The motif of the frustrated communication in the plot of E.D. Aipin's nov-el «Mother of God in Blood-Red Snows».pdf Роман Е. Айпина (р. 1948) «Божья Матерь в кровавых снегах» писался в 1996 – 1999 гг., был впервые опубликован в Екатеринбурге в 2002 году и с тех пор переиздавался еще два раза: в 2006 г., а затем в 2010 в петербургском изда-тельстве «Амфора» в серии «Будущие нобелевские лауреаты». Роман переведен на английский, венгерский, французский, эстонский языки, по его мотивам снят фильм О. Фесенко «Лед. Сага о хантах» (2010). За прошедшее десятилетие роман вызвал множество критических откликов, как положительных, восторженных, так и разгромных, написанных в уничижительно-презрительной манере. В настоящее время произведение активно исследуется литературоведами [Лагунова, 2006; Ку-ренкова, 2009; Косинцева, 2010; Косинцева, Куликова, 2010; Куликова, Артамо-нова, 2010; Артамонова, Куликова, 2010 и др.]. Не углубляясь в обзор полемики, возникшей вокруг романа, отметим, что хо-тя роман написан на русском языке, он относится все же не к современной рус-ской, а к хантыйской литературе, которая является младописьменной (новопись-менной), как ряд других литератур малочисленных народов Севера. Отсюда воз-никает и противоположность оценок, абсолютное неслышание разными читатель-скими аудиториями романа друг друга. От произведения, созданного в рамках литературы, находящейся в начале своего исторического развития, еще чрезвы-чайно близкой традиционной культуре и архаическому типу мышления (чем и обусловлен к ней интерес ученых, зарубежных читателей, всех, кто ценит уни-кальные исчезающие культуры, многовековой уклад, утраченный техногенной цивилизацией и т.п.), нельзя ожидать тех же изысков, что от модных новинок со-временной русской прозы. Думается также, что генезис такого произведения нельзя возводить только к литературе соцреализма (а как писатель Айпин начал формироваться, действительно, еще в рамках советской литературы), но нужно исследовать его в контексте других молодых литератур, обращая внимание на параллелизм процессов. В данной статье мы затронем вопрос собственно художественной структуры романа – принципов его сюжетостроения. Одна из структур, создающих сюжет-ное единство и целостность здесь – принцип кумуляции, повтора одного и того же мотива в разных образных формах на протяжении всего романа. Как показывают классические (С.Н. Бройтман, В.Я. Пропп, В.Н. Топоров, О.М. Фрейденберг и др.) и современные исследования (М.М. Каспина, В.В. Федоров), кумулятивный сю-жет – самый архаичный. И выражает он прежде всего наиболее древний тип мышления. «…Нанизывание есть не только художественный прием, но и форма мышления вообще…» [Пропп, 1998, с. 259]. Пролог и эпилог поясняют историческую ситуацию, в которую вписан ро-ман: с чего началось, чем кончилось, что осталось неизменным. Они задают ос-новную оппозицию менталитетов с точки зрения автора: ханты не могут жить в неволе, красные не могут позволить кому-то жить на воле / по своей воле. Ку-мулятивная цепочка здесь – подвиги неуловимого Сени Малого, народного героя. Она не «замедляет действие», как в классической прозе. Напротив, в ней основное смысловое ядро – столкновение «жажды воли» и власти продолжается бесконеч-но, пусть в народной памяти и легендах. В первой главе говорят на разных языках и не понимают друг друга красный комиссар и хантыйка, Мать Детей. Автор ведет повествование последовательно, то с точки зрения одного, то с точки зрения другого героя. Читатель может ви-деть, что если хантыйка надеется на общность языка, и ей в голову не приходит, что ее языка просто не существует для другого («Она поклялась всесильным и всевидящим огнем, а пришелец не поверил. Значит, настал ее, Матери Детей, черед. На этой войне у остяков существовал свой порядок вступления в бой» [Ай-пин] 1 ), то «главарь», он же «командир», занят только размышлениями о собствен-ных проблемах с трудностями подавления восстания в тяжелых погодных и быто-вых условиях. Проблема языка встает перед ним не раз: например, его переводчик не понимает других диалектов, но поскольку остяков все равно убивают, это не важно. Командир не задумывается о необходимости знать язык: он отдает прика-зы. Третьим героем ситуации мог бы быть перебежчик, предатель, который может зайти в тыл и подстрелить своего же остяка в спину. Мотивы его действий непо-нятны командиру, он не входит в кругозор Матери Детей. Но он не субъект обще-ния, несмотря на владение обоими языками и проявленную хитрость. Он испол-няет приказы и является лишь орудием убийства. Результатом общения на разных языках стало то, что на этот раз Мать Детей оставили в живых – командир не предполагал, что она будет воевать дальше и вообще сможет выжить. 