Noun derivation through affixation in the Ulch language (in comparison with Nanai and Orok languages).pdf Словообразование в ульчском языке на сегодняшний день относится к темам, мало разработанным в научной литературе. Краткие обзоры наиболее продуктивных словообразовательных моделей приводились при первичном описании грамматики языка Т. И. Петровой [1939] иО. П. Суником [1985]; некоторые слово-образовательные компоненты рассматривались позже в работах Л. Ж. Заксор иИ. М. Наумовой [2014а; 2014б], Н. М. Стойновой [2018]. Целью данного исследования является выявление полного инвентаря словообразовательных морфем имени существительного в ульчском языке, а также описание семантической структуры и функциональных особенностей отдельных суффиксов. Обращение к материалам близкородственных языков позволяет проследить этимологические связи в сфере словопроизводства, а также способствует более полному описанию специфики данного яруса ульчской языковой системы за счет сопоставительного анализа. На основании проведенной выборки из материалов картотеки ульчско-рус-ского словаря, составленного О. П. Суником [1985], можно сделать вывод о том, что для имени существительного аффиксальное словообразование представляет основной источник пополнения словарного состава новыми лексемами; другие способы словопроизводства (сложение основ, семантическое расщепление) значительно уступают ему в частотности. По большей части производные имена существительные образуются от основ глаголов и существительных; отмечаются также небольшие группы лексем, мотивированных прилагательными, числительными инаречиями. Среди моделей, в которых в качестве мотивирующей выступает основа другого существительного, одной из наиболее активно реализующихся является модель с суффиксом -кса / -ксэ. Основная словообразовательная функция суффикса состоит в трансформации основ, называющих диких и домашних животных, а также рыб, в наименования материалов, которые из них производятся, - шкур или кож: ӡэли ‘таймень, горностай’ > ӡэликсэ ‘шкурка горностая или тайменя’; иңда ‘собака’ > иңдакса ‘собачья шкура’; иха(н) ‘корова’ > ихакса ‘коровья шкура; сули ‘лиса’ > суликса ‘лисья шкура’; дава ‘осенняя кета’ > давакса ‘кожа кеты’; кор(у) ‘щука’ > корукса ‘кожа щуки’. В некоторых случаях семантическое соотношение производящей и производной основ может изменяться за счет смещения смысловых акцентов или метонимизации. Например, в словообразовательной паре мēта ‘поверхность головы, черепа’ > мēтакса ‘шкура с головы животного’ релевантным признаком оказывается не принадлежность шкуры тому или иному зверю, но указание на ту часть тела, с которой она была снята. Лексема пэрхиксэ ‘головки сапог’, которая происходит от основы пэрхи(н) ‘вид соболя’, описывает не шкуру как исходный материал, ачасть готового изделия из нее. Модель с суффиксом -кса / -ксэ и словообразовательным значением ‘шкура животного, кожа рыбы’ отличается повсеместным распространением в нанайской группе языков: исследователи выделяют ее также в нанайском [Аврорин, 1959, с. 115] и орокском [Озолиня, 2013, с. 38]. Вместе с тем системы вторичных и связанных значений в трех языках не повторяют друг друга полностью. Так, в ульчском языке выделяется небольшая группа лексических единиц, в которых сама исходная основа выражает значение ‘произведенный человеком материал’, а суффикс -кса / -ксэ привносит дополнительный смысловой оттенок, характеризуя объект как ветхий, собранный из остатков, используемый повторно: дали(н) ‘куль, мешок’ > даликса ‘мешковина, тряпки’; адули ‘сеть’ > адуликса ‘старая, использованная сеть’. Наличие этого осложнения смысловой структуры базовой модели отмечают О. П. Суник [1985, с. 35], Л. Ж. Заксор и И. М. Наумова [2014б, с. 449], противопоставляя две семантически разнородные группы слов с суффиксом -кса / -ксэ друг другу. Однако авторы