Problems of Research on Baltisms in the Russian Language.pdf Балтизмы, т. е. слова, заимствованные из живых и / или вымерших балтийских языков (литовского, латышского и др. 1), представлены во всех разрядах русской лексики (апеллятивы, этнонимы, антропонимы, гидронимы, топонимы) и составляют ее балтийский пласт. Подобный пласт имеется также в белорусском (здесь он наиболее значителен), украинском и польском. Автор обращался к балтизмам в русском (великорусском) языке в специальной монографии, содержащей словарь лексических или апеллятивных балтизмов русского языка [Аникин, 2005] 2. Настоящая статья развивает и дополняет некоторые соображения теоретического характера, изложенные в указанной книге (cм. также: [Аnikin, 2011]). В современном русском литературном языке бесспорные лексические балтизмы единичны [Кипарский, 1973] и легко могут быть перечислены: ковш, кувшин, пакля, скирд(а), янтарь. Подавляющее большинство балтизмов русского языка принадлежит диалектной, устарелой и / или древне-(старо-)русской лексике. Таким образом, в поисках балтизмов приходится обращаться к словарям и иным источникам по лексике русских диалектов (включая островные - в основном старообрядческие - говоры в Прибалтике, Белоруссии и Польше), к словарям различных арго (условных языков), а также к словарям, содержащим данные по памятникам письменности древне-и старорусского периодов (соответственно XI- XIV, XV-XVII и XVIII вв.). К проблематике русских балтизмов в узком смысле слова не относятся многочисленные балтизмы восточнославянского языка канцелярии Великого Княжества Литовского, т. е. трансформировавшегося на белорусской и украинской почве языка, продолжавшего традицию древнерусского делового языка. Этот славянский язык называли и называют по-разному: русь(с)ка мова или проста мова, старобелорусский, западнорусский, литовско-русский. Наличие балтизмов в русском и других славянских языках является следствием интенсивных контактов между славянами и балтами, начавшихся более чем 1,5 тыс. лет назад и продолжающихся до сих пор. Территория, занимаемая двумя современными балтийскими языками, окружена славянским ареалом с запада, юга и востока, причем славянский ареал несравненно шире балтийского. Однако в древности, в эпоху, предшествовавшую балканской и другим миграциям славян, т. е. до середины I тысячелетия н. э., когда носители праславянского языка (языкапредка славянских языков), согласно наиболее распространенному мнению, занимали «довольно узкую полосу между верховьями Вислы и Средним Днепром», территория Славии была в несколько раз меньше территории Балтии [Топоров, 1988, c. 275]. Радикальные изменения этого соотношения стали происходить около V-VI вв. н. э. в лесной зоне Восточной Европы, когда началась экспансия славян и славянизация аборигенного балтийского и финно-угорского населения, а также процессы межъязыковой и междиалектной интерференции, в определенных исторических условиях приведшие к формированию древнерусского и позднее (с XIV в.) (велико)русского, белорусского иукраинскогоязыков. Топонимические и археологические данные позволяют полагать, что балтийская речь, перемежаясь на севере и востоке балтийского ареала с финно-угорской (а на юге и с иранской), до прихода славян звучала, помимо Прибалтики, на территории, включавшей юг и юго-запад современных Псковской и Новгородской областей до Твери, Смоленщину и Брянщину, Белоруссию, Северную Украину, Волго-Окское междуречье и прилегающие к бассейну Оки земли, Подесенье и Посеймье, а на западе доходившей, возможно, до средней и нижней Вислы. Этот ареал постоянно корректируется. Неоспоримым считается ядро балтийской гидронимии, включающее бассейны Немана, Березины, Сожа, Волго-Окское междуречье, бассейны верхнего Днепра, Десна, Нарева и левобережье Припяти [Дини, 2002]. В последнее время необходимость полного пересмотра северовосточной границы балтийского гидронимического слоя весьма убедительно доказывает В. Л. Васильев [2008, с. 78, 84] (ранее см.: [Агеева, 1989]), опубликовавший фундаментальное исследование топонимических древностей Новгородской земли, включающее обширную балтийскую (балто-славянскую) компоненту [Васильев, 2012]. Оно представляет собой синтез предшествующих работ Васильева и других ученых по новгородской и смежной топономастике. Следует отметить, что В. Л. Васильев в указанных