1 Далее все цитаты по этому изданию. Во второй и третьей главах показано, как предельно семиотизирован мир ос-тяков. Расположение предмета, его целостность или ущербность несут в себе кон-кретную информацию. Мать Детей выполняет все положенные обряды и ритуалы для сохранения порядка в мире, космоса, а не хаоса. Для этого она оставляет раз-нообразные знаки, которые будут понятны богам и другим хантам. Мать и ее дети прекрасно понимают друг друга, в том числе и без слов. Содержание этих глав – перевод читателю языка обряда и мифа. Коммуникация – хантов внутри своего мира. Герой четвертой главы – «глава красного войска Чухновский, плосколицый здоровяк из уральских пролетариев». Содержание его мыслей – деятели русской истории, связанные с тем местом, где он оказался – князь Меншиков и Троцкий, сведения о восстании, которое он приехал подавлять. Ситуация его коммуника-ции – с «белотелой рыжей девицей с насмешливыми зелеными глазами», фельд-шерицей «из красных». Общий язык находится, и Маша зачислена в отряд. Коммуникация пятой главы – трагическая: попытка договориться человека с убивающей машиной – детей и женщины с аэропланом, сбрасывающим бомбы. Мать детей показывает, что они беззащитны и не могут причинить вреда. Летчик видит это, но руководствуется приказом не выпускать людей из этого района, чтобы не было свидетельств зверств красных, о чем не может знать Мать. «Но Матерь Детей не теряла надежды. Красная машина посмотрит на них, убедится, что это женщина и дети, и оставит их в покое. И, успокаивая своих птенцов, на-полняя пустоту голосом, все повторяла-говорила: “Мы еще маленькие. Нам еще нужно пожить. Красная машина нас не тронет…”». Результат общения – смерть старшей дочери от раны. В шестой главе попытка насильственной коммуникации со стороны русских кончается смертью молодого ханта и пленением его жены. Молодожены (дочь Матери Детей и ее муж) ехали навестить родителей. Красные, с одной стороны, пытаются их остановить, с другой – не настроены разговаривать: убивают, еще не получив нужных сведений, «перестарался: раньше времени забили парня лист-венничными дубинками». Диалог с пленницей также не получается: спиртом ее не подкупить, она пытается убить захватчика (но нож ломается о пряжку). В седьмой и восьмой главах разрядка напряжения, заход в прошлое, где даны три вида удачного общения: с Белым (беглым царским офицером) через его изле-чение и обучение языку и традициям (оно двустороннее – он учит детей писать, дети учат его говорить), мужа и жены друг с другом, когда один заканчивает фра-зы другого, поскольку они представляют собой одно целое, и двух вер – христи-анской и языческой: христианские боги охраняют хантов в домашнем простран-стве, языческие – в лесу (боги «договорились», не конфликтуют в сознании). В девятой главе попытка коммуникации дана внутри размышлений Белого о судьбе России: русские начали воевать между собой – гражданская война это и есть неспособность к диалогу; отсутствие диалога дворян и крестьян (отсутст-вие заботы хозяев о развитии крестьян) привело к тому, что последние уничтожа-ли книги и картины, не понимая их ценности, но желая жить также хорошо, как хозяева. В десятой виды общения синтезируются (человека с человеком, человека с Богом, русского с хантами, хантов с русским), чтобы создать новое сакральное пространство – часовню с иконами, где в ликах убиенной царской семьи просту-пают лица Матери, ее мужа и детей. Одиннадцатая глава возвращает к событиям шестой. Мать детей натыкается на брошенный труп зятя, но не знает, что это он. Интуиция говорит ей, что это могла быть ее семья, но она «успокаивает» себя рассуждением в рамках логики мира, которому принадлежит ее сознание: «А та не дала бы вот так погибнуть мужу на голом снегу, сама бы приняла смерть рядом с ним». В этой главе начина-ет входить мотив коммуникации с животным, которая несравненно более успеш-на, чем с людьми, «общающимися» на языке лиственничных дубинок (это язык – послание с семантикой устрашения живым): «Вороны – вещие птицы, что-то хо-тят сказать, куда-то ведут, – подумала женщина. – Только к хорошему или плохо-му?». Мотив будет усиливаться к финалу, где женщина доверит своего грудного ребенка старой собаке, а потом дождется пса как собственного спасителя. (Имя Матери – Вера, она верит – знакам, богам, живым существам.) Зоосемиотика не является для нее вопросом – язык животных, их знаки ей абсолютно внятны, она учит им детей. Двенадцатая и тринадцатая главы снова представляет собой заход в прошлое (7 – 10 главы), где ханты пытаются передать Белому свою мудрость о круговороте времен и о том, что жизнь человека представляет собой ценность, она священна, о