Понимание англий-скости изменчиво, разнообразно и субъективно, поэтому для исследования этого феномена необходимо обращаться к дискурсу индивидуальных высказываний и коллективных мнений, а также анализу контекстов («другой», иммиграция, регионализм, глобализация и пр.). Анализ современной литературы о феномене региональной идентичности (Royle 1998; Замятин 2006; Головнева 2013) позволяет мне в предлагаемой работе использовать этот термин в значении одной из форм коллективной этнической и национальной идентичности, обращающейся к территории, локальности, пространству - реальным или мифическим. Понятие «дискурса», как нам кажется, наиболее точно отражает суть феномена английскости, что обусловливается формой идентичности западноевропейского типа общества, обозначаемой исследователями в качестве «нарративной (повествовательной) идентичности» (Губогло 2003; Репина 2007; Филиппова 2010), феномена, существующего в дискурсе (от франц. discours - система речи, рассуждение, беседа, высказывание), и для изучения которой необходима контекстная экспертиза существующих представлений и презентаций идентичности. Понятие «дискурс» мы используем в самом широком смысле: дебаты, рассуждения об идентичности, а также фон и обстоятельства, контекст, в которых происходит данный дискурс. Англичане и английскость рассматриваются нами в двух дополняющих друг друга измерениях - этнической группы и нации, так как строгое определение этой бывшей «титульной нации»1, на наш взгляд, невозможно. В первом случае - если идет речь об этнокультурной идентичности локальных групп англичан, во втором случае - при рассмотрении политической и гражданской идентичности, функции и роли английскости в рамках британскости. При исследовании английскости мы не игнорировали идентичности других этнических групп Англии («коренные» народы, выходцы из стран Азии, Африки, Карибского бассейна), так как помимо аккультурации и интеграции этих групп по отношению к английской культуре, существует и обратное влияние, имеющее подчас проблемный характер. Таким образом, при изучении идентичности мы можем и, видимо, должны учитывать не только географические, экономические и культурные реалии, но и механизмы ее формирования в отдельных областях культуры. Рассмотрение данного дискурса выходит за рамки одной статьи или даже монографии, поэтому позволим себе подробно рассмотреть лишь некоторые его стороны (проливающие, тем не менее, свет на основные векторы и проблемы дискурса). В качестве примера дискурса английской идентичности рассмотрим дискурс музыкальный. Музыка, наряду с литературой, является для Англии знаковой частью культурного наследия. Однако если литература применительно к вопросам идентичности - относительно изученная проблематика (Gerard 1990), то анализ дискурса идентичности в музыке, в том числе в силу природы своих малодоступных для прямого анализа «текстов», требует дополнительных усилий. Еще Э. Ломакс писал, что музыка является «идеальным местом связи культуры и коммуникации», хотя многие ее рассматривают в качестве личного переживания (Lomax 1976: 14-15). Север versus Юг Некоторые исследователи уверены, что идентичность Севера и его взаимоотношения с Лондоном и Юго-Востоком - вопросы, не слишком актуальные для Британии сегодня (Barker 1998). Однако такие авторы, как, например, П. Тайлор, убеждены, что вопрос места и репрезентации Севера в национальном культурном наследии является актуальным и малоизученным, особенно в условиях деволюции и регионализации (Taylor 1993: 147). Ряд северных общественных активистов склонны рассматривать взаимоотношения Севера и Юга в рамках колониального дискурса, с употреблением понятий «метрополии», «колонизации Севера» (Osmond 1988: 54). По нашему мнению, Лондон и другие территории «метрополии» по праву можно считать Другим для Севера, во взаимодействии с которым рождалась его идентичность. В целом разделение Севера и Юга оказало несомненное влияние на развитие концепции английскости. Если северяне склонны романтически оценивать «географию» Севера («гонимую, но любимую родину») (Полевые материалы автора 3: Смит2), то для южан Север «означает пустоши, почти арктические температуры, бобовую кашу и культурные пустыни с ограниченными возможностями шопинга, населенные агрессивными троллями» (Макоуни 2010: 12-13). Для тех и других идентичность Севера остается недопонятым и даже загадочным феноменом. Иллюстрируют данную