Post-soviet open-air markets: a new phenomenon or continuation of tradition?.pdf Ярчайшая примета городской жизни постсоциалистической эпохи -большие и маленькие, иногда огромные, рознично-мелкооптовые рынки под открытым небом. Бывшие стадионы, закрытые фабрики, пустыри, заполненные бесконечными рядами торговых прилавков, контейнеров, ангаров, наскоро приспособленных для торговли заводских цехов. Тысячи, иногда десятки тысяч торговцев и покупателей, огромные потоки товаров, денег, услуг. Первозданный на первый взгляд хаос, в котором, как в муравейнике, сформировались свой порядок, система влияния и власти, своя логика отношений и связей. Рынки под открытым небом, в том числе и «этнические» рынки, были важнейшей составной частью постсоциалистического транзита, неотъемлемой частью городского пейзажа и повседневной жизни мил- Исследование выполнено в рамках базовой части государственного задания Минобрнауки России (проект «Дискурсивные механизмы конструирования границ в гетерогенном обществе востока России») и гранта РФФИ (проект № 16-03-00100 «“Этнические рынки” в пространстве постсоветского сибирского города»). лионов людей. В повседневность горожан они вошли вначале как важный механизм выживания, а затем и как элемент организации городского пространства и городских отношений. От Вьетнама до Германии, связанные активностью миллионов «челноков» - торговцев, они были частью мировой системы, по которой шли огромные потоки товаров, денег, людей, происходил контакт деловых культур, культур вообще. Основная гипотеза статьи состоит в том, что это были не пережившие советский строй рудименты «восточных базаров» и ярмарок. Традиционных базаров вообще. Это и не гипертрофированно разросшееся продолжение советских «колхозных» рынков и «барахолок» (вещевых рынков). При некотором внешнем сходстве, иногда при генетическом родстве с ними - это качественно новый феномен. Новизна предопределялась контекстом - особыми экономическими и социальными функциями в переходную эпоху, огромной ролью, новыми людьми и новыми отношениями. Продолжение традиции? Проблема исторических предшественников В каком-то смысле базар вечен, он существовал и играл важную роль в любом относительно организованном и сложном обществе. Но это не означает его неизменности. В разных исторических контекстах он приобретает различные функции, меняет - иногда радикально -внутренние характеристики и параметры, играет разные роли в обществе. Вопрос о том, насколько постсоветские открытые рынки являются частью, продолжением данной традиции, во многом упирается в наши знания и представления об этой традиции. Самый известный тип, вошедший в массовую мифологию и ставший стереотипом, - это, несомненно, «восточный базар». О нем много написано европейскими путешественниками, это излюбленная натура для европейских художников. Он породил яркие образы в художественной литературе. Чего стоит только образ бухарского базара в блестящей книге Леонида Соловьева «Повесть о Ходже Насреддине» (Одно из последних переизданий: Соловьев 2008). Существует богатейшая историографическая традиция, дающая незаменимый исследовательский инструментарий для дальнейших исследований. Достаточно вспомнить только классические труды Фернана Броделя (Бродель 1988) и Клиффорда Гирца (Гирц 2004). Однако прямая преемственность «восточных базаров» с постсоциалистическими рынками отсутствует. Это был важный, возможно, системообразующий элемент традиционного общества - с соответствующими функциями, местом в социальной системе, внутренней организацией, повседневными практиками. В России его существование прервалось модернизацией и было окончательно добито революцией. Хотя, возможно, где-то (скажем в Центральной Азии) могли сохраниться, пройдя через советскую эпоху хотя бы в виде рудиментов, и генетическая преемственность, традиция, стиль жизни, система ценностей, практики. Намного сложнее дело обстоит с «колхозными» рынками, «барахолками», «толкучками» советской эпохи. Они были в каждом советском городе, большом или малом, да и во многих селах постоянно функционировали хотя и небольшие, но важные для их обитателей рыночки. Советских эпох было несколько, соответственно, и рынки были очень разными по своей организации и роли в жизни общества. Они претерпевали радикальные изменения: от «Сухаревки» времен Гражданской войны до «колхозного» рынка и «барахолки» времен застоя. Особой, можно сказать уникальной, была их роль в чрезвычайные периоды советской истории - времена революций, войн и