The concepts of East and West in the identification processes of Russian literature. Alekseev P. V. The conceptual spher.pdf Вызванное бурными событиями, происходящими в большинстве восточных стран, внимание к ориенталистике в разных областях гуманитарных наук как никогда раньше обращает к накопленному опыту связей России и Востока, начинавшихся в прошлые эпохи. Одной из форм постижения восточной культуры и восточного менталитета были литературныесвязи. В отечественной науке традиции их изучения заложены в компаративистике А. Н. Веселовского, В. М. Жирмунского, М. П. Алексеева, а также в исследованиях востоковедов (В. В. Бартольд, Н. И. Конрад, И. С. Брагинский и др.) и развиты в работах нескольких поколений продолжателей этих научных школ. Но обширность и многообразие межкультурного диалога России и Востока до настоящего времени составляют большое поле для новых исследований на основе современных ориенталистских идей и концепций, а также достижений востоковедения, сравнительного литературоведения, истории религии, культурологии и новых теорий иметодик изучения текста. Восточные темы и мотивы в русской словесности в книге П. В. Алексеева рассматриваютcя в контексте новых геополитических доктрин России и Европы, связанных с имперскими экспансиями на Восток и на Балканы, и с учетом комплекса идей, проектов, трудов отечественной и европейской ориенталистики XIX-XX вв. На этой основе образ «русского Востока» в его главных составляющих последовательно соотнесен с западными ориенталиями в дискурсе цивилизационных идей эпохи колониализма и постколониализма и их отражения в европейской культуре, создавшей свой образ восточного мира и человека. Как утверждает автор, межкультурный диалог происходит в процессе «самоориентации» русской культуры и самоиндентификации России через диалог с Другим, в лице которого выступают Восток и Запад. Восточный текст русской литературы рассматривается на материале ряда восточных религиозных трактатов, художественных текстов, их русских переводов, переложений, подражаний, реконструкций, а также исторических трудов XVIII- XIX вв., травелогов, эссе, эпистолярия, наиболее репрезентативно отражающих идеи, культурные концепты, имена творцов, символы, мотивы и образы Востока. Концептосфера русского ориентализма представлена как «особая мифологическая система, сформированная в эпоху русского имперского дискурса первой половины XIX века». Привлекая подходы к столь разному материалу, применяемые в имагологии, культурологии, исторических науках, которые используются наряду с традиционной литературоведческой методологией и методиками анализа структуры и поэтики художественного текста, автору удалось избежать методологической эклектики. Эстетическая составляющая в рассмотрении восточного текста русской литературы остается главной в оценке концептосферы русского ориентализма, органично соединяясь с культурно-историческими, философско-теологическими и ментальными характеристиками, благодаря чему выявляются глубинные смысловые пласты восточного присутствия, запечатленныев художественных формах. В монографии концептуально представлены теоретический и методологический аспекты сравнительной характеристики русского восточного текста, а также его политические, религиозно-философские и другие дефиниции. В качестве главных концептов русского ориентализма выдвинуты ВОСТОЧНЫЙ ПОЭТ и ВОСТОЧНЫЙ ТИРАН. В главе «Жанрово-тематическое единство восточного текста русской литературы: нарративы, концепты, топосы (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов)» обосновывается системная типология художественных форм и поэтика русского ориентализма, отрефлектированная в творчестве ведущих авторов. Особый раздел книги посвящен травелогам, которые отразили образ русского человека на Востоке, художественное пространство и имагинативную географию русского ориентализма. Возвращаясь к оценке первой главы, являющейся методологическим фундаментом всего исследования, необходимо отметить почти исчерпывающую пол-ноту освещения современных дискуссий европейских культурологов и ориен-талистов вокруг известной книги Э. Саида о западном восприятии Востока, о возможности проецировать ее содержание на русский ориентализм. Включаясь в решение этих научных проблем, П. В. Алексеев обосновывает особенности «восточного вопроса» в русских текстах и высказываниях ведущих поэтов эпо-хи - А. С. Пушкина и Ф. И. Тютчева, помещая их в контекст русского колониализма, что позволяет увидеть значительные отличия от западных стереотипов. Развивая давно сложившуюся установку видеть западноевропейские истоки в ориентальных темах и мотивах русской литературы, исследователь обращается к непосредственным контактам с Востоком. Для этого в истории освоения коранического текста рассматривается прямая рецепция поэтики суфизма в переводах и подражаниях. В сравнениях с оригиналами