«I am sick and tired of listening to wild rumours about Russia...»: V.A. Zhykovsky and Count A.F. von Schack.pdf Очерк В.А. Жуковского «О происшествиях 1848 года» содержит сокровен-ные мысли поэта о духовной миссии России, о самодержавии и судьбе народа, об истории и религии; исчерпывающие обоснование идеологической доктрины Рос-сийской империи, сформулированной, по сути, графом С.С. Уваровым в его до-кладе 1833 г. «Самодержавие, православие, народность» - палладиум русского народа - определяет точку зрения В.А. Жуковского, и размышления на эту тему в различных вариациях повторяются в ряде публикаций 1840-1850-хх гг., подго-товленных романтиком, непосредственно вовлеченным в предреволюционные события, охватившие Германию. В сочинении «О происшествиях 1848 года» дан-ная триада напрямую противопоставляется «грому давно известных, бедственных криков: свобода, равенство братство» [Жуковский, 1902, т. 10, с. 107]. Манифес-тарное оформление историософская концепция Жуковского, радевшего за объ-единение Германии под эгидой Пруссии и поддерживавшего своего немецкого друга генерала И.М. фон Радовица, на плечи которого легла нелегкая задача по организации объединенного правительства, получит спустя два года после напи-сания статьи «О происшествиях 1848 года» в сочинении «Иосиф фон Радовиц». В сочинении «О происшествиях 1848 года», как и в статьях «По поводу нападок немецкой прессы на Россию», «Что будет?», «Русская и английская поли-тика» Жуковский выступает в свойственной ему роли защитника добродетели, сторонника складывавшихся веками исторических традиций, где самодержавие, религия и духовность являются незыблемыми ценностями («судьба России за-ключается в развитии самодержавия» [Жуковский, 1902, т. 10, с. 108]). Интересу-ющая нас статья адресована некоему «графу Шку», и из текста очевидно, что написана заметка в ответ на высказанные адресатом Жуковского опасения отно-сительно российской политики, на предположения неких «завоевательных замыс-лов» или желания занять главенствующее положение, воспользовавшись раздроб-ленностью немецкого мира в свете нарастающих в Европе революционных настроений. Об этом свидетельствует, в частности, цепочка эмфатически заря-женных риторических вопросов в начальной части: «Россия не начинает сама войны с Германией - на что ей война?» [Там же, с. 106]; «При таких обстоятель-ствах на что России война с Германией, когда Германия за нее сама с собою во-юет, и когда на ее запад есть братский народ, который охотно вступится в дела ее и принесет ей войну, если она уже так убеждена, что война необходи-ма?» [Там же]; «Германию пугает сосредоточение русских войск на ее границе; но не сама ли она подала к тому повод?» [Там же, с. 107]. Прежде чем перейти к экскурсу в историю российского самодержавия и духовности, русский романтик многократно постулирует: «слухи о завоевательных замыслах Русского Госу-даря и о близкой войне, которою он будто угрожает Германии, слухи, распро-страняются злонамеренными» [Там же, с. 106]; «завоевательные замыслы Рос-сии… Это давнишнее привидение, которое страшно только в темноте предрас-судка и исчезает при свете здравого смысла» [Там же, с. 107]; «Россия никогда не была завоевательным государством (из одного честолюбия и жадного хищниче-ства)» [Там же]. Эта мысль и является основным коммуникативным поводом публицистической заметки. Интересен тот факт, что многие прозаические тексты 1840-1850-х гг. Жуков-ский относит к эпистолярному жанру, часто называя в подзаголовках адресатов посланий: «Письмо к кн. Варшавскому», «Письмо одного не немца на родину», «Письмо в редакцию газеты», «Письмо графу Ш-ку» и др. Таким образом, весь корпус текстов превращается в цикл важнейших эго-документов переломной эпо-хи середины XIX в., в ценное свидетельство непростого периода российско-западноевропейских историко-политических и дипломатических связей, и указа-ние конкретного адресата предполагает диалогическую природу текстов, высту-пающих, естественно, порождением диалога действительного, личностного. Де-тальное изучение взглядов позднего Жуковского на историю и революцию, выра-зившихся в корпусе поздних прозаических текстов, известно нам из трудов И.