неизбежных после них трудностей. Они становились жизненно важным институтом выживания огромных масс людей, способом ухода их из-под всеобъемлющего государственного контроля. В спокойные, относительно стабильные времена они меньше бросались в глаза, однако были важны тем, что генерировали осуждаемые, а то и просто запрещенные советской идеологией практики и модели поведения. В каком-то смысле «колхозные» и «вещевые» рынки («барахолки») - это прямые исторические предшественники постсоветских рынков. Отчасти и генетические - в качестве площадок, с которых они начали развиваться, главное же - как носитель идеи и отношений ры-ночности в официально нерыночном обществе. Конечно, базар - это не рынок, но в базарности неизбежно присутствует рыночный элемент. Принципиально важно, что «колхозные» рынки и «барахолки» были не очень любимым и совсем не уважаемым феноменом социалистического общества, однако вполне законным. По официальным правилам рынки были местом примитивного обмена, купли-продажи личных вещей, площадками для сбыта излишков с приусадебных участков колхозных крестьян, важным подспорьем в снабжении жителей городов. По сути же, набор функций был неизмеримо богаче. Это было место легитимного обмена и торга; канал обмена и механизм жизнеобеспечения города и деревни; площадка, на которой формировался и функционировал рыночный механизм межрегионального обмена; терминал «теневой экономики»; зародыш «этнической экономики». Это была легальная «крыша» для незаконных и сурово караемых «спекулянтов», «теневиков», «фарцы» (Романов, Суворова 2003; Клинова 2014) и прочих представителей нелегального предпринимательства. Но все это историографическое «белое пятно», почти все осталось только в виде легенд и мифов в исторической памяти. В виде распространенного сюжета в художественной литературе, фильмах, но в основном относящихся к кризисным моментам - войнам и послевоенным временам. Сейчас изучать «колхозные» базары, «барахолки» и «толкучки» чрезвычайно трудно из-за острого дефицита источников и их заведомой неполноты и односторонности. В силу идеологически сомнительного характера объекта, масса информации, очевидной для участников процесса, не просто закрывалась, засекречивалась, она просто не откладывалась на бумаге, скрывалась за эвфемизмами или не проговаривалась вообще, совершаясь «по умолчанию». Слабая изученность советских базаров не дает возможности детально и подробно проследить их роль в процессе формирования рыночной системы новой эпохи. Однако помимо отдельных упоминаний в исследованиях по смежной проблематике, имеется несколько чрезвычайно интересных и важных работ, посвященных как раз переходному периоду 1990-х гг. (Титов 1999; Ильина, Ильин 1998, 2001). Они дают, правда, срез ситуации даже не позднесоветской, а раннекапиталистической, когда базар уже стремительно менялся. При крахе социалистической системы отношений, в том числе государственной распределительной системы, рынки стали важнейшим механизмом снабжения потребительскими товарами огромной массы людей, площадкой и механизмом формирования слоя массового мелкого бизнеса, механизмом кристаллизации рыночных отношений и связей. Они послужили первоначальной стартовой площадкой для начала крупного регионального бизнеса и «бизнеса» массы начинающих мелких торговцев и «челноков». Рынки досталась им по наследству от социалистического прошлого как место привычного и законного обмена и торга. Однако новые времена и новые задачи радикально изменили и функции прежних «колхозных» рынков и «барахолок», их место в новой, формирующейся системе отношений. Изменился сам их характер (новые формы собственности, новый менеджмент, новые функции), произошла экспансия торговли на новые площадки. Старые оказались неадекватно малыми и не очень хорошо организованными для новых задач. Поэтому создаются новые рынки на стадионах, разорившихся фабриках и т.д. - там, где простор, коммуникации, чистое место с точки зрения организации и собственности. Старые рынки и «барахолки» стали не самой крупной и влиятельной частью новой системы, утратив при этом советские черты организации и стиля. Формировались на «колхозных» базарах и «барахолках» в эпоху позднего социализма и элементы «этнической экономики». В 19601980-е гг. здесь сложился устойчивый, довольно многочисленный и очень заметный слой выходцев с Кавказа. Они обслуживали, в основном, трафик и продажу овощей, фруктов, цветов, произрастающих у них на родине. Масштабы и регулярный характер их деятельности позволяют говорить о ней как о профессиональном предпринимательстве, полулегальном с точки зрения властей и не одобряемом общественной моралью. Тогда и сформировался «образ кавказца» - человека, не просто отличающегося особенностями культуры и поведения, внешним обликом, но и олицетворяющего в моральных категориях тех лет «торгашество» (Дятлов 2010; Восток России... 