Siberian Skit Library from the Perspective of Slavia Orthodoxa.pdf Введение Информационный потенциал общинных библиотек староверов Сибири стал понятен еще в ходе «археографического открытия» региона в 1960-е гг. Обнаружение неизвестных или, как считалось, утраченных памятников древнерусской письменности придало импульс исследованиям кириллической книги в среде ее бытования (Книга и литература... 2003). Продолжение поисковых работ объективно расширяет это предметное поле и позволяет сместить акцент с изучения отдельных рукописных и печатных экземпляров на книжные собрания в целом. Представленные как метаисточник, по объемам исторических данных значительно превышающий возможности элементов-книг, они актуализируют вопрос о методах их анализа с учетом изменений, заданных современными историографическими реалиями. Принципиально важными здесь являются три научных направления, которыми проблематизиру-ются имеющиеся и обосновываются новые подходы к интерпретации источниковых корпусов, попадающих под определение «собранное, сохраненное, созданное». Собранное. Старообрядческие собрания как сложно устроенные совокупности древних рукописей и старопечатных изданий традиционно привлекались для объяснения идейной системы и историко-догматического творчества конфессии (Покровский, Зольникова 2022). Вместе с тем установлено, что наличие у общины разнообразного и широкого по составу книжного фонда никогда не становилось преградой для упрощения ее коллективных представлений о вере и вероучении. Понимание того, что такие библиотеки всегда функционируют как открытые системы (Дерга-чева-Скоп, Алексеев 1992), формирует условия для многомерной оценки «высоких» и «низовых» типов религиозных рефлексий, в равной мере определяющих облик регионального староверия. Сохраненное. Приемы ремонта «намоленной» книги попали в поле зрения археографов задолго до того, как о «вещественном повороте» 13 Елена Ерофеевна Дутчак стало известно большинству российских гуманитариев (Покровский 1984: 20-31). Сегодня отечественные и западные исследования «материальных носителей» религиозных идей идут во многом параллельно, но имеют серьезные основания для объединения результатов. В частности, заслуживают внимания примеры изучения внешнего облика христианской книги в контексте общеевропейских трансформаций культуры молитвы и понятия hand piety и eye piety, детализирующие тактильные и визуальные аспекты ее прочтения (Lentes 2006; Brown 2010). Созданное. Старообрядческую культуру письма, остающуюся неизменной в фундаментальных принципах, принято интерпретировать, на первый взгляд, в разных методологических дискурсах: как воспроизводство литературных моделей путем копирования и цитирования знаковых для староверия текстов (Гурьянова 2007); как отражение мировоззренческого единства традиционных сообществ (Шемякин, Шемякина 2006) и как результат трансфера поведенческих образцов по внутриконфессиональной сети (Пригарин 2021). В действительности они не противоречат друг другу в силу общего фокусирования на процессах осознанного отбора книг для моления и чтения. Но являются ли общинные книжные собрания их «стихийным воплощением»? Особенно если они сложились в регионах активных семейных и групповых миграций и, значит, в условиях постоянного проникновения в круг чтения локальных коллективов противоречащей их вероучению книжной продукции? Об информационных ресурсах таких собраний на материалах библиотеки томско-чулымского таежного скита староверов-странников с почти двухсотлетней историей пойдет речь в настоящей статье. Томско-чулымский таежный массив находится в бассейне реки Обь: на западе и востоке он ограничен реками Томь, Чулым и Яя, на севере - причулымскими болотами, а южные пределы находятся примерно в 100 км от г. Томска. Ранее район входил в состав Томского уезда, сегодня - это северо-восточные и северные территории Томской и Кемеровской областей Российской Федерации. Скитская библиотека: методические аспекты исследования Поселение, не имеющее устойчивого самоназвания, трижды трижды подвергалось репрессиям (1848, 1947, 1985 г.), продолжает существовать в режиме религиозной изоляции, поэтому возможности изучения его собрания требуют пояснения. В настоящее время полностью доступны для исследования переданные скитниками в Научную библиотеку Томского государственного университета 222 рукописных и печатных текста1. Это лишь часть общинного фонда, но вполне репрезентативная с учетом проверки выводов еще 17 манускриптами и 20 изданиями, остающимися в естественной среде, и непосредственным наблюдением мест их хранения и частоты использования. 