Ethnophysiography and place and space studies among indigenous peoples: key themes and literature review.pdf Введение: Этнофизиография как новое направление в культурной географии В данном обзоре рассматриваются ключевые работы, посвященные концептуализации пространства, места и ландшафта в языках коренных народов, опубликованные за последние несколько десятилетий. Интерес к этой теме объясняется «пространственным поворотом» в социальных науках и связанного с ним смещения фокуса с «реальности» как данности к динамичной концепции «пространственности» (Warf, Arias 2009). Хотя язык и речевые практики остаются во многом маргинальными темами в культурной географии, как отмечают географы Ричард Харрисон и Дэвид Левингстон, именно язык является важным механизмом для понимания того, каким образом люди взаимодействуют с пространством (Harrison, Levingstone 1982: 8, 28). Работы по этнофи-зиографии и изучению пространства и места (space and place studies) последних лет являются в этом отношении инновационными, так как они предлагают взглянуть на традиционную проблематику взаимосвязи между языком и пространством под новым методологическим углом. В то время как концепции пространства и места хорошо описаны в западной литературе на европейских материалах (Casey 1993, 1998; Benko, Strohmayer 1997; Low, Lawrence-Zuniga 2003; Cresswell 2004; Place, Spase... 2007), их понимание в культурах коренных народов недостаточно изучено. Исследователи отмечают, что в некоторых языках понятия пространства и места могут отсутствовать либо иметь отличные от европейских коннотации (Johnson, Hunn 2010; Holton 2011; Bu-renhult et al. 2017). Исключение составляют, пожалуй, топонимические исследования, которые хорошо представлены как в российских, так и зарубежных работах. Однако зачастую эти исследования сконцентрированы на таких сугубо лингвистических вопросах, как, например, этимология названий, и не уделяют достаточного внимания этнографии названий мест и тому, как эти названия функционируют в обществе. Критическая топонимика, изучающая политические аспекты наименования и переименования, - еще одно перспективное направление (см., например, Rose-Redwood, Alderman, Azaryahu 2010; Басик 2018; Edlund 2018; Ka§ik?i 2019), работ по которому в российской науке крайне мало. Исследование топонимов в их взаимосвязи с культурными традициями и географией было впервые осуществлено в американской культурной антропологии в работах Альфреда Кребера (Kroeber 1916) и Франца Боаса (Boas 1934, 1940). Влияние данной традиции прослеживается в современных исследованиях американских и отчасти европейских ученых (Basso 1988, 1996; Hunn 1996; Kari 1989, 1996, 2011; Aporta 2004, 2005, 2010; O'Meara, Bohnemeyer 2008; Thornton 2008; Davidson-Hunt and Berkes 2010; Johnson 2010; Holton 2011, 2013; Williams, Kuhn, Painho 2012; Feng, Mark 2017). Эти работы отличаются от советских и российских традиций исследований топонимики, которые были во многом посвящены вопросам исторического расселения народов (Давыдова 2013). Хотя отечественная традиция изучения топонимов значительно повлияла на сложение исторического направления компаративистики и позволила установить связи между различными лингвистическими группами (Гриценко 1974; Vajda 2010; Галкина и Осипова 2000), социальные, политические и культурные аспекты топонимов до сих пор остаются за рамками исследования в российской науке. Дополнительной сложностью языка описания является тот факт, что понятия пространства и места зачастую используются в качестве синонимов, хотя в некоторых сообществах они могут иметь различные формы репрезентации. Например, Пенелопа Браун (Brown 2008) пишет о том, что в цельтальском языке (один из языков майя) понятие «место» можно лингвистически выразить, используя слово y-awil, которое буквально означает «свое место». Это слово используется только в отношении стационарных объектов. Однако вещи, которые могут перемещаться, в том числе люди, животные, автомобили, не обладают y-awil. Исключение составляют изолированные в пространстве объекты. Например, понятие «люди в доме» будет выражаться с помощью y-awil. Интересно, что деревья, горы и реки также не имеют свойства y-awil. Браун предполагает, что объекты, отмеченные географическими названиями и не имеющие y-awil, концептуализируются не как места, а, скорее, как объекты окружающей среды. Рассуждая о понятии «место» среди анишинаабе, Йен Дэвидсон-Хант и Фикрет Беркес (Davidson-Hunt and Berkes 2010: 235-236) пишут о том, чтопредставителиэтой группы запоминают и наименовывают места во время непосредственного взаимодействия с ними. Они подчеркивают, что в этом сообществе концепция «земли» подразумевает не только поверхность земли, но и совокупность организмов (238). В этой связи некоторые исследователи предполагают, что геоонтология, изучающая онтологию географических объектов, должна исследовать разницу между географическими и не-географическими