не производят на этом основании разделения двух значений суффикса и не предлагают описания специфики вторичной семантики. Посредством суффикса -қан (-ксан) / -қэн / -қон в сочетании с именной основой образуются существительные в ульчском и нанайском языках [Аврорин, 1959, с. 109-110]. И в той, и в другой словообразовательной системе основным значением модели является уменьшительность, указание на небольшой размер предмета, обозначенного мотивирующим словом. Семантический сдвиг в большинстве словообразовательных пар, таким образом, оказывается минимальным: омо(н) ‘озеро в травянистых лугах’ > омоко(н) ‘маленькое озеро’; сэңдэ ‘пролив, протока из озер в реку или наоборот’ > сэңдэкэ(н) ‘узкий пролив’; маңгу ‘большая река’ > маңгуқā(н) ‘небольшая речка’; дэқтэву ‘коробка, банка для хранения мелких вещей’ > дэқтэукэ̄ (н) ‘маленькая банка, коробка, ящичек’. Когда производное слово референтно одушевленному существу, базовая семантика может дополняться или вытесняться смысловым компонентом, выражающим ласковое, доброжелательное отношение говорящего: ин'а ‘щенок, собачонка’ > ин'ақā(н) ‘собачка’; пурул(и) ‘дети, детеныши’ > пурулкэ(н) ‘детишки, ребятишки’. В другой вариации модели исходная семантика переходит в значение партитивности, когда производная основа создается «для названия ограниченной части (обычно небольшой по размеру) или единичного представителя» [Аврорин, 1959, с. 109] того предмета, материала или вещества, который описывается производящим словом: алта ‘жесть’ > алтақа(н) ‘кусок жести, жестянка’; ауда(н) ‘луг’ - аудакса(н) ‘небольшая частьлуга’, симата ‘снег’ > симатақа(н) ‘снежинка’. Употребление модели с суффиксом -қан (-ксан) / -қэн / -қон для производства наименований детенышей животных, что является регулярным явлением в нанайском языке, для ульчского мало характерно. В проанализированной выборке подобные примеры единичны: мури(н) ‘лошадь, конь’ > муриқа(н) ‘лошадка, жеребенок’. Помимо этих основных групп дериватов в круге ульчских существительных с показателем -қан (-ксан) / -қэн / -қон можно выделить ряд слов с типовым значением ‘наименования игр и игрушек’: пуӡи(н) ‘красавица’ > пуӡикэ(н) ‘кукла нарядная’; пэңтэ ‘вид нерпы’ > пэңтэкэ(н) ‘игра в охотуна нерпу’. Семантическая трансформация производной основы оказывается в этом наборе примеров значительнее, чем в прочих рассмотренных группах. Однако подобное применение модели, очевидно, является окказиональным и не позволяет говорить о многозначности суффикса. Следующая модель предполагает присоединение к основе существительного суффикса -нча(н) / -нчэ(н). Здесь как производящие, так и производные основы отличаются низкой степенью семантической дифференциации: суффикс -нча(н) / -нчэ(н) сочетается только с наименованиями географических объектов (как нарицательными, так и собственными) и образует лексемы со стандартным значением ‘лицо, которое проживает в указанной точке пространства или рядом с ней’: гаса(н) ‘село, деревня’ > гасанча(н) ‘жители села’; наму ‘море’ > намунча(н) ‘жители морского побережья, поморы’; уни ‘горная речка’ > унинча(н) ‘житель реки, поречанин’. Прямое соответствие этой модели обнаруживается в нанайском языке, который имеет фонематически близкий и семантически идентичный суффикс -нкан / -нкэн [Там же, с. 114-115]. Сходство можно отметить не только в базовых характеристиках словообразовательной пары и показателя, но также и в более тонких особенностях референции. В частности, оба локальных варианта суффикса несут собирательное значение, которое, однако, реализуется нерегулярно. Часть лексем с суффиксами -нча(н) / -нчэ(н) и -нкан / -нкэн описывает отдельных лиц, часть - целые группы, населяющиетуили иную территорию. Вместе с тем функционирование суффикса -нча(н) / -нчэ(н) в ульчской системе словообразования отличается отдельными характерными чертами. Так, несмотря на