14 Сибирская скитская библиотека Распределение по тематике, способу и времени изготовления этих 259 текстов - разных по объему (от 1 до 930 листов) - дает следующую картину. Скитская библиотека: общая характеристика коллекции Тематика, время и способ изготовления Рукописи Старопечатные книги Старообрядческие и единоверческие издания Издания Русской православной церкви Всего (1490-2012) (1597-1670) (1782-1918) (1702-1880) Богослужение, церковный устав и календарь, чинопоследование 84 21 31 - 136 Каноническое право, правила монашеской жизни 4 - - - 4 Агиографическая, вероучительная и назидательная литература 57 3 32 8 100 Полемика 10 - 3 - 13 Духовные стихи 3 - - - 3 История общины 3 - - - 3 Всего 161 24 66 8 259 Систематизация показывает, что скитское сообщество, убежденное в разрушении православной церкви и государственности, не мыслит себя без литургических и дидактических текстов, возникших в культурном ареале, который вслед за Р. Пиккио принято называть Slavia Orthodoxa. Автор термина ограничивал его применение XVII столетием и оценивал разговорную речь сочинений протопопа Аввакума уже как «сознательный отрыв» от средневековой концепции литературы (Пиккио: 2002: 301; 2003: 38-47). Однако вывод о том, что сочетание «закрытой» и «открытой» традиции (здесь: передача текста в неизменном виде или переработанном в соответствии с церковной доктриной и обстоятельствами) обеспечивает единство разделенного во времени и пространстве православного мира, подтвержден исследованиями поздней старообрядческой письменности (Потехина 2011). Это оправдывает использование понятия-метафоры Slavia Orthodoxa за хронологическими пределами Древней Руси и вместе с тем открывает другую проблему: показывая вектор конструирования старообрядческими толкователями Библии своего идейного родства с признанными 15 Елена Ерофеевна Дутчак христианскими богословами, оно ничего не говорит о социальных механизмах, действием которых процессы идентификации приводились в движение. При описании сложно развивающихся явлений, к каким относятся любые комбинации религиозного текста и жизненной прагматики, нужен дополняющий литературоведческую теорию методический инструментарий историка. В настоящее время он разработан И.Н. Данилевским (2018) для анализа древнерусского материала, но предложенное деление источниковой информации по степени повторяемости, верифицируемости и уникальности способно выступить кристаллической решеткой при изучении как самого конфессионального текстуального наследия, так и его интертекстуальных (социальных и символических) продолжений. В этой логике ориентация скитской общины крестьянского состава на образы и императивы христианской книжности может быть охарактеризована как локальная технология групповой консолидации, в которой собранные, сохраненные и созданные тексты обладают разным функционалом. Например, владение старопечатной литургической книгой («хранилищем» повторяющейся в ритуале текстовой информации) маркировало принадлежность к православной ойкумене в ее дореформенной редакции, поэтому важно понять, сопровождалось ли ее собирание знанием церковного календаря и уставной литературы к полному кругу ежедневных и праздничных богослужений. Материальные и с высокой точностью датируемые следы книжной реставрации могут считаться вариантом верифицируемой информации о книжной культуре старообрядческого пустынножительства, его готовности воспроизводить древнерусские приемы сохранения, продления жизни книги и изобретать собственные техники реставрации. Наконец, самостоятельно созданные в скиту тексты выступают носителями уникальных данных о писательских стратегиях таежной общины, вероучение которой базировалось на апокалипсическом пророчестве о спасенной «в чувственной пустыне» Жене-Церкви, а задачи выживания требовали выстраивания коммуникаций с внешним миром. Соответственно, ключевыми для настоящего исследования становятся следующие вопросы - отражает ли оно вербальные и невербальные средства, используя которые его владельцы нивелировали информационные потоки «никонианского мира» и, более того, считали свои действия канонически обоснованными? И дает ли основание скитской способ перевода письменного знания в конфессиональные практики говорить не только пространственно-временных, но и социальных, в данном случае - крестьянских, форматах культурной традиции Slavia Orthodoxa? «Забери книгу, нам по ней молиться нельзя - слишком новая»: собранное Этими словами одна из скитниц выразила свое отношение к следованной Псалтыри, выпущенной в 1781 г. типографией почаевского 16 Сибирская скитская библиотека Успенского монастыря. Легкость, с которой она рассталась с авторитетным для большинства староверов изданием, можно было счесть экспедиционным курьезом, если бы не ее умение определять пригодность книги по ее содержанию. Выросшая в таежном монастыре, обучавшаяся грамоте и молитве по старопечатным Псалтырям скитница твердо знала «правильную» последовательность текстов и потому без труда различала их старообрядческие версии, обладавшие, как установлено А.