Life after death in modern societies: traditions and new practices. An introduction to the issue's special theme.pdf В данном блоке статей на материале типологически разных культур и разных исторических эпох проанализированы коммеморативные практики и представления о способах коммуникации с умершими, имеющих разные последствия для живых. Существующие в различных культурах верования о посмертном существовании и о возможности и необходимости поддержания контактов с «живыми мертвыми» могут воплощаться в обрядовых практиках разного типа, оказывать влияние на построение коллективных и индивидуальных жизненных стратегий, социальную топологию, использоваться в политических технологиях. Отношение к смерти и умершим является своеобразным мерилом моральных установок и базовым фактором, определяющим сущность этических представлений, на всем протяжении человеческой истории. В разные эпохи и в разных культурах представления о сущности смерти и об отношении к умершим существенно варьировались (Смирнов 1997; Crubezy, Duchesne, Arlaud 2006; Lahtinen, Korpiola 2015; Classen 2016; Bertrand, Carol 2016; Lahtinen, Korpiola 2018), однако неизменным оставалось одно: эта часть мировоззренческого комплекса и ритуальных практик всегда занимала и продолжает занимать важное место в любой культуре. Хотя погребальные традиции очень устойчивы и могут поддерживаться с незначительными вариациями в течение многих столетий, они, как и многие другие культурные явления, время от времени, особенно в эпохи интенсивных социально-экономических потрясений и под воздействием технологических революций, также подвергаются серьезным трансформациям. Так, например, происходит в последние десятилетия с интенсивным внедрением технологии кремации. Согласно проведенным исследованиям, количество кремаций увеличивается по всей Европе. Например, в Люксембурге, где подобный способ обращения с трупами был запрещен вплоть до 1973 г., в 2013 г. погребения в урнах составляли 60% всех захоронений, при том что еще в 1996 г. их было вдвое меньше. Во Франции на долю захоронений урн в 2013 г. приходилось около половины всех городских погребений и 32% сельских. Еще больше распространена кремация в протестантских странах. В Копенгагене, например, доля кремированных уже составляет около 95% (Majerus 2014: 54). Одновременно растет число анонимных урн, которые часто, вопреки запретам, развеиваются. По мнению Норберта Фишера, анонимизация захоронений - типичный признак мобильных обществ, в которых роль и значение постоянных пространств, предназначенных для погребений, и мест памяти стремительно уменьшаются. О разрыве семейно-родственных связей в современных обществах свидетельствуют и современные тенденции оформления захоронений и способы ухода за ними. Точнее, поиск все новых возможностей упростить эти процедуры (см. Рыжова 2016). Это относится даже к регионам с достаточно консервативными традициями. Так, эмигрантка из Шауляя (Литва) Маргитт Рупкалвиес, проживающая в настоящее время в Мюнхене, рассказала нам о новой традиции оформления надгробий в некогда очень мало восприимчивой к подобным новациям католической Литве. Здесь в последние годы появилась и стремительно распространяется мода устанавливать так называемые 3D надгробия. Это стеклянные плиты, как правило, расположенные горизонтально, с нанесенными по специальной технологии красочными объемными рисунками: огромными цветами и цветочными венками, зажженными свечами, фигурами Девы Марии, другими изображениями, которые при первом восприятии сильно напоминают поздравительные открытки. Спрос на изготовление подобных надгробий постоянно увеличивается (Sententa 2019), причем никого не смущает их китчевый характер. Маргит объяснила подобный ажиотажный спрос тем, что в Литве в настоящее время молодежь стремится уехать в другие, более обеспеченные страны на заработки или на постоянное место жительства, поэтому за могилами родителей некому ухаживать. 3D надгробия отчасти решают эту проблему: изображенные на них цветы и свечи не требуют постоянного обновления и придают могиле ухоженный вид, особенно если оплачиваются услуги по уходу за ними кладбищенских служб. От архаики к новым погребальным традициям Некоторые новации при ближайшем рассмотрении оказываются возвращением к давно позабытым традициям. Так обстоит дело, например, с возникшим в мексиканском штате Веракрус в 1960-е гг. и стремительно распространившимся культом Святой Смерти (Culto a la Santa Muerte). Как считают исследователи, «в настоящее время нет достоверных сведений по поводу его происхождения, но очевидно одно: корни культа уходят в глубь веков, они тесно переплетены с историей как народов американского континента, так и с последствиями испанского завоевания». Его следы обнаруживаются в традиционном мексиканском Дне Мертвых, основным символом которого, как и в культе Святой Смерти, является женский скелет в белых одеждах, так называемая Катрина (Данненберг 2015: 23). И хотя культ долгое время устойчиво связывался с наркомафией и кровавыми человеческими жертвоприношениями, в настоящее время он широко распространен и за пределами данной субкультуры и может считаться по-настоящему народным (Tracey 2017), и, возможно, восходит к культам мертвых, распространенным в древних культурах Латинской Америки до Конкисты (Bray 1991). Современные процессы в погребальной индустрии и в способах коммеморации, вызванные экономическими, социальными, технологическими процессами постиндустриальной эпохи, вносят существенные изменения в форму взаимодействия с умершими, но мало изменяют базовые принципы, на которых это взаимодействие строится. В последнее время все чаще появляются сообщения из разных точек земного шара о возникновении новых практик, связанных с погребением. Среди них можно выделить так называемые экологические захоронения. Например, 20 июля 2010 г. в китайском городе Тяньцзинь прошла торжественная церемония массового захоронения, во время которой было одновременно захоронено 280 биодеградируемых урн из песка и глины (Шейвер 2010). Подобные погребения в Китае совершаются в так называемых мемориальных парках - специально отведенных природных территориях. На месте захоронения родственники могут сажать деревья и цветы, устанавливать небольшие надгробные камни. Если погребение совершается возле деревьев, на них могут вешать небольшие таблички с именами усопших. В прибрежных провинциях все чаще практикуется погребение, в ходе которого родственники развеивают прах усопших вместе с лепестками свежих цветов над морем. Основной мотиваций для подобного рода практик, которые существенно отличаются от традиционных китайских похорон, является потребность в экономии земли и не нанесении ущерба окружающей среде, который неизбежно связан с традиционными кладбищами. Кроме того, такие похороны значительно дешевле традиционной церемонии погребения тела, особенно с учетом возрастающей стоимости мест на кладбище. Ареал распространения подобных захоронений постоянно расширяется, они представлены уже и в Азии, и в Северной Америке, и в Европе (об этом см. в статье И.А. Морозова и А.А. Шрайнер). Отметим, что погребения у дерева или на дереве, а также лесные захоронения имеют давнюю историю (Уайт 2006; Burial tree 2019) и представлены как в древних культурах, так и в Новое время. Например, в Японии в последние десятилетия активно возрождается традиция «древесных погребений» (Boret 2014). О подобных традициях в отдельных провинциях современного Китая и у малых народов Танзании пишут в своих статьях А.А. Закурдаев, М.Л. Бутовская и Д.А. Дронова. «Пустые формы» в коммеморативных практиках Отметим также еще одну тенденцию, которую мы обозначили как возникновение в мемориальных практиках «пустых форм» (Морозов 2019). Хорошим примером этого явления является памятник Орландо ди Лассо, расположенный на площади Променадеплатц в центре Мюнхена. Памятник знаменитому композитору был изготовлен и установлен в середине XIX в. Он существенно не выделялся среди других монументов, стоящих на площади, до 2009 г. Когда умер легендарный певец Майкл Джексон, его фанаты устроили из постамента памятника Орландо ди Лассо своеобразный мемориал. Со всех сторон постамент обклеен фотографиями Майкла Джексона, увешан воздушными шарами. Поклонники певца следят за тем, чтобы у подножия памятника все время лежали живые цветы и горели свечи (Мемориал Майкла Джексона... 2019). Памятник Орландо ди Лассо был выбран для создания этого маленького мемориала потому, что во время гастролей в Мюнхене Майкл Джексон жил в отеле «Bayerischer Hof 5*», расположенном напротив площади Променадеплатц. Фактически памятник некогда прославленного во всей Европе и обласканного баварскими монархами композитора оказался «погребен» под напластованиями современной поп-культуры, превратившись в «пустую форму». Сейчас любой проходящий мимо человек охотно упомянет имя Майкла Джексона, но даже местные жители не всегда вспомнят, кто такой Орландо ди Лассо. Это тот случай, когда «на месте некогда исправно работающего механизма оказывается один кожух, внешняя оболочка, пустая форма» (Гречко 2010: 54). В ряде случаев «опустошение формы» может происходить вполне сознательно. В качестве примера можно привести захоронение 22 тысяч жертв ковровых бомбардировок Мюнхена союзниками в конце Второй мировой войны на кладбище Нордфридхоф. В настоящее время площадка с захоронениями находится в полном запустении; большинство опрошенных нами посетителей кладбища затруднялись ответить, кому посвящен данный мемориал, в то время как расположенный неподалеку мемориальный комплекс с захоронениями погибших воинов союзных войск находится в прекрасном состоянии. Соображения по-литкорректности приводят к фактическому «опустошению» места памяти, его удалению из поля актуальных коммеморативных практик. О существовании «пустой формы» можно говорить в том случае, когда воспринимающее сообщество (коллективный или конкретный адресат) не воспринимает уже существующее или существовавшее ранее, а также возникающее на его глазах новое культурное явление как нечто осмысленное, наделенное определенным значением для данного социума, а потому предпочитает считать его «бессмысленным» или начинает приписывать ему значения, которые могли бы сделать это явление функциональным, пригодным для употребления. Это значит, что «пустая форма» - это вовсе не «не