то что в своем каноническом виде модель использует субстантивную производящую основу, встречаются случаи образования лексем аналогичного морфемного состава от наречий с пространственным значением: горо ‘далеко’ > горонча(н) ‘далеко живущий’; соли ‘вверх по течению, против течения реки’ > соли-нча(н) ‘верховские, все живущие вверх по реке’; хэйи ‘вниз по течению’ > хэйинчэ(н) ‘низовские, живущие в нижнемтеченииреки’. Подобные отклонения от стандартного вида модели не описаны для нанайского языка, на основании чего можно предположить, что они являются результатом более поздних процессов, специфичных для ульчскойязыковойсистемы. Суффикс -пту(н) широко распространен в нанайской группе языков: модели с его участием приводятся в нанайской и орокской грамматиках [Аврорин, 1959, с. 116; Озолиня, 2013, с. 38], упоминаются в описаниях ульчской словообразовательной системы [Заксор, Наумова, 2014б, с. 449]. Передаваемое им деривационное значение имеет выраженный пространственный компонент: именуемый объект определяется через расположение в непосредственной близости к другому объекту, названному мотивирующим словом. Семантическое поле модели охватывает несколько типов пространственных отношений. Л. Ж. Заксор и И. М. Наумова формулируют типовое значение как ‘названия предметов, опоясывающих, охватывающих, покрывающих другой предмет или надеваемых на него’ [Там же, с. 449-450]. Производящие основы могут относиться к различным тематическим группам, описывающим материально-предметную сферу жизни (элементы одежды, предметы быта, части тела): вэскэ ‘рукав’ > вэскэпту(н) ‘нарукавник’; сиҕэ(н) ‘серьга, серьги’ > сиҕэпту(н) ‘ремешки с петлями для сережек’; ута ‘обувь’ > утапту(н) ‘меховые чулки’; тава ‘огонь, очаг, костер’ > тавапту(н) ‘остов очага, печи’; моңго(н) ‘шея’ > моңгопту(н) ‘меховой шарф’. Посредством суффикса -ӡи в ульчском языке и его эквивалента -ӡе в орокском образуются абстрактные лексемы с пространственной семантикой, общее значение которых мы определяем как ‘часть пространства, выделяемая в соответствии с ориентиром, заданным производящей основой’. В роли ориентира при этом могут выступать сущности разной степени абстрактности - названия сторон света, народностей, населяющих близлежащие местности, или же элементов ландшафта: пэрхи(н) ‘запад’ > пэрхиӡи ‘западная сторона’; наму(н) ‘море’ > намузи ‘сторона моря’; орочи ‘орочи’ > орочизи ‘страна орочей’. Модель с суффиксом -ңаса / -ң’сэ не находит соответствий в близкородственных языках, однако известна в орочском языке, относящемся к удэгейской группе амурской ветви [Аврорин, Болдырев, 2001, с. 73]. Суффикс отличается крайне узкой сферой применения - он присоединяется к ограниченному набору терминов близкого родства и служит для того, чтобы маркировать названное мотивирующей основой лицо как умершее: ама ‘отец’ > амаңаса ‘покойный отец’; эңэ ‘мать’ > эңэ’ң’cэ ‘мать-покойница’. Словообразовательная модель, предполагающая присоединение суффикса -мди к основе существительного для образования слова с семантикой ‘деятель, исполнитель’, вероятно, сформировалась в результате процесса, подобного описанному выше для суффикса -нчан / -нчэн. Изначально суффикс -мди, денотирующий семантику ‘деятель, исполнитель той или иной работы’, предназначался для производства существительных от основ глаголов. На первичность отглагольной модели указывает как значительный количественный перевес словообразовательных пар состава «глагол - существительное» в выборке (его отмечает также Т. И. Петрова [1936, с. 74]), так и тот факт, что семантика деятельности, которую выражает мотивирующая основа, в наибольшей степени приближена именно к категориальному значению глагола. Роль производного слова переходит к существительным в тех случаях, когда выполнение человеком или животным некоторой работы требует его размещения в определенном