В. Вознесенским (2004), специфическим составом. Освоение сибирским пустынножительством христианского богослужебного наследия «на слух» и «по памяти» заставляет более внимательно отнестись к скитскому книжному собирательству и рассматривать его в контексте истории таежного поселения. Например, учитывать, что скитская община сложилась в ходе трех миграционных волн, каждая из которых пополняла библиотеку новыми литургическими текстами. Первое и наиболее крупное переселение выходцев из Казанской, Ярославской и Костромской губерний длительностью в несколько десятилетий (1850-1910-е гг.) стало следствием нарастающего влияния проповеди о близости Апокалипсиса (РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1324, 1325). Под ее воздействием изменения в повседневной жизни Поволжья, вызванные разными обстоятельствами - разрушением крепостного уклада, экологическим кризисом и детской смертностью, Всероссийской переписью 1897 г. и популяризаций астрономической литературы о кометах (Смыков 1984; Вишленкова 2005; Мельникова 2011) - воспринимались эсхатологически мыслящей частью городских и сельских обывателей подтверждением апокрифических предсказаний о кириопа-схе 1912 г. как дате конца света. Совокупный эффект притока рабочих рук и капиталов позволил скиту через мирских посредников-«благодетелей» включиться в теневой книжный рынок, сформированный официальным запретом изданных до 1653 г. богослужебных книг. Успешность этого предприятия демонстрирует следованная Псалтырь 1642 г. (НБ ТГУ. ОРКП. В-27062). Выпуск, приуроченный к сватовству сына датского короля Кристиана Вальдемара к царевне Ирине Романовой и полемике с протестантами, содержал статью о двуперстном крестном знамении, что сделало издание востребованным в старообрядческой среде и очень дорогим (Сопиков 1813: 188-189). Однако для настоящего исследования значение имеют не библиографические редкости, а присутствие в скитской библиотеке внутренне связанного корпуса книг, который в культурном ареале Slavia Orthodoxa выполнял задачу стабилизации языковых и социальных норм (Поздеева 2000). Например, таких как Апостолы (1597, 1621 гг.), Минеи общая и праздничная (1600, 1650 гг.), Минеи месячные (1636, 1646 гг.), Псалтыри простые и следованные (1602, 1634, 1636, 1640, 17 Елена Ерофеевна Дутчак 1642, 1648, 1649 гг.), Октоих (1638 г.), цветная Триодь (1640 г.), Часов-ники (1634, 1635 гг.), Шестоднев (1640 г.). Листы еще трех старопечатных Уставов, служившие в них закладками, подтверждают, что этот тип книги тоже был известен в скиту. Конструирование храмовой культуры без священника и храмового пространства без церковного здания ставит вопрос о статусе и назначении рукописных богослужебных текстов. Прежде всего, отметим их дополняющий характер по отношению к старопечатной книге и количественный перевес по сравнению с переписанными для чтения. Скитские копии праздничной Минеи, Триодей, Псалтырей, Ирмология и Октоиха, выполненные в период с 1850 по 1925 г. (НБ ТГУ. ОРКП. В-25761, В-25165, В-25451, В-26101, В-26123, В-27169), очевидно, должны были восполнить их недостаток в численно растущей общине. Более интересную информацию дают рукописные чинопоследования. Их содержание говорит о том, что скитские правила совершения служб оставались избирательными, и указания к Пасхе составляют более 70% от всех приуроченных другим христианским праздникам. Вряд ли дефицит знаний в области христианской литургии осознавался как проблема, напротив, он отвечал странническим представлениям о неизбежном сокращении православных таинств и ритуалов в «последние времена». Насущным его сделал указ о веротерпимости 1905 г. и распространение в регионе единоверческих и старообрядческих перепечаток московских дореформенных изданий. Для оценки таких «переводных книг», в том числе выполненных на имитирующей старинное верже бумаге и с использованием знакомых по старопечатным книгам шрифтов, заставок и инициалов, скитникам недоставало опыта. Тем не менее до второй миграционной волны, вызванной