ситуацию размышления Э. Криссела, профессора университета Сандерленда, лондонца по происхождению. «Я вырос на юге Англии в 1950-1960-х гг., и не бывал дальше Вилла парк Бирмингема до 18 лет (школьный автобус свозил меня в Озерный край). Я очень смутно себе представлял, что такое Север: мой ментальный образ строился на амальгаме радиопередачи Ал Рида и Джимми Клитероя, нескольких встречах с родственниками из Стокпорта (я помню их чудной экзотичный северный акцент). В 1980-е гг. я, как и сотни других молодых людей с Юга среднего класса, не имеющих корней, искал себя в ассоциации с пролетарским, не белым Севером (для этого времени это было своего рода социологическим клише). Для такого, как я (рожденного на Юге, в благополучном небольшом городке), Север репрезентировал некую самобытность, настоящую жизнь, различие, культуру рабочего класса. Безусловно, за последние 30 лет Север очень изменился. Сейчас это множество проблем и неурядиц. Живя здесь, остро чувствуешь отличие этого региона от Южной Англии. Южный акцент и культурные связи Юга так просто не выбросишь. Несмотря ни на что, я продолжаю болеть за лондонский футбольный клуб и свою крикетную команду. И в случае, если кто-то из северян нелестно отзывается о Юге, меня всегда это раздражает. В целом это, конечно, не другая нация, но, несомненно, совершенно особое место» (ПМА 13 Криссел 2010). Среди северных исследователей популярно обращение к истории развития североанглийскости как провинциальной идентичности. Так, Д. Рид пишет о том, что уже в конце XVIII в. по отношению к нелондонским территориям появились термины «провинция» (province) и «регионы» (country), призванные сохранить статус-кво и выстроить иерархию между метрополией и новыми индустриальными и коммерческими центрами (термины имели специфические коннотации ограниченности, вульгарности) (Read 1964: xi). Тем не менее оба эти термина были приняты местными политическими и экономическими элитами и использовались для обозначения той положительной роли, которую приобрел Север в развитии страны. Это выразилось во множестве движений, начало которым положила Йоркширская ассоциация Кристофера Вивиля 1779 г. и с которой стартовал «расцвет провинциальной инициативы и независимости в экономических и политических делах», противостоящий Лондону как центру «несправедливой метрополии» (117). Конечно, на Севере существовали и не столь негативные оценки Лондона - столица вызывала восхищение тем, что давала множество карьерных и прочих возможностей, однако мнение, что лишь за пределами метрополии, в провинциальных городах, существует справедливая и развитая в моральном отношении среда, было частью ментально-сти северян XIX в. (в XX в. данная установка ослабла или трансформировалась) (Jewell 1994: 22-44). Применительно к периоду до середины XX в. Д. Хорн и часть исследователей рассуждают о «северной и южной метафоре», т.е. комплексе представлений северян и южан о себе и стране: «По северной метафоре Британия прагматичная, ценящая опыт, расчетливая. Пуританская, буржуазная, предприимчивая, наукоориентированная, серьезная, настроенная на борьбу. Север полон греха и корыстолюбия, рациональной веры в то, что основная сущность человека - нечто заинтересованное лишь в собственной экономической выгоде. По южной метафоре Британия романтичная, нелогичная, рассеянная, удачливая, англиканская, аристократическая, традиционная, фривольная, верящая в порядок и традицию. Юг полон гордости и чести, пребывает в уверенности, что целью существования каждого человека является служение своей стране» (Horne 1969: 22-23). Победа южной версии идентичности, означавшая канонизацию образов южной (сельской) Англии, привела к обращению к старинным, доиндустриальным образам и символам идентичности, а также принятию представления о том, что юго-восток Англии является колыбелью английскости. Данные образы стали основными в концепции новой ан-глийскости в конце XIX - начале XX в. и вытеснили другие, в частности, связанные с индустриальной революцией (Wiener 2004: 42). Таким образом, упадок Севера означал не только упадок экономический, но и рождение тотальной антимоды на Север. Б. Робсон пишет о том, что идея экономического разделения Севера и Юга стала общепринятой в конце 1920-х гг. и постепенно перешла в другие сферы. Север как основное место размещения угледобычи, текстильной промышленности и кораблестроения пострадал больше других