сущностями, в том числе с помощью обращения к языку (Smith and Mark 1998). Схожие проблемы возникают, когда исследователи пытаются работать с понятием ландшафта. В литературе используется не менее десятка определений ландшафта. В своей книге «Ландшафт» Джон Уайли (Wylie 2007: 7) подчеркивает, что ландшафт - это не только феномен сам по себе, но еще и наше восприятие этого феномена. В большинстве определений ландшафта субъект помещен вовне и является сторонним наблюдателем, в то время как в понятии места субъект находится внутри и выступает в роли участника процесса восприятия. Антрополог Тим Ингольд (Ingold 2000) попытался преодолеть данный картезианский дуализм, традиционно применяющийся к ландшафту. Он рассматривает ландшафт с точки зрения «обитания» (dwelling) или бытия в мире. Работы Ингольда ознаменовали феноменологический поворот в изучении ландшафта как телесной практики и прямого опыта взаимодействия со средой (см. также Malpas 2007). Наконец, антрополог Лесли Джонсон предлагает исследовать ландшафт как совокупность социальных практик взаимодействия со средой и другими сущностями, населяющими эту среду (Johnson 2010). В рамках этнофизиографии, исследующей ландшафт как объект когнитивного восприятия и одновременно как опыт нахождения в среде, ландшафт представляет собой набор экотопов или наиболее заметных черт ландшафта, поддающихся классификации и картографированию (Hunn, Meilleur 2010: 15). Некоторые эти черты могут быть культурно обусловленными. В следующем разделе будут рассмотрены основные работы по этнофизиографии последних лет. Язык и ландшафт в этнофизиографических исследованиях Этнофизиография исследует то, как языковые сообщества воспринимают и категорируют ландшафтные черты. Она ставит своей целью задокументировать кросс-культурные и кросс-лингвистические различия в определении, классификации и наименовании географических объектов (Mark, Smith, Tversky 1999; Mark, Turk 2003; Mark, Turk, Stea 2010). Этнофизиография также изучает топонимы и культурные ассоциации, связанные с восприятием пространства и ландшафта как особой онтологической реальности. Поскольку этнофизиография позиционируется как сравнительное исследование, ее методология направлена на выяснение связей между культурой, языком и познанием: в какой степени географические понятия и ландшафтные категории являются универсальными? (Bromhead 2018). В последнее время внимание исследователей особенно привлек тот факт, что разные группы выбирают различные объекты для наименования (Burenhult, Levinson 2008). Особенно этот феномен хорошо виден на примере естественных ландшафтных объектов. В своей статье Барри Смит и Дэвид Марк задаются вопросом, являются ли такие обыденные понятия, как, например, «гора» или «река», общечеловеческими? Они приходят к выводу о том, что, вероятно, можно говорить об универсальной народной онтологии ландшафтных форм, в которой присутствуют общие понятия для наиболее заметных (salient) географических объектов (Smith, Mark 2001, 2003). Этот тезис опровергает Стивен Левинсон (Levinson 2008) в своей статье, посвященной онтологии места и ландшафта в Папуа-Новой Гвинее. Интерес к межкультурным исследованиям ландшафтного восприятия и лексикализации привел к совместным исследованиям, проведенным группой международных специалистов по языкам коренных народов на базе Университета Макса Планка. Исследование охватывало языки Южной Америки, Полинезии, Меланезии, Юго-Западной Африки, Юго-Восточной Азии. Результаты проекта были опубликованы в специальном выпуске Language Sciences. Руководители исследований Никлас Буренхульт и Стивен Левинсон (Burenhult, Levinson 2008) пришли к выводу том, что с определенной долей осторожности можно утверждать отсутствие универсальности в понимании ландшафта, по крайней мере, в отношении базовых терминов. Стивен Левинсон (Levinson 2008) в своей статье, опубликованной в том же номере, отмечает, что, по-видимому, выделение наиболее заметных для восприятия черт ландшафта не является основополагающим фактором в идентификации и лексикализации ландшафтных объектов, как это считалось ранее. Его исследование языка острова Россел, Папуа-Новая Гвинея, демонстрирует, что из трех возможных мотивов для классификации ландшафтных черт, включающих восприятие, аффордансы и культурные модели, последние два фактора являются доминирующими. Так, несмотря на большое разнообразие терминов, описывающих морской ландшафт, в языке йели (изолят) понятия «море» не существует. Вместо общего понятия йели используют ряд терминов для определения глубины, типа дна, расстояния от земли и т. д. Две коллективные монографии представляют наибольший интерес для этнофизиографических исследований: «Этноэкология ландшафта. Концепции биотического и физического пространства» (Johnson, Hunn 2010) и «Ландшафт в языке: трансдисциплинарные перспективы» (Mark et al. 2011). Обе монографии являются примером феноменологического