Specifics of the narrative about the rulers in Russian memoirs of the 20s - 70s of the 18th century.pdf Мемуарные тексты отличает безусловная уникальность и индивидуальность повествования, что определяется сразу двумя факторами. Во-первых, как отмеча-ла Л. Я. Гинзбург, мемуары принадлежат к «промежуточным жанрам, ускользав-шим от канонов и правил», в силу чего им «издавна присуща экспериментальная смелость и широта, непринужденное и интимное отношение к читателю» [1999, с. 118]. Во-вторых, жизненный путь, становящийся в мемуарах основой и главной целью повествования, уникален у каждого автора. Для культуры XVIII в. харак-терна ориентация на сверхличные ценности, в качестве которых мыслились, пре-жде всего, государь и отечество. Отношения мемуариста с властителем или вла-стителя с ним, фавор или опала от очередного государя, судьбоносная встреча с монархом, справедливый или несправедливый суд царя, искание монарших ми-лостей или честное служение государю и отечеству - все это неотъемлемая часть повествования о себе в русской мемуаристике XVIII в. Опыты русской мемуаристики первой половины XVIII в., зачастую носящие еще, по мнению А. Г. Тартаковского, «внешнесобытийный по отношению к лич-ности автора характер» [1991, с. 35], тесно связанные с древнерусской традицией отстраненного летописания, отражают процесс постепенного обретения опыта самовыражения. Как отмечает О. В. Сосновцева, «авторская индивидуальность выражена лишь в некоторых источниках Петровской эпохи: записках по различ-ным вопросам, исторических сочинениях, частично в переписке. Антропоцен-тризм в Петровскую эпоху делает первые робкие, но успешные шаги» [2007, с. 10]. Г. Г. Елизаветина справедливо отметила: «…период с 30-х по 60-е годы стал для русской мемуаристики временем накопления новых качеств», временем, которое подготовило «скачок в развитии мемуарно-автобиографических жанров», произошедший в последние десятилетия XVIII в. [1982, с. 241]. Однако подробно на этом вопросе исследователи не останавливаются. Предметом анализа в настоящей статье являются способы самопрезентации авторов в соотношении с презентацией фигуры правителя в русских мемуарных произведениях 20-х - 70-х гг. XVIII в. Говоря о русских мемуарах XVIII в., мы имеем в виду не только воспоминания, написанные на русском языке, но и мему-арные тексты, написанные на европейских языках иностранцами, долгое время находившимися на русской службе и описавшими ее. Рамки статьи не позволяют охватить весь интересующий нас материал, поэтому для рассмотрения мы берем только некоторые наиболее репрезентативные в ракурсе нашего исследования тексты. Материал представленного в настоящей статье исследования составляют рус-ские мемуары 20-х - 70-х гг. XVIII в., в которых нашли отражение фигуры рус-ских правителей от Петра I до Екатерины II. Описания в мемуарной литературе Екатерины II и Павла I в конце XVIII - начале XIX в. исходят из несколько иных интенций мемуаристов по отношению к фигуре правителей, что может являться предметом отдельного исследования. Как отмечает Е. Е. Приказчикова, «антите-тичность екатерининской эпохи по отношению к петровскому времени явственно бросалась в глаза современникам» [2019, с. 121]. В первые десятилетия XVIII в. «развитие мемуаротворчества идет еще весьма медленно» [Тартаковский, 1991, с. 26]. По подсчетам Тартаковского, до нашего времени дошло не более 30 мемуарных источников, датируемых первой полови-ной XVIII в. Исследователь отмечает, что «одной из центральных тем всех этих произведений» является Петр I, «его личность, его реформаторские усилия на во-енном, дипломатическом, просветительском и иных поприщах» [Там же, с. 36]. «Единственное мемуарное жизнеописание, дошедшее до нас от петровского вре-мени, принадлежит Борису Ивановичу Куракину, который без всякого преувели-чения может быть назван первым русским мемуаристом» [Там же, с. 39]. Но и в