«Autumnal poem» «Leaf Fall» and aesthetics of I. A. Bunin in 1900-1920.pdf Летом 1900 года начался один из самых плодотворных периодов в творчест-ве Бунина. Только приехав в Огневку, имение своего брата Евгения, он сообщал И. А. Белоусову: «Сильно пишу - главн образом стихи» [Бунин, 2003, с. 317]. Тогда же в Огневке были написаны «Антоновские яблоки». Эти произве-дения и создали Бунину славу «поэта русской природы» 1. 1 Стихотворения, которые можно рассматривать как наброски к «Листопаду», отно-сятся уже к началу 1890-х годов, ср., например, «Последние дни. Отрывки из дневника». О своеобразной «цикличности» природных стихотворений Бунина см.: [Голотина, 1985]. В предыдущие годы, оставаясь в кругу обычных для поэзии «пейзажных» тем, Бунин проходил долгую школу поэтического мастерства и вырабатывал соб-ственные приемы поэтической выразительности, которые могли не только в точ-ности передать самые разнообразные оттенки природных явлений, но и предста-вить образ единой живой вселенной. Позже он скажет устами своего героя в «Жизни Арсеньева»: «…Зрение у меня было такое, что я видел все семь звезд в Плеядах, слухом за версту слышал свист сурка в вечернем поле, пьянел, обоняя запах ландыша или старой книги…» [Бунин, 1966б, с. 92]. Органическая связь с русской лирикой XIX века и обостренность художественного восприятия мира - первоосновы бунинского мира. Его поэзия переполнена звуками и запахами, и трудно найти другого поэта, который так интенсивно насыщал бы свои стихи цветом и светом. В этом творческом стремлении ему ближе всего был Л.Н. Толстой. 9/22 ян-варя 1922 года Бунин записывает в дневнике его фразу: «“Я как-то физически чувствую людей” (Толстой). Я всё физически чувствую. Я настоящего художест-венного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду - и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно!» [Устами Буни-ных, 2004, т. 2, с. 62]. Другим высоким образцом, к которому Бунин много раз обращался в размышлениях о природе творчества, был Гете. Слова Арсеньева, сказанные Лике: «…Я поэт, художник, а всякое искусство, по словам Гете, чувст-венно» [Бунин, 1966б, с. 275], прямо повторяют фразу из бунинского дневника от 7/20 августа 1923 года: «Gefühl ist alles - чувство все. Гете» [Устами Буниных, 2004, т. 2, с. 96]. «Повышенное чувство жизни» (см.: [Сливицкая, 2004]), «стерео-скопическая сверхрельефность описаний» [Степун, 1929, с. 527], это «Боже мой, до чего остро, даже больно!» и есть первое и главное впечатление от творчества Бунина. Один из многих примеров этой художественной обостренности восприятия - как раз начало «Листопада», очевидно продолжающего традицию классических «осенних поэм» (Пушкин, Баратынский…). У Бунина лес лиловый, золотой, баг-ряный терем, в нем различимы желтая резьба берез, их блеск в голубой лазури неба, темнеющие елочки, запахи дуба и сосны и сквозящие то здесь, то там в листве просветы в небо, что оконца… Наполнив стиховое пространство всем разнообразием ощущений, Бунин словно поднимает занавес: «И Осень тихою вдовой / Вступает в пестрый терем свой» [Бунин, 2014, т. 1, с. 189 и далее]. Казалось бы, в «осенней поэме» должны преобладать колористические обра-зы. Однако повторив еще в первой трети начальные строки, закрепив их в созна-нии читателя, Бунин почти вовсе оставляет упоминания цвета. Вместо них на протяжении всей поэмы доминируют описания света и звука - и какого зву- ка! - тишины. Для нее только в двух соседних строфах (ст. 15-38, 39-54) Бунин находит множество определений: «Сегодня так светло кругом, / Такое мертвое молчанье… что можно в этой тишине / Расслышать листика шуршанье; Заквохчет дрозд, перелетая… Играя, в небе промелькнет / Скворцов рассыпанная стая - И снова все кругом замрет; Глубокий и немой покой; Глубоко, странно лес мол-чал; И жутко Осени одной / В пустынной тишине ночной». Едва ли можно было ожидать, что после такой коды и первых слов новой строфы «Теперь уж…», буд-то отодвинувших все выше описанное в прошлое, поэт вновь заговорит о тиши- не, - а между тем, именно это и происходит. «Теперь уж тишина другая, / При-слушайся - она растет, / А с нею, бледностью пугая. / И месяц медленно встает», - и снова все описание строится