2011: 490-499). Можно предположить, что привычные этнические категории стали способом стереотипизации явлений социально-экономических. Навязанный государством и в целом принятый обществом взгляд на этничность («национальность» в терминах того времени) как на феномен скорее не культурный, а определяемый «кровью», происхождением, провоцировал и появлением расовых коннотаций в этом стереотипе. «Кавказцев» выделяли как группу и относились как к группе, олицетворяющей не просто непривычные культурные нормы и практики поведения, но и осуждаемый общественной моралью тип экономического поведения. Таким образом, базары советской эпохи были не только историческим предшественником постсоциалистических рынков, но и их стартовой площадкой, предоставив свою территорию, сохраненную идею и культуру рыночности, сформировавшийся в советскую эпоху слой полулегальных предпринимателей, их материальные и символические ресурсы. Однако новая эпоха, с ее кардинально новыми возможностями, потребностями, ресурсами, сформировала и совершенно новое качество изучаемого феномена. Открытые рынки в рыночную эпоху: новые функции и новая роль Без невероятно разросшейся сети розничных рынков трудно представить городскую жизнь России эпохи бурных перемен конца ХХ -начала ХХ1 в. По определению В.В. Радаева, «розничные рынки -групповое размещение торговых объектов внемагазинного формата. Независимо от того, располагаются они в крытом строении или под открытым небом, рынки - это объединение торговых объектов, не относящихся к числу капитальных строений». К таким форматам он относит павильон, киоск, палатку, товарный лоток, разъездную торговлю. «Розничные рынки часто называют “открытыми”, но этот признак вовсе не следует понимать буквально. Такие рынки вовсе не обязательно находятся на улице, а при переносе под крышу автоматически не становятся магазинами. Встречались и другие названия рынков - например “стихийные” или “мелкооптовые”. Они тоже не слишком удачны» (Радаев 2007: 54-55). Роль рынков как вечного, но динамично меняющегося института определяется контекстом, системой экономических, социальных властных отношений в обществе. Принципиальный разрыв с советской эпохой в этом смысле состоял в том, что были легализированы, узаконены и реабилитированы рыночные отношения как основной тип экономических и социальных связей, как позитивная ценность. Открылись границы, и появились возможности интеграции в мировую рыночную экономику. Рухнула социалистическая система производства и распределения товаров народного потребления. Потребовалась, причем немедленно, альтернативная система жизнеобеспечения. Из государственного сектора экономики было выброшено огромное количество людей, сразу потерявших средства к существованию. Произошла девальвация их прежних жизненных стратегий, статусов, квалификаций. Рынки, рыночная деятельность стали средством выживания, областью обретения новых ресурсов и статусов, территорией самореализации. Здесь можно было начинать почти с нуля, не имея за спиной первоначального капитала, связей, рыночного опыта и системы ценностей. Конечно, имевшие это нелегальные и полулегальные предприниматели-профессионалы старого режима получили огромное стартовое преимущество. Сюда пришла масса высокообразованных и готовых к географической и социальной мобильности горожан, насколько это было возможно для людей, выросших в рамках социалистической системы. Товарный голод в сочетании с открытыми границами и проторенными первопроходцами - польскими «челноками» - путями и созданной ими инфраструктурой, породили массовый феномен челночниче-ства (Иванов, Комлев, Толчинский 1998; Майоров 2002; Жилкин 2003; Рыжова 2005; Климова 2006; Порецкина 2006; Яковлев, Голикова, Капралова 2006; Климова, Щербакова 2008; Климова 2008). «Челночная» торговля сыграла огромную, возможно, даже решающую роль в снабжении населения в критический момент краха социалистической экономики. Для сотен тысяч занятых в ней людей она стала школой предпринимательства, инкубатором для мелкого и среднего бизнеса. Были сформированы огромные товарные трансграничные потоки, почти не учтенные, кстати, официальной статистикой. Масштабы «челночной» торговли быстро породили спрос на стабильные стационарные площадки, терминалы формирования и распределения товарных потоков. Процесс их формирования начался на оставшихся от социализма площадках - «колхозных» рынках и «барахолках». Однако этот резервуар переполнился мгновенно. Создаются новые площадки - на стадионах, пустырях, территориях и цехах разорившихся заводов и т.