социальными трансформациями 1920-1930-х гг., обсуждение правомерности их принятия носило отвлеченный характер. Приход в скит уральских и сибирских крестьян-староверов разных деноминаций и вместе с ними большого числа «переводных книг» осложнялся тем, что таежная община, опасаясь репрессий теперь уже со стороны советских властей, избирает дисперсный тип расселения. В результате возникла угроза, что включение их в богослужебный обиход келий-киновий, расположенных на расстоянии от 1 до 7 км, нивелирует претензии скита считаться местом спасения «древлего благочестия». Сохранение управленческих позиций за авторитетными начетчиками позволило взять ситуацию под контроль, и после 1933 г., когда некритичное отношение к единоверческим и старообрядческим изданиям было использовано частью скитников как аргумент для разделения общины, последовало соборное запрещение держать их в кельях. Это помогло унифицировать групповые моления, сохранив их связанность с церковным календарем и относительную полноту. 18 Сибирская скитская библиотека Очередную проверку на прочность скитские богослужебные практики заставляет пройти третья миграционная волна, интеллектуальный облик которой с 1960-х гг. определяется численным перевесом людей со светским образованием и запросами. Сокращение коллективных уставных служб, интерес к агиографическим рецептам обретения «книжной премудрости» без долгого обучения подобно Марии Египетской (НБ ТГУ. ОРКП. В-26124), казалось бы, свидетельствуют о включении в общий для религиозных культур тренд на секуляризацию. И вместе с тем вывод о разрыве с литургическими основаниями Slavia Orthodoxa даже в версии 1850-1950-х гг. будет поспешным. Среди современных скитников нет случайных людей, все они связаны кровным родством с прежними поколениями пустынножителей, живут в их кельях и заботятся об их книгах. Полевые наблюдения дают основание говорить о семейногрупповых инструментах поддержания ритуальных правил, усвоенных такими квазинеофитами еще в детстве. Во-первых, это использование биографического нарратива для стабилизации религиозных норм: «Братец мне говорил: “Держись, сестрица, учения Ляксандра Ивановича”, вот я и стараюсь делать так, как мы жили при нем» (ААЭ ТГУ. Красный Яр: полевой дневник 2016 г. Тетр. 6. Л. 25). Это не означает отказа от письменной традиции, скорее показывает, что полумонашеская, полукрестьянская община с мессианскими установками не считает вероучительный текст их единственным источником. Авторитет наставника и старших родственников становится не менее важным элементом осмысления скитской традиции как «своей», семейной. Во-вторых, это обращение к средневековой по происхождению технологии формирования «мышечной памяти на слова произнесенные и слуховой - на услышанные», названной исследователями слуховым чтением (Маклю-эн 2005: 169). Присутствие на скитских богослужениях и заучивание молитв под руководством монашествующих родственников синхронизируют запоминание сложных по лексико-стилистической и понятийной структуре текстов и порядка их прочтения. Результативность задействованных приемов позволяет перевести в социальную плоскость выводы Р. Пиккио о «закрытой» и «открытой» литературной традициях и рассматривать их как сопровождающие слуховой и письменный тип освоения староверами христианского литургического наследия. Если предположение верно, то встает вопрос о действиях и книгах, обеспечивающих переход от точного воспроизведения конфессионального текста к его ситуативному переформатированию. «У нас книжек нет, у нас - книги»: сохраненное Своеобразие христианской книжной культуры О.П. Лихачева (2008: 33) выразила антитезой «Книга - это не предмет, а процесс». В отно-19 Елена Ерофеевна Дутчак шении ее скитского варианта она верна и неверна одновременно. «Намоленной» книгой, как иконой, можно благословить человека и освятить келью, вместе с тем бытовые правила (хранить закрытой и завернутой, открывать на чистой поверхности и после «начала») и телесные практики чтения (богослужебных текстов за «налоем» стоя, всех прочих - «в присед», сидя) стали регуляторами суточного цикла молитв, хозяйственных дел и досуга. Двойственная предметнопроцессуальная природа кириллической книги расширяет ее возможности быть носителем верифицируемой информации, содержащейся на манускриптах и печатных изданиях скитской библиотеки. Проверочным тестом служит внешнее состояние литургических текстов для коллективных и индивидуальных молений: на первых механических повреждений меньше, что соответствует наблюдаемому сокращению общих