комментируется присутствие строя мистической мысли этого мусульманского философского течения в лирике Д. П. Ознобишина, А. А. Фета в форме опорных ориентальные кодов, вошедшихврусскую поэзию. В «восточных текстах» русских романтиков отмечается несовпадение с колониальной доктриной. Протестное содержание в трактовке колониальной темы в русской литературе традиционно связывается с творчеством Л. Н. Толстого. Ис-следование П. В. Алексеева аргументированно углубляет представление о его развитии, которое началось вместе с освоением западного, в первую очередь байроновского ориентализма. Размышляя над этим, невольно вспоминается, что П. В. Вяземский в рецензии на первую восточную поэму А. С. Пушкина «Кавказский пленник» (1821) осудил поэта за то, что он «окровавил» ее финал, воспев генерала П. С. Котляревского, известного современникам своей жестокостью в кавказской войне. В книге существенно расширен корпус восточных произведений романтиков. В этом отношении дополнена пушкинская восточная тема. В свете колониального дискурса подробно рассмотрены повесть «Кирджали», «Песни западных славян», до настоящего времени мало упоминаемые в связи с ориентальной концепцией поэта. Заслуживает внимания попытка рассмотреть «исламский восток» в имагинативной географии Гоголя на примере статьи «Ал-Мамун», хотя пока речь идет в значительной степени о постановке проблемы ориентализма Гоголя, которая только заявлена и требует дальнейшего изучения и в плане источников, и в плане поэтики. В монографии развернуто рассматриваются центральные произведения русского ориентального сверхтекста. КОРАН вполне правомерно выдвинут здесь как ядерный концепт русского ориентализма. Привлекая историю восприятия и раскрывая нарративный потенциал священной книги мусульман для изучения «Подражаний Корану», П. В. Алексеев значительно углубляет оценки смыслового содержания и поэтики пушкинского цикла, раскрывает традицию освоения Корана в библейской перспективе как древнего ориентального памятника с его философско-мировоззренческим содержанием, но без церковной догматики и подробно на целом ряде концептов (пещера, одиночество, вдохновение поэта и др.) демонстрируя текстопорождающую роль коранических образов для художественного выражения эмоционального мира самогопоэта. Посвятив два раздела второй главы образу поэта-пророка, П. В. Алексеев исследует множество европейских и русских источников XVIII-XIX вв, в которых представлены разные формы рецепции Корана. На этой основе, насколько нам известно, впервые в пушкинистике представлен столь детальный культурологический контекст, в котором возникал данный концепт в русскомориентализме. В разделе главы, посвященном стихотворению «Пророк», автор включается в многолетнюю полемику пушкинистов об истоках образа пророка, лирическом хронотопе, символике основного события, делая вывод об архетипической основе художественного строя стихотворения, находящей соответствия в трех ведущих мировых религиозных системах. В подробном разборе поэтического цикла вполне убедительно раскрыты связи основного образа мифопоэтики «Пророка» с коранической традицией. Это дает основание автору предложить оригинальную реконструкцию цикла, а также раскрыть, насколько глубоко воспринимал Пушкин значимость пророка в мусульманской культуре, как он связывал текст Корана и его создателя Мухаммеда. Но кораническое содержание некоторых образов вызывает сомнения, например: символика «дольней лозы», евангельская семантика которой сильно сужена; это же относится к образу «трепетного сердца»1; также вызывает сомнение толкование сновидческого состояния пророка. Хотя это не отменяет убедительно представленных связей произведений стекстами Корана. В ориентализме М. Ю. Лермонтова акцентирован его «протестный характер», сочетание «трагедии» и «иронии», что обосновано особой судьбой поэта, философско-историческими идеями, выраженными в произведениях 1837-1841 гг., и политическими событиями современной ему действительности. По сравнению с Пушкиным, как отмечается в работе, Лермонтов формирует свой ориентальный миф, который лежит в основе концептосферы в Кавказа как «внутреннего Востока». Новизна оценок присутствует в оценке «Валерика», одного из ядерных текстов в формировании восточного содержания концепта судьбы в лирике и в прозе автора. Возможные источники Демона расширены в область коранических сказаний и суфийской поэзии. Но проявление западно-восточного синтеза в этих лермонтовских текстах мало соотнесено с другими его кавказскими произведениями, что несколько обедняет оценки, раскрывая проявления синтеза как единичные. Это же касается и преодоления поэтики марлинизма. На наш взгляд, тема обрусения мусульманина, и более широко - вхождения горца в мир другой культуры представлена у Лермонтова более значительно, наполняясь философско-историческим, социальным