символике цвета. Это коммуникация в виде наставления. Четырнадцатая глава – наставление истории угров, трансляция легенд о богатырях – передача памяти. Пятнадцатая – обсуждение путей ухода Белого в Европу в форме диалога на рав-ных, прощание. Здесь также возникают имена Меншикова и Троцкого, как в свое время в голове Чухновского (четвертая глава), но в совершенно ином контексте помощи остяков и вогулов русским. В этих главах вступает в силу закон паралле-лизма: индивидуальная история исхода из России параллельна историческому разделению угров. Шестнадцатая глава – неудача коммуникации со своим народом. Все люди селения, до которого добралась мать, уже мертвы (убиты). Но автокоммуникация Матери имеет результатом понимание сути красных, логики их действий, исчез-новению страха. Внутренний монолог (в форме несобственно-прямой речи, через авторское опосредование) ведет к возрастанию смысла, открытию истины. Разго-вор внутри себя – это одновременно диалог со сем миром, открытым Матери в форме читаемых знаков. Семнадцатая глава повторяет сюжетную ситуацию главы пятой (Айпин ис-пользует числа 24 – общее количество глав и 12, половина от 24, «расстояние» между главами, события которых образуют кольцо). Здесь снова встреча с аэро-планом-бомбометателем, но на сей раз это битва, поединок. И хотя матери удает-ся подбить железную птицу, погибает ее сын, а немного позже от инфекции в ра-не младшая дочь, остается только младенец. Мать поставлена в ситуацию вопро-сов без ответа, подобно античным героям осознавая бессмысленный трагизм че-ловеческой судьбы: «Почему огненный камень красных мое тело не заберет?! По-чему огненный камень красных мою душу не заберет?!». Ни в какой ситуации она не перестает исполнять ритуалы, необходимые, чтобы «остаться людьми». В восемнадцатой главе внимание автора переносится на другого коренного обитателя этих мест – волчицу («А с хозяином этих земель волки почти всегда жили в ладу»). Как и Мать, она теряет свою семью во время бомбежки. Как и она, она плачет и воет, жалуясь на судьбу Верховному. Но смысл эпизода не в парал-лельности образов, а во встрече равно несчастных человека и зверя. Волк ищет человека не как добычу, а как своего убийцу, чтобы облегчить боль. Человек по-нимает эту боль, и не наказывает волка, не сдерживает его как в благополучные времена, а делится с ним последней пищей, потому что осознает свою ответст-венность за миропорядок и за его нарушение. «Но женщина странно себя повела. Она не прикоснулась ни к ножу, ни к топору. Вместо этого она заговорила с не-прошеной гостьей и затем поделилась едой, которую положила на дорогу. Увидев это, Волчица-мать заплакала. Она ничего не могла понять. Что, все в этом мире перевернулось?..» За эти действия Матери приходится объясняться с собакой: волчице еще хуже. Хант объединяется с дикой природой перед общим врагом. И волчица, и Мать мыслят одинаково – просматривают «картинки» прошедшего и возможного будущего. В девятнадцатой главе происходит «чудо» коммуникации: поет младенец Савва. Мать беседует с сыном, волчицей и «мудрым стариком» псом Пойтеком, который в ответ отдает ей свою добычу. В двадцатой главе снова возникает сю-жет, перекликающийся с сюжетом восемнадцатой главы: нарушение обычных законов сосуществования человека и животного, на этот раз человека и собаки. Мать вспоминает (свой разговор с Соснэ, матерью Пойтека), как в морозы взяла в дом щенка (Пойтека), несмотря на правило не держать собак внутри человече-ского жилья. «Разговаривали, конечно, на разных языках. Женщина – на челове-ческом, собака – на собачьем. Но Матерь Детей все слова переводила на родной язык, понимала все, что “говорила” собеседница. Да и как не понять ее, если с рождения изо дня в день кормила и поила Соснэ?». Результатом разговора ста-новится милосердие, взаимопомощь. Двадцать первая глава, где Мать кормит малыша своей кровью, чтобы спасти его, также содержит воспоминание, но на этот раз о договоре человека и волшеб-ной гигантской птицы в сказке. Сказочное существо из рассказов стариков (ком-муникация поколений) для Матери не менее реально, чем существа из плоти и крови. «Она ползла и с благодарностью вспоминала про птицу Каре, которая надоумила, как спасти малыша». Ее собеседниками становятся и богини. «И она ползла и молилась Солнышку-Матушке. Ведь Солнце было Матушкой всех зем-ных людей. Солнце было красавицей-женщиной. Солнце было богиней. А богине можно молиться. С богиней можно поговорить». Человек не может выжить, не разговаривая, не обмениваясь энергией мысли с мирами. В двадцать второй главе ситуация начинает выправляться: удается бежать пленнице Федосье (шестая глава уравновешена) через обманное общение. На до-просе