положении относительно задействованных объектов или других работников. Мотивирующие основы в подобных парах, соответственно, выражают пространственное значение. Информация о сути осуществляемой деятельности остается не выраженной эксплицитно и возмещается за счет пресуппозиции: билэ ‘бортовые доски у лодки’ > билэмди ‘шестовик (человек, который управляет лодкой при помощи шеста), стоящий в середине лодки, идущей на шестах’; дулу(н) ‘середина, половина’ > дулумди ‘средняя пара собак в упряжке’. Выделяется также круг слов с суффиксом -мди, образованных от имен с абстрактным значением. Такое применение модели подразумевает иной механизм семантической трансформации, при котором в основе мотивации лежат ассоциативные связи или метафорический перенос. Так, в словообразовательной паре дāи ‘большой; взрослый’ > дāимди ‘старшина, глава, руководитель’ смысловая связь между двумя лексемами строится на отождествлении понятий ‘величина’ и ‘значимость’. В примере маңга ‘трудность, затруднение’ > маңгамди ‘организатор, кормилец семьи’ функции деятеля определяются не через прямое соотнесение с тем или иным типом работы, но косвенным, описательным образом - ‘человек, который разрешает затруднения’. В нанайском и орокском языках модели образования существительных со значением деятеля посредством суффиксов -мди и -мзи соответственно используют только глагольные основы [Аврорин, 1959, с. 117; Озолиня, 2013, с. 43]. Отсутствие упоминаний о случаях частеречной интерференции в родственных языках, вероятно, свидетельствует о том, что подобная схема развития словообразовательной системы представлена в них в меньшей степени по сравнению с ульчским. Из всех суффиксов, участвующих в образовании существительных от глагольных основ в ульчском языке, наиболее широкое распространение имеет суффикс -ку / -ко. Его географический ареал охватывает территории расселения нанайцев, ороков и ульчей, причем в каждом из этих языков соответствующая модель реализуется в обширном круге производных слов. Основное деривационное значение, которое несет в себе данный показатель, можно сформулировать как ‘предмет, задействованный в процессе, который описывает мотивирующая основа’. По большей части производные лексемы именуют инструменты, предназначенные и специально изготовленные для осуществления тех или иных хозяйственных работ: ахири-‘подметать, мести’ > ахирику ‘веник, метелка’; йакчу-‘закрыть’ > йакчуку ‘запор, задвижка, заграждение’; кэсу-‘снимать чешую с рыбы, чистить рыбу’ > кэсуку ‘нож или заостренная палка для очистки рыбы от чешуи’. Названия инструментов образуются также от глагольных основ из тематической группы ‘восприятие органами чувств’: досоӡо-‘слушать’ > досоӡоку ‘предмет, которым слушают’; ичэ-‘видеть’ > ичэку ‘бинокль’. Суффикс -ку / -ко может маркировать и другой тип отношений между процессом и предметом. В ряде словообразовательных пар производящая основа не выражает назначение производного существительного, а определяет способ взаимодействия с ним: ӡапча-‘держать в руках’ > ӡапчако ‘ручка дверная’; дэпси‘махать’ > дэпсику ‘веер’. Наконец, в отдельных случаях при словообразовании происходит семантический сдвиг, в результате которого инструментальное значение замещается результативным, например: кэрчу-‘резать рыбу на куски’ - кэрчуку ‘надрезы на боках частиковой рыбы для измельчения мелких костей’. Однако подобные примеры слишком малочисленны, чтобы свидетельствовать о расширении смыслового диапазона суффикса. Все перечисленные выше отклонения от исходной семантики происходят внутри модели, в которой семантическая трансформация базируется на первом значении суффикса -ку / -ко. В ульчском и орокском языках дополнительно выделяется модель, предполагающая употребление его в другом значении, связанном с пространственным отношением, - ‘место осуществления действия, названного основой’ [Озолиня, 2013, с. 44]: апиӡу-‘отдыхать’ > апиӡику ‘место для отдыха в тайге’; ивэчу-‘колоть дрова’ > ивэчуку ‘место для колки дров’; ивачу-‘поддерживать огонь’ > ивачику ‘место для очага, для костра’; қаргачу-‘охотиться на крупного зверя’ > қаргаку ‘охотничий наблюдательный пункт’. Модель с суффиксом -пун, аналог которой обнаруживается также в орокском языке, регулярно применяется для образования отглагольных существительных с общим значением ‘инструмент осуществления деятельности’. Семантической вариативности в данной группе слов не наблюдается, производящие глаголы представляют собой наименования действий, связанных с промысловыми и домашними работами, производные имена - названия предметов быта: моно-‘мять ягоды’ > монпу(н) ‘пестик деревянный для измельчения продуктов питания’; мудури-‘шлифовать’ > мудурпу(н) ‘напильник драчевый’; сигду-‘чесать, расчесывать’ > сигдупу(н) ‘расческа, гребень’; сиса-‘соскабливать, счищать’ > сисапу(н) ‘инструмент для соскабливания’; сугбу-‘мять, обрабатывать рыбью кожу’ > сугбупу(н) ‘нож для сдирания кожи с рыбы’. Ту же функцию производства наименований инструментов от глагольных основ выполняет модель, в которой словообразовательным показателем является суффикс -ча(н): қамбу-‘опоясаться, обернуть поясницу’ > қамбуча(н)‘широкий пояс; специальный пояс для роженицы’; қапса-‘бинтовать, перевязать’ > қапса-ча(н) ‘бинт для перевязки ран’. В близкородственных языках, с которыми проводится сопоставление, суффикс -чан не имеет хождения, в ульчском же круг примеров с подобной морфемной структурой значительно уступает по численности существительным, в состав которых входит суффикс -пун. Вероятно, именно последний наряду с суффиксом -ку следует считать основным средством выражения инструментальной семантики в ульчском словообразовании, рассматривая модель с суффиксом -чан как непродуктивную или реликтовую альтернативу. Модель производства лексем с общим значением ‘деятель, работник’ посредством присоединения суффикса -мди описывалась выше для вариации с производящими словами-существительными. Отглагольные образования такого типа представлены в ульчском языке значительно шире. Мотивирующие основы в словообразовательных парах, как правило, называют различные виды хозяйственных и промысловых работ, физической активности или определяют роль, которую лицо выполняет в коллективной деятельности: бэйчи-‘охотиться, подкрадываться на охоте к зверю’ > бэйчимди ‘охотник’; бэлэчи-‘помогать’ > бэлэчимди ‘помощник, напарник’; дāлачу-‘руководить, хозяйничать, управлять’ > дāламди ‘руководитель’; н’оро-‘идтивпереди’ > н’оромди ‘первая собака в упряжке, вожак’. Кроме того, в ульчском языке функционирует еще одна, менее продуктивная, модель отглагольного образования имени с типовым значением ‘деятель’. В качестве словообразовательного аффикса в ней выступает суффикс -ла / -лэ, а соотношение семантики производной и производящей основ оказывается сложнее. Помимо базового смыслового компонента ‘лицо, осуществляющее деятельность’ суффикс -ла / -лэ привносит в дериват также оттенок оценочности. В точности сформулировать содержание этого семантического приращения представляется затруднительным из-за ограниченного объема языкового материала и расхождений в интерпретации лексем среди исследователей. Так, для лексемы вāчила, образованной от глагола вāчуву ‘лаять’, в словарных материалах О. П. Суника приводится толкование ‘малолающая собака’ [1985, с. 181], в то время как «Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков» определяет ее значение как ‘брехливая собака’ [ССТМЯ, 1975, с. 130]. При описании других слов с анало-гичной морфемной структурой на первый план выходят такие характери-стики, как успешность и высокая степень вовлеченности: бута-‘ловить рыбу, рыбачить’ > бутала ‘удачливый, страстный, азартный рыболов’; бэйчи-‘охотиться, подкрадываться