д. Это были не только новые площадки, но и новый стиль, новые механизмы организации, власти и контроля. Происходит быстрый переход от торговли с рук к прилавкам, контейнерам, ангарам. Рынки обрастают обслуживающей инфраструктурой и сопутствующими услугами. Был стремительно пройден путь от первоначального хаоса и индивидуальных усилий (где рынок был просто площадкой для торговли) к системе, от конгломерата отдельных торговцев - к структурированию, сетям, параллельным институтам власти и управления. К рынку - как сложно организованному организму. Индивидуальный и действующий на свой страх и риск «челнок» быстро интегрируется в систему (на разных условиях). Когда ограничительные действия властей, конкуренция крупных компаний, создавших эффективную и конкурентоспособную систему импорта и крупного опта, постепенно вытеснили «челноков», рынки приспособились и к этой ситуации. В качестве входных и выходных терминалов они остались частью меняющейся системы, меняясь при этом сами. Анализ деятельности постсоветских рынков будет не просто неполным, а в значительной мере и искаженным, если игнорировать или просто недооценивать то, что они не были просто конгломератом автономно функционирующих субъектов торговли. Уже только их симбиоз с «челноками» делает их интерфейсом для межрегиональных и международных торговых обменов. Постсоветские рынки практически сразу стали важной частью международных сетей, по которым огромным потоком шли товары, деньги, люди, информация, встречались и притирались друг к другу деловые культуры, где формировались и эффективно функционировали нормы, правила и санкции за их невыполнение. В самом общем виде эта система состояла из трех важнейших элементов. Товарные потоки начинали формироваться во «входных терминалах», особенно в Китае и Турции, для которых обслуживание российской «челночной» торговли стало значимой отраслью экономики. В функции этих терминалов входили отслеживание эволюции спроса в России, формирование листа заказов для местных производителей и мелкооптовых партий, опт и розница, консалтинг, услуги («помогай-ки»), сервис (рестораны, сауны, проституция). Второй элемент - это «челноки», вслед за которыми пришли и, в конечном счете, вытеснили их специализированные фирмы. Их функция - закупка, формирование товарных партий, транспортировка, растаможивание (для фирм), оптовый сбыт в России. Иногда «челноки» сами и сбывали привезенные товары. Но побеждали специализация и разделение труда. И, наконец, рынки в России, а также отчасти в Восточной Европе, как опорные базы новой системы торговли и снабжения. Их наиболее заметная, но, возможно, не главная функция - розница и мелкий опт для непосредственных потребителей. Именно из них состояли огромные людские потоки, достигавшие иногда десятков тысяч человек в день. И хотя сумма покупок большинства из них была невелика, но в массе это давало огромные обороты. Однако главной функцией крупных рынков была все-таки логистика. На иркутском рынке «Шанхай» регулярно делали оптовые закупки не только торговцы из ближайших городов, но из Улан-Удэ и Читы. О масштабах этого бизнеса говорит информация, ставшая доступной после закрытия Черкизовского рынка в Москве. Он обеспечивал работой до 100 тыс. человек, 70-80% из которых, по оценкам Федерации мигрантов России, были гражданами КНР. По оценкам китайской газеты «Дунфан цзаобао», на рынке остался товар на сумму около 5 млрд долларов, принадлежащий китайским торговцам (Габуев, Козенко 2009). Таким образом, рынки вряд ли можно охарактеризовать как чисто российское явление. Это не конгломерат изолированных друг от друга торговых площадок, а система отношений и связей глобального масштаба, часть мировой рыночной экономики. Радикально поменялась роль рынков в экономической и социальной жизни общества. Они стали не просто ключевыми элементами формирующейся рыночной системы снабжения, а значит и жизнеобеспечения, низших и средних слоев населения страны, но и площадкой, полигоном, на котором происходило формирование слоя массового мелкого предпринимательства. Сюда сходились огромные товарные и