молений (см. изданные в 1636 г. экземпляры Минеи и Псалтыри; НБ ТГУ. ОРКП. В-25544, В-24770). Аналогичным образом реставрационные материалы и техники, представление о которых дают 76% скитских книг, выступают вполне надежным источником сведений о коллективных действиях по их сохранению. Скитской книжный фонд нуждался в поддержании физического состояния не только из-за разрушительного воздействия времени, но и вследствие принятых способов хранения и защиты. Размеры келий позволяли держать в отапливаемых помещениях лишь минимум нужных богослужебных, уставных и четьих книг, остальные, сложенные в сундуки, размещались на чердаках или в сенях. Кроме того, общеупотребительной стала практика прятать их в периоды опасности в земляные тайники. Поэтому типичными и требующими устранения повреждениями были деформация и загрязнение переплетов и листов, обширные утраты текстов. Вместе с тем временной диапазон скитских реставрационных слоев показывает, что максимальное число работ приходится не на годы после репрессивных акций 1848, 1947, 1985 гг., а на периоды резкого увеличения общины - 1890-1910-е, 1960-1970-е и 1990-е гг. Противоречие снимается логическим допущением, что у подавляющего большинства неофитов вера в сакральную силу христианской книги не подкреплялась глубоким знанием содержания. По воспоминаниям переселившихся в скит во взрослом возрасте, чтение на церковнославянской кириллице и письмо полууставом они осваивали параллельно с приемами восстановления разорванных листов, расшитых тетрадей, разбитых переплетов. Это объясняет следы ремонта на 52 из 74 изданий, вышедших между 1702-1918 гг. в «иноверческих» типографиях, и отсутствие в составе библиотеки списков древнерусских инструкций реставраторам, известных староверам других регионов (Калугин 1987). Конфессиональная социализация, строящаяся на ремесленном обучении и эмоциональном воздействии книги, которая визуально и так-20 Сибирская скитская библиотека тильно воспринимается как старинная, имеет существенную особенность: ей всегда нужен наглядный образец. Его носителем выступали рукописные и старопечатные книги XV-XVII вв., привезенные с наращенными краями листов, воссозданными нумерацией, колонтитулами и декором, сверенными по другим спискам или изданиям текстами, укрепленными переплетами и застежками. Но была ли возможность удержать эту технику в полном объеме, когда ресурс погибших книг -«поставщиков» бумаги и кожи для ремонта - оказался исчерпан? Действительно, с середины ХХ в. община окончательно переходит к изготовлению переплетов из хозяйственной тары, дверной обшивки и настенных обоев, использованию школьных тетрадей для замены утраченных листов, а потом и шариковых ручек для правки опечаток и неточностей. Примечательно другое. Казалось бы, вопреки очевидному, скитники убеждены - такие манипуляции с древней книгой не превращают ее в «книжку». Материальное и вербальное участие христианской книги в конструировании священного позволяет считать, что внедрение подручных материалов и легитимация права на исправление ее содержания тоже апеллировали к разным составляющим конфессиональной культуры и должны реконструироваться по вещественным и письменным источникам. В первую группу входят старопечатные Триоди, Псалтыри, Часов-ники и Минеи, видоизмененные на рубеже XIX-ХХ вв. схожими способами. В одних утраченные фрагменты переписаны или заменены изъятыми из рукописных аналогов (НБ ТГУ. ОРКП. В-25458, В-26116, В-26406, В-27242); к другим - подшиты новые сочинения (В-26100, В-26742, В-26901, В-26902). Представленные как единый корпус они все же больше говорят о начальном этапе русского книгоиздания, чем об изобретательности скитских мастеров. Продукция типографий, учрежденных для решения церковно-государственных задач, не могла сразу насытить рынок и вытеснить производство рукописей для частного и семейного моления. Длительное и бесконкурентное сосуществование техник тиражирования не дало развиться конфликту визуальных образов рукописного и печатного текстов [описан в: (Маклюэн 2005: 219-236)] и пролонгировало их взаимозаменяемость в долгосрочной перспективе. Поэтому комбинирование текстов, изданных до 1653 г. с написанными «сейчас», воспринималось скитскими реставраторами как заслуживающий доверия метод возвращения богослужебной книге ее сакральной силы, что на следующем историческом витке сделало такие экземпляры образцом для подражания (НБ ТГУ. ОРКП. В-27247, В-26737, В-27395). Вторая группа включает в себя подборки цитат и читательские маргиналии, объединенные темой «книжных исправлений» (НБ ТГУ. ОРКП. В-26145, В-26163, В-24927, В-17389). Писчий материал и атри-21 Елена Ерофеевна Дутчак буция почерков относят ее складывание к 1920-1940-м гг., т.