регионов от падения международных рынков, в то время как на Юге, где в основном располагалось электрическое производство, наблюдался экономический подъем (Constantine 1980: 18, 70; Robson 1986: 222). Наконец, основание Би-би-си с центром управления на Юго-Востоке, а также появление других базирующихся на Юге культурных индустрий создали дальнейшие условия для развития центростремительных тенденций (Crissel 1997). Необходимость экономического и политического восстановления в послевоенное время привели к тому, что обе правящие партии в своей политике в 1950-1960-е гг. стали уделять особое внимание регионам, называя это «ключевой частью» политики (Samuel 1998: 29, 78-96). В то же время «инаковость» Севера как территории рабочего класса создала условия для пересмотра концепций английскости как идентичности Юго-Востока и среднего класса (Balchin 1989: 68-70). Мода на Север стала очевидной между 1957 (публикация романа Дж. Брэйна «Путь наверх») и серединой 1960-х гг. (публикация антропологии рабочего класса Р. Хоггарта и Э. Томсона). К. Баркер писал о том, что работы Хогарта о «подлинной народной культуре рабочих» имели значение для формирования ностальгического образа для представителей поколения массовой поп-культуры (Barker 2011: 36-39). Д. Жэрвэс отмечал, что «ось английскости» тогда сместилась в сторону Севера и означала ностальгию населения по потерянной северной индустриальной общине в противовес идиллической «пасторальной Англии» (Gervais 1993: 271-272). Очевидна роль движений «Звучание Мерси» (Mersey Sound), «Мерси-бит» (Mersey Beat) и The Beatles в превращении Ливерпуля и Севера вообще в одну из мировых столиц бунтарской молодежи и рока 1960-х гг. Дж. Леннон, гордившийся своим происхождением из индустриального Ливерпуля, об этой эпохе вспоминал: «Мы были первыми исполнителями, которые вышли из рабочего класса, мы ими и остались, всячески подчеркивали это, не пытались отучиться от акцента, к которому в Англии относились пренебрежительно» (The Beatles. 2002). Появление в 1955 г. регионального коммерческого телевещания означало, что у Севера существует потенциал в самовыражении на национальном уровне. На этом фоне Север расцветал - увеличивались тиражи местных газет и журналов, росли многоквартирные высотки и торговые центры. Этим образам Севера уделялось все больше внимания и интереса со стороны английской и мировой общественности (Robson 1986: 225). Для многих обращение к молодежному движению «Свингующий Лондон» 1960-х гг., провозглашавшему свободу и сексуальную революцию, как раз являлось следствием новых веяний, «северного ветра» - моды на урбанистическую культуру, «свободу» рабочего класса (в том числе от сексуальных условностей) (Sandbrook 2006). Нефтяной кризис 1973 г. и его последствия, приход к власти консервативного правительства М. Тэтчер, претворение в жизнь политики свободного рынка привели к еще большему экономическому и культурному разобщению Севера и Юга. Становилась популярной метафора «мрачный Север» (grim up North) (Ehland 2007: 15). В период с 1979 по 1985 г. за Югом закрепилась роль экономического хэдлайнера, особенно в сфере высокотехнологичного производства. Зарождающееся на Севере деволюционное движение, берущее свои корни в «лихих 1980-х», получило импульс в результате позитивных изменений в некоторых северных городах (Ливерпуле, Манчестере, Лидсе, Ньюкасле), имеющих поддержку со стороны ЕС, США и Британского правительства (Ehland 2007: 3-4). На фоне этого предыдущие позитивные образы Севера стали стремительно тускнеть. На этот счет красноречиво высказался Р. Самюэль: «Качества и черты, названные "новой волной" в литературе и кино, сегодня являются символами ограниченности. Богатая коллективная жизнь, выраженная, например, в создании и существовании клубов рабочих, видится институтом, не поддерживающим, а исключающим и ограничивающим, например, местное коренное население от приезжих и чужаков. Рабочие клубы - не что иное как союз белых мужчин, призванный укрепить власть над женщинами, иммигрантами и сексуальными меньшинствами. Гордость Севера - индустриальные конструкции, дымовые трубы - это экологический кошмар. Еще одна диалектическая инверсия: культурная революция 1960-х гг. - запланированная катастрофа, разрушившая судьбы множества людей» (Samuel 1998: 66). Прекрасный Юг Определение жанрового своеобразия музыки, так или иначе презентующей английскость, не является