денежные потоки, концентрировались самые разнообразные интересы. Здесь происходила стыковка формальной и неформальной экономик. В конце концов, регулярные походы на них входили в стратегию экономического выживания основной массы горожан. На круглом столе «Трудовая миграция и розничные рынки» (2007 г.) сенатор Владимир Слуцкер отметил, что в России насчитывается около 6 тыс. розничных рынков, на которых заняты 1,2 млн человек. «Рынки полностью одевают, обувают, кормят и поят все население России... Большинство потенциальных покупателей рынков - малообеспеченные россияне, поэтому любые непродуманные действия по регулированию рынков могут существенно подорвать их жизненный уровень» (Московское бюро 2007). Рынки, став школой предпринимательства, породили новые массовые социальные и профессиональные группы, с собственным образом жизни, типом поведения, с особой субкультурой (Григорьева 2008). Есть примеры того, как организованно и энергично они могли отстаивать свои корпоративные интересы. Борясь против решения муниципальных властей о закрытии иркутского рынка «Шанхай», торговавшие на нем местные торговцы объединились в собственный профсоюз, провели несколько публичных акций, даже обратились с посланием к президенту страны. Для защиты своих интересов они основали газету «Восточно-Сибирский Шанхай», которая почти год вела энергичную борьбу против решения о закрытии рынка (Этнические рынки... 2015: 105-123). Рынок это не спасло, но ярко продемонстрировало властям, что это реальная сила, с которой необходимо считаться и искать компромиссные решения. Массовость рыночных торговцев, их происхождение из различных социальных слоев и социальных страт, сохранившиеся тесные связи с ними - все это способствовало легитимации в прежде нерыночном обществе рыночных ценностей, привычек, образа жизни, понимания законности и необходимости рыночной торговли (Орлова 2011; Ульян-кина 2014). Рынки теперь - не просто место, где товары и деньги переходят из рук в руки. Это место встречи и взаимного привыкания людей различных культур. Место и механизм привыкания к феномену этнического и культурного многообразия как норме. Они стали неотъемлемой частью городского пространства в качестве олицетворения не только торговли и рыночных отношений, но и особого культурного феномена. Природа этой особости требует отдельного изучения. Но может быть далеко не случайно в телевизионном сериале «Черкизона. Одноразовые люди» рынок предстает неким воплощением сталкеровской «зоны». Местом запредельно чужим и уже только поэтому опасным, но и привлекательным своей экзотикой и возможностями. Скорее всего, это гипертрофированный взгляд, художественное преувеличение. Вряд ли обычный посетитель рынка испытывает там чувство риска или опасности, но ощущение настороженной отчужденности явно присутствует. Вокруг них естественным образом формируется самая разнообразная инфраструктура сервиса и развлечений. Поближе к рынкам предпочитают селиться мигранты, формируя здесь хотя и размытые пока еще, не очень явно выраженные, но этнические кластеры. Рынки - предмет постоянной озабоченности городских властей являются важным источником ресурсов и механизмом жизнеобеспечения и одновременно -причиной или поводом разнообразных проблем и конфликтов. Поэтому «этнические» рынки постоянно находятся в центре общественного внимания, это предмет регулярных дискуссий в прессе и Интернете. И внимание это редко бывало доброжелательным. «Этнические» рынки и «этническое предпринимательство» Глубокая интегрированность постсоциалистических рынков в глобальную рыночную экономику, ключевая роль в их функционировании трансграничного челночничества вкупе с беспрецедентными в истории России трансграничными трудовыми миграциями создали феномен, который население обозначило как «китайские», «кавказские» или «киргизские» рынки и торговые ряды. В исследовательской литературе их чаще всего называют «этнические» рынки. Условность терминологии очевидна - на них торгуют и оказывают разнообразные услуги люди различных национальностей и гражданств. Все они этнофоры, но прилагательное «этнический» у нас привычно относят только к представителям меньшинств. О терминах не спорят, о них договариваются -и коль скоро они прочно вошли в оборот, приходится ими пользоваться. Наиболее распространенным феноменом этого ряда стали «китайские» рынки, которые возникли в больших и многих малых городах Востока России, а также часто и в городах Европейской России. «Китайскими» они были названы населением