этом тексте, оставшемся, по словам Тартаковского, «не более чем яркой вспышкой» в русской мемуаристике первой половины XVIII в., носившей по пре-имуществу летописно-аналитический характер, Петр является едва ли не цен-тральной фигурой, относительно которой Б. И. Куракин (1676-1727) выстраивает повествование о себе самом. История царствования первого русского императора становится для Куракина своего рода канвой, по которой он пишет историю своей жизни: «И того года пожалован я в спальники к царю Петра Алексеевичу, и начал того года учиться грамоте по славянски. И того года я женился летом, после Петрова дня. И того лета, после Петрова дня, Его Величество пошел в Пере-яславль со всем двором. А я был в ту пору в рейтарах. И на весну того года Его Величество был у города Архангельского вдругоредь, а прежде того, при матери один раз был. А я в ту пору был в градусе со спальниками, а не с началь-ными людьми» [Куракин, 1890, с. 247-251]. С одной стороны, такой параллелизм изображения личной истории мемуариста и истории жизни и царствования перво-го русского императора может объясняться реальной близостью к монарху Кура-кина, бывшего современником, фактически ровесником, сподвижником и свояком Петра I. С другой стороны, нельзя не отметить, что мемуары Куракина, при всей их исключительности для своего времени, отражают основную тенденцию мему-арной литературы первой половины XVIII в. Интерес к жизни и личности Петра I, очевидный пиетет перед этой фигурой во многом определяют тематику и харак-тер повествования большинства произведений историко-биографического и ме-муарного характера первой половины XVIII в. Особое место в ряду таких текстов принадлежит произведениям Феофана Прокоповича (1681-1736), в которых образ Петра «строится по риторическому принципу, что сближает его с тем типом идеального правителя, который разрабо-тан в предшествующей литературной традиции» [Никанорова, 2001, с. 116]. Фео-фан Прокопович, рассказывая о болезни, смерти и похоронах Петра I в «Краткой повести о смерти Петра Великого…» (1726), использует безличные формы, изла-гая факты. И в то же время задействует повествование от первого лица, сочетая множественное и единственное число в глагольных и местоименных формах. Множественное число первого лица Ф. Прокопович постоянно использует и в своих проповедях в контекстных значениях «мы - христиане» или «мы - рос-сияне». В «Краткой повести о смерти Петра Великого…» множественное число первого лица возникает в повествовании в самом начале, фиксируя позицию «са-мовидцев-свидетелей, которым все сие известно есть» [Прокопович, 1831, с. 1-2], и в конце текста: «И такое-то от нас было великому Герою, Государю и отцу на-шему последнее послужение, которого желали мы паче многолетно живущего и царствующего видеть с радостию, а не погребальными почестями украшать в общей печали и горести» [Там же, с. 38]. Единственное число первого лица по-является в момент наблюдения и описания разных способов выражения скорби окружающими людьми: «Разный позор был печали, по разности, чаю, натур, не аффектов; ибо не надеюсь, чтобы и един такой сыскался, котораго бы не уязвляла смерть настоящая толикаго Государя, героя и отца отечествия» [Там же, с. 7]. О себе как участнике событий Ф. Прокопович рассказывает, используя номина-цию «епископ Псковский» и глагольные формы третьего лица единственного числа. Идентичную повествовательную стратегию демонстрирует Ф. Прокопович и в «Истории о избрании и восшествии на престол… Анны Иоанновны» (1730) [Прокопович, 1837], где действия будущей правительницы описываются в без-личных формах. Однако уже и в безличном повествовании не только описывается ряд последовательных событий, но и излагается личное нелицеприятное отноше-ние к членам Верховного совета. Единственное и множественное число первого лица используются при описании собственных непубличных действий, суждений и