на охоте к зверю’ > бэйчилэ ‘удачливый, страстный, азартный охотник’ Таким образом, на основании имеющихся данных можно предположить, что для суффикса -ла / -лэ характерны дополнительное деривационное значение интенсивности или же положительные коннотации, указывающие на то, что лицо проявляет себя в названном основой типе деятельности наилучшим образом. Материалы близкородственных языков поддерживают первую гипотезу: в орокском языке показатель -ла / -лэ применяется для производства отглагольных прилагательных и привносит в них смысловой компонент ‘обладающий высшей степенью признака, которыйназваносновой’ [Озолиня, 2013, с. 55]. Модель с суффиксом -н известна в ульчском и нанайском языках. Ее основное значение можно передать как ‘наименование процесса или действия, которые обозначает глагольная основа’: саули-‘пировать, угощать’ > саули(н) ‘пир, угощение’; бэйчи-‘охотиться’ > бэйчи(н) ‘охота’. В ульчском языке данная модель не имеет широкого распространения, что препятствует точному определению ее семантического диапазона. Тем не менее отдельные примеры свидетельствуют о том, что отмеченная В. А. Аврориным для нанайского языка тенденция к переходу в результативное значение [1959, с. 118], наблюдаетсяи здесь: холто-‘отвариватьрыбу’ > холто(н) ‘отварная рыба’. Значение ‘овеществленный результат по названному основой действию’ выражается в ульчском языке, как и в нанайском, при помощи суффикса -ча / -чэ, который может присоединяться к глагольным основам, принадлежащим к различным семантическим классам - операции с материальными объектами, физиоло-гические процессы и др.: сира-‘соединить’ > сирача ‘соединение, приставка’; тулба-‘заклепать’ > тулбача ‘заклепка’; ҳавлу-‘опухать, пухнуть’ > ҳавлуча ‘опухоль’. Следует оговорить, что семантическое поле модели оказывается более узким по сравнению с ее аналогом в нанайском языке. Так, В. А. Аврорин отмечает, что созданные по данной схеме существительные могут обозначать не только результаты, но и ‘косвенные объекты… соответствующих действий’, приводя в качестве иллюстрации такие примеры, как хобола-‘оклеить стены’ > хоболача ‘обои’; дака-‘покрыть, постелить’ > дакача ‘скатерть’ [Там же, с. 119]. В ульчском языке подобное словообразовательное значение реализуется посредством суффиксов -ку / ко, -пун, -чан. К отдельной группе следует отнести словообразовательные модели с суффиксами -ку, -қту, -ңга / -ңге / -ңгу, которые характеризуются единообразным механизмом производства и идентичным деривационным значением. Во всех трех группах примеров мотивирующее слово представляет с собой глагол, обозначающий действие, направленное на другое лицо, тип поведения или эмоциональное состояние. Присоединение соответствующего суффикса дает производное существительное со значением ‘лицо, которому свойственен образ действий, названный основой’. Примеры с суффиксом -ку: даңсу-‘выговаривать, предупреждать, ругать, отчитывать’ > даңсуку ‘ворчун, придира’; ӡавансу-‘зевать’ > ӡавансуку ‘зевака (часто зевающий)’; ӡалда-‘отлынивать при совместной работе’ > ӡалдаку ‘тот, кто обманывает, хитрит (при совместной работе)’; ӡаралу-‘войти в переговоры’ > ӡаралку ‘тот, кто вмешивается в чужой разговор’. Отметим, что последний пример из этой группы демонстрирует, что в отдельных случаях присоединение суффикса -ку может сопровождаться значительным семантическом сдвигом. В данном случае нейтральное действие общего характера, названное основой, в процессе словопроизводства осложняется негативной коннотацией и отнесенностью к специфическому типу коммуникативной ситуации (‘войти в переговоры’ > ‘тот, кто вступает в разговор между другими лицами, когда это нежелательно’). Примеры с суффиксом -қту: йэлчи-‘баловаться, шалить’ > йэлчиқту ‘баловник, шалун’; н’имэру-‘пойти в гости’ > н’имэриқту ‘любитель ходить в гости’; ңāлачу-‘воровать’ > ңāлачуқту ‘вор’; ңарқа-‘отдавать все, отдавать последнее ближним’ > ңарқақту ‘тот, кто отдает, делится последним’; соңго-‘плакать, рыдать’ > соңгоқту ‘плакса’. Примеры с суффиксом -ңга / -ңге / -ңгу: ӡэурэ-‘издеваться, насмехаться’ > ӡэурэңге ‘насмешник’; пāли- ‘спорить, ссориться’ > пāлиңга ‘ворчун’, валчи-‘спорить’ > валчаңгу ‘спорщик’. Примечательным представляется то, что в ульчском языке встречаются производные прилагательные, в морфемный состав которых входят все перечисленные суффиксы. Типовая семантика подобных слов полностью совпадает с той, которая была описана выше для имен существительных, за исключением категориального значения признака, занимающего в этих примерах место семантического компонента ‘лицо’, ср.: булӡаку ‘жадный’, гэвхэдэку ‘сердитый, хмурый’, ңэлэқту ‘трусливый, нервный’, имдаңга ‘ловкий, умелый, искусный’. Некоторые отглагольные образования с суффиксами -ку, -қту, -ңга / -ңге / -ңгу могут функционировать в речи как в ролях, свойственных существительным, так и в ролях, свойственных прилагательным. Подобная категориальная неопределенность находит отражение в словарных материалах, которые выделяют у таких лексем два значения, маркирующих разную частеречную принадлежность, например: «зэруқту - 1. хвастливый; 2. хвастун» [ССТМЯ, 1975, с. 285]. Необходим более глубокий анализ функционирования одноструктурных лексем обоих лексико-грамматических классов, чтобы сделать вывод о динамике словообразовательного процесса. Возможно, появление существительных с суффиксами -ку, -қту, -ңга / -ңге / -ңгу является следствием регулярных процессов субстантивации, вследствие которых образуются омонимы, или же результатом функционирования в адъективных и субстантивных моделях омонимичных пар суффиксов. В последнем случае, опираясь на количественные данные, можно предположить, что адъективные модели являются первичными. Однако следует также учитывать, что развитие каждой из трех моделей могло протекать по собственному пути 1. В пользу этого предположения свидетельствует тот факт, что в близкородственных языках рассматриваемые суффиксы обнаруживают различия в дистрибуции. Так, в орокском языке суффикс -ңга (ңа) / -ңго регулярно используется для образования существительных со смысловым компонентом характеризации по признаку [Озолиня, 2013, с. 46], но для прилагательных подобного способа словопроизводства не представлено. В то же время модели с суффиксами -қту, -ку и деривационным значением ‘лицо, описываемое через тип поведения’, не зафиксированыни в нанайском, ни в орокском языках. Суффикс -қту, выражающий значение результативности, также относится к числу тех показателей, которые в ульчском языке применяются как в субстантивном, так и в адъективном словообразовании. При этом в данном случае первичность модели ‘основа глагола + суффикс -қту = прилагательное с семантикой статического признака, приобретенного в результате стороннего воздействия’, не вызывает сомнений: она описана как распространенный способ производства относительных прилагательных в исследованиях по ульчскому [Суник, 1985, с. 36], нанайскому [Аврорин, 1959, с. 202] и орокскому [Озолиня, 2013, с. 54] языкам. Напротив, существительные с суффиксом -қту и типовым значением ‘овеществленный результат действия’ составляют небольшую группу ульчской лексики и не присутствуют в других языках нанайской группы. В данной модели в качестве мотивирующих выступают глагольные основы, обозначающие созидательные или деструктивные действия, дериваты же, как правило, называют изделия, изготовленные определенным способом, или наименования повреждений на человече 1 В частности, о возможности дальнейшего развития модели с суффиксом -ку свидетельствуют окказиональные случаи производства лексем с данным показателем от основ существительных. В подобных дериватах содержание деятельности, которая выступает в качестве