А. Айзиковой [Айзикова, 2004]. Однако принципиальный вопрос об адресате привлекшей наше внимание статьи Жуковского, некоем «графе Ш-ке», остается до настоящего времени открытым. Целью работы является реконструкция аутентичного культурно-исторического и биографического контекста, в котором была создана статья В.А. Жуковского «О происшествиях 1848 года», а именно исследование возмож-ных личных, творческих и политических контактов с немецким графом А.Ф. фон Шаком, имя которого указано в титульной части сочинения в качестве адресата. Личность корреспондента в данном случае не очевидна, сомнения в этом от-ношении возникали даже у современников и таких знатоков наследия и окружения Жуковского, как К. фон Зейдлиц и П.И. Бартенев. Среди возможных адресатов возникали Шувалов и Штакельберг, имена которых созвучны упомяну-тому Жуковским «Ш-ку». В бумагах поэта находится единственное свидетельство поэта относительно сочинения «О происшествиях 1848 года» в переписке с русским посланником в Веймаре и давним другом поэта бароном А. фон Мальтицем. Из послания к нему от 9 (21) августа явствует, что Жуковский к этому времени написал статью по-русски, затем напечатал ее в виде брошюры, предназначавшейся «только для русских» и успел ее разослать: экземпляр этого манускрипта сохранился в архиве Пушкинского Дома [О происшествиях 1848 года]. Замыслы относительно распро-странения немецкого варианта находим в этом же письме: «Тороплюсь отвечать Вам и просить Вас не затрудняться переводом моего письма к графу Ш.: оно уже переведено и будет напечатано, если его примут в “Neue Preussische Zeitung”, которая выходит в Берлине. Перевод был сделан на моих глазах, и я сам сделал несколько поправок: многое выпустил и сделал некоторые прибавления. В этом виде письмо будет более подходящим для немецкой газеты» [Шляпкин, 1912, с. 20]. Сохранившийся в архиве ИРЛИ автограф свидетельствует о том, что авторизованный перевод был выполнен супругой поэта, урожденной Е. фон Рей-терн []. Постскриптум послания к Мальтицу говорит о том, что русский романтик не желал открывать своего инкогнито в от-ношении статьи о событиях 1848 г., то есть не рассчитывал на широкий обще-ственный резонанс: «Что касается до письма к графу Ш., я прошу Вас не назы-вать меня его автором. Я не имею ни малейшего желания входить в какие бы то ни было личные прения с героями пера» [Шляпкин, 1912, с. 20]. Издание «Neue Preußische Zeitung» («Новая прусская газета») имело второе название «Kreuzzeitung» («Газета железного креста») по изображению на логоти-пе прусского креста, учрежденного Фридрихом Вильгельмом III за заслуги в войне с Наполеоном и размещавшегося на месте подзаголовка каждого номера. Газета была основана представителями христианско-консервативной партии Пруссии, выпускалась с 1848 г. и выступала в защиту сословно-монархического строя, союзнических отношений с Россией и против революционно-демократиче-ских настроений в немецком мире. После революции в Германии запрет на пуб-ликацию русофобских сочинений в Пруссии потерял свое действие, представите-лей газеты стали именовать «русской партией» («russische Kreuzpartei»), обвиняя тем самым в необъективности, в результате «Neue Preußische Zeitung» стала пуб-ликовать и антирусские статьи, в ответ на одну из которых В.А. Жуковский написал другую свою публицистическую заметку «По поводу нападок немецкой прессы на Россию» 1850 г.. Ср. его высказывание об этом издании и о своей пуб-ликации по мотивам «Письма к графу Ш-ку» в письме к королю Фридриху Виль-гельму IV от 14 июня 1850 г.: «Думается мне, Государь, что в отношении Вас я был пророком. Я не знаю, известна ли Вашему Величеству моя статья, напи-санная мною в 1848 г., (переведенная, под моим наблюдением, на немецкий язык) и напечатанная в „Kreutz-Zeitung”, органе, тогда - независимом, а теперь увле-ченном, в партийную борьбу» [Шляпкин, 1912, с. 185]. Итак, читателями анализируемой статьи Жуковского традиционно выступа-ли «немногие» близкие друзья, а указание имени графа являлось в определенной мере частью сюжета, должно было подчеркнуть ее полемический характер. И все же эти обстоятельства не снимают вопроса о том, кем был реальный «граф Ш-к» и почему он был выбран русским поэтом в качестве адресата такого послания. Адольф Фридрих граф фон Шак (Adolf Friedrich Graf von Schack, 1815-1894) был на 32 года младше В.