задачей настоящего исследования, однако отметим, что в центре этого дискурса оказываются такие жанры, как английский фолк, традиционная музыка и танец, которые определенно идентифицируют себя в качестве «английских»3. Английский фолк сегодня переживает подъем популярности и участвует (более остальных) в процессах формирования и трансформации идентичности. Это напрямую связано с дебатами об английском фолке как о забытом или похороненном, спрятанном, нуждающемся в открытии или переоткрытии наследии английскости - на основании аутентичных источников. Вопрос, что считать «аутентичным» для английской музыки, остается открытым - эпосы древнего населения островов, песни английских моряков времен Великих географических открытий, деревенские пасторали викторианских времен, военные песни эдвардианской эпохи или же заводные рок-ритмы революционных 1960-х гг.? Тем не менее данная «легитимация» с помощью обращения к аутентичности - для большинства музыковедов и неравнодушной общественности, - часто выражаемая актами персонального интеркультурного опыта, признает и принимает развитие национальных / этнических идентичностей, в частности английскости. Фолк-фестивали в Англии в последнее десятилетие становятся все популярнее, и все большее число профессиональных фолк-фестивалей выдвигают на первый план собственных «идеологий» именно англий-скость. По словам одного из организаторов подобного фестиваля, в Англии сейчас проще зарезервировать место для английской фолк-группы, нежели ирландской или кельтской (ПМА 17 Бирман 2011). И если английский фолк ранее являлся частью андеграундной культуры (гораздо более андеграундной, чем фолк в России), то в последнее время эта музыка выходит за пределы фолк-сцены: фолк-артисты номинируются на престижные премии (С. Лейкмэн в 2006 г. и Р. Унтанк в 2009 были номинированы на музыкальную премию Меркури (Mercury Music Awards4); молодой английский народный музыкант Дж. Мори выступает вместе в У. Янгом в его туре 2003 г. по Великобритании, а в 2008 г. Би-би-си транслирует по своим каналам фолк-музыку (например, в рамках специальной программы «День фолка»), в которых английский фолк более чем заметен). Медиалицо фолка также изменилось - в вещании на музыкальных и культурных каналах появилось большее количество фолк-презентаций, например в рамках BBC2's The Culture Show или в популярных концертных программах «Поздно вечером с Джул-сом Холландом» (Later with Jools Holland), «Шоу Пола О' Огреди» (The Paul O'Grady Show). Если в 1997 г. журнал Folk Roots мог охарактеризовать английскую традиционную культуру в качестве «неоткрытой» или «непризнанной», то в последние годы все изменилось: мы можем увидеть представителей английского фолка в списках участников таких крупнейших фестивалей, как «ВУМЭД» (WOMAD), да и все большее количество коллективов стремится к такому самообозначению (например, группы Bellowhead, Gloworms, Tiger Moths, The Young Coppers). Дискурс английского фолка как этномузыки возник и развивался преимущественно с начала 2000-х гг. Начало публичному дискурсу положила статья К. Ирвина под названием «Англия: последний неоткрытый экзотический форпост этнической музыки» в журнале «Корни фолка» (Folk Roots), писавшего, что «журнал рассказывает об экзотической музыке со всех концов света, но игнорирует экзотическое в своей собственной культуре - Англии» (Irwin 1997: 36). Размышляя об эксцентричном и причудливом в английской культуре, Ирвин пишет о Бэкапских танцорах Коконат Британия (Bacup Britannia Coconut Dancers), особой танцевальной традиции, берущей начало от марокканской иммиграции в XVII в., со временем адаптированной йоркширским населением рабочих промышленных районов, в частности мельницы Танстеда (Tunstead Mill Nutters) в конце XIX в., а затем мельницы Британия (Britannia Mill) в 1920 г. Сегодня они существуют в Ланкашире, в частности в г. Бэкап Йоркшира. Лица танцоров закрашиваются в черный цвет, костюмы содержат цветочные элементы, кокосы, белые изогнутые юбки. Сам танец символизирует различные религиозные и языческие ритуалы, хотя сегодня воспринимается лишь в качестве карнавального шоу по выходным или накануне Пасхи. Статья была проиллюстрирована также фотографиями Роговых танцоров Аб-ботс Бромли (Abbots Bromley Horn Dancers), «пожалуй, одной из наиболее причудливых вещей у нации, обладающей множеством экзотики» (Melody Maker 1963: 37). Праздник ведет свои историю со