на сочетании света и тишины, изредка прерывае-мой (то совой, которая порою дико захохочет, то дождем, то призывом к охоте: трубят рога в полях далеких, и гамом охотничьих псов), - сочетании, меняющем-ся, плывущем, беспрестанно движущемся. Это нескончаемое, тайное и явное од-новременно, движение, совершаемое в природе, и есть главное содержание и «Листопада», и всей «пейзажной» бунинской лирики. В конце поэмы соверша-ется полное преображение мироздания: там, где прежде были просветы в небо, что оконца, налетевшие ветры из тундры… повесят инеи сквозные, пестрый терем станет старым, пустым остовом, а затем и ледяным чертогом, и вместо Осени над миром взойдут огни небесных сводов, Заблещет звездный щит Сто-жар. В самом замирании природы, от вступления Осени до восхождения поляр-ного сиянья, в переходе от первой, красочной поры листопада к зимнему безмол-вию и оцепенению Бунин чувствует глубокое, мощное, всеохватное движение, космическое течение, в которое включена и природная, и вся земная жизнь. «Цельность и простота стихов и мировоззрения Бунина настолько ценны и единственны в своем роде, что мы должны… признать его право на одно из главных мест среди современной русской поэзии», - написал о «Листопаде» А. Блок [1907, с. 45]. Однако говоря о мировоззрении Бунина, Блок имел в виду в основном лирику природы, «мир зрительных и слуховых впечатлений и связан-ных с ними переживаний» [Там же]. Сам Бунин видел в поэтических пейзажах более общий смысл. Он легко переводил взгляд с небесных высот к земным част-ностям, свободно менял дальний и ближний планы, одинаково подробно пропи-сывая их, но главное - все это было наполнено единым метафизическим чувством цельности и красоты мироздания. И вот уже не менее известный, чем «Листопад», отрывок из «весеннего» стихотворения «Оттепель», в котором, обратим внима-ние, земной пейзаж (деревья) отражается в небесных сферах: Не налюбуюсь, как сквозят Деревья в лоне небосклона, И сладко слушать у балкона, Как снегири в кустах звенят. Нет, не пейзаж влечет меня, Не краски жадный взор подметит, А то, что в этих красках светит: Любовь и радость бытия. Продолжим цитату, обычно на этом обрывавшуюся: Она повсюду разлита, - В лазури неба, в птичьем пенье, В снегах и вешнем дуновенье, - Она везде, где красота. И упиваясь красотой, Лишь в ней дыша полней и шире, Я знаю, - все живое в мире Живет в одной любви со мной [Бунин, 2014, т. 1, с. 215]. Бунин принадлежал к тем художникам, чье мировосприятие, единожды сформировавшись, оставалось неизменным на протяжении всей жизни, дополня-ясь и обогащаясь только в частностях, но не в сути. Так и поэтические формулы этого стихотворения рассеяны по многим бунинским стихам, начиная с самых ранних. И в стихотворении 17-летнего Бунина читаем: Жизнь зарождается в мраке таинственном. Радость и гибель ея Служат нетленному и неизменному - Вечной красе Бытия! «Ветер осенний в лесах подымается…» [Бунин, 2014, т. 1, с. 112]. И в 30 лет он скажет то же: И снова день меня разбудит, И снова, - чем бы ни был я, - Я буду жить и сладко плакать И славить радость бытия! «Затрепетали звезды в небе...» [Бунин, 2014, т. 1, с. 357], - и во всех цитируемых стихах эта мысль образует финальный торжествующий ак-корд 1. Итак, не пейзаж составляет главную ценность описания, он - только избранное, лучшее зеркало, в котором отражается весь мир 2. Красота, любовь, радость не привнесены в бытие, а растворены в нем, соприсутствуют ему. Они воплощены в вечном течении жизни и во множестве ее подробностей. Постиже-ние красоты у Бунина превращается в бесконечный перечислительный ряд: пре-красны и лазурь неба, и птичье пенье, и снега, и вешнее дуновенье, и нет главного среди них, и все они равны и восхитительны. 1 Та же мысль - и тоже в конце текста - высказана в стихотворениях «Облака, как призраки развалин…», «Надпись на могильной плите», «Из дневника» - cм.: [Бунин, 2014, т. 1, с. 219, 228-229, 235-236]. 2 См. также одно из многих бунинских объяснений: «…Я ведь о голой и протокольно о природе не пишу. Я пишу или о красоте, т. е. значит, все равно, в чем бы она ни была, или же даю читателю, по мере сил, с природой часть своей души» (Письмо к В. С. Миро-любову от 1 июня 1901 г.) [Бунин, 2003, с. 377]. 