содержанием, героикой, трагизмом. Колониальный дискурс, идущий от западных стереотипов восприятия Востока, сменяется у Лермонтова вниманием к укладу жизни, фольклору и мифам народов Кавказа, в связи с чем намеченный в работе П. В. Алексеева подход может быть плодотворно развит в рассмотрении поэтической географии восточного текста Лермонтова, в которой выделяются отдельные локусы, центр, границы с их особыми концептами и мотивами, например Грузия, Северный Кавказ, Терская Линия. Особый научный интерес во второй главе подставляет рассмотрение коранического нарратива в турецкой сказке М. Ю. Лермонтова «Ашик-Кериб». Автор работы представляет собственную трактовку основного сюжетного мотива, связывая его с темой божественного предопределения, восходящей к суфийской поэзии. В контексте с коранической культурой по-новому определяется статус героя и смысл его чудесного пути как духовного странствия, раскрывается семантика имениглавного героя иего покровителя. Завершая исследование восточного текста русской литературы, автор вполне обосновано обращается к вопросу о позиционировании русского человека в пространстве внешнего и внутреннего Востока в дискурсе развития колони 1 См.: Симфония на Ветхий иНовый Завет. Л., 1928. С. 545, 1056. ального движения на Восток и процесса самоидентификации по отношению к Западу иВостоку. Формируя теоретическую основу изучения ориентальных травелогов, П. В. Алексеев приводит в первом разделе большой обзор разновидностей этой формы в русской литературе, устанавливая особый дискурс русского ориентального травелога, в «памяти жанра» сохранившего «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина как своеобразную модель стратегии повествования. При рассмотрении множества образцов восточных путешествий отмечен характерный интерес к этнографии, владение определенными востоковедческими знаниями исвоя география, реальная и вымышленная. Для отдельного рассмотрения выбраны реальные, литературно-научные и фантастические путешествия по Востоку, в которых отмечены оригинальные черты художественной формы. В этом ряду впервые рассмотрена стратегия повествования в вымышленном ориентальном путешествии А. Ф. Вельтмана в «Страннике» и контекстуальные связи произведения с европейскими и русскими псевдопутешествиями Касавье де Местра, Н. Брусилова, П. Яковлева. Придуманный Ориент Вельтмана охватывает все неевропейское пространство, включая и Бессарабию эпохи имперской политики 1830-х гг. В нем пересекаются реальность, литература, мифология, мусульманство ихристианство. Достаточно изученный в предшествующей научной традиции пушкинский арзерумский травелог оригинально представлен в аспекте концептуальных принципов ориентализации пространства, в характеристике субъекта повествования и его двойнойпозиции, западнойи восточной, - «с книгой инагайкой» в руках. Особой новизной привлекаемого материала и его убедительной интерпретацией отличается раздел, посвященный травелогам и «восточным повестям» О. И. Сенковского. Автор устанавливает парадоксальную связь, демифологизирующую и ремифологизирующую, между научным ориентализмом знаменитого востоковеда и образами Востока в его повестях и романе. Образа Сирии в двух разных по своему содержанию и направленности текстах Сенковского «Антар» (1832) и «Воспоминания о Сирии» (1834) раскрыт как остроумная литературная игра повествующего автора, ирония лингвиста, мифопоэтическое выстраивание образа страны как Восточной Пальмиры. Отмеченные приемы повествования раскрываютсявобразеевропейца, оценивающего Восток. В завершающем разделе книги исследуется формирование персонального мифа об Афанасии Никитине. «Путешествие» тверского купца рассматривается как эгодокумент, повествующий о частном путешествии в Индию, героем и повествователем в котором выступает не паломник и не дипломат, а частный человек, смело отправившийся в неведомую страну. Автор исследования затрагивает спорный вопрос о религиозной принадлежности путешественника, разграничивая взгляды реальной исторической личности и художественную картину мира в созданном «Путешествии за три моря», находя в ней влияние мусульманских представлений омире. На основе проведенного изучения концептосферы русского ориентализма в контексте диалога Запада, России и Востока, соотнесенного с колониальным политическим дискурсом русской и европейской истории XIX в., русский ориентализм определяется как система художественного мышления, а «восточный текст» в русской литературе предстает как его «знаковая сверхтекстовая манифестация». В книге П. В. Алексеева намечено новое перспективное направление в изучении русской литературы, которое обогащает раскрытие ее эстетического потенциала в изучении межнациональных связей, выявляет в новом дискурсе значимость литературы как формы самосознания и самоидентификации национальной культуры.

Скачать электронную версию публикации