А. Жуковского. В 1848 г., когда последний поставил его имя перед текстом своих размышлений о судьбе Европы и России, он был в самом начале своего пути к будущим достижениям. И если Жуковский оказался совре-менником первой половины XIX века, то его немецкий корреспондент жил и тво-рил главным образом во второй его половине. Его содержательные и написанные очень простым, искренним языком мемуары так и называются «Полстолетия» [Schack, 1888, Bd. 1]. В истории немецкой культуры граф оставил свой заметный след, прежде все-го, как коллекционер живописи, меценат. Художественное собрание «Галереи Шака» в Мюнхене сохранилось в полном объеме и представляет одну из самых известных и полных на сегодняшний день коллекций картин немецкого роман-тизма. Можно предположить, что начало меценатской деятельности графа было известно Жуковскому, увлеченному рисовальщику, знатоку и ценителю немецко-го изобразительного искусства. Отдельную сферу интересов Шака составляла живопись назарейцев, особенно вдохновлявшая в 1840-е гг. русского поэта. Граф считал наследие назарейцев «возрождением немецкого изобразительного искус-ства» [Schаck, 1884, S. 78], однако в первую очередь ценил не религиозные сюже-ты, не «церковные зарисовки», как он их называет, но иллюстрации к немецким сказкам, рисунки Э. фон Штейнле к «Романсам о Розенкранце» Брентано, картину Ю. Шнорра на сюжет «Лесного царя» Гете, схожесть мадонн Корнелиуса с лица-ми легендарных героинь «Кольца Нибелунгов» [Ibid., S. 86-94] и т. п. Меценат-ская деятельность Шака началась уже после его ухода в отставку в 1851 г., в то время как Жуковскому и его франкфуртскому окружению скорее всего в большей степени была известна литературная деятельность немецкого графа. К 1848 г. Шак побывал на Ближнем Востоке, жил в Лондоне, Париже, позна-комился с В. Гюго, А. Дюма, Ф.Р. де Шатобрианом и др. литераторами, опреде-лился с «любимыми увлечениями, которыми стали путешествия и литература» [Ernst, 1996, S. 472]. Во время пребывания в Испании в 1839-1840 гг. он собрал материал для книги об истории драматического искусства и театра в Испании, которая, по его соображениям, должна была открыть новые горизонты театру ев-ропейскому, в особенности немецкому. Автор монографии радел за создание немецкой национальной драмы. Одновременно с исследованием Шака вышло и собрание его переводов избранных сочинений испанской литературы, среди которых были произведения Сервантеса, Кальдерона, Мендозы и др. Переложив их в органичные немецкому стихосложению ямбы, Шак представил линию актив-ного восприятия испанской словесности и культуры, альтернативную уже имев-шейся традиции буквалистских, по его мнению, переводов испанской драмы, вы-полненных А.В. Шлегелем, Э.А. Домом, И.Д. Грисом и др. Своим принципам ра-боты с оригинальным текстом Шак-переводчик был верен на протяжении всего творческого пути. Вольные переводы и обработки графа должны были донести до читателя плоды иной культуры и словесности в удобной для восприятия форме, сохранять следовало лишь «дух» исходного текста. Финансовое положение поз-воляло Шаку издавать свои труды в лучших издательских домах Германии, не заботясь о прибылях, вырученных за отпечатанные книги [Ernst, 1996, S. 472]. Представление о характере и предмете возможных диалогов Шака и Жуковского дают воспоминания немецкого графа о зиме 1847-1848 гг., которую он провел во Франкфурте на Майне, городе, где в это время вел активную творче-скую деятельность первый русский романтик. Приведем полностью единствен-ный пассаж из воспоминаний Шака об этом времени: «Зимой 1847-1848 гг., ко-торую я вновь провел во Франкфурте, я полностью погрузился в индийские шту-дии. Так как я уже давно не занимался санскритом, то мне понадобилось прило-жить некоторые усилия, чтобы вновь проникнуть в этот язык. Только благода-ря упорному труду в скором времени я уже мог без особых усилий читать древ-ний эпос. Подкрепив свои силы таким образом, я обратился к пуранам и был так очарован чудесным, свойственным буддизму мировоззрением, что решился пере-ложить на немецкий несколько прекраснейших легенд. Когда же я по вечерам выходил из своего ориенталистского убежища в светское общество, которое