е. времени пополнения общины староверами других деноминаций, а скитской библиотеки - «переводными книгами». Выработка общего принципа диагностирования «испорченных», «обмирщенных» богослужебных текстов, как показывает сопоставление этих данных, оказалась непростым делом. Суждения Никона Черногорца, Иоанна Златоуста, Максима Грека и страннического писателя Василия Гаврилова, экскурсы в историю редактирования Библии и полемики с «никонианами» не оставляли сомнений - вмешательство в книгу бывает злом и благом, случайным и преднамеренным, но давали взаимоисключающие рецепты относительно того, как поступать с модифицированным текстом - испытывать «пи-шемое», «пишущего» или все же «веровати и не силогизмовати». Конец сомнениям положили масштабные репрессии 1947-1951 гг., разрушившие сетевую организацию скитских поселений Сибири. Дальнейшие рефлексии общины, как одной из немногих уцелевших, закономерно развивались в русле мессианской эсхатологии, что открыло возможность без отсылок к авторитетам определять правила жизнеустройства: «Кто в последнее время скроется от человек, сами собой воспри-имут усердие и сами собой знают, что здесь делать и как тут доживать» (ААЭ ТГУ. Красный Яр: аудиозапись 2004. Кассета 1). В этом случае следы ремонта последней трети ХХ в. показывают степень устойчивости алгоритмов мышления Slavia Orthodoxa в ситуации свободы выбора. Так, при замене переплета сводного издания Минеи 1650 г. реставратор оставил лишь главы с молениями святым одного лика. Это ограничивало использование книги для персонифицированных праздничных служб, но не нарушало устав (НБ ТГУ. ОРКП. В-27117). Еще пример: обложка рукописных толкований Андрея Кесарийского, украшенная вырезанным из конфетной коробки букетом роз (В-26127), гармонирует с праздничноторжественным оформлением средневековых Апокалипсисов и древнерусской трактовкой Страшного суда как победы добра над злом (Завадская 1990: 93-94; Кивельсон 2012: 147-148). Сопряженность книжной реставрации с социальными процессами дает основание для дифференциации информации, которую обеспечивают ее материальные признаки. Следование приемам древнерусских реставраторов демонстрировало верность дореформенному православию, а их модификация означала, что скитники считают себя избранными и спасенными по воле провидения. Последнее, впрочем, вряд ли было осуществимо без письменной ревизии страннического вероучения. «Грамотный был старичок, все время что-то переписывал»: созданное Интеллектуальную культуру скитской общины определяют два положения: не всякая мысль нуждается в фиксации на бумаге и не любой 22 Сибирская скитская библиотека пришедший в скит достоин формулировать ее от имени коллектива. Из осторожного отношения к письменному слову вытекало восприятие полууставного письма как точно передающего религиозный смысл текста, и графическое сходство со шрифтом богослужебных книг позволяло совместить обучение неофитов ритуалу, каллиграфии, орфографии и технике переписки. Косвенно это подтверждают использование полей печатных книг как прописей и внешний облик скитских текстов: в них, как и в древнерусских кодексах и первых изданиях, пронумерованы не листы, а тетради, и встречающаяся пагинация обычно позднего происхождения. В то же время содержание 135 рукописей, созданных в таежном монастыре, ставит вопрос о соотношении элементов «закрытой» и «открытой» литературной традиции в скитской письменной культуре. Только в 4% текстов названы авторы, и все они представляют собой полемические послания и ориентированы на «чужую» аудиторию - поморцев, часовенных, белокринцких и страннические толки с другими правилами внутренней организации. Принимая во внимание, что межконфессиональному спору предшествует определение участвующими сторонами собственных позиций, остается неясным, почему скитские полемисты, известные за пределами Сибири (Духовная литература... 