и других работах (например, [Васильев, 2011, c. 10] о рус. диал. бургá ‘яма в реке’) сделал вклад и в изучение лексических балтизмоврусского языка. Распространено мнение, что исчезнувший со временем на указанных территориях балтийский элемент не только оставил обширный слой гидро-и топонимии, но также в той или иной степени предопределил строй славянских диалектов, носители которых ассимилировали балтов. Предпринимались попытки объяснить за счет действия балтийского субстрата такие явления, как аканье, полногласие, длительное сохранение и последовательное сохранение редуцированных. Однако субстратное балтийское происхождение этих явлений все-таки остается недоказанным (правдоподобную гипотезу генезиса аканья, не связанную с поисками его балтийских истоков, см. [Князев, 2000]). Отсутствие достаточных оснований для утверждения о существовании балтийского нетопонимического субстрата продемонстрировала на материале русского Северо-Запада Р. А. Агеева [1989]. Исключительная близость славянских и балтийских языков затрудняет выявление балтийского субстрата в восточных славянских диалектах и на уровне лексики, хотя именно с его действием некоторые исследователи связывают значительное количество лексических балто-восточнославянских совпадений, в том числе восточнославянских балтизмов. Балтизмы русского языка могут быть стратифицированы по их принадлежности кследующим периодам: А) праславянский (не позднее VI в. н. э.); Б) славянизация восточными славянами балтов (VI в. - начало II тысячелетия н. э.); В) эпоха Великого Княжества Литовского и РечиПосполитой (XIII-XVIII вв.); Г) пребывание большей части литовцев и латышей в составе Российской империи и СССР (XVIII-XX вв.). Древнейшие пласты балтизмов в славянских языках, т. е. (А) и (Б), поддаются выделению с наибольшим трудом из-за отсутствия формальных критериев отличения этих балтизмов от генетических параллелей. Эта трудность касается не только лексических, но и (вероятно, в еще большей степени) гидронимических балтизмов [Васильев, 2008, с. 83]. В этой связи указано, что в славянских языках приходится считаться с категорией «невидимых» балтизмов [Топоров, 1995, с. 50]. Для иллюстрации можно обратиться к слову Литвá, которое является названием страны и (первоначально) восточнобалтийского этноса. В древнерусских текстах это слово фигурирует с XI в. Оно заимствовано из лит. *Lẹ̄ tuvā < *Leituvā (cовр. Lietuvà) предположительно гидронимического происхождения: сближается с гидронимами типа Lietáuka на территории Литвы; в основе предполагают и.-е. *lei-‘лить’. В древнерусском ожидалось бы Литъва, но ъ в ранних источниках отсутствует, засвидетельствовано только -tva [Зализняк, 2004, с. 244]. Это явление может быть объяснено ранней потерей ъ или проявлением особенностей графики или - что наиболее вероятно - влиянием рефлексов праслав. *litva ‘ливень’ с суффиксом -tva. Засвидетельствованными рефлексами этого слова являются рус. диал. (к югу от Москвы) литвá ‘сильный дождь, ненастье’, с.-хорв. lȉtva ‘ливень’. Согласно ЭССЯ [вып. 15, с. 159], праслав. *litva ‘ливень’ является генетическим соответствием лит. Lietuvà, что имплицирует тезис о наличии в русском языке двух параллелей этого слова: генетической (литвá ‘дождь’) и заимствования (Литвá). Формальных различий между ними нет. В отношении этого примера надо заметить, что *litva ‘ливень’ следует сравнить также с балтийским названием дождя (лит. lietùs, lýtva, лтш. lietûs), которое, несомненно, содержит упомянутый корень *lei-‘лить’. Несмотря на родство названий дождя и слова Lietuvà, их непосредственное соотнесение является народно-этимологическим, как можно видеть по стиху Э. Межелайтиса Čia Lietuvà. Čia lietūs lyja «Здесь Литва. Здесь льют дожди» (пример из книги [Sabaliauskas, 2002]) 3. Ввиду с.