этих городов, что очень часто маркировалось и названием рынков («Шанхай», или «Шанхайка», «Маньчжурия», «Китайский рынок» в Иркутске, например). Иногда названия были в этническом смысле нейтральными, но это не мешало считать их «китайскими». Так или иначе, это взгляд извне. Если попытаться понять, что дает основание для такого взгляда, можно выделить следующие факторы: китайские товары, китайские торговцы, китайские капиталы, китайский менеджмент (обычно закулисный). В целом это констатация не преобладания китайских торговцев, а типа отношений, определяемого китайским товаром. Этот тип отношений включает дешевизну товара, его не очень высокое качество, возможность торговаться, стилистику поведения китайских торговцев, их деловую культуру. С течением времени китайскость становится брендом, торговой маркой - и такое понимание далеко выходит за этническое поле, определяя по большей мере параметры экономические и даже социальные. Тогда появляется смысл осознанно, в качестве деловой технологии, формировать и «китайский облик» рынка - через нехитрый набор символов (название, китаизированный дизайн в оформлении и т.д.). Китайскость становится специально производимым товаром для продажи. И, видимо, далеко не случайно выстроенный на месте снесенной знаменитой иркутской «шанхайки» торговый пассаж был назван «Шанхай Сити-молл». Это предполагает возможность ситуаций, когда рынок мог маркироваться как «китайский» без видимого преобладания китайских торговцев. Об этом свидетельствует, в частности, небольшое исследование А. Охотникова о китайском рынке в Новосибирске (Трансграничные миграции... 2009). Материала для анализа мало - и можно лишь предполагать в качестве гипотезы, что на рынки городов Западной Сибири и Урала китайские товары продвигались через государства Центральной Азии. Удобнее и выгоднее было использовать услуги граждан этих стран и их деловые сети. К слову говоря, Турция, одно время сопоставимая с Китаем по объемам производимых для продажи по «челночным» каналам товаров, не включилась в процесс их транспортировки и продажи в России. Турецкие товары шли сюда без турецких «челноков» и без турецких капиталов и менеджмента. В результате турецкие товары не породили «турецких» рынков. Зато китайские товары породили не только «китайские», но и «киргизские» рынки. Соответствующих исследований почти нет, но имеющиеся наблюдения показывают, что буквально в считанные годы в России сформировались многочисленные (особенно учитывая небольшую численность населения этой страны) киргизские общины (Из Азии в Сибирь... 2013; Переселенческое общество... 2013: 466-491). Для нас важно, что в отличие от таджикских и узбекских мигрантов, они активно вторглись в бизнес на открытых рынках и завоевали там довольно сильные позиции. В большинстве сибирских и дальневосточных городов сформировались «киргизские» рынки или «киргизские» ряды. Можно предположить, что этот интенсивный миграционный поток был вызван не только совокупностью выталкивающих факторов - слабостью экономики страны, бедностью населения, регулярными политическими потрясениями. Киргизия стала важным транзитным пунктом для продвижения потребительских товаров из Китая (и не только) на российские рынки. Эти потоки в значительной части обслуживаются киргизами. И здесь мы подходим к чрезвычайно важному вопросу о роли мигрантов в деятельности и структуре рынков, особенно этнических. Роль эта не просто заметна - она велика настолько, что стала одной из сущностных характеристик феномена. И дело не только в численности. Конечно, и один только китайский товар сам по себе может быть важным знаком, символом отношений и статусов. Но когда за ним стоит человек, проблема приобретает дополнительные измерения. Уже отмечалось, что у присутствия мигрантов на рынках имеется советская предыстория. Когда же с распадом Советского Союза и крахом социалистических отношений в Россию хлынул поток трансграничных мигрантов, то значительная их часть в поисках работы и экономических возможностей пришла на рынки. «Челноки» изначально были разных национальностей и гражданской принадлежности - русские, украинцы, китайцы, киргизы и т. д. Преобладание или заметная роль тех или иных групп определялась не столько тем, что иногда называют «этнической предрасположенностью», сколько ситуацией и экономической целесообразностью. Ведь и саму стратегию челночни-чества, практики, навыки, инфраструктуру бывшие советские граждане переняли от поляков. Не зря многие русские рынки в Китае и Турции