фиксации процесса письма. Описывая собственные публичные действия как официального лица, Ф. Прокопович именует себя «епископом Новгородским», используя глагольные формы третьего лица единственного числа. Как отметила Г. Г. Елизаветина, «традиция третьего лица в мемуаристике была давней, обще-мировой и живучей. Употребление третьего лица как бы придавало значи-тельность рассказываемому, видимость объективности, затеняя автора и выдвигая на первый план то, о чем он сообщает» [1982, с. 238-239]. В случае Феофана Про-коповича, имеющего богатейший опыт создания текстов разных речевых жанров (в том числе литературных и ораторских), использование разнообразных точек зрения и обусловленных ими повествовательных приемов еще представляется способом создать своеобразную мемуарную оптику, где бы органично сочеталось личное и сверхличное, частное и общественное, взгляд на событие, условно гово-ря, «изнутри» и «извне». В мемуаристике 40-х - 50-х гг. XVIII в. авторы также зачастую совмещают личное и безличное повествование. Например, в «Записках о России» (1753) Х. Г. Манштейна (1711-1757) авторское «я» с самого начала фиксируется в пози-ции «знающего свидетеля»: «Пробыв большую часть моей жизни в России, я успел достаточно познакомиться с обычаями этой страны, выучиться русскому языку и был свидетелем многих необыкновенных событий» [1875, с. 2-3]. Ман-штейн на протяжении всего повествования, охватывающего период с 1727 по 1744 г., не столько выражает свое отношение к описываемым событиям, сколько стремится показать читателям полную и по возможности объективную картину этого периода русской истории. Используя по большей части безличное повество-вание, Манштейн пишет записки именно о России, а не о себе. Однако личное «я» периодически как бы «включается» в пересказ событий. Часто эти включения носят у Манштейна метатекстуальный характер: «Так как я буду еще иметь случай говорить об этом канале, то распространюсь о нем ниже»; «После довольно большого отступления пора продолжать прерванную историю» [Манштейн, 1875, с. 18, 32]. Иной тип личных конструкций, встречающихся в «Записках» Манштейна, служит для оценивания мемуаристом собственного кругозора и осведомленности о событиях. В ограниченности своих сведений автору приходится признаваться крайне редко: «Не знаю, какими путями, князь Долгорукий узнал…» [Там же, с. 22]. В целом же Манштейн выстраивает свое повествование таким образом, что у читателя не возникает сомнений в достоверности и полноте описываемого. Ме-муарист встает в своего рода историографическую позицию всеведения, собирает информацию об описываемых событиях насколько возможно полно, в деталях передает, например, историю избрания новой императрицы и воцарения Анны Иоанновны, старается объяснить причины и показать последствия поступков пра-вителей и сановников. Именно так он поступает, описывая странную для непо-священного ситуацию с казнью Долгоруких: «Это несчастное семейство провело восемь лет спокойно в своей ссылке. Как вдруг возобновили старое обвине-ние в составлении подложного завещания. Князей Василия и Ивана колесовали, двое других четвертованы, еще двое или трое наказаны другого рода смертью. Этот переход от освобождения к казни, без сомнения, покажется стран-ным; я постараюсь несколько объяснить дело» [Там же, с. 28]. Объясняя такую внезапную перемену судьбы Долгоруких, Манштейн пишет: «Говорят, будто Во-лынский всего более содействовал их гибели, но истинная причина будет все-таки заключаться в злом сердце Бирона, который никогда не мог простить их требова-ния, чтобы императрица не брала его с собой из Митавы» [Там же, с. 29-30]. Манштейн чрезвычайно подробно останавливается на истории Бирона, видя в нем главную причину многих событий царствования Анны Иоанновны. Личная пози-ция мемуариста по отношению к излагаемым фактам и описываемым историче-ским персонажам, как правило, едва различимая