3 Так, в целом очень расположенный к Бунину К. Чуковский укорял поэта за «инвен-таризацию красок и образов» в ущерб лирическому самовыражению поэта: «нельзя же писательство превращать в описательство!» - восклицал он [Чуковский, 1969, с. 94]. См. также критику Брюсовым «Новых стихотворений» [Брюсов, 1907] и показательную репли-ку З. Н. Гиппиус: «Писатель должен учить, а вы даете лишь картину» [Устами Буниных, 2004, т. 2, с. 21]. Называние и нанизывание явлений и подробностей бытия Бунин делает сво-им главным стилистическим приемом. Насколько удачен этот прием - вопрос, как ни странно, открытый. Для того чтобы читатель почувствовал то, что переживает поэт, вовсе не обязательно перечислять и связывать все явления, попадающие в поле его зрения, и описывать их как можно выпукло и красочно: назвав два-три штриха, можно быть более точным в передаче лирической эмоции. Недаром оп-поненты Бунина увидят в стихах «описательство», лишенное авторского лириче-ского начала 3. Однако для Бунина это было выражением его художественной фи-лософии: «…Если абсолют присущ природе, то он присутствует и в каждой вещи, составляя ее внутреннюю суть. Поэтому каждая вещь суверенна и является уменьшенным образом мира. Она самодостаточна и не нуждается в том, чтобы ее постигали с помощью аналогий или иносказаний» [Сливицкая, 2004, с. 38]. В этом заложена основа стилистического расхождения Бунина с символи-стами, для которых вещь, подробность, деталь не были самодостаточны и были именно иносказаниями. В этом отчасти кроется причина обвинений Бунина в «прозаизме», ибо «самое тесное и глубокое родство связывает стих с метафорой, а прозу с метонимией» [Якобсон, 1987, с. 331]. Метафора - всегда повтор, удвое-ние, бунинская же поэтика, необычно бедная на любые повторы, ориентирована на единичное точное определение. Ее основу составляют и метафорическая зор-кость, и метонимические (точнее, паратактические) сцепления, но выдвижение на первый план именно самодостаточной вещи, «перечислительности», метони-мичности придает его стихам своеобразный прозаический ореол. Бунин не пре-небрегает метафорами (и лес точно терем, и березы блестят резьбой, и елочки как вышки, и просветы что оконца, и Осень вдовой, и т. д.), однако сам принцип сочетания элементов остается чисто паратактическим: лес - поляна - березы - лазурь - елочки - клены - листва - небо - лес - дуб - сосна - солнце - лето - осень - поляна - паутина - мотылек и т. д. Оптика постоянно меняется, взгляд то расширяется до всего ландшафта, то суживается до мелкой детали, все вместе они создают целостный мир. И когда ему доведется определить в стихах, что та-кое счастье, он назовет «Вот этот сад осенний за сараем / И чистый воздух, лью-щийся в окно». Затем перечислит небо, облако, снова открытое окно, птичку, севшую на подоконник, гул молотилки на гумне, - и заключит этот в принципе бесконечный каталог мироздания тютчевской формулой: «Всё во мне» («Вечер») [Бунин, 2014, т. 2, с. 74] 1. 1 То же «равно-положение независимых элементов» характеризует и прозу Бунина (см., например: [Мальцев, 1994, с. 108]). См. также переписку-полемику Бунина и П. Нилу-са после выхода в свет «путевой поэмы» «Тень птицы», в которой нет «центра» и «не должно его быть» [Бунин, 2003, с. 70, 479]. 2 Подробнее о космическом мироощущении Бунина, его подготовленности художест-венными исканиями Л. Н. Толстого и о связи с мировоззренческими концепциями своего времени см.: [Сливицкая, 2004, с. 52-67]. Удивительным и новым для русской поэзии в явленном Буниным мире было отсутствие единого центра: он более не фокусировался на чем-то одном, а оказы-вался распылен, рассредоточен во всем множестве своих проявлений. В прозе схожее мироощущение выразил Л. Н. Толстой, процитировавший в своем позд-нем дневнике Паскаля: «Да, le monde est une sphere don’t le centre partout et la circonférence nulle part», т. е. «мир - это шар, центр которого - везде, а окружность - нигде» [Толстой, 1952, с. 22]. О. В. Сливицкая, связавшая художе-ственную философию Бунина с поисками Толстого и восточными представления-ми о вселенной, точно назвала мироощущение Бунина космическим: в нем «все связано между собой не