Средних веков, и участники действа одеты в стилизованные под Средневековье одежды, у основных танцоров на голове имеются оленьи рога. Основное выступление проходит в сентябре (параллельно выступают танцоры Морриса) в деревне Абботс Бромли, оно вписано в религиозный календарь, а также соотносится с праздником урожая (см. подробнее: Buckland 1990; Irwin 1997: 37-38; Forrest 1999; Forrest 1999; Hutton 2001). «Этническая музыка» (world / ethnic music) традиционно в английской музыкографии относится к «музыке народов мира», африканской и азиатской этномузыке, адаптированной под европейские стандарты. К этномузыке относится и современная «западная» музыка с элементами этномузыки вышеназванных регионов. В отличие от английского фолка, английская этномузыка позиционирует себя более коммерчески-ориентированной и вписанной в мейнстрим (Taylor 1997; Frith 2000). Группа The Imagined Village, как раз ассоциирующаяся с подъемом английского фолка и этномузыки, является детищем С. Эмерсона и Б. Брэга (Keegan-Phipps, Winter T. 2013: 5). В 2009 г. группа ставила своей целью «адаптировать старые вековые традиции к XXI в.; сочетать древнее и современное, скрипку, биты и ситар». Центральной фигурой живых выступлений The Imagined Village является музыкант и автор песен, левый активист Б. Брэг, который, во многом благодаря своим взглядам, сумел преодолеть пропасть между английским фолком и поп-музыкой. С момента своего создания группа пользовалась большим успехом в Англии, регулярно выступала на фестивалях и концертах по стране и в 2008 г. была даже награждена Би-би-си радио 2 за «лучшую традиционную песню» (Frith 2000). Музыканты поставили перед собой задачу стимулирования обсуждений природы английской идентичности, и многие их выступления начинаются с ток-шоу на эту тему. Их вебсайт содержит соответствующий форум (официальный сайт группы The Imagined Village). Группа не претендует на создание единой и монолитной концепции английско-сти, и ее участники признают, что английскость является неким подвижным и изменчивым во времени и пространстве феноменом, имеющим также политический характер. У группы нет общего манифеста, но многое выражено в работе Б. Брэга об английской идентичности (Bragg 2007). Позиция музыкантов ассоциируется с подъемом «левого радикального патриотизма», призванного изменить ситуацию, когда от имени английской идентичности диалог ведут в основном крайне правые (Frith 2000). Среди представителей английского фолка распространены суждения об английскости как об утраченной или забытой, игнорируемой идентичности, которую необходимо заново открыть / воссоздать / спасти. В частности, эта идея транслировалась в моей беседе об английских традиционных музыке и танце в 2012 г. с Б. Брэгом: «Мы слушаем песнопения Африки, мы слушаем кельтских бардов, но золото, которое мы ищем, находится на нашем собственном заднем дворе. Англичане могут слушать музыку со всех уголков света, но не свою собственную. Налицо явное преобладание ирландской и шотландской народной музыки в Британии новейшего времени, до недавнего возрождения английского фолка, в частности усилиями нашей группы. Я сам начал заниматься английской традиционной музыкой, потому что мне было важно чувствовать себя на месте, чувствовать себя английским музыкантом, чтобы все, что я делаю, лилось по-настоящему из души. Чтобы познать, откуда ты сам, твои корни, не нужно слушать мистические суфийские или карибские африканские мотивы - нужно просто увидеть то, что лежит под ногами» (ПМА 38 2012). Желание сохранить или вернуть символические элементы доиндустриальной, природной, сельской общины, как пишет Дж. Бойс, является основным импульсом для творчества фолк-музыкантов (Boyes 1994: 4-5). Нередко такой дискурс идентичности активируется в условиях муль-тиэтничной среды Англии и рассматривается в качестве одной из иден-тичностей мультикультурной страны. Так, молодой фолк-музыкант Д. Шил в 2011 г. описывал мне свое чувство английской идентичности следующим образом: «Я вырос в Ньюкасле в азиатском районе, и там проживала большая британско-азиатская община. Когда я играл и пел фолк, я чувствовал себя вроде как частью общества» (ПМА 21 Шил 2011). На данный момент толкование английскости как одной из иден-тичностей мультикультурной Англии наиболее популярно в музыкальной среде (и наиболее часто оспариваемо также). И хотя данный подход подразумевает эссенциалистское понимание