в «Записках» Манштейна, стано-вится совершенно очевидной, когда речь идет о Бироне. В. А. Нащокин (1707-1759) в «Записках» (1759) также использует как личные, так и безличные формы повествования. Автор стремится «для достопамятства внесть в журнал» [Нащокин, 1998, с. 277] значимые события как общероссийские, так и личные, при этом обе линии повествования, не отделяясь друг от друга, ве-дутся в стиле хроники. Безличное повествование используется для описания или упоминания казней, ссылок, свадеб, смертей, кратких биографий известных лю-дей, пожаров, наводнений, нашествия саранчи, солнечного затмения, постройки дворцов и церквей, обстоятельств военных кампаний, маневров и дислокации войск, дворцовой жизни и т. п. Местоименные формы первого лица единственно-го числа появляются для уточнений, был он сам свидетелем описываемых собы-тий или нет, не часто в описании событий, связанных с его службой, и всегда в описании семейной хроники (рождений, смертей, браков, продвижений по службе своих многочисленных родственников). Правители описываются по преимуществу безличностно и безоценочно в тра-диционных риторических формах их именования: «всемилостивейшая государы-ня императрица и самодержица всероссийская Екатерина Алексеевна»; «его им-ператорское величество», «государь» Петр II; «ее императорское величество», «государыня» Анна Иоанновна; «ее императорское величество», «наша всемило-стивейшая государыня», «великая государыня императрица» Елизавета Петровна; все монархи «изволят» совершать какие-либо действия [Нащокин, 1998]. Однако, как видим, только ближайшие члены семьи Петра I (Екатерина Алексеевна и Ели-завета Петровна) удостаиваются панегирических именований. Бирон и Анна Лео-польдовна даже не упоминаются как правители, при этом Нащокин фиксирует, что в 1747 г. «обедал у бывшего в России регента» в Ярославле, где «герцог фон Бирон со своей фамилией живет в аресте. Оный герцог одарил меня буланым же-ребцом ценою рублей до ста» [Нащокин, 1998, с. 264]. При описании правителей «я» автора «Записок» появляется считанные разы - только в отношении Петра I и Елизаветы. Даже описывая личные чувства и свои действия в конкретных ситуациях, автор избегает высказывать личные мнения, суждения и оценки в стремлении выдержать беспристрастное объективное повествование. Какие-ли- бо оценочные высказывания (лестные и нелестные) появляются лишь иногда в характеристиках известных людей своей эпохи. Мемуарные тексты авторов второй половины XVIII в. могут содержать диа-метрально противоположные характеристики монархов. Одним из ярких приме-ров служит изображение Анны Иоанновны в записках Н. Б. Долгорукой (1714-1771) и Б. Х. Миниха (1683-1767). «Своеручные записки княгини Натальи Бори-совны Долгорукой» (1767) выделяются на фоне мемуарных произведений XVIII в. предельной сосредоточенностью автора на истории «своих бедствий». Долгорукая пишет об Анне Иоанновне: «престрашного была взору, отвратное лицо имела, так была велика, когда между кавалеров идет, всех головою выше, и черезвычайно толста» [Долгорукая, 1991, с 262]. Миних же, описывая Анну Иоанновну, отмеча-ет, что «эта великая государыня обладала от природы большими достоинствами. Она имела ясный и проницательный ум, знала характер всех, кто ее окружал, лю-била порядок и великолепие она была великодушна и находила удовольст-вие в том, чтобы творить добро и щедро вознаграждать за заслуги» [Миних, 1991, с. 58-59]. Очевидная разница в описании императрицы Анны Иоанновны легко объяс-нима положением, в котором оказались оба мемуариста с ее приходом к власти. Для Долгорукой смерть юного Петра II и последующая «коронная перемена» (т. е. смена правителя) были катастрофой, повлекшей за собой ссылку, ужасные поте-ри, страшную казнь мужа: «Как скоро вступила в самодержавство, так и стала искоренять нашу фамилию» [Долгорукая, 1991, с. 263]. Для Миниха же время правления Анны