The characters system of N. Leskov’s short story «The Winter Day»: literary anthropological aspect.pdf Рассказ Н. С. Лескова «Зимний день» (1894) ярко репрезентирует художественно-антропологическую парадигму, сложившуюся в позднем творчестве писателя. Каждый из основных образов произведения: хозяйка, гостья, Лидия Пав-ловна, Захар Семёныч, Валериан, Федора - так или иначе характеризуется в художественно-антропологических параметрах чувства, души, духа, ума, рассудкаи тела. Первый эпиграф к рассказу вводит мотив ночи / тьмы: «Днем они сретают тьму и в полдень ходят ощупью, как ночью. Иова, V, 14». Вступая в семантические связи с названием рассказа, он задает развернутое впоследствии противопоставление дня и ночи, тьмы и света, а также вытекающие отсюда мотивные дубле ты слепоты («ходят ощупью») и ясности зрения, неведения и знания 1. Первая пара мотивовсвязана со сферойчувств, вторая - со сферой ума ирассудка. Мотив тьмы актуализируется в первом абзаце рассказа, причем в качестве проводника «неясного видения»: «Рассвет не успел оглядеться, и опять смеркается» [Лесков, 1989, с. 3] 2. Отметим, что «оптическая» характеристика персонажа играет важную роль в произведении. Так, о хозяйке говорится, что она «зрела когда-то лучшие дни и не потеряла еще надежды их возвратить» (с. 3); в разговоре она замечает, что «на русский народ очень хорошо смотреть издали» (с. 10). Ослабление «зрения», в свою очередь, активизирует слух - хозяйка и ее гостья то и дело делятся «услышанным», т. е. слухами, сплетнями и анекдотами. В их разговорах мы найдем множество конструкций с «опосредующим адресантном»: «гостья сообщает хозяйке о том… чтó “говорят”» (с. 4), «говорили, что Олимпия будто это и знала» (с. 5), «да об этом говорили… и, говорят, это правда» (с. 9), «да, это все говорят, и он такой искательный» (с. 10), «я помню: это смешно рассказывали» (с. 11) и др. В чужих разговорах, в которых субъектом речи выступают «все» или «многие», снимается проблема рефлексии как таковая. Здесь нет осмысляющего субъекта, это взгляд, скользящий по поверхности. Это не-видение (и следовательно, неведение). Доверие чужому мнению порождает ложные оценки: «Во всех глазах Олимпия - величина очень большая, и все ей верят» (с. 4). В аспекте слуха / глухоты эпизод с «переименованием» прислуги Федоры в более «благозвучную» Катерину раскрывается не только в этическом, но и в художественно-антропологическом смысле. Хозяйка, взяв девушку в камеристки, «отнимает» у нее имя, сочтя его звучание весьма неуместным в «благородном» доме: «Моя милая, мне твое имя не нравится… я буду звать тебя Катею» (с. 13). Вспомним, что имя Федора означает «дар Божий» [Петровский, 1966, с. 214-215]. Следовательно, в этическом прочтении эта ситуация может трактоваться как отрицание хозяйкой сущности человека как «дара Божьего», а в художественно-антропологическом - как неспособность либо отказ слышать, «знать» (в данном случае - постичь благозвучие). Слух и глухота, так же как зрение и слепота, принадлежат к сфере чувств, поэтому в этой сфере безымянная хозяйка обозначаетсяотрицательными качествами3. С мотивами зрения и слухасвязана существенная для этической составляющей антропологической поэтики Лескова тема знания. Наблюдение и слушание, т. е. чувственный опыт человека, - базиспроцесса познания мира [Бессонов, 2010, с. 110]. Знание, рожденное из «взгляда общества» и слухов, мы относим к рассудочному, так как именно рассудок тесно связан с ориентацией на общественное мнение, здравый смысл, а также с функционированием человека в обществе (см. об этом: [Синякова, 2014, с. 172]). Хозяйка, как и ее гостья, обладает и оперирует знанием рассудка. Однако тема знания в рассказе раскрывается также в других художественноантропологических измерениях: ума и души. Первое из них, ум, занимает чрезвычайно важное место в структуре образа Лидии Павловны, «племянницы-фельд-шерицы, которая идет наперекор общественным традициям» (с. 6). Лидия учится на медицинских курсах, она образованна и начитанна. Этот персонаж метафорически сравнивается со змеей, символом мудрости [Трессидер, 1999, с. 119] 1 Мотивные группы свет / тьма и зрение / слепота / прозрение - неотъемлемая принадлежность христианского культурного поля. Подробнее об этом: [Непомнящих, 2008]. 2 Далеессылкина это издание даютсяв круглыхскобках суказаниемстраниц. 