первоначально были «польскими». Те же «кавказцы», которые в советские времена специализировались на обслуживании товарных потоков из родных мест, постепенно переориентировались на общую торговую и посредническую деятельность. Уже отмечалось, что экономически эффективнее обслуживать потоки китайских товаров через Центральную Азию стали жители этого региона. Многочисленные китайские «челноки» или занялись в России стабильным бизнесом, или вступили в кооперацию с русскими торговцами. Открытые рынки стали местом и механизмом экономической и социальной адаптации трансграничных мигрантов, площадкой концентрации их экономической деятельности и социальной организации, анклавом «этнического бизнеса». Все это делает чрезвычайно насущным и важным вопрос, сформулированный в продолжающихся дискуссиях об «этнической экономике» (Aldrich, Waldinger 1990; Радаев 1993; Бредникова, Паченков 2000; Уолдингер, Олдрич, Уорд 2008; Min Zhou 2004; Рыжова 2008): коллективные или индивидуальные стратегии избирают мигранты в качестве инструмента достижения экономического успеха на рынках? Если коллективные, то на какой основе формируются их группы? Их поведение на рынках определяется экономической целесообразностью или соображениями групповой лояльности? Дополняют или исключают друг друга эти мотивы? Какова роль этнического фактора в их рыночной деятельности, да и в образе жизни в принимающем обществе? Возможно или невозможно использование ими сети внутриэтнических (внутригрупповых, но маркированных этнически) связей, отношений сотрудничества, зависимости и власти в качестве ресурса в предпринимательстве? Эти вопросы возникли в концепциях «этнической экономики» в результате изучения огромного количества самых разнообразных случаев и ситуаций. Предлагаемые ими исследовательские подходы, утверждения и гипотезы важны не для получения априорного ответа, не как источник единственно правильного знания, а для того, чтобы задать вопросы изучаемому феномену. Относительно сформулированных выше вопросов высказывались прямо противоположные гипотезы. Одна из них состоит в том, что торговец руководствуется чисто экономическими мотивами и стимулами, поэтому этнические, земляческие и другие групповые лояльности не определяют выбора его стратегии и практик. Есть и противоположная точка зрения - модель поведения торговца предопределена его принадлежностью к этнической группе и групповой лояльностью. Для обоснования или отрицания этих гипотез по отношению к современной России катастрофически не хватает эмпирического материала. Представляется, однако, что ответ на этот вопрос может быть разным в различных обстоятельствах и контекстах. Главное же, такая постановка вопроса может увести от признания того, что групповые связи и лояльности (земляческие, семейные, клановые, этнические или маркируемые в качестве этнических) могут быть мощным рыночным, экономическим ресурсом. Опыт «торговых меньшинств» традиционного общества свидетельствует об этом со всей очевидностью (Дятлов 1996). Конечно, специфика постсоциалистических рынков в том и состоит, что это институт общества современного, не общинного. Поэтому прямые аналогии здесь невозможны. Но постановка вопроса представляется не просто корректной, но и чрезвычайно важной и перспективной. Использование эвристического инструментария «этнической экономики» позволяет вновь вернуться к проблеме того, что же такое «этнические» рынки. Сложившееся понимание, как уже было отмечено, определено взглядом принимающего общества. Оно исходит из безусловной презумпции того, что на «китайском» рынке действуют не торговцы (в том числе и китайского происхождения и гражданства), а китайцы как группа, люди, чье экономическое поведение, деловые практики, человеческие лояльности определяются их китайскостью. Принимающее общество видит на рынках группы, а отдельных людей воспринимает как органическую их часть. Исследовательская задача состоит, видимо, в том, чтобы поставить здесь знак вопроса. И пытаться отвечать на вопросы на основании исследования конкретных ситуаций и кейсов. Причем крайне желательно - в динамике. «Этнические» рынки - это площадки, где действуют отдельные люди, мотивированные, прежде всего, мотивом прибыли? Или это поле деятельности групп, организованных по этническому принципу? Или не по этническому, но этнически маркированному? Противоречит ли одно другому? Являются ли «этнические» рынки просто торговыми площадками, на которых действуют на свой страх и риск отдельные торговцы, или там сложились