прямой линией причинно-следственных отношений, а по принципу отклика, резонанса, эха» [Сливицкая, 2004, с. 15] 2, - и этот вывод, сделанный прежде всего на материале бунинской прозы, может быть полностью подтвержден и его поэзией. Замечательно, что и лирическое «я» при таком взгляде на мир перестает до-минировать и воспринимается самим поэтом как один из ее центров, не бóльший, чем все другие, хотя и более выраженный благодаря всем другим. Поэтому стихи Бунина сравнительно редко написаны от первого лица, и это создает ощутимый контраст и с лирикой его современников, и с общим представлениeм о том, какой «должна быть» поэзия, служащая в первую очередь самораскрытию авторской личности. Мир един и бесконечен, и человек в этой бесконечности - не вершина творения, а такой же, как все остальные, атом его. В нем и через него действуют мировые силы жизни, любви, красоты, радости и гибели. И это еще одна специ-фическая особенность бунинского лиризма и характерная черта нового времени, отражающая сознание постклассической эпохи. В прежней, иерархической (ге-лиоцентрической) космогонии все было стянуто к солнцу, зависело от него и освещалось им. В основу новой картины мира (О. В. Сливицкая проводит па-раллели с русским космизмом, в частности, с трудами В. И. Вернадского) легли представления о множестве миров и единстве всемирной жизни, о взаимной подобности и обратимости микрокосма (земного или человеческого) и макрокосма (вселенского или божественного), об их постоянном движении и о присутствии всей полноты бытия в каждом его элементе. В XVI веке идеи пантеизма выска-зывал Джордано Бруно - через 300 лет после признания его еретиком те же мысли повторил Бунин (в том числе в стихотворении «Джордано Бруно») как отражение собственного миропонимания и миропонимания, свойственного современной ис-торической и культурной эпохе 1. Изменившийся взгляд на мир и человека в нем привел к тому, что «наследник традиций» стал выразителем принципиально ново-го художественного опыта. 1 Одним из источников сведений о Дж. Бруно для Бунина мог быть философский очерк Н. Я. Грота «Джиордано Бруно и пантеизм» (Одесса, 1885), в котором, в частности, говорится: «Если вселенная есть все и притом бесконечное все, а мыслить ее конечною невозможно, ибо конечное ограничено, ограниченное граничится чем-нибудь другим, а этого “другого” для вселенной, которая есть “все”, быть не может… то и материального центра и окружности быть не может: всякая точка есть в ней центр и часть окружности, а следовательно, если у нее и есть центр, то только духовный - этот центр и есть Божест- во - сознание, дух вселенной» [Грот, 1885, с. 61]. Известно также об интересе, который Бунин проявлял к трудам астронома и путешественника адмирала Н. П. Азбелева, с кото-рым он общался и лекции которого «Единство в устройстве Вселенной» (СПб., 1902) он читал в 1905 году [Летопись, 2011, с. 566-567]. Идеальное воплощение космическое мироощущение Бунина получает в си-туации ночного размышления на морском берегу под звездным (лунным) небом. «Морских» стихотворений у Бунина множество. С первой поездки на юг весной 1889 года он проникся ощущением этой всеобъемлющей древней - вечной - сти-хии. Через несколько лет, обретя уверенный поэтический голос, он признавался, что именно там, в Крыму, его «душа исполнилась предвечной / Красоты и правды неземной» («Поздний час. Корабль и тих и темен…») [Бунин, 2014, т. 1, с. 167], и он почувствовал свое родство с некогда жившими, более того - почувствовал себя одним из тех, кто некогда жил на земле «Ночь» [Там же, с. 223-224]. Море и звезды - самые выразительные координаты бунинского мира, его го-ризонталь и вертикаль, ночь - время всеединства и стирания границ между небом и землей, светом и отражением, собой и космосом. Ощущение божественности мироздания явлено тогда с предельной откровенностью. В ночь с 9 на 10 сентября 1923 года Бунин записывает: «Проснулся в 4 часа, вышел на балкон - такое боже-ственное великолепие сини неба и крупных звезд, Ориона, Сириуса, что перекре-стился на них» [Устами Буниных, 2004, т. 2, с. 97]. Плащаницей, т. е. покровом божественным и скорбным, принявшим в себя тело распятого Христа, называет он поверхность