характеризующего признака, передается не через прямое обозначение, но косвенно - через упоминание частей тела, задействованных в процессе: кута(н) ‘желудок’ > кутаку ‘обжора’, билӡа ‘глотка’ > билӡаку ‘жадный’. ском теле: бэйи-‘обморозить’ > бэйиқту ‘обмороженное место’; лаи-‘вывихнуть, повредить ногу, руку’ > лаиқту ‘место вывиха, повреждения’; қала-‘переменять, изменять’ > қалақту ‘старье, рвань’; сира-‘соединить’ > сирақту ‘веревка из многих отрезков, концов’. Случаи образования существительных от прилагательных аффиксальным способом крайне редки. Нами была выявлена только одна непродуктивная модель такого рода: суффикс -қта / -қтэ используется в ней для производства наименований цветов, а также лексем, описывающих те материальные объекты, которые вызывают прямые ассоциации с соответствующим цветом: сахари(н) ‘черный’ > сахариқта ‘зрачок’; чāгӡа(н) ‘белый’ > чāгӡақта ‘белок, белизна’; со̄ гӡо(н) ‘желтый’ > со̄ гӡоқто ‘желтизна, желток’; сэ̄ гӡэ(н) ‘красный’ > сэ̄ гӡэқтэ ‘краснота’. Набор суффиксов, которые присоединяются к основам числительных, трансформируя их в субстантивы в ульчском языке, обнаруживает значительное сходство с орокской системой словообразования [Озолиня, 2013, с. 41]. Позицию производящего слова могут занимать только количественные числительные в пределах первого десятка, соответственно производные существительные образуют закрытые ряды, и деривационный потенциал моделей следует считать полностью реализованным. Первый из суффиксов -лта / -лтэ (он также присутствует в нанайском языке) в сочетании с основой, выражающей количественную семантику, образует существительные, обозначающие названное производящим словом число дней: ила(н) ‘три’ > илалта ‘три дня, трехдневка’; нада(н) ‘семь’ > надалта ‘семидневка, неделя’; тунӡа ‘пять’ > тунӡалта ‘пятидневка’; ӡуа(н) ‘десять’ > ӡуалта ‘десять дней, декада’. Прочие представленные модели служат для образования наименований групп людей с определенным числом участников. Базовое словообразовательное значение ‘количество человек, названное основой’, находит выражение в суффиксе -ни (-н’и), который, по всей видимости, происходит от лексемы н'ӣ (человек), прошедшей через процессы десемантизации и редукции: ӡуэл ‘два’ > ӡуэн’и ‘двое’; илан ‘три’ > иланни ‘трое’; тунӡа ‘пять’ > тунӡани ‘пятеро’, нада(н) ‘семь’ > надан’и ‘семеро’. С этой группой производных существительных связано употребление особого показателя выделительности -қан / -қэн / -қон, который подчеркивает ограниченность числа участников и маркирует его как недостаточное: иланниқан ‘только трое’ тунӡаниқан ‘только пятеро’. Другой механизм производства существительных с семантикой множественности из количественных числительных предполагает использование суффикса -ӡири / -ӡури, который привносит в дериват дополнительное значение совместности: ӡуэл ‘два’ > ӡуэлӡири ‘вдвоем’; илан ‘три’ > иланӡури ‘втроем’; нада(н) ‘семь’ > наданӡури ‘всемером’. Характеризуя словообразовательную систему ульчского языка в целом, следует отметить, что органическая связь с другими представителями амурской ветви тунгусо-маньчжурских языков выражена в нем ярко: сходство с нанайским и орокским наблюдается как в направлениях словообразования, так и в наборах показателей. Уникальные словообразовательные модели немногочисленны и в большинстве своем относятся к непродуктивным. Однако функционирование стандартных моделей в языке сопровождается процессами трансформации типовой семантики, приводящей к формированию новых значений суффиксов, расширением круга мотивирующих основ, с которыми они сочетаются, и переносом механизмов словопроизводства из одного лексико-грамматического класса в другой. Все это позволяет говорить о своеобразии ульчского словообразования и необходимостиглубокого исследования его состояния на современном этапе.

Скачать электронную версию публикации