подхода к исследованиям ландшафта в культурной географии и геоонтологии. Помимо традиционно многочисленных исследований, проведенных среди коренных народов Северной Америки, работа «Этноэкология ландшафта. Концепции биотического и физического пространства» содержит ряд примеров из различных регионов мира. Например, Джулия Кромер (Julia Krohmer) рассматривает экологические знания и терминологию, употребляемую кочевыми и оседлыми фулани для маркирования пастбищ. Рой Эллен (Roy Ellen) исследует типы лесов среди нуа-улу в Восточной Индонезии. Его полевые материалы показывают, что представление о лесе у нуаулу не является таксономическим, а скорее основано на пересечении различных классификационных систем. Эллен утверждает, что, хотя знания людей о местной среде обитания могут быть довольно детальными, формальные лексические кодификации, принятые в западной науке, являются «наименее удовлетворительным способом организации этих знаний» (Ellen 2010: 133). При этом личный опыт и взаимодействие с окружающей средой важнее для местного сообщества, чем формализация знаний об этой среде. Эллен приходит к выводу о том, что, скорее всего, люди подходят гибче к лексикализации знания об окружающей среде, чем это можно продемонстрировать с помощью систематической категоризации и классификации ландшафтных терминов. Исследование Майкла Гилмора (Michael Gilmore) с коллегами продолжает изучение лесов в сообществе майюне в Перу. Они исследуют представление о manaco taco 'открытая местность в высокогорных лесах'. По мнению местного населения, такие ландшафты населены духами и представляют опасность. Ученые считают, что изучение табуированных ландшафтов помогает понять, почему люди избегают определенных мест, а также какие существуют культурные объяснения, связанные с различными географическими объектами. Клаудио Апорта (Claudio Aporta) исследует ледяные ландшафты и их роль для сообщества инуитов в Иглулике. Он отмечает, что для инуи-тов знание льда не только визуальное, но и аудиальное. Концепция «движущегося льда» составляет значительную часть традиционных знаний у инуитов. Апорта рассматривает многочисленные способы, которыми охотники предсказывают поведение льда в зависимости от течения, лунных фаз и направления ветра. Как и материковые объекты, некоторые ледяные формы имеют названия, поскольку они служат важными ориентирами в местном сообществе. Сложности и многообразию взаимосвязей между восприятием, опытом, практикой и концептуализацией ландшафта посвящена и коллективная монография «Ландшафт в языке: трансдисциплинарные перспективы». Понятие «ландшафта» здесь обсуждается с точки зрения применимости этой концепции в исследованиях пространства в языках коренных народов. Например, Брайан Мертон (Brian Murton) утверждает, что термин «ландшафт» в том виде, как он используется в западной эпистемологии, не подходит для маори, которые видят свою страну как сеть взаимосвязанных географических названий, а не с позиции стороннего наблюдателя. Напротив, как показывает Крис Дюваль (Chris Duvall), термин dugu в системе ландшафтной категоризации маники, по-видимому, представляет собой целостную концепцию географической реальности, которую можно сравнить с западным понятием «ландшафт». Несколько работ анализируют контрастные ландшафты в разных группах. Например, различие между сушей и морем обсуждается в исследовании Томаса Торнтона (Thomas Thornton) у тлинкитов Юго-Восточной Аляски. Он утверждает, что различие между понятиями daak 'материк от берега' и daak 'море от берега' коренится в метафизике тлинкитов, в которой Ворон способствует делению животных на живущих на земле и в море. Гари Холтон (Gary Holton) в своем исследовании восприятия ландшафта среди атабасков и инуитов показывает, как по-разному люди могут смотреть на один и тот же ландшафт в зависимости от своих культурных моделей и хозяйственных практик. Пространство, топонимика и картография Сложность в изучении пространства среди коренных народов привела к развитию включенного картографирования (participatory mapping) как визуального способа передачи географической информации. Картографирование стало ключевым методом документации традиционных знаний и топонимики (см., например, Herman 2008; Sletto 2009; Thornton 2012; Aporta et al. 2014). На карте топонимы помогают увидеть, как по-разному коренные народы представляют и репрезентируют пространство, в том числе с помощью названий мест. Этот подход нашел свою критику в трудах некоторых географов, подчеркивающих колониальное происхождение картографии и сложности применения географических информационных систем (ГИС), основанных на западном понимании пространственных отношений, для исследования пространства у коренных народов (Harley 1988; Wainwright, Bryan 2009). Тем не менее, как отмечает специалист по картографии и географическим знаниям инуитов Роберт Рандстрем (Rundstrom 1991), хотя любая карта и является конструктом по