3 Отсутствие имени у хозяйки, на наш взгляд, симптоматично, поскольку подчеркивает ее полнуюбезликость, личностную неопределенность. (с. 21), а также с древнеримской богиней Дианой (с. 17, 23). Заметим, что происхождение латинского имени Диана связывается со словом «dīus», «божественный», которое, в свою очередь, восходит к праиндоевропейскому *dei-u-o- cо значением «бог ясного неба» [De Vaan, 2008, р. 167-168]. Это заставляет вспомнить мотивы, заданные в названии и эпиграфе рассказа: ясность коннотирует свет, ясность зрения и знание. Знание Лидии - научное, знание ума. Показателен ее диалог с теткой по поводу реплики о том, что мыло делают «из мясного сока»: «- Ну как вам это не стыдно говорить такие вздоры? - А что такое? - Из мяса мыла не варят… есть яичное мыло, которое вы и покупаете. - Ах, правда, правда! Точно, есть яичное мыло. Долго покупала и очень им мылась, но с тех пор, когда был шах персидский и я узнала (здесь и далее выделено нами. - М. Г.), что он этим мылом себе ноги моет, мне стало неприятно, и я его больше не покупаю. - Охота была вам об этом и знать!» (с. 13). Слова старшей собеседницы - «я узнала» - означают знание рассудка, основанное на слухах. Поэтому нет никакого парадокса в том, что Лидия, крайне высоко ценящая ум и образованность, досадливо отвечает: «Охота была вам об этом и знать!», ведь она отрицает именно «общие места», коллективноемнение, истоки которого находятся в рассудочномзнании. При этом, считает Лидия, ум ценен не сам по себе, а как средство служения людям (с. 17, 31). Любовь к ближнему, сердечность, сострадание принадлежат топике «души». Поэтому душа в структуре образа девушки превалирует над умом, занимая в еехудожественно-антропологическом составеглавное место. Благодаря приоритету души в образе Лидии мы относим ее к творческиактивным личностям, идеалу человека Лескова, и включаем ее в группу лесковских «праведников» 4. Многие исследователи отмечали подвиг служения людям как основную черту этого типа персонажей 5. В образе «праведника» даже сфера умаи разумного знания проецируется в область души. Мы уже отмечали, что знание в рассказе «Зимний день» раскрывается не только в качестве функций рассудка и ума, но и, прежде всего, в качестве свойства души, ее способности различать добро и зло. «Душевным знанием» обладает Федора, которая живет по совести (с. 14), содержит детей легкомысленной сестры (с. 22) и отказывается лгать в чем бы то ни было, чем злит хозяйку, вступающую с ней в «поединок» знаний: «…я прежде хотела знать, что можно от таких людей ждать, я ее пощупала. Я спросила ее так: “…если бы при тебе в доме случилось что-нибудь такое, что должно быть тайной, что от всех надо скрыть, стало быть, ты и тогда не согласилась бы покрыть чей-нибудь стыд или грех?” Она сконфузилась и стала лепетать: “Я об этом еще не думала… Я не знаю!”» (с. 18). Хозяйкино «знать», как и в приведенном выше примере, подразумевает знание рассудочное, недостоверное. На это указывает и глагол «пощупала», отсылающий к эпиграфу: «щупать» во тьме, а не «видеть». Федора теряется перед логикой рассудка, она человек души и руководствуется совестью. Зато ей доступно интуитивно постигаемое знание, открывающееся душе как озарение. Знание души - стихийное, невербализованное, деятельное, направленное на помощь ближним и самосовершенствование. В ситуации «испытания» Федоры хозяйка предстает как персонаж с нивелированной душевностью. По-видимому, она не лишена некоторых зачатков порядочности, однако заглушает их в себе. Например, когда ей предстоит обхитрить племянницу в дележе наследства Луки Семёныча, она впадает в кратковременное 4 Проблема «праведничества» в художественной концепции Н. С. Лескова многократно становилась предметом научного изучения. См., в частности: [Тюхова, 1993; Курляндская, 1996; Горелов, 1988; Хализев, Майорова, 1983]. 5 См. об этом: [Конышев, 1988, с. 125; Гунн, 1990, с. 16; Видуэцкая, 1978, с. 158]. замешательство, но тут же вспоминает о религии, которая «оправдает» ее поступок: «она опять покрутила бумажку и шепнула: - Не знаю… дайте подумать. Я спрошу батюшку» (с. 27). В другом эпизоде хозяйку и ее сына Валериана отвлекает от подобия мук совести шум религиозной процессии на улице (с. 43-44). Насамом жеделе обаэтиперсонажабездуховны ибездушны. Валериан, как и мать, человек рассудка. Он состоит в греховной связи сразу с двумя женщинами: замужней гостьей и горничной матери, причем интри-гу с немолодой гостьей он заводит исключительно ради выгоды. Он гордится своей хитростью и ловкостью: «О, я знаю, что надо в жизни!» (с. 43). Его знание рассудочно, подобно знанию его матери. Отвечая удивленной хозяйке, откуда он знает точное место цитаты из Второго Послания апостола Павла к коринфянам, Валериан отвечает: «Га! интересуюсь-с! Я хочу этим побить Толстого! …Но ничего не надо делать даром» (с. 42). Это знание иного рода, чем знание слухов и сплетен, однако подобное механическое запоминание текста с целью извлечения выгоды опять отсылает к