идентичности англичан как идентичности белого коренного населения (в отличие, например, от идентичности азиатского населения), конструкции английскости всегда рождаются из ощущения, что идентичность других этнических групп (особенно азиатских) более выраженная, сильная и организованная, и их инициативы в этой области получают больше поддержки и одобрения со стороны правительства и общественности, хотя должно быть наоборот в отношении традиционной английской культуры. Со стороны Британской национальной партии (British National Party), например, не раз совершались попытки вписать фолк-исполнителей в собственное движение. Это привело к организации в 2009 г. движения музыкантов «Фолк против фашизма» (как говорил К. Вуд, «мы не поддерживаем национализм, а выражаем свою культурную идентичность»), получившего большую поддержку среди музыкальной общественности Англии (Интервью с. Т. Винтер; Keegan-Phipps et al.). Группа The Imagined Village представляет в своих выступлениях (костюмы, состав участников, музыка) несколько другое видение английской культуры; для них английскость - гибридная и мультикуль-турная идентичность, что контрастирует со взглядами преимущественно белого мира английского фолка. Б. Брэг на пресс-конференции фестиваля WOMAD в 2007 г. заявлял, что «англосаксы всегда уверены в единственности и неповторимости своего расового типа, тогда как сама англо-саксонская культура вобрала в себя множество совершенно других культурных элементов» (ПМА 38 Брэг 2012). Желание сохранить или вернуть символические элементы доинду-стриальной, природной, сельской общины, как пишет Дж. Бойс, является основным импульсом для подобных фестивалей (Boyes 1994: 4-5). Так, на обложке одного из альбомов The Imagined Village изображены старый викторианский мир, доиндустриальная местность, фаянсовая посуда и в качестве контраста - многоэтажный многоквартирный дом (настоящий символ упадка в Англии), сгоревшая машина и упавший самолет. У группы достаточно других альбомов, где авторы явно пытаются «инвестировать» в ностальгическую английскость: воссоздать старый добрый сельский английский (преимущественно белый) мир на основе смешения старого наследия («высокостатусных» аутентичных музыкотекстов) и новых мотивов (как в плане музыкальных инструментов, так и в плане концепций). Большинство представителей английского фолка не рассматривают себя акторами английского национализма. Но несмотря на желание музыкантов вписать английский фолк в формат этнической музыки и мультикультурный контекст, по своей сути английский фолк остается площадкой для белой, монокультурной, «классической», ностальгической английскости, оппозиционной ее космополитическим и мульти-культуралистским концепциям. Данная позиция может быть охарактеризована вслед за А. Огеем как «радикальный патриотизм» (Aughey 2007: 9-10): заметнее всего это проявляется в работе Б. Брэга и его попытках мобилизовать английскую музыку для подъема и развития концепции английскости (пусть и в нетипичных терминах маргинального даже в рамках английского национализма левого радикализма). Черная Англия Регион Северная Англия относится к категории бывших индустриальных монорегионов5. Во времена империи и в первые десятилетия после ее падения здесь сосредоточивалась промышленность страны. Во времена правления М. Тэтчер в 1980-е гг. большая часть производства была приватизирована, на фоне окончания холодной войны и конкуренции со стороны Юго-Восточной Азии пришла в упадок. Отдельные попытки лейбористского правительства создать условия для регенерации регионов существенно не исправили ситуацию, и сегодня Север находится, если угодно, в ситуации социокультурной трансформации. Общие тенденции развития британского общества 1940-1980-х гг. (мультикультурализм, феминизм, молодежная «революция») также сформировали специфический облик региональной северной культуры (Christopher 1999: 1-2. См. также: Hall 1988; Rowbotham 1997). В период с середины XX в. и до настоящего времени выразителями северной идентичности являлись в основном авторы региональной литературы, музыки, кино и телевизионных сериалов. Как пишут Л. Кастел и Дж. Уолтон, региональные идентичности являются дискурсивными производными коллективных изобретений и традиций (в том числе обновленных), образа жизни населения региона (Castells, Walton 1998: 76-77). Действительно, большинство северян узнают свой регион не через собственный