-хорв. lȉtva, т. е. южнославянского соответствия, рус. литвá ‘дождь’ затруднительно рассматривать как балтизм периода (B), хотя и есть определенная вероятность, что русское слово - «невидимый» балтийский субстратный элемент. Возможность балтийского происхождения вероятнее в случаях с рус. арготич. литва ‘свеча’ < ? балт. *lētuvā < *leituvā. ̣Последнее близкородственно лит. lietùvas, liẽtuvas ‘форма для отливки’, žvakès liẽti ‘отливать свечи’ [LKŽ, вып. 7, с. 448]. К родственным формам относится также рус. диал. лéйка ‘примитивная форма для литья свечей’, ‘жировая плошка’ 4 < праслав. *lějьka [ЭССЯ, вып. 14, с. 190]. Трудности выделения ранних балтизмов в славянских языках обусловили положение, когда, согласно Ю. В. Откупщикову [2001, с. 323], безусловными балтизмами признаются лишь принадлежащие к периодам (В) и (Г). Словари Ю. Лаучюте [1982] и автора этих строк [Аникин, 2005] сосредоточены по преимуществу именно на фактах этого рода. Примерами правдоподобных ранних балтизмов в русском языке могут служить лексемы: дëготь, клеть ‘неотапливаемое помещение для хранения имущества’, диал. перть ‘жилая изба; баня’ (А); дерéвня, диал. áлес ‘мокрое, топкое место’, мýма ‘страшило’, ‘вошь’, пýсма ‘пук, связка’ (Б). В славянской этимологии широко используется понятие праславянского диалектизма. Теоретически многие русские (восточнославянские) слова, трактуе-мые как диалектизмы праславянского, могут быть определены и как балтизмы эпохи (Б). Славянская этимология, включая фундаментальные этимологические словари праславянского языка (ЭССЯ и SP), допускает существование балтизмов эпох (А) и (Б) весьма неохотно. Практически доминирует мнение, что балтийские элементы в праславянском вообще невозможно выделить. Но даже следуя этой осторожной традиции, рус. дëготь можно определить как вполне вероятный балтизм. Это слово, нередко толкуемое как прасевернославянский диалектизм *degъtь, скорее всего происходит от балтийского существительного *deguti-< балт. *deg-‘гореть’ [Būga, t. 2, c. 164-165]. Несмотря на попытки найти в славянском следы этого корня (давшего слав. žeg-, cр. рус. жечь и др.) с начальным *d-, на вопрос о сохранении *deg-в славянском следует ответить в целом отрицательно. Согласно Кипарскому [1973, с. 68], ожидалось быслав. *жëготь, а не дëготь. Редкий пример отклонения от общей тенденции неприятия ранних балтизмов периода (Б) в славянской этимологии дает рус. дерéвня. В SP реконструируется восточнославянский диалектизм праславянского - *dьrvьn’a ‘раскорчеванный участок, пашня’ (значение ‘деревня, селение’ вторично) с генетическими параллелями в лит. dirvinis, dirvìnis м. (dirvinė, dirvìnė ж.) ‘пашенный’, ‘пригодный для ̃̃ вспашки поля’ [SP, t. 5, c. 226-227], лит. dirvà ‘пашня, возделываемая, «раздираемая» земля’, лтш. dìrva ‘нива’, лит. dìrti ‘драть’. Но в ЭССЯ реконструкция *dьrvьn’a отсутствует, что сделано намеренно, как следствие этимологического решения О. Н. Трубачева и В.-П. Шмида, которые квалифицировали рус. деревня как субстратный элемент балтийского происхождения в русском языке (балт. *dirvinē), возможно, голядского происхождения. 3 Уместно напомнить и о мифопоэтическом восприятии Литвы у русских (о чем много писал акад. В. Н. Топоров). Оно отразилось, между прочим, в драме А. Н. Островского «Гроза»: Что ж это такое, Литва? А говорят, братец ты мой, что она на нас с неба упала Все знают, что с неба: и где был какой бой с ней, там для памяти курганы насыпаны. 4 Стоит отметить русизмы в языках Сибири: якут. диал. iliäjkä, эвен. н’э̄ jкэ ‘светильник, жирник’, юкаг. льэйкэ ‘свеча’ ит. п. [Аникин, 2003, с. 336]. Если слово дерéвня может быть отнесено к периоду (Б), то рус. диал. дирвáн, дервáн ‘залежь, целина’, блр. дзiрвáн ‘дерн’, заимствованное из лит. dirvónas, dirvõnas ‘залежь, целина’, лтш. dirvāns ‘вновь поднятое поле, бывшее под паром’ (< балт. *dir-v-, к лит. dìrti ‘драть’) может быть отнесено к эпохе (В). Есть и другие примеры полихронии заимствований. Рус. вя́терь ‘вид рыболовной ловушки’ с отражением носовой гласной относится к периоду (Б) 5, но вéнтерь с тем же значением - кпериоду (В), ср. лит. vénteris ‘то же’. Выявление всех потенциальных русских и иных славянских слов, относящихся к периодам (А) и (Б), далеко не завершено. Говоря о балтизмах в русском языке, обычно имеют в виду балтизмы периода (В). Что касается балтизмов периода (Г), а именно балтийских элементов, известных преимущественно в диалектах русских старообрядцев Литвы и Латвии, то они за редким исключением не представляют большого интереса, будучи поздними заимствованиями вроде алектрúня ‘электрическая станция’ из лит. elektrìnė. Лишь косвенное отношение к проблематике балтизмов имеют севернорусские финнизмы балтийского происхождения наподобие рус. сев. гúрвас ‘северный олень’ < фин. hirvas < балт. *širvas. Исключая поздние балтизмы в русских говорах Литвы, а также этнонимы, антропонимы и опосредованные (через п.