рассудочности, в которой «здравый смысл» и «выгода» часто взаимозаменяемы. Валериан не питает возвышенных чувств ни к одной из своих любовниц - им движет только рассудок и греховное плотское начало. Гостья очевидно испытывает к Валериану некоторые чувства, но они неуместны («она уже дожила до тех лет, когда можно отказаться от игры в чувства» (с. 3)) и даже отвратительны: «Искаженное лицо женщины озарилось румянцем чувственного экстаза… По ее щекам текли крупные, истерические слезы, и ее глаза померкли, а губы и нос покраснели и выпятились, и все лицо стало напоминать вытянутую морду ошалевшей от страсти собаки. Она догадалась, что она гадка, и закрылась вуалем» (с. 40). Эти уничижительные описания воссоздают не любовь, а порочную и пошлую страсть - понятие, соотносящееся со сферойдуши, однако противоположное чистой положительной душевности (см. в «Толковом словаре живого великорусского языка»: «Страсть, душевный порыв к чему, нравственная жажда, жаданье, алчба, безотчетное влеченье, необузданное, неразумное хотенье. Страсти человека… отделены от разумного начала, подчинены ему, но вечно с ним враждуют и никакой меры не знают» [Даль, 1991, т. 3, с. 256]). Вместе с тем любовная страсть соотносится с плотским, низшим телесным проявлением6. Именно негативная телесностьобъединяет образы гостьи иВалериана. Необходимо отметить, что художественно-антропологическая категория телесности воплощается в «Зимнем дне» не только в варианте плотского греха, но и в активных благих деяниях Федоры и Лидии - исцелении, труде и помощи ближнему. В случае Лидии особенно показателен эпизод с лечением мужика: «руки даны… для того, чтобы они служили людям на пользу», - утверждает девушка (с. 31). Положительная телесность, объединяясь с душевностью, воплощает созидательное начало личности. В системе персонажей дядя Лидии и брат хозяйки Захар Семёныч, скорее, занимает промежуточное положение между персонажами «тьмы» и «света», со всеми присущими им различиями в сфере рассудочного или душевного знания, отрицательной или положительной телесности. Генерал боготворит Лидию и ее труд (с. 29, 31), называя ее ангелом. Захар тонко чувствует душевную силу племянницы. Он лишен рассудочности: на просьбу поделиться подробностями житья его дочери и ее престарелого мужа он отвечает: «Я ничего не знаю» (с. 28), 6 Как известно, рассказ «Зимний день» явился актом литературной полемики с идеями, выраженными в романе П. Д. Боборыкина «Перевал». Обобщая суть возражений Лескова, А. А. Федотова выделяет в «Зимнем дне» два ведущих мотива: «мотив “живой” жизни и мотив разумного контроля человека над своим животным началом» [Федотова, 2011, с. 151], и таким образом делит персонажную систему на две группы в зависимости от того, какой из этих мотивов репрезентируется в томили ином образе. а о кузине Олимпии, известной в свете фигуре, он невысокого мнения (там же). Захар Семёныч не интересуется сплетнями и слухами, отграничиваясь таким образом от «общества» и мира рассудка в целом. В прошлом Захар совершал проступки, но ему присуще чувство вины (с. 35). Все это позволяет нам сделать вывод, что в аспекте души этот персонаж характеризуется положительно, что сближает его с образомЛидии. Однако между данными персонажами существует принципиальное различие: это наличие и отсутствие созидательного компонента личности. Захар Семёныч сосредоточен на своей личности. Он заслоняется от разрушительного действия общества посредством «личины» балагура, но активно-созидательное начало ему чуждо: он не привносит в мир добра, не развернут к нему «душой». Иначе выглядит Лидия, придерживающаяся философии деятельного добра (с. 20). Автор убежден, что только наличие демиургического начала делает человека необыкновенным, а жизнь его - подвигом. Созидательно-преобразующим началом обладает, наряду с Лидией, Федора. Эти персонажи олицетворяют собой «свет» в «темноте» «Зимнего дня». Итак, персонажная система рассказа Н. С. Лескова «Зимний день» подчиняется следующей художественно-антропологической логике: важнейшее место в структуре персонажей отведено понятиям души, ума или рассудка. Рассудок доминирует в структуре образов Валериана и хозяйки, а в персональной организации гостьи он уступает место страсти, как негативной экспрессии души, и связанной с ней плоти, отрицательной телесности. Рассудочность негативно характеризует персонаж, отрицая в нем наличие в той или иной степени ума, духа и души. Важнейшей для Н. C. Лескова оказывается универсалия души в сочетании с творчески-созидательным началом личности - именно эти компоненты формируют «свет» личности, преобразующий темный пошлый обывательский мир.

Скачать электронную версию публикации