имеющая смысла форма», а скорее «форма лишенная значения» вследствие непонимания, «бесполезности», нефункциональности. Можно также сказать, что «пустая форма» не имеет значения, но наделена смыслом. Состояние «пустой формы» в большинстве случаев является временным. Оно маркирует переход конкретного явления в новый формат своего существования. Этот переход может иметь несколько стадий. Норберт Фишер, исследовавший захоронения и памятные знаки на месте жертв кораблекрушений в Северной Германии (Fischer 2007), выделяет три этапа их эволюции: 1-й этап - «поэтапное благочестие» (смерть других: создание мемориалов для безымянных пляжных трупов); 2-й этап - «постановочная идентичность» (собственная смерть: морские мемориалы как выражение региональной самоидентификации); 3-й этап - «постановочный миф»: морская смерть как зрелище (туристический маркетинг «ужасов моря»). Практики такого рода не предполагают мотиваций, характерных для посещения могил родственников, и имеют иные эмоциональные и идеологические основания. Мотивом может послужить желание проявить солидарность с референтным сообществом или почувствовать эмоциональную сопричастность к нему. В других случаях это может быть мотивация, характерная для искателей приключений, в данном случае - лично побывать на месте массовой трагедии, чтобы «увидеть все своими глазами». На этом строится бизнес-стратегия «темного туризма» (dark tourism), в котором места захоронений используются как достопримечательности. Тема «темного туризма» (Sharpley, Stone 2009), связанного с посещением мест массовой гибели людей, в настоящее время является чрезвычайно актуальной. Подобные формы туристической активности отмечаются во всем мире (об одном таком мемориале пишет в своей статье А. А. Белоногова). Здесь можно вспомнить и массовое паломничество в Освенцим и Бухенвальд, и регулярное посещение участниками сафари Мемориального центра геноцида Кигали (Kigali Genocide Memorial Centre), одной из главных достопримечательностей Руанды, посвященной массовому уничтожению представителей этнической группы тутси в 1994 г. Она представляет собой массовое захоронение жертв геноцида и постоянно действующую выставку, повествующую о событиях того периода. Центр был создан в апреле 2004 г. при содействии английской организации Aegis Trust и располагается на месте, где было похоронено более 250 тысяч погибших. С момента своего открытия мемориал принял уже более 100 тысяч посетителей, в том числе местных жителей, чьи родные и близкие стали жертвами массового побоища (Руанда. Кигали 2019). Многие тела, мумифицированные при помощи обработки известью, находятся на тех местах, где люди погибли, что не соответствует местным погребальным традициям. По обычаю тела погибших должны быть похоронены рядом с близкими родственниками и никогда не выставляются на всеобщее обозрение. Тем не менее ради политической консолидации пострадавшей в данной трагедии группы тутси власти пошли на нарушение традиции. Все это позволяет говорить об особом статусе подобных объектов, которые фактически превращаются в «пустые формы», наполняемые ситуативно варьируемым содержанием, которое разрабатывается в расчете на целевую аудиторию (паломников, туристов), а также имеют идеологическую политически окрашенную подоплеку. Использование «пустых форм» позволяет задействовать коммеморативные практики у погребений реальных людей (в том числе знаменитых личностей) в политических и бизнес-проектах, создавая в этих целях локальную мифологию, символику и сопутствующие сервисы, в том числе обеспечивающие коммуникацию посетителей с умершими, как это, например, происходит в Музеях смерти (см. статью Е.С. Данилко). Заключение Можно констатировать, что несмотря на разнообразные инновационные формы, появляющиеся в сфере погребальной обрядности и ком-меморативных практик разного типа, большинство из них является переработкой старых, иногда очень архаических форм. Погребальные культуры древних скотоводов-кочевников невольно перекликаются с формирующимися на наших глазах похоронными традициями современного «мобильного» общества, не укорененного и не связанного надолго с определенным местом и, следовательно, не озабоченного поддержанием стабильных мест памяти. Это неизбежно приводит к постепенному выхолащиванию значений уже имеющихся мемориальных комплексов, превращению их в «пустые формы», которые нередко оказываются удобными для использования в современных бизнес-стратегиях. По-видимому во всех этих случаях мы сталкиваемся с констатацией существования некоего культурного механизма, при помощи которого устаревающие, выходящие из активного употребления явления, продолжают свое существование в культуре. Конечно, говоря о «ничто» или «пустой форме», мы не имеем ввиду нечто, абсолютно лишенное всякого содержания. Любое устаревшее явление в большинстве случаев имеет значение для пусть небольшого, узкого, но устойчивого круга пользователей. Это, кстати, можно сказать и о вновь возникающих формах, которые весьма неустойчивы и очень редко способны немедленно стать «наполненными» для широкого круга людей, даже в современном информационном обществе.

Скачать электронную версию публикации