устойчивые и эффективные внутренние механизмы регулирования, контроля и власти? Если да, то являются ли они этническими или клановыми, но этнически маркированными? Или власть определяется наличием экономического и силового ресурса? Существует ли разделение труда по этническому признаку? При этом необходимо иметь в виду ярко выраженный феномен этнизации миграционных процессов в глазах современного российского общества. Ситуацию, когда процессы социально-экономические (миграция, например) привычно описываются в категориях культурных, в том числе и этнических. Когда логика и практики поведения мигранта приписываются этнической группе. Вопросов куда больше чем ответов. Существующий корпус исследований (крайне немногочисленный и обрывочный) дает не так много оснований для широких обобщений и генерализации. Однако опыт изучения иркутских рынков позволяет утверждать (не распространяя это априори на все «этнические» рынки), что это не просто торговые площадки и хозяйствующие субъекты. Там сложилось и разделение труда (в том числе и по этническому принципу), и внутренние механизмы организации и контроля, и социальные сети, в том числе и на этнической основе. Можно предположить, что формируется и особая субкультура таких рынков. Одним из свидетельств этого стали формирование и довольно широкое распространение пиджинов - особенно в российско-китайском торговом приграничье. Возрождена на новой основе и в новом историческом контексте дореволюционная традиция кяхтинского пиджина как языка приграничной торговли, сформировался специфический язык общения «этнических» рынков как таковых (Григоричев, Гу-зей 2017). Заключение Постсоветские рынки уходят в прошлое - вместе с постсоциалистической переходной эпохой. Они стремительно отступают под натиском конкуренции современных и экономически эффективных торговых форматов - ретейлерских сетей, пассажей, гипермаркетов, моллов. Регулярный внешнеторговый бизнес вкупе с ужесточением таможенной политики выдавили челночничество - залог их устойчивости и процветания. Экономические факторы выдавливания, маргинализации открытых рынков дополнялись политикой властей. Здесь достаточно вспомнить сначала частичный, а затем и полный запрет иностранцам торговать на открытых рынках, постановление об их закрытии в крупных городах. По определению, это феномен временный, преходящий. Само название говорит о временности, переходности, исчерпанности. В этом принципиальное отличие от тех же «восточных базаров», с их длительной историей, укорененностью в традиции, богатой культурой. Конечно, открытые рынки, в том числе и этнически маркированные, не исчезнут совсем. Своя ниша у них останется - в формате «блошиных» рынков (Паченков 2004), продовольственных рынков, да и в какой-то мере оптово-розничных тоже. Вряд ли исчезнет и «этнический бизнес» - он уже сейчас эффективно осваивает современные форматы, реагируя на все запреты и ограничения. Однако время процветания открытых рынков позади, если, конечно, страну не постигнет какой-нибудь новый политический и экономический катаклизм. Это не значит, конечно, что не было предыстории, генетических корней и что не будет продолжения в каких-то формах. Качественное своеобразие, принципиально важная оригинальная характеристика постсоветских рынков - это их миссия рыночного института в формирующемся рыночном обществе. Это был способ экономической деятельности и механизм выживания людей, выросших в городском индустриальном обществе, но в условиях официального запрета на рыночные отношения. Постсоциалистические рынки создавали не рыночные по происхождению люди. Конечно, с активным участием прежних рыночных элементов. Не менее важна была роль трансграничных трудовых мигрантов, которая прочно вписала постсоветские рынки в контекст «этнической экономики». Вместе с критически необходимой массой импортированных потребительских товаров мигранты несли рыночную модель поведения, психологию, ценности, системы практик. Этому вовсе не мешало то, что зачастую происходили эти мигранты из таких же постсоциалистических обществ. В случае Китая - даже из страны социалистической, но с бурно развивающейся рыночной экономикой. В любом случае, за большинством из них не стояла непрерывная, устойчивая, многовековая базарная традиция. Поэтому трудно говорить о них как об инструменте прямой трансплантации рыночной культуры. Эта проблема требует отдельного разговора, здесь же достаточно констатации того, что мигранты сыграли непропорцио

Скачать электронную версию публикации