The book «Alliluya» by Vladimir Narbut: the picture of the world.pdf Изучение лирики Владимира Нарбута немыслимо без обращения к книге «Аллилуйя». О. А. Лекманов посвятил ей одну из своих статей (а позже - главу в монографии): основные усилия учёного направлены на описание книги как ху Сибирскийфилологический журнал. 2014. № 3 © П. А. Чеснялис, 2014 дожественного целого, для которого характерно фонетическое, мотивное и пространственное единство [Лекманов, 2006, с. 39-72]. А. В. Миронов характеризует «Аллилуйю» как «творческий прорыв» Нарбута [2007, с. 66]. Предметом нашего исследования стала картина мира, реализованная в книге В. Нарбута «Аллилуйя»: рассматриваются такие её компоненты, как система персонажей и предметный мир. Сделаны предположения относительно культурных ориентиров, которыемогли стать источниками этой картины мира. Систему персонажей и предметный мир книги «Аллилуйя» в концентрированном виде представляет эпиграф - цитата из Псалтири: Хвалите Господаотземли, великие рыбыи все бездны, огонь и град, снег и туман, бурный ветер, исполняющийслово Его, горы ивсехолмы, дереваплодоносные ивсе кедры, звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые, цари земныеи все народы, князья и все судьи земные, юноши идевицы, старцы и отроки да хвалят имя Господа… (Псалом 148, ст. 7-13). В число тех, чья хвала должна возноситься от земли, попадают люди вне зависимости от возраста, пола и социального положения, животные, растения и даже природные стихии. Это уже напоминает акмеистический идеал всеприятия [Городецкий, 1913, с. 48], но Нарбут в процессе конструирования художественного мира своейкниги расширяетэтотсписок. В первом же стихотворении (оно называется «Нежить») мы встречаемся с миром, где в качестве главных действующих лиц представлены демонологические существа - домовиха и её муж. О людях ничего не говорится, возможно, они спят, что обусловлено и временем действия. Изображая именно пару домовых, Нарбут делает акцент на традиционном восприятии этих существ как предковхранителей. Пространство избы изображается «кишащим» множеством мелких безымянных существ. Предпочтение отдаётся действию, ане лицу: Глотая сажу дымохода, стоя голыми иль в кожурахна угреватыхкирпичинах, клубкамитурят дым, перетряхая пчелами, какимиполымякусалопечь в низинах [Нарбут, 1990, с. 94] 1. Теснота и постоянное движение создают эффект неделимого мира, единой плоти многих существ ипредметов. Триптих 2 «Лихая тварь» посвящён такому персонажу, как ведьма. В стихотворении «Крепко ломит в пояснице…» представлен процесс инициации. Замеченная лешим девка становится объектом его домогательств, в результате чего превращается в ведьму. Контакт с «иным» - обязательная для символизма тема, от которой акмеисты отказались [Гумилёв, 1913, с. 44]. Адамистическое толкование этой темы - физический контакт. Лесовик у Нарбута видим и осязаем, он дурно пахнет и причиняет боль, оставляя увечья на теле; он реален в не меньшей степени, чем его инфернальные собратья, населяющие мир гоголевской Диканьки. В этой же сцене прочитывается и авангардная сосредоточенность, «на всём, что связано с телом, с телесными ощущениями» [Бобринская, 1995, с. 486]. 1 Далее ссылки на это издание будут приводиться в круглых скобках с указанием страниц. 2 В издании 1912 г. «Лихая тварь» включает только два текста. Как позже объяснял сам В. Нарбут, это произошло случайно [Нарбут, 1990, с. 406]. Лапой груди выжимает, словнояблоки на квас, - и отгуб неотымает губ прилипчивых карась (с. 96) Ход событий не удивляет героиню. Новообращённая ведьма понимает выгоду своего положения и далее уже она взаимодействует с человеческим миром, как агент потустороннего. Нарбут актуализирует такие свойства этого образа, как способность летать, оборотничество, магические способности. В поведении ведьмы присутствуют причинно-следственные связи - для колдовства нужен повод. Например, соперничество в любовных делах илиобида. Только выдумали прихвостни затею, несуразную достаточно-таки: сплюснутым жгутом лупить дапокрутее, кто зевает простофилей «в дураки». «Вдураки» - еще туда-сюда, поладить довелосьбы, а за «ведьмой» - прямо грех… (с. 99) Вспомним, как Гоголь описывает лучшую картину кузнеца Вакулы: «…изоб-разил он святого Петра в день страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный чорт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его…» [Гоголь, 1970, с. 95]. Компания, задумавшая бить проигравшего в карты («ведьму» 3), подобна грешникам с картины гоголевского кузнеца. Ведьма же, как и Чёрт, задумывается омести: Мочи - нет! Навозом рыла забросатьбы, порчунанасмешниковбы напустить! Бойся: вырежет следы-то от усадьбы, в глине запечет и - квит: никак не жить! (с. 99) Для Нарбута важна конкретизация: из множества способов наведения порчи, выбран и описан один. Объяснение ему находится в области древних представлений о следе как «символическом заместителе субъекта» [Славянские древности, 2012, т. 5, с. 39]. Многоплановы отношения потусторонних существ с животным миром. Нежить может превращаться в различных зверей или заявлять о себе, воздействуя на домашних животных: порча скота представляется способом сведения счётов с людьми. «Особенным» животным приписывается способность к распознаванию нечистой силы. Все эти отношения представлены в стихотворении «Луна, как голова, с которой…» С нежитью связаны «нечистые» животные - мухи, тараканы, вши, блохи. Обилие насекомых в художественном мире «Аллилуйи» поддерживает впечатление постоянного движения. Тело, на котором они поселились, превращается в локус, при этом теряется незыблемость границ тела - оно постоянно поедается. Здесь можно говорить о чертах поэтики авангарда, где, по мнению Н. В. Злыдневой, «специфическая неуютность пространственно-телесного мира… порождает 3 «Ведьма» - карточная игра, в которой оставшийся с пиковой дамой на руках игрок называется «ведьмой». и дисперсную структуру пространства, организованную по принципу диффузной массы» [2004, с. 247]. В «Аллилуйе» насекомые часто вписаны в эротический контекст. Например, в стихотворении «Пьяницы», где представлены ухаживания адвокатазапопадьёй: - Несахарлисие? - И в сдобныйлокоть - чмок. А муха все шустрей - пред попадьей во мгле - зеленая снует, расплаживая сволочь (с. 102-103). Эта сценка может быть отсылкой к «Ночи перед Рождеством». Нарбутовская попадья напоминает Солоху, руку которой целует Чёрт, а появившийся следом дьяк лукаво вопрошает, указывая на разные части её тела: «А что это у вас, великолепная Солоха?» [Гоголь, 1970, с. 109] Одно из наиболее мифологизированных животных - конь - в «Аллилуйе» оказывается значимым именно как эротический символ. «Жеребцов и кобылиц привязывали у сенника (подклета), где молодые проводили первую брачную ночь. Производительная сила коня и человека при этом считались взаимосвязанными» [Славянские древности, 1999, т. 2, с. 592]. В этой системе представлений естественно, что горничная Дуня из стихотворения «Клубника» отправляется на свидание в конюшню. В стихотворении «Как махнет-махнет - всегда на макогоне…» молодежь, собравшаяся на ночные посиделки, отвергает социальную норму, вступая в добрачные связи. Здесь тоже задействовано сравнение с лошадьми: вместо компании люди названы табуном. В этом же тексте говорится о «барышнях», наблюдающих за случкой лошадей. Акцент сделан на том, что в этот момент происходит с человеческойплотью, котораявыступает какчастьединой: Из-под мышек заторопятсяколючки и - мурашкимаком, беленьким сыпнув, побегут по коже - чутьли не до пальцев (с. 99). Закономерным результатом эротических похождений героев книги становятся контексты, связанные с деторождением. Происходит это своеобразно. В стихотворении «Клубника» «беременной» представлена барыня, страдающая от грыжи, и её дом, который должен разродиться, отдав тело хозяйки земле. В ожидании смерти они выступают как единое целое: Живот, под капотом углом заостренным в колени уткнувшийся, слишком неровен: где впадиной вылился пах,- под уклоном свихнулось одно из обглоданных бревен. Не выкорчуют его даже и годы! Владелицу с домом сугубо сцепили, и, может, беспомощные эти роды они разрешат, просмердевши, в могиле… (с. 107) В стихотворении «Архиерей» «беременный» (толстый) соборный поп наделён избытком плоти, как признаком принадлежности к материальному миру. Оценивая подобные примеры в лирике Нарбута, А. В. Миронов пишет, что «уподобление полноты и тяжести человеческой плоти состоянию беременности связывается с бурлескно-трагедийным ощущением болезни, ведущей организм к постепенному разрушению и смерти» [Миронов, 2007, с. 103]. Однако накопленное готовится не только к растрате, но и к перерождению - это одна из фундаментальных