-фин.), можно назвать около 70 надежных балтизмов русского языка. Менее строгий подход, с включением ряда этимологически небесспорных случаев, позволяет дать цифру около 150. Для сравнения: число балтизмов в белорусском - около 500 (не считая ка́лек, описанных В. Н. Чекманом [1972]), в польском - около 400, в украинском - 60, хотя это весьма приблизительные подсчеты. Не следует забывать о потенциально многочисленных «невидимых» балтизмах русского языка и всей северно-славянской области (включая слова, имеющие южно-славянские параллели), которые не участвуютвданных подсчетах. География балтизмов в русском языке довольно единообразна. Около 50 приходятся на смоленские, брянские и псковские и смежные говоры. В смоленскосмоленско-брянских (частично и псковских) говорах представлена своего рода филиация белорусских балтизмов, которые справедливо рассматриваются как центр (ядро) иррадиации балтийских элементов в славянских языках. Не следует забывать, что смоленские и брянские говоры - промежуточные между русскими белорусскими и иногда рассматриваются как белорусские. На примере белорусских балтизмов арýд ‘закром’ и сцíрта ‘скирда’ (= рус. диал. арýд, скúрда) А. П. Непокупный [1976, с. 180] развивал тезис об особой роли балтийских диалектов восточно-аукштайтского типа в развитии лексики белорусского и смежных славянских языков. Тезис, безусловно, актуальный и в отношении смоленских и брянских говоров. Вместе с тем балтизмы псковских и новгородских говоров могут обнаруживать латгальские черты: дáса ‘колбаса’ из лтг. dasa (при лтш. desa), чапýра ‘шапка’ из лтг. capure (лтш. cepure). Есть несколько балтизмов, которые встречаются только в русских говорах (но не в белорусских, украинских и польских): упомянутые дáса и чапýра, а также жуберá ‘приспособление из жердей для просушивания сена’, кáуля ‘рука’, кирстýк ‘крючок у фельдшеров для пускания крови’, кувúклы ‘народный духовой инструмент, разновидность флейты’, пýсма ‘пук, кипа’, трýска ‘соль’. Попытку В. Н. Топорова выявить значительный пласт голядских лексических элементов в русских говорах Подмосковья приходится расценить как неудачную, хотя некоторые из «голядских» этимологий были поддержаны в литературе [Zinkevičius, 1984, c. 250; Дини, 2002, c. 246]. Вместе с тем существование лексических «голядизмов» в русской лексике в принципе не исключено, как видно по примеру со словом дерéвня (см. выше). 5 Ср.: др.-венг. veter ‘то же’ < вост.-слав. (согласно [Рот, 1973, с. 226]). Около 20 слов имеют широкое распространение в диалектах русского языка, примыкая к упомянутым выше единичным балтизмам литературного языка. Следует уточнить, что широкая диалектная география таких балтийских элементов, как вя́терь / вéнтерь ‘вид рыболовной снасти’, жлýк(та) ‘кадка для стирки белья’, клýня ‘рига, помещение для молотьбы и хранения хлеба’, кýрпы ‘вид лаптей’, мýрза ‘грязный, чумазый человек’, рéзвины ‘заплечные крошни для переноски сена и проч.’, скирд ‘кладь сена или хлеба’ ит. д., может быть обусловлена и диффузией из основной зоны иррадиации балтизмов, т. е. из белорусского ареала, и происхождением из вымерших балтийских языков. На последнем особенно настаивал В. Н. Топоров [1995, c. 47]. Но иррадиация представляется все-таки более влиятельным фактором. Косвенным аргументом в ее пользу является значительное количество полонизмов (до сих пор не выявленных в полном объеме) в русском языке, распространявшихся в нем примерно тем же путем, что ибалтизмы. В большинстве известных случаев лексические балтизмы русского языка представлены также в других славянских диалектах и могли достичь русского ареала через белорусское посредство благодаря диффузии через межславянские диалектные границы. Балтийский субстрат в русском языке надежнее устанавливается по гидронимии балтийского происхождения, что убедительно подтверждено В. Л. Васильевым [2008, c. 86]. Подобная ситуация имеет место в тех случаях, когда процесс этнической ассимиляции завершился давно, и с течением времени утрачена большая часть субстратных черт. Так обстояло дело с фракийским субстратомв болгарском. Однако нельзя исключить, что подобные выводы будут в той или иной степени пересмотрены. В любом случае есть немало неясного в русской этимологии, иновые балтийские элементы, несомненно, еще будут выявлены.

Скачать электронную версию публикации