должен был посещать, то с трудом находил себе место в этом чужом мире; тогда мне стало вдруг понятным, что имел в виду Гете, когда говорил, что действительность абсурдна. Поэтому я постарался хотя бы в некоторые вечера организовать общение по своему вкусу. Мне удалось собрать круг дам и господ для чтения драматических произведений в лицах; я хотел, чтобы это приятное занятие вообще получило более широкое распространение. Репертуар наших поэтических вечеров предоставлялся моему выбору» [Schack, 1888, Bd. 1, S. 250]. Итак, зимой 1847-1848 гг. граф фон Шак выступил инициатором литератур-ных чтений, организовав во Франкфурте своего рода литературный салон. Выбор произведений при этом определялся сферой его интересов, сложившейся в ре-зультате путешествий по Европе: «Читали Клейста, “Мерлина” и “Алексиса” Иммермана, “Гогенштауфенов” Граббе, “Сокровища Рампсинита” Платена. Таких пьес, как “Гризельдис”, “Дочь короля Рене” и тому подобных, я не допус-кал, хотя дамы и грезили о них» [Schack, 1888, Bd. 1, S. 250]. Жуковский не мог не знать о литературных встречах у Шака. Помимо уже подготовленных ко времени эвентуального знакомства с Жуковским персидских сюжетов, Шак во время пребывания во Франкфурте в 1847-1848 гг., по собственному указанию, активно занимается изучением сан-скрита и наследия индийского поэта Калидасы. Как установлено нами, Жуков-ский долгое время вынашивал планы по переводу «Саконталы», поддерживал связи с Г. Шези, интересовался персидскими рукописями ее мужа и также пробо-вал освоить санскрит, о чем свидетельствуют материалы его библиотеки, архивов и переписки с Шези [Никонова, 2013, т. 1, с. 226-232]. Кроме того, непосредственным поводом для диалога двух литераторов вполне могли стать вопросы перевода в целом и, в частности, перевод восточного эпоса. К 1848 г. из-под пера русского романтика вышла поэма «Рустем и Зораб», которая уже была подписана в печать в России. Граф также перевел этот сюжет Фирдоуси, при этом акценты в его вольном переложении были расставлены абсо-лютно так же, как у Жуковского. Отталкиваясь от имевшихся переводов И. Герре-са и Ф. Рюккерта, которые были тщательно изучены и русским переводчиком, Шак по-своему передал сюжет, озаглавив его «Sohrab», разделил сказание на де-сять частей, озаглавив каждую из них. Те же самые трансформации мы можем наблюдать и в переводе Жуковского. Переложение немецкого графа занимало всего чуть более девяноста страниц, представляя лишь альтернативу имевшимся точным немецким переводам. Именно в этой атмосфере, когда от близящегося извержения революционно-го вулкана можно было укрыться лишь в пространстве индивидуального литера-турного творчества, выбрав незыблемые и древние легенды Востока, и познако-мились романтики А.Ф. Шак и В.А. Жуковский, горячо радевшие каждый за свой народ, каждый - за свои взгляды на политику и историю. И этим взглядам сужде-но было разойтись. Судя по воспоминаниям Шака, он выступал изначально за объединение Германии, однако условия, предложенные прусским королем Фри-дрихом Вильгельмом IV, возложившим миссию по их воплощению на графа фон Радовица, вызывали у него серьезные сомнения. Граф опасался также и экспансии со стороны России, с которой дружила Пруссия. Именно эти страхи и призвана была разрушить статья Жуковского. Графу фон Шаку посвящено всего несколько статей немецких филологов, однако ни в них, ни в многотомном наследии графа, в его письмах и прозаических зарисовках, ни в его мемуарах, исчерпывающе рассказывающих о времени 1840-1850-х гг., не находится каких-либо сведений о публичных выступлениях или публикациях графа на политические темы. Шак, считавший своей главной мисси-ей литературное творчество, никогда не старался их афишировать. Однако в его повествовании о революционных событиях в Германии везде очевидно просту-пают нотки непримиримого национального чувства, желания независимости для земель новой объединенной Германии. Этим чаяниям графа, по поводу которых, очевидно, и написана статья Жуковского, суждено было воплотиться в истории и в его биографии. В ноябре 1848 г. Шак был назначен послом питавшей надежды на объедине-ние Германии делегации, возглавляемой князем Хлодвигом Гогенлоэ, и отправил-ся в путешествие по Греции, Палестине, Египту