1999: 548-551, 757), не сочли необходимым посвятить истории своей общины, ее религиозным предпочтениям отдельного повествования. Показательным является не только физическое отсутствие таких произведений, но и памяти об их существовании в прошлом. Наблюдение обращает к топосу «безымянная святость» северорусской и сибирской агиографии (Ромодановская 2005), восходящей к региональным традициям совместной монашеской и крестьянской колонизации. Стабильно большое число монахов из окрестных деревень вело к тому, что уход в скит считался ординарным событием, а принявший постриг родственник или односельчанин - одним из многих хранителей «чувственной пустыни». Это формировало социальную почву для растворения авторского начала и наделения экспертным мнением скитскую общину в целом, и, значит, именно в анонимно переписанных богословских и литературных сочинениях, молитвах, проповедях и бытовых предписаниях следует искать истоки названных противоречий и результаты переосмысления вероучения. Коллективные компиляции в таком случае предстают дискурсивной конструкцией, в которой соединение текстов непреходящей и сиюминутной значимости становится источником уникальных сведений о канонических и неканонических основаниях перевода умозрительного знания о близящемся конце света в поведенческие стратегии его ожидания. Их выявление осложнено давно сложившейся в историографии оценкой раннехристианских и древнерусских сочинений с выраженной 23 Елена Ерофеевна Дутчак эсхатологической компонентой как фундамента групповых действий старообрядческих сообществ, и копированию для личного пользования всего остального отводится второстепенная роль. В отношении крестьянского пустынножительства это может быть ложным шагом. Полевые интервью говорят о том, что для небольшого, а зимой еще и ограниченного даже во внутренних коммуникациях коллектива читателей и переписчиков, прежде всего, эмоциональные стороны монашества вызывали желание переписать что-нибудь «для себя»: «Вот такая тоска находит, что невыносимо, я все бы на себе рвал, убил бы всех, кричу. Конец жизни находит, вот вешаются, стреляются. Что делать-то? Взял икону “Всем скорбящим в радости”, начал к ней канон читать. А после молитвы сердце отошло, стало весело и спокойно. Так хорошо на душе» (ААЭ ТГУ. Красный Яр: аудиозапись 1989 г. Кассета 1). В переданной части скитской библиотеки - 23 молитвенных обращения богородичным иконам и святым и столько же сохранившихся во фрагментах как закладки в книгах. Все они созданы в диапазоне 1890-1999 гг., отличаются разнообразием почерков и плохой сохранностью. Поскольку есть еще 16 рукописных и печатных сборников с канонами (1636-1965 гг.), в том числе подшитыми при реставрации, то напрашивается вывод об устойчивом интересе к древнему жанру византийской гимнографии. Он мог сформироваться под воздействием двух факторов. Во-первых, каноны благодаря ритмическому строению стали своеобразным «подножием Библии», поэтической кодификацией христианского вероучения, индивидуально осваиваемым методом перевода доктрины на язык чувств (Прохоров 1972). Во-вторых, широкое распространение Канонников в домашнем и келейном богослужении обеспечивалось вариативностью их содержания (Вознесенский 1993), и дополнение своего принесенного в скит новыми текстами считалось обычным делом. Если учесть, что скитникам было известно «Сказание, каким святым какие благодати исцеления от Бога даны» (НБ ТГУ. ОРКП. В-27637), нетрудно предположить -их выбор и частотность тиражирования свидетельствуют об актуальных запросах общины. Например, в начале ХХ в. в число заупокойных канонов входит молитвенное обращение к Паисию Великому, которое обычно читается за умерших в неверии и без покаяния. Хронологически это совпадает с включением территории таежного массива в программу колонизации Переселенческого управления, и налаженные связи с растущей сельской округой, ее духовное окормление предполагали ответные действия по защите скита. Более важным для установления способностей формально ситуативного письма маркировать начавшуюся реинтерпретацию вероучения становится учащающаяся с конца 1950-х гг. переписка канона Уарию - заступнику умерших некрещеными. 24 Сибирская скитская библиотека Обратить внимание на этот текст заставляет не только его популярность, но и системообразующие качества обряда крещения: он de facto осмысливается как постриг, «смерть для мира», его предваряет уничтожение личных документов, иногда денег, и символически завершает использование крестильной рубахи как похоронного одеяния. Вместе с тем три рукописных чина крещения, относящиеся к разным периодам истории таежного поселения, в сопоставлении с девятью сборниками выписок показывают, что в таком виде ритуал сложился не ранее 19501970-х гг. и сопровождался сменой фундирующих текстов. Впервые ревизию обряда община проводит в 1890-1910-е гг. Ее размышления, полностью сосредоточенные на праве его совершения «простолюдином», были вызваны внешними обстоятельствами. В непосредственной близости от скита появляются не только «никонианские» деревни с