моря (см. стихотворения «Бывает море белое, молочное…», «Бре-тань», «Ночь и алые зарницы…», «Высокие нездешние цветы…»): и святости в ней столько же, сколько гробового безмолвия и первобытного ужаса. Величие мира, по Бунину, зиждется на единстве, равновеликости составляющих его проти-воположностей. В нем нет движения от одного полюса к другому: есть одновре-менное присутствие в мире полярных начал, при котором сквозь одно всегда бу-дет просвечивать другое, одно всегда будет напоминать о другом. Ночью становится зримой таинственная красота мироздания и обнажаются древние основы бытия, - тут Бунин полностью наследует ночную метафизику Тютчева. Ночью не только прозревается (предощущается, улавливается через случайные сочетания предметов и чувств), но и открывается путь и к прекрасному и к вечному («Ночь» [Бунин, 2014, т. 1, с. 223]). Ночью особенно внятно их един-ство, их изначальное сродство, - точно так же, как единство и сродство всех чело-веческих душ. Представление о том, что «моя душа, Виргилий, / Не моя и не твоя» («У гробницы Виргилия» [Бунин, 2014, т. 2, 132-133]), а единая, мировая, только отзывающаяся общим воспоминаниями в каждом человеке, составляет основу бунинской эстетики: «Я знаю, - всё живое в мире / Живет в одной любви со мной» («Оттепель» [Бунин, 2014, т. 1, с. 215]). Ближайшим синонимом к душе в бунинском мире оказывается память. Раз-деленная между мирьядами душ, она вбирает и далекий опыт предка, и сиюми-нутное впечатление потомка: их ощущения тождественны, и в мимолетном движении потомка оживает сознание его связи с прошлым. Так, эхом к стихотво-рению «Ночь» (1901), герой которого узнает в своей любви чувство давно от-жившего предка, звучит стихотворение «Встреча» (1922), написанное от лица того самого предка и обращенное им к своей возлюбленной и к себе самому че- рез века. Ощущение генетической, общеродовой связи и есть, по Бунину, собственно поэтическое чувство. Толчок, рождающий его, - воспоминание. «А воспомина-ние, - употребляю это слово, конечно, не в будничном смысле, - живущее в кро-ви, тайно связующее нас с десятками и сотнями поколений наших отцов, живших, а не только существовавших, воспоминание это, религиозно звучащее во всем нашем существе, и есть поэзия, священнейшее наследие наше, и оно-то и делает поэтов, сновидцев, священнослужителей слова, приобщающих нас к великой церкви живших и умерших. Оттого-то так часто и бывают истинные поэты так называемыми “консерваторами”, то есть хранителями, приверженцами прошлого. Оттого-то и рождает их только быт, вино старое. И оттого-то так и священны для них традиции, и оттого-то они и враги насильственных ломок священно растуще-го древа жизни», - писал Бунин в статье «Инония и Китеж. К 50-летию со дня смерти гр. А. К. Толстого» [Бунин, 2000, с. 168-169] 1. 1 Ср. также запись В. Н. Буниной от 27 января 1923 года: «Были у Цетлиных. Инте-ресный разговор о поэтах, почему поэт должен быть консервативным, должен быть порож-дением быта. Ян развивал свою теорию о воспоминаниях, о наследственности, об органич-ности в поэзии» [Устами Буниных, 2004, т. 2, с. 88]. За месяц до статьи «Инония и Китеж», 17 сентября 1925 года, Бунин с предельной ясностью сформулирует те же мысли в эссе «Ночь» [Бунин, 1966а, с. 297-308]. В этом высказывании - ключ и к поэтической философии Бунина, и к его ли-тературной позиции, и к восприятию его современниками. Бунинский «консерва-тизм» в выборе поэтических тем и форм вырастает из его личной метафизики, вовсе не ограничиваясь стилистическими приемами, в которых, действительно, больше традиционного, чем новаторского. Этот своеобразно воспринятый кон-серватизм выводит на совершенно новый уровень художественной реальности, хотя и подготовленной в романтической лирике (главным образом Тютчева и Фе-та), но приобретающий у Бунина новый смысл и новое выражение. В сопряжении экзистенциальных мировоззренческих открытий XX века, за-ставивших переосмыслить (в том числе) традиционную пейзажную лирику, и об-ращенности в прошлое, к генетическому «воспоминанию» как истинному источ-нику поэтического чувства и состоит, пожалуй, главная особенность поэзии Бунина 1900-1920-х годов.

Скачать электронную версию публикации