она изображает готовность отдаться полковнику. С его точки зрения: «Все это было похоже на начало разговора. На начало пути к полковнику». Однако «девушка саданула его в промежность и, накинув на себя одеяло, сиганула в окно, а там – в дежурную упряжку». Формально это случай не состоявшейся коммуни-кации, но с безусловно положительным результатом наказания врага и обретения свободы положительным героем. Двадцать третья глава – воспоминание из будущего: Белый уже в Европе вспоминает об обеде с августейшей семьей в 1916 году. «Он отвечал на вопросы и в душе был рад тому, что его здесь принимали за своего. За обедом семья вела себя так, как будто не было посторонних, то есть его, прибывшего с фронта офи-цера, поставленного на один день дежурить при государе. Он смотрел на государя и думал, что более деликатного, доброго и умного человека вряд ли встречал в жизни». Это предсмертные воспоминания, где на выходе из забытья на его во-просы отвечает икона Божией Матери (как в чуме остяков), и где он уходит к Богу «на белом коне». Это ситуация важнейшей в жизни человека коммуникации – в момент перехода между мирами. На границе со смертью «воспоминания о бу-дущем» – видения своей смерти после многих подвигов отмщения красным у Ма-тери Детей в двадцать четвертой, последней главе. Она общается непосредствен-но с Божьей Матерью, с пулей красного в груди (в первой главе командир рас-стрелял икону), объясняет ей, как залечить рану, просит помощи. «Она уловила легкую поступь идущих к ней на помощь. То ли людей, то ли Божьей Матери…». В эту структуру органично вписываются документальные приложения к ро-ману – выписки из допросов (которые, как понятно читателю, производились под пытками), все они сделаны через обязательного переводчика, все подписаны хан-тами как «верные», хотя отражают видение мира НКВД. Они также нанизаны це-почкой. Логичным завершением выглядят авторские комментарии. Их поясняю-щая текст функция здесь уместна как нигде – автор романа создает свою ситуа-цию коммуникации с читателем, объясняя ему «язык» описанного мировидения, пусть это коммуникация в отстраненной манере, одноголосая. Проблеме «перево-да» в романе закономерно уделено много внимания. Для детей дядя Петя, напри-мер, дядя Здравствуй, поскольку хантыйское и русское слово созвучны. Матерь переводит образы великих княжон и царицы на язык орнамента – каждой соответ-ствовал бы свой значимый, «говорящий» узор на белой шубке. Человеку необходимо говорить с Богом, богами и богинями, животными, домашними и дикими, другими людьми, ближними и дальними, уходящих поко-лений и младших, идущих на смену, с миром в целом, с культурой, с природой, и обязательно – с самим собой, знать чужие языки и делать их своими, – таков посыл романа, заключенный в мотиве состоявшейся коммуникации. Но в эту структуру вторгается ее отрицание, противоположность, разрушающий элемент несостоявшейся, невозможной коммуникации с убийцами, оккупантами, бездуш-ной техникой, людьми, не владеющими никакими языками, кроме языка приказа. Мотив повторяется в новой форме в каждом следующем за предыдущим эпизоде. Безусловно, кумуляция в романе не фольклорная: мотив представлен как со-ставленный бинарной оппозицией, один вариант чередуется с другим; нет нарас-тания самого этого действия, но есть нарастание и нагромождение в развитии сюжета – Мать теряет одного за другим своих детей (по старшинству – от стар-шей к младенцу), усиливается голод и слабость, зверства красных становятся все чудовищнее. Как в сказке, героиня движется вперед и встречается с новыми су-ществами. Цепь не прерывается – она замыкается мифотворческим сознанием, рождающим и воспроизводящим легенды, хотя Мать Детей, слившаяся в поступ-ках с Сеней Малым, видит свою смерть как финал. Здесь присоединяется цикли-ческий сюжет – героиня возрождается для очередного круга своей жизни, побы-вав на пороге смерти, пройдя через смерть почти всего своего рода. Важно, что в целом сюжет построен на принципе присоединения однотипных сюжетных си-туаций (хотя в некоторых прослеживаются и элементы параллелизма), в чем от-ражается сознание писателя новописьменной литературы. Нельзя сказать, что кумулятивный сюжет не актуален для современной рус-ской литературы. «Неокумулятивный сюжет» в рамках постмодернистского ми-ровосприятия характерен для творчества таких разных авторов как В. Сорокин и А. Иличевский [Федоров, 2011а, 2011б]. Однако Е. Айпин дает совершенно иную его вариацию: в его форме осуществляется осмысление традиционной фольклорно-эпической культурой остро современной проблемы разноязычия, не-переводимости, отсутствия точек соприкосновения в языковых играх человечест-ва.

Скачать электронную версию публикации