Иоанновны было временем расцвета его карьеры, именно при ней он стал президентом Военной коллегии и генерал-фельдмаршалом. Пытаясь найти оправдание жестокости императрицы в отношении Долгоруких, Миних пишет: «…недостаток ее заключался в том, что она любила покой и почти не за-нималась делами, предоставляя министрам делать все, что им заблагорассудится, чем и объясняются несчастья, постигшие семьи Долгоруковых и Голицыных, ставшие жертвами Остермана и Черкасского, опасавшихся их превосходства по уму и заслугам» [Миних, 1991, с. 59]. В гонениях на виднейших вельмож и влия-тельные семейства империи Миних обвиняет не императрицу, а ее фаворита: «Волынский, Еропкин и их друзья стали жертвами Бирона. Я сам был свиде-телем того, как императрица плакала горькими слезами, когда Бирон метал громы и молнии и угрожал нежеланием больше служить, если императрица не пожерт-вует Волынским, а также другими» [Там же]. Записки Миниха официально называются «Очерк, дающий представление об образе правления в Российской империи» (1763-1764) и, по мнению Е. Анисимо-ва, они «ставят главную цель - показать молодой, неопытной в делах управления императрице (Екатерине II), как пагубна для государства может быть “слабость” государя к фавориту» [Анисимов, 1991, с. 15]. Миних не стремился написать соб-ственно свои воспоминания. Выполняя поставленную перед ним Екатериной II задачу представить обзор предшествовавших ей правлений, Миних старался быть как можно более объективным, но, «чем ближе становится время, в котором он жил и о котором пишет, тем живее становится изложение, хотя все менее и менее объективным. Но этого и не следует ожидать от активного участника острых по-литических смут у подножья трона» [Там же]. Это особенно заметно при со- поставлении характеристик, которые он дает временам Анны Иоанновны и Ели-заветы Петровны. При первой, как мы уже отметили, он стал фельдмаршалом и весьма влиятельным в России человеком, при второй оказался в жесточайшей опале и едва не лишился самой жизни. Повествование о времени Анны Иоанновны превращается у Миниха в довольно подробный рассказ о себе и своих деяниях, «я» автора в этой части «Очерка» по сравнению с остальным текстом актуализиро-вано в высшей степени. Рассказ о правлении Елизаветы Петровны значительно меньше по объему, Миних пытается быть объективным, но, как отмечает Аниси-мов, «хитроумно обходит острые углы», замалчивая некоторые «неудобные» для его повествования факты и преподнося описываемое так, что у читателя может сложиться впечатление, что автор записок сам был свидетелем того, о чем пишет. Но если это совершенно справедливо в отношении его истории времени правле-ния Анны Иоанновны, то невозможно по отношению к Елизавете: Миних был арестован сразу же по приходе дочери Петра к власти и все 20 лет ее царствова-ния провел в ссылке. И именно Елизавете Миних дает более подробную и обстоя-тельную личностную характеристику, сосредоточившись на особенностях ее ха-рактера. Если в качестве «слабостей» Анны Иоанновны Миних несколько раз отмечает ее «стремление к покою», которое давало «министрам возможность удовлетворять свои амбиции и действовать в своих интересах» [Миних, 1991, с. 60], то о недостатках правления Елизаветы, проистекающих из недостатков ее собственной натуры, пишет значительно подробнее: «Она была непримирима потому что никогда не хотела простить ни графа Остермана, ни графа Левен-вольде, ни Головкина, ни Менгдена, ни меня, ни моего сына, который никак не участвовал в моих ошибках, если можно назвать ошибками повиновение прика-зам императрицы Анны, моей государыни» [Там же, с. 73]. Итог правления «его государыни» Миних, очевидно, считает более благодетельным для России, неже-ли последствия царствования Елизаветы: «Она [Анна] придала пышность своему двору, построила императорский дворец, увеличила гвардию за счет Измайлов-ского и конногвардейского