храмами и часовнями, но и обители староверов-белокриницких, признававших рукоположенное священство и сохранение всех таинств. Аргументами странников становятся чиноприем по старопечатным Требникам и отсылка к нормам и прецедентам канонически безупречных текстов - Кормчей, Апостольским правилам, решениям карфагенских соборов, Прологу и четьим Минеям (НБ ТГУ. ОРКП. В-27401, В-17389, В-26128, В-26132, В-26154, В-27694). Пополнение скитской общины староверами других беспоповских согласий в 1920-1940-е гг. переориентировало обсуждение. Выписки о природе «еретического» и «истинного» крещения из сочинений видных христианских писателей должны были убедить прибывших в необходимости перекрещивания, но и в этот период чин приема и доказательная база остаются прежними. Пожалуй, один нюанс требует упоминания -это привлечение пассажа из «огласительных слов» Кирилла Иерусалимского, где предлагается принять обряд без колебаний, «если видишь благодать на крестителях» (НБ ТГУ. ОРКП. В-27640, В-26143, В-26153, В-26157). Не исключено, что его самопроекция облегчила общине, ставшей в годы коллективизации центром притяжения и арбитром в споре о «переводных книгах», переход к собственной крестильной обрядности после репрессий 1947-1951 гг. Теперь она включает ритуальные просьбы о прощении, адресованные святым отцам и крещеным единоверцам, формулу «благословения уйти из Вавилона в странство» и базируется на «Правилах Иппонского собора» (В-27104, В-27635). Северорусское и старообрядческое происхождение этого канонического памятника сегодня не вызывает сомнений (Корогодина 2016), но следует остановиться на деталях скитского списка, важных для общины с биографическим типом коммеморации. Копиист, во-первых, называет источник переписки и владельца книги («древлеписьменная Кормчая, писанная в 331 лето по Рождестве Христове, купца в Тюмени Антона Осиповича Рогожникова»); во-вторых, рассматривает «иппонские» 25 Елена Ерофеевна Дутчак установления как дополнение к традиционному чину в части исповеди и крещения детей, немощных и умирающих. Интерес к их правильному проведению показывает крестьянское пустынножительство как социальный институт с прочными мирскими связями и открывает подспудный смысл часто повторяемой скитниками максимы: «Мир будет стоять до сих пор, пока жив хоть один странник»: их мир локален, тождествен ограниченному числу семей, и ранее крестившийся родственник выступает гарантом их будущего включения в число спасенных. Использование православного текстуального наследия для оценки космических масштабов эсхатологической катастрофы и при этом конституирование ритуала для заданного круга участников, видимо, есть главный итог рецепции письменной культуры Slavia Orthodoxa сибирскими странниками. Это объясняет причины, по которым процесс переосмысления вероучения идет в соответствии с древнерусскими риторическими приемами, когда цитирование становится «тематическим ключом» к пониманию написанного (Пиккио 2003: 431-437) и означает умение диспутировать (Данилевский 2018: 214-217), а его результат -новая модель конфессиональной инициации - сохраняет прагматизм крестьянской религиозности, нуждающейся не в описании истории скитского поселения, а в скрупулезной фиксации поминального статуса связанных с ним людей. Заключение В разных научных парадигмах скитская библиотека как целостный исторический источник может получить диаметрально противоположные оценки. С позиции «классического» археографического поиска, нацеленного на введение в научный оборот новых памятников книжности, она не представляет большого интереса. В ее составе нет неизвестных ранее сочинений или изданий, немногочисленные авторские полемические трактаты отвечают хорошо изученным принципам построения подобных текстов и подтверждают их общеупотребительность в старообрядческой среде. Однако для неоклассического знания ее ординарность становится главным достоинством и преимуществом. Книжные собрания такого рода являются источником данных, способным показать действие безличных процессов в религиозной повседневности, обрастающей под влиянием трансграничных движений людей и идей наднациональной символикой. Они могут помочь в выяснении роли, которую в открытых информационных системах играют жесткость и гибкость связей между элементами-книгами, и показать последствия замены «старых» текстов на «новые». Они позволяют исследователю абстрагироваться от естественного стремления обнаружить оригинальное или как минимум редкое и сконцентрироваться на 26 Сибирская скитская би

Скачать электронную версию публикации