опыт (поскольку путешествуют в рамках Северного региона редко), а посредством готовых сконструированных версий, с которыми они встречаются в поле культуры. Музыка (рок, фолк, этническая, духовая) представляется богатым источником по изучению североанглийской идентичности и регионального брендирования: это касается самого музыкального языка, текстов песен, способов их донесения до публики, манеры самовыражения исполнителей, а также дискурса, возникающего вокруг этого всего. Мы будем концентрироваться на трех последних составляющих дискурса, в силу того, что музыкальная лингвистика лежит за пределами компетенции автора. Музыка, несомненно, принесла региону внешнее признание (особенно во второй половине XX в.) и является для региона ценным культурным и символическим капиталом. Как пишут исследователи, музыканты, так же как и футбольные болельщики, напрямую участвуют в процессах регионального брендирования, формирования гражданской гордости и патриотизма по отношениям к локальным территориям и сообществам, «объединяя неким идеализированным образом множество раздробленных сообществ» (Hill 1996: 92-93). И именно любительским музыкальным коллективам малых городов и деревень принадлежит ключевая роль в данных процессах. Региональные тенденции развития дискурса идентичности в музыке в некоторой степени соотносятся с национальными. Более того, основной состав группы The Imagined Village, анализу творчества которой посвящена большая часть вышеобозначенного раздела, являются выходцами из северных графств (К. Вуд, С. Эммерсон и др.) (Buckland 1990: 11-12). Тем не менее северный дискурс имеет ряд исторических и культурных особенностей. А именно: Север и его история, культура, северная идентичность не являются основной темой их песен и презентаций, скорее, речь может вестись о локальных идентичностях или социальных (идентичность рабочего класса), реже - географических городских (апология урбанистических и индустриальных пространств). И если музыка других регионов, особенно Юга, чаще обращается к «деревенским» образам английскости, то северная в классическом понимании - это сплин, гротеск, протест, энергия города и индустрии, или, реже, свобода и одиночество природных пространств. Среди северян популярен миф об их особой «музыкальности» и определенной манере исполнительства, и это, несомненно, составляет весомую часть дискурса идентичности: «Север - это духовая музыка, маршевая музыка, ударные биты, повторяющиеся ритмы рабочего станка. Это гитара, банджо, дудки. Такое понятие, как "северный звук", определенно существует» (ПМА 28 Додс 2012). Часть авторов уверена, что северная музыка тесно связана именно с индустриальным пространством: благодаря звукам и формам фабрик и заводов, монотонному северному образу жизни, его террасным домам и правильно очерченным улицам, музыка Севера имеют специфический облик (Haslam 2000). Как писала биограф певицы К. Ферьер еще в 1950-е гг., на всем Севере «тысячи самых обычных людей имеют особый интерес к музыке (создание, прослушивание, обсуждение, критика) - больший, чем у южан» (Lethbridge 1959: 3-4). Уже сегодня Д. Рассел пишет: «Север более музыкальный, чем Юг, и северянин хотя и более груб, чем южанин, но пальцы его более тонки, чувствительны и внимательны к музыке» (Russell 2004: 224). Несмотря на то что, по его мнению, на национальном уровне по-прежнему существует тенденция отсутствия должного внимания к региональному музыкальному движению (или «музыке рабочего класса»), для самого Севера, его идентичности и имиджа, местные музыкальные коллективы имеют важное значение (208). Данные положения подтверждают и результаты наших полевых исследований. Музыка, особенно локальная любительская, сегодня, безусловно, является основным рупором локальной идентичности (концертные площадки пабов и клубов как основные места этнокультурной коммуникации) - наряду с футбольными трибунами. Правда, если в случае с футболом, как правило, речь идет о более агрессивной, воинственной и соревновательной коммуникации, то музыка является более интеллектуальным способом культурного самовыражения. Как и в других областях культуры, для истории музыкального движения на Севере ключевое значение имеет культурное доминирование Лондона, особенно до середины XX в. Наиболее активные музыкальные движения исторически сосредоточиваются в крупных, чаще коммерческих, а не индустриальных, городах, где концентрация