полков, значительно увеличила артиллерию, содержа-ла армию и флот в превосходном состоянии, основала Кадетский корпус и, уми-рая, оставила в казне два миллиона наличными деньгами» [Там же, с. 56]. Что же касается Елизаветы, то Миних не отмечает ни одного хоть сколько-нибудь поло-жительного результата ее правления: «…разорительные монополии и ужасный таможенный сбор; плохое состояние флота ; плохое состояние Ладожского канала, упадок города Кронштадта; жестокая и разрушительная война с ко-ролем Пруссии, в течение которой были пролиты потоки христианской крови вывезены из России несметные суммы, при этом империя не получила ника-кой выгоды» [Там же, с. 73]. Личная позиция самовидца помогает Миниху при-дать своему повествованию достоверный характер. Аргумент «сам видел», «сам был свидетелем», повествование от первого лица являются в его мемуарах наибо-лее весомыми доказательствами истинности рассказываемого. Понятно, что значительно чаще он прибегает к этому приему в описаниях Анны Иоанновны, исто-рия царствования которой изображается Минихом как, по сути, его собственная история. В части «Очерка», посвященной правлению Елизаветы Петровны, Ми-них лишь дважды употребляет личные конструкции, стараясь придать своему тек-сту отстраненно-объективный тон. Я. П. Шаховской (1705-1777) в «Записках» (1772), постоянно обращаясь к «благосклонному», «любезному», «любопытному», «патриотический дух имею- щему» читателю, ведет повествование только от первого лица и дает «краткое описание знатнейших мною произведенных дел и воспоследовавших со мною приятных или противных приключений» [Шаховской, 1998, с. 11]. Описывая лич-ностные качества и поведение в конкретных ситуациях множества людей, в том числе и правящих особ, с которыми ему довелось общаться лично, Шаховской не дает никаких характеристик Анне Иоанновне и Анне Леопольдовне, которых ви-дел лишь издали, а также и Петру III, который «подписал указ об увольнении [Шаховского] от всех дел» [Там же, с. 153] и встречи с которым были мимолетны. Но описывает Бирона, Елизавету и Екатерину II, которые оказывали ему «многие милости». Каждый правитель, как и любой другой человек, в мемуарах Шахов-ского изображается только в связи с конкретной рассказываемой автором ситуа-цией, основным действующим лицом в которой является он сам. В частности, мемуарист описывает произошедший в 1735 г. «колкий и дерзкий с его светлостью разговор» по поводу предоставленных фельдмаршалом Мини-хом сведений, когда герцог Бирон говорил «осердясь, весьма вспыльчиво», а ге-рой «Записок», «следуя [своим] правилам, чтобы во всяких случаях справедли-вость предпочитать всему, робким быть за стыд почитая отвечал, что то донесение несправедливо» [Там же, с. 18-19]. Шаховской пишет, что в нарушение его ожиданий впоследствии Бирон относился к нему весьма благосклонно и ми-лостиво, удостаивая разговоров и аудиенций, будучи уже регентом. Достаточно места в «Записках» Шаховского уделяется «вселюбезной дщери» [Там же, с. 56] Петра I, на указы которого автор часто ссылается, предпринимая попытки возобновить их действие во времена правления Елизаветы. Шаховской говорит о «безмерной к милосердию склонности» государыни, аттестует ее как «великодушную и справедливость любящую», «милостивое и добродетельное сердце» [Там же, с. 57, 63, 65] имеющую в ситуациях, когда спорные дела реша-ются в основном в его пользу. И в то же время, описывая придворные интриги, Я. П. Шаховской неоднократно показывает, как «добродетельное сердце всемило-стивейшей монархини пленяется коварством» противников автора, которые умеют «оное доброе сердце в свою надобность употреблять» [Там же, с. 96-97]. Также Шаховской описывает, что ему трижды пришлось напоминать императри-це о необходимости возобновления выплаты ему приостановленного жалования, однако не позволяет себе какие-либо комментарии по поводу «забывчивости» госу-дарыни. Рассказывая о своем