черт нарбутовской картины мира. Дети, описанные в стихотворениях, отмечены «неправильностью»: возможный ребёнок Евдохи - незаконнорожденный, льнянокудрый ребёнок из стихотворения «Нежить» облачён в замусоленный сарафан. В заключительном стихотворении книги появляется младенец-упырь: Свежей глины невязкий комок безобразно-паучьей усмешкой перекривлен: два щуплых орешка запустил под плевустаричок (с. 114) Образ связывается с разными контекстами. Объяснение можно найти в этнолингвистическом словаре, согласно которому у восточных славян «“старыми”… назывались больные, нежизнеспособные младенцы» [Славянские древности, 2012, т. 5, с. 282]. Другой вариант предложен Н. А. Рогачевой 4: она трактует этот образ как эльфический - уродливый и крикливый карлик, подменивший собой похищенного ребёнка [2005, с. 83-84]. А «безобразно-паучья усмешка» может быть отсылкойк знаменитой картине ОдилонаРедона «Улыбающийсяпаук» (1881 г.). Идея единой плоти поддерживается перенесением антропоморфных черт на окружающий мир. Особое внимание - солнцуи луне: Заритполя бельмо, напитанное лению и облакапод ним повиснули как слюни… (с. 94) Луна, как голова, с которой кровавый скальп содралзакат… (с. 100) Универсум представляется лишённым гармонии: изувеченные небесные тела освещают тленный мир и населяющих его существ. У футуристов природа таким образом лишается свойств вечности [Бобринская, 1995, с. 481]. Для персонажей и лирического субъекта Нарбута конфликт с универсумом не характерен; подверженность разрушению следует понимать как интегральную характеристику всего в мире. Метафорическое стирание границы между персонажем и предметом представлено в стихотворении «Портрет»: Мясистый нос, обрезком колбасы нависший на мышастые усы… (с. 112) Подобное изображение человеческого тела близко к фольклорной традиции. Н. А. Рогачева соотносит это стихотворение с загадкой [2005, с. 80]. Тенденция к опредмечиванию прослеживается также в стихотворениях «Пьяницы», «Клубника». В центре предметного мира «Аллилуйи» оказываются гончарные изделия. Битьё посуды - как часть обряда инициации - актуализировано в стихотворении «Крепко ломит в пояснице…», где девка превращается в ведьму. Горшки традиционно представлялись антропоморфными существами и даже наделялись и родо-половыми признаками [Славянские древности, 1995, т. 1, 4 Н. А. Рогачева ссылается на работу А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». с. 526-527]. В стихотворении «Горшечник» все они имеют индивидуальные характеристики: Гибкой, розовой, свистулечной соломой шапки завиты: шершавый и с поливой: тот - для каши; тот - снутром, борщам знакомым; тот - в ледник: для влаги, белой иленивой (с. 104) «Приезд горшечника в деревню мог сказаться на судьбах местных девушек» [Славянские древности, 1995, т. 1, с. 519], причём, он мог сулить как скорое замужество, так и долгое пребывание «в девках». Нарбуту интересен положительный вариант - поэтому его горшки изображены как женихи, а девушки заранее названы «молодицами». Картина мира, представленная в книге «Аллилуйя», характеризуется неопределённостью границы человеческого и потустороннего миров, также проявляется размытость границ между людьми, животными и миром предметов, свойственная архаичному сознанию. Выстраивается образ единой плоти, постепенно переходящей из одной формы в другую: тело соединяется с пространством, получает его свойства. Диффузность пространства, в свою очередь, - элемент поэтики авангарда. Основным источником такой картины мира является славянская мифология, представленная вобрядах. Также возникают параллелистекстамиГоголя. Возвращаясь к вопросу об эпиграфе, следует сказать, что Владимир Нарбут как акмеист достраивает то, что уже есть в культурном поле. Тот факт, что «переоформлению и приращению» [Тырышкина, 2002, с. 45] подвергается сакральный текст, представляетсяспозиции акмеизмарезультатомвсеприятия. Мотив «аллилуйи», хвалы Богу прямо реализуется в открывающем книгу стихотворении. Далее трансформируется представление о способе принесения жертвы. Аллилуйя как хвала «от земли» - это торжество плоти, которое проявляется в её изобилии и немощи: в вожделении, совокуплениях, рождении, увечьях, болезни и смерти. Смерть при этом осмысляется адамистически - как временная потеря формы, но не как безвозвратное исчезновение плоти.

Скачать электронную версию публикации