своей сути, не стоит совсем отказываться от картографирования. В отличие от постмодернистских географов, которые придерживаются герменевтической традиции и рассматривают карту в качестве текста или дискурса, Рандстрем предлагает взглянуть на картографирование как на динамический процесс. В рамках данного подхода основное внимание уделяется процессу создания карты, а не продукту, который получается в итоге этого процесса. Применительно к топонимическим знаниям некоторые культурные географы аналогично подчеркивают важность перехода от документации мест и тезиса «укорененности» названий к изучению практик наименования (Rose-Redwood et al. 2010: 455). Несмотря на критику ГИС, картографирование широко используется в этнофизиографии и геолингвистике (Hoch, Hayes 2010). Интересный подход к применению ГИС можно увидеть в исследовании гидрографии и геоонтологии среди канадских индейцев кри (Sieber, Wellen 2011). В своей статье о саамских географических названиях Сара Когос с коллегами (Cogos, Roue, Roturier 2017) пишет о том, что в прошлом само «имя было картой», т.е. географические названия служили способом ориентации в пространстве. Антрополог Кейт Бассо (Basso 1996) в своей фундаментальном работе по топонимике апачей также утверждает, что люди «картографируют» пространство при помощи имен, поэтому карта и названия мест являются сторонами одной медали. Гай Бордин (Bordin 2017) в исследовании инуитских топонимов, относящихся к не-человеческим существам, наглядно показывает, как формальное картографирование может многое рассказать о распределении этих топонимов и их пространственном и культурном значениях. Он утверждает, что подобные топонимы, отсутствующие на официальных картах, репрезентируют иную природу пространства, отличную от пространства, обычно посещаемого людьми и животными. Заключение: этнофизиография в исследованиях Севера и Сибири Подводя итог, отмечу, что за последнее десятилетие в этнофизио-графии и исследованиях пространства и места были разработаны основные методологические направления и подходы, а также было издано несколько руководств по сбору ландшафтной терминологии и топонимов (Bohnemeyer 2001; Bohnemeyer et al. 2004). Этнофизиография позволяет качественно по-новому посмотреть на пространство, используя «смешанные» методы исследования из культурной географии, социальной антропологии, лингвистики и документации языков. В качестве теоретической рамки этнофизиография опирается на феноменологическую традицию, описывающую опыт взаимодействия со средой, а также на когнитивные и семиотические исследования. Несмотря на несколько десятилетий существования этнофизиографии как самостоятельной области знания, Сибирь и Русский Север с их многочисленными языковыми группами остаются во многом неизученными. В последние несколько десятилетий в исследованиях коренных народов Севера много внимания было уделено изучению взаимодействия между людьми, животными и не-человеческими существами, «сакральным ландшафтам» и экологическим знаниям (например, Halemba 2006; Anderson 2011a, 2011b; Landscape... 2011; Ермолова 2004; Реки и народы Сибири 2007; Сирина 2008; Brandisauskas 2013; Miggelbrinket al. 2013; Адаев 2015; Арзютов 2015; Fondahl 2018; и др.). Термин «ландшафт» широко употребляется в упомянутых работах, но скорее в значении социо-экологической среды обитания (Давыдов и др. 2016). Вопросы темпоральности движения, взаимоотношения между мобильностью и пространственными знаниями также получили свое освещение в ряде работ (например, среди эвенков: Davydov 2011; Safonova, Santha 2010, 2011; Lavrillier 2011; Brandisauskas 2017). Безусловно, не осталась без внимания и «мобильная революция» на Севере, связанная с появлением ГИС-технологий и таких средств передвижений, как, например, снегоходы (Stammler 2013). К другим темам, затрагивающим пространственные отношения, относятся изменение административных границ в советское и постсоветское время, гендерный сдвиг и миграции, языковые ландшафты, ориентация в пространстве и космология, юридические и политические аспекты земельных реформ и доступ к ресурсам. Однако всего несколько работ исследуют собственно культурные и социальные аспекты ландшафтной терминологии: статья Кирилла Истомина (Istomin 2011) о сравнении ландшафтных терминов среди ненцев и коми и их связи с мобильностью, а также недавняя монография французского антрополога Александры Лаврилье и эвенка Семена Габышева (Lavrillier, Ga-byshev 2017), рецензия на которую была опубликована в позапрошлом году (Мамонтова 2017). Таким образом, для сибиреведения существует обширное поле для изучения восприятия и концептуализации ландшафтов, «социальной жизни» топонимов, культурных и политических аспектов названий мест, народной топонимики, которые потенциально могут многое привнести в современные кросс-культурные исследования по этнофизиографии и изучения пространства и места.

Скачать электронную версию публикации