дневании у тела почившей императрицы, автор гово-рит, что он ее «чистосердечно с рабскою верностью любил» [Там же, с. 158]. О призвавшей Шаховского обратно на службу после восшествия на престол Екатерины II он говорит, что «разум и честный характер, с многими дарованиями соединенный, уже за несколько лет во всех ее поведениях познавал» [Там же, с. 165], называет ее «разумной, милостивой и трудолюбивой монархиней» [Там же, с. 167], перечисляет «отменные знаки милости и доверенности ее величества» [Там же, с. 172] в путешествии в Москву на коронацию и обратно через Переяс-лавль, Ростов и Ярославль, где Шаховской по собственному почину взялся производить ревизии воеводских канцелярий и магистратов. Однако, как и в случаях с описанием Елизаветы Петровны, при победе своих противников он сетует: «для чего наиразумнейшие, добродетельнейшие монархи не могут избег-нуть злоковарных сетей, в которые льстецы их заводят, и отгоняют беспристрастно с искреннею любовью монархам и отечеству служащих людей» [Шаховской, 1998, с. 174]. Обосновывая правильность и пользу для отечества своих действий, Шахов-ской приводит примеры из Священного писания, ссылается на труды Диоклетиа-на и Фенелона, использует русские пословицы и поговорки. В конце «Записок» автор приводит обоснование их написания, апеллируя не к читателю-современ- нику, но к потомкам: «…дабы и по смерти моей, когда найдутся такие люди, ко-торые при рассуждениях об оных делах разно толковать будут, удобнее было де-тям моим и их потомкам при таких случаях меня извинить» [Там же, с. 175]. Су-щественно, что в своих обширных «Записках» Шаховской дает очень скудные и отрывочные сведения о семье, сосредоточивая внимание исключительно на сво-ей деятельности сановника. Манера повествования в «Записках» (1773) И. И. Неплюева (1693-1773) и в «Записками» Я. П. Шаховского схожа - описание событий с точки зрения их непосредственного участника: «…я только веду историю о всем том, что ко мне единственно принадлежит» [Неплюев, 1998, с. 438]. Большую часть своей жизни Неплюев служил отечеству за границей или на его окраинах. За время службы ему пришлось видеть многих правителей, о чем он, в частности, и сообщает в своих «Записках». Говоря о монархах, Неплюев показывает, как формируется его мнение о них на основе личного опыта. В отношении Петра I помимо описа-ний конкретных ситуаций (экзаменовки, определения на службу, опоздания на службу, приглашения на родину), в которых Петр предстает мудрым и милости-вым правителем, Неплюев приводит и дидактические речи монарха: «Не кланяй-ся, братец! Я ваш от Бога приставник, и должность моя - смотреть того, чтобы недостойному не дать, а у достойного не отнять; буде хорош будешь, не мне, а более себе и отечеству добро сделаешь, а буде худо, так я - истец» [Там же, с. 420]. Описывая получение в Константинополе известия о смерти Петра, Не-плюев не только фиксирует свои эмоции, но и высказывает заключительное суж-дение о его правлении, чего, сразу оговоримся, не удостаивается больше ни один правитель в его описаниях: «Я омочил ту бумагу слезами, как по должности о моем государе, так и по многим его ко мне милостям, и ей-ей не лгу, был более суток в беспамятстве; да иначе бы и мне грешно было: сей монарх отечество наше при-вел в сравнение с прочими; научил узнавать, что и мы люди; одним словом, на что в России не взгляни, все его своим началом имеет» [Там же, с. 424]. Во времена правления Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны Неплюев слу-жил за границей, поэтому они упоминаются только в связи с оказанием помощи его семье в переезде в Константинополь и пожалованием чинов. Бирон и Анна Леопольдовна не упоминаются вовсе. Дочери Петра I автор «Записок» в итоге извиняет лишение его «знатного поста, ордена и деревень» [Там же, с. 426] по ее указу об отмене наград и званий, данных в бывшее правление: «…увидев дщерь государя, мною