населения и жизненной активности максимально высока (а также высоко количество представителей среднего класса, имевших возможность заниматься музыкой) (Russell 2000b: 235). Речь идет о Манчестере и Ливерпуле, где сосредоточивалось максимальное количество населения, индустрии образования (знаменитые Оркестр Халле и Королевский колледж Манчестера) и развлечений (Kennedy 1960: 239-242). Манчестер не мог составить должную конкуренцию Лондону, но его богатая музыкальная жизнь сыграла большую роль в развитии северной идентичности и самопрезентации Севера (Galloway 1910: 95-144). С 1960 г. данный дисбаланс перестает быть таковым в силу роста значения северной поп- и рок-музыки, качественного и количественного роста независимых звукозаписывающих студий, регионального музыкального образования, увеличения количества любительских коллективов и т.д. (Hesmondhalgh 1997). Особое значение сыграли получившие сегодня уже мифический статус поп-музыкальные площадки - паб-мьюзик-холл Cavern в Ливерпуле, в Манчестере - Hacienda (1982-1997) (Thompson 1994). Хотя, безусловно, Лондон остается одним из самых значимых музыкальных центров не только Британии, но и мира, и неизбежно будет существовать региональная диспропорция (Laing, Yorka 2000: 4-7). История музыкальной регионализации Севера занимает весомую часть дискурса идентичности, суть дискуссии в рамках которого сводится к утверждению большой роли Севера в развитии мирового музыкального движения. Исследователи выделяют несколько периодов расцвета музыкального движения на Севере. Первый приходится на 1930-е гг. и связан с успехом таких «певцов» Ланкашира, как Грейси Филдс и Джордж Формби. Следующий подъем в 1950-1960-е гг. связывается, как правило, с появлением движения «Звучание Мерси» и «Мерси-бит», включая The Beatles. Основным историографическим мифом является утверждение, что успех Севера 1963-1965 гг. стал вызовом культурному доминированию Лондона и способствовал установлению репутации Севера как основной британской площадки поп-музыки (Haslam 2000: 92). Другие указывали на то, что хотя это и изменило баланс в пользу Севера, музыканты черпали вдохновение из американских музыкальных направлений ритм-энд-блюза и соула, и сама роковая традиция была тесно связана с британскими традициями кабаре и мьюзик-холлов (Russell 2004: 213; Fowler 2008: 134). Авторы указывают и на то, что северные музыканты первоначально пришли к британскому и мировому успеху (так называемое британское вторжение) посредством выступления в клубах и кабаре США, Севера и Юга Англии (Harry 2004; Perone 2009; Cateforis 2011). Ряд исследователей склонны еще более умеренно оценивать силу сдвига в региональном распределении доминирования, указывая на постоянство периферийности северной культуры и на ведущую роль «объективных» социально-экономических факторов. В качестве аргумента ведутся рассуждения о движении «свингующий Лондон» середины 1960-х гг., в результате чего Лондон опять стал центром притяжения для большинства провинциальных музыкантов, а также основной площадкой для таких групп, как Rolling Stones, The Who, Small Faces, Kinks. По мнению этих исследований, Север по-настоящему укрепил свои позиции только в конце 1970-х гг., и связано это было с индустриальным и экономическим развитием региона, ростом звукозаписывающих компаний (Collin 1998: 166-167; Russell 2004: 63). В 1980-1990-е гг. Ливерпуль и Манчестер (в некоторой степени Лидс, Шеффилд и Халл) окончательно укрепили свои позиции в этой области6. Северные города становятся центрами молодежной культуры, и из-за этого возросла популярность северных вузов. Некоторые города остаются символами молодежной культуры до сих пор: Манчестер воспринимается городом андеграундной и хипстерской интеллектуальной молодежи, Лидс - молодежи, практически и профессионально ориентированной, Ньюкасл - образованной, профессиональной и умеющей развлекаться и пр. (ПМА 17-25 2011; ПМА 26-27 2011; ПМА 28-41 2012). См. также: Champion 1990: 11). Таким образом, индустриальное наследие из обузы превращается в инструмент регионального возрождения и обновления. Для музыкального поколения 1980-1990-х гг. характерно «черное» описание Севера как территории сплина и депрессии, «диснейленд наркотиков» (Collin 1998: 168). А в 2000-е гг. появляется больше фолка, индиго, представители которого (например, Elbow) стремятся показать «преимущества

Скачать электронную версию публикации