и Италии. По возвращении в Германию в 1849 г. он был призван в Берлин как представитель родного ему княжества Мекленбургского в парламенте новой республики. Шак, по его словам, принял предложение лишь по одной причине - «поскольку искренне верил в бу-дущее объединенной Германии» [Schack, 1888, Bd. 1, S. 310]. Однако, ни он, ни его берлинское окружение не разделяли чаяний генерала фон Радовица, о котором ходили анекдоты [Ibid., S. 316-317], и граф не преминул включить их в свои ме-муары как важное свидетельство времени. Выражая собственное отношение к генералу, с которым до своего путешествия 1849 г., очевидно, тесно общался во Франкфурте, Шак вспоминает: «Об этом человеке, которого я знал уже несколь-ко лет до нашей встречи в Берлине, я не могу говорить иначе, как только с вели-чайшим почтением; его богатейшие познания были удивительны, и что касается его ораторского дара, то я не встречал никого, кто мог бы с ним сравниться. Этими качествами он заслужил высочайшее доверие Фридриха Вильгельма IV и убедил его в реализовать проект объединенного государства. Однако возможно было сомневаться в том, обладал ли в действительности господин фон Радовиц при всем своем уме и образованности достаточными познаниями в жизни и в людях, теми познаниями, которые прежде всего и были необходимы для реа-лизации этого проекта. Если бы он действительно хорошо знал короля, ему было бы ясно, что ему не хватало нужной твердости воли в достижении поставлен-ной цели. И у него были другие советчики помимо генерала, которые желали от него как раз обратного и к которым король присушивался точно так же» [Ibid., S. 311]. Таким образом, складывающийся из отдельных фрагментов портрет адресата статьи, написанной Жуковским в 1848 г., позволяет говорить о том, что поэт ви-дел в молодом графе не яростного противника, но скорее единомышленника, спо-собного понять его слова, хотя и оказавшегося волею судеб на другом политиче-ском берегу. Думается, Жуковскому определенно были известны и последующие успехи Шака, а именно то, что в 1851 г., уволившись со службы по собственному желанию, он первым делом подготовил к изданию свои переводы из Фирдоуси, полагая, что в его произведениях просвечивает «германский характер», способ-ный «эхом отозваться в душах» читателей. Граф выбрал для своего переложения тот же пятистопный ямб, что и для испанских авторов. В составе этого собрания был и сюжет о Рустеме и Зорабе. Стратегия переводчика осталась прежней и близкой художественному методу Жуковского: исключение из текста целых отрывков, их добавление или перестановка должны была служить созданию гар-монического целого, интуитивно воспроизводимого романтиком. Переводы Шака не известны современному немецкому читателю. Предна-значение их автор видел не в их образцовом характере (в период его работы над переводами Фирдоуси академическое издание персидского поэта готовилось ори-енталистом Юлиусом Мором, и графу об этом было известно). Однако по мас-штабу подготовительной работы его переложения были, как и у Жуковского-переводчика, едва ли не более масштабными и тщательными в источниковедче-ском плане. Вольному переводу предшествовал серьезнейший труд по изучению древних и новых аутентичных источников, оставшихся без внимания других ори-енталистов. Шак не углублялся в обоснование собственной переводческой страте-гии, определяя жанр своих текстов как «обработка» (Bearbeitung). Наконец, еще одна фигура удивительным образом связала творческие био-графии Шака и позднего Жуковского - это легендарная личность португальского поэта XVI в. Луиса де Камоэнса. Его историю русский романтик воссоздал в своей драме, опираясь на немецкий оригинал Гальма, но включив в нее мощный ав-тобиографический подтекст. Шак в том же ключе перевел произведение о Камо-энсе своего друга, португальца Ж.А. Гарретта. В 1870-х гг. граф занялся историей литературных связей, выпустив труды об итальянской и испанской рецепции арабского искусства и словесности, по истории норманнов на Сицилии. О том, что контакты А.Ф. фон Шака с В.А. Жуковским не были случайными, свидетель-ствует сохранившееся в книжном собрании семьи русского поэта издание сочине-ний графа 1869 г. [Schack, 1869].

Скачать электронную версию публикации