обожаемого, в славе, ей принадлежащей, и в лице ее черты моего государя Петра Первого, так обрадовался, что забыл и все минувшее и же-лал ей от истинной души всех благ и последования ей путем в Бозе опочивающего родителя» [Там же, с. 427]. Также прощается Елизавете назначение командиром в Оренбургскую экспедицию (по сути, в ссылку), поскольку впоследствии, «видев делам моим успех в пользу отечества, был совершенно доволен и спокоен, забыв ту прискорбность, с коею в сию экспедицию прибыл» [Неплюев, 1998, с. 429]. Неплюев сообщает, что получает отказ на свое прошение об отставке от Петра Федоровича, которому в бытность его великим князем сам отказывал в его жела-ниях, поскольку «все те начало свое брали от людей, жаждущих только своей ко-рысти, с повреждением общей пользы и учрежденного законом порядка, то я почасту представлял, по чему то исполнить вредно» [Там же, с. 437]. Поэтому восшествие на престол Екатерины II воспринимается как «утешение опечаленной России» [Там же, с. 438], и впоследствии она характеризуется «пекущейся не-усыпно о устроении непоколебимого благополучия отечества» [Там же, с. 443]. Сама эпоха XVIII в. предопределила сверхличный характер культуры, особен-но первой половины столетия. Петровские преобразования, утвердившие культ государства, сама личность Петра I, воспринимавшаяся как абсолют, становление и расцвет классицизма, утверждавшего примат разума и долга, - все это в совокуп-ности, безусловно, определяло самоощущение человека, берущегося за фиксацию своих воспоминаний. Для русских мемуаров 20-х - 50-х гг. XVIII в. характерно со-вмещение личного и безличного повествования с преобладанием последнего (Про-копович, Манштейн, Нащокин). Благодаря чему авторы создают ощущение объ-ективного взгляда на события, но даже в безличном повествовании мемуаристам, бывшим участниками или свидетелями описываемых событий, не удается избе-жать оценочных высказываний в адрес различных деятелей своей эпохи. При этом в адрес правителей мемуаристы избегают высказывать оценочные суждения, мо-гущие бросить хоть тень сомнения на законность и правильность действий монарха, и описывают только факты, зачастую высказываясь в панегирической тональности. При этом фигуры правителей, находившихся у власти недолгое вре-мя и, по-видимому, в сознании мемуаристов не соответствовавших образу госуда-ря или не совершивших сколь-нибудь заметных деяний для отечества, могут об-ходиться молчанием. В 1760-е - 1770-е гг. авторы мемуаров используют по преимуществу личное повествование и уже позволяют себе отмечать недостатки царствующих особ. В одних случаях мемуаристы так или иначе извиняют их, объясняя пагубным влиянием окружения или не признавая особо серьезными (Неплюев, Шаховской). В других случаях недостатки в государственном правлении или неправильные действия монарха видятся прямым следствием нелицеприятных качеств личности правителя (Долгорукая, Миних). Таким образом, в сознании мемуаристов, лично-стное формирование которых, как правило, еще пришлось на петровское время (Неплюев, Шаховской), фигура государя продолжает мыслиться как безусловная сверхличная ценность. Очевидно, она уже девальвируется в таком качестве в соз-нании людей постпетровской эпохи и / или лично пострадавших от правления какого-либо монарха (Долгорукая, Миних). Процесс индивидуализации в мемуа-ротворчестве в этот период происходит в двух направлениях одновременно - субъекта высказывания и объекта описания. Очевидно, что от начала столетия к 70-м гг. XVIII в. в России происходит эволюция мемуарного жанра - акцент повествования постепенно смещается от внешнего к внутреннему, от фиксации событий, свидетелями которых оказывались мемуаристы, к повествованию о соб-ственной, личной, истории, в которой они выступают уже не столько пассивными свидетелями, сколько активными участниками и творцами ее.

Скачать электронную версию публикации