«Intermediate genres» in the creative laboratory of a literary artist: on the investigation methodology (based on A.N. M.pdf В последние десятилетия в филологии и других гуманитарных науках обо-значился новый виток интереса к изучению дневников, мемуаров, записных кни-жек и эпистолярия представителей русской культуры [Колядич, 1998; Галаган, 2000; Егоров, 2002; Местергази, 2007 и др.] - набора жанров, которые, следуя словоупотреблению П.А. Вяземского, можно объединить под названием «обиход-ная литература» [Гинзбург, 1982, с. 84], Л.Я. Гинзбург называла «промежуточны-ми» жанрами [Там же, с. 62], а в современных исследованиях все чаще получает обобщенное название «эго-документов» [Михеев, 2007, с. 7]. Это обусловлено всесторонним интересом гуманитарных наук к проблемам развития культуры и выявлению закономерностей ее процессов, необходимостью введения в научный дискурс ранее не осмысленных документов прошлых эпох, характеризующих как процесс формирования взглядов отдельных представителей русской культу-ры, так и уточняющих научные представления о культурной полемике той или иной эпохи в целом, а также с необходимостью переосмысления и современного изучения таких, казалось бы, давно известных документов, как дневники Л.Н. Толстого. В настоящее время активно развивается новый подход к исследо-ванию дневников русских писателей, а также примыкающих к ним по характеру жанров. Эго-документы перестают быть только источниками фактической ин-формации и воспринимаются как самоценные промежуточные образования, в рамках которых вызревают важнейшие аспекты мировоззрения художников и самобытные особенности их поэтики и эстетики. В этих документах зарождают-ся и вызревают новые жанрово-стилевые формы, так или иначе определяющие динамику формально-содержательных поисков большинства представителей сло-весного искусства в ближайшие десятилетия. Возможность такого разворота проблемы была намечена еще В.Г. Белинским в итоговой статье «Взгляд на русскую литературу 1847 г.», где он указывал: «…Самые мемуары, совершенно чуждые всякого вымысла, ценимые только по мере верной и точной передачи ими действительных событий, самые мемуары, если они мастерски написаны, составляют как бы последнюю грань в области ро-мана, замыкая его собой» [Белинский, 1956, с. 316], - подчеркивая особое поло-жение дневников, записок и т. п. по отношению к жанрам художественной сло-весности. В истории российского литературоведения этот подход получил разви-тие в работах Ю.Н. Тынянова и Л.Я. Гинзбург [Гинзбург, 1971; 1982; Тынянов, 1977]. Среди предпосылок развития новых методологических принципов научного восприятия «промежуточных жанров» как важного факта творческой эволюции художника слова необходимо указать на становление герменевтики, которая в последние десятилетия XX в. стала определять во многом направление развития филологии и других гуманитарных наук. Проблема поиска оснований для адек-ватного понимания и истолкования произведений словесного искусства заставила по-новому взглянуть на традиционно привлекаемые в процессе историко-литературного исследования документы и увидеть в них не столько источник фактической информации, но, переключая внимание со «что» на «как», с фактов на выбор предмета дневникового нарратива, характер проявления авторской по-зиции, интонацию, стиль и многое другое, использовать эго-документы как спо-соб проникновения в потаенные уголки авторского сознания, превратить в вол-шебную дверь в творческую лабораторию писателя, в средство познания его творческой личности в целом. В связи с этим в работах современных исследова-телей предметом научной рефлексии являются не только содержательные пласты эго-документов, но и принципы отбора материала, поэтика и стиль отдельных фрагментов. Предметом изучения становятся и сами методологические принципы работы с документами, соединяющими объективные свидетельства и субъектив-ную трактовку фактов, документальное и фикциональное, представляющими сво-его рода лабораторию вычленения и осмысления актуального жизненного мате-риала. Различные модели такого подхода к изучению эго-документов реализова-ны в работах многих современных исследователей [Галаган, 2002; Жилякова, 2009; Михеев, 2007; Паперно, 2003; Тихонова, 2006; Янушкевич, 2004 и др.]. Если рассмотреть все разнообразие дневников представителей русской куль-туры разных эпох, очевидной окажется крайняя пластичность, текучесть жанро-вой формы, ее предельная чувствительность к целому комплексу внешних и внут-ренних факторов, воздействующих на формирование уникального жанрового ин-варианта в каждом конкретном случае. Уместно поставить вопрос о том, что есть дневник в его классической форме. «Литературная энциклопедия терминов и по-нятий» предлагает следующее определение: «Дневник - периодически пополняемый текст, состоящий из фрагментов, с указанной датой для каждой записи» [Жажикашвили, 2001, c. 232]. Документальный дневник представляет собой пер-вичный опыт осмысления жизненного материала, определенным образом ото-бранного, протяженный во времени, что позволяет использовать его для изучения фактов внутреннего развития его автора и их закономерностей. Главным в этом крайне общем определении является выделение регулярной, пополняемой формы записей, которые могут быть и не датированными, а также, но более опосредо-ванно, их личностно обусловленный характер, влекущий за собой откровенность и даже исповедальность [Михеев, 2007, с. 9, 12-13, 62-67]. Последнее может быть глубоко скрыто за отстраненной манерой описания фактов, лишенной разверну-тых оценок, как, например, в дневнике Е.А. Штакеншнейдер [Штакеншнейдер, 1934]. Однако за внешней объективностью такого дневникового текста открыва-ется опосредованная, скрытая исповедальность иного порядка, которая выявляет себя не в прямых признаниях, а в самом строе текста, в отборе материала, в прин-ципах его подачи и текстового оформления (жанрового, стилевого и проч.), в воз-вращениях к одному и тому же событию или факту, в прямых и скрытых повто-рах - исповедальность, не менее тонко препарирующая, но уже не определенные мысли, чувства, поступки, а весь строй мыслей и чувств, определяющий сущность личности, ее фундаментальные аксиологические установки. Выраженная испове-дальность дневника, на наш взгляд, связана с романтическим пониманием его назначения и особыми психологическими потребностями его автора. Таким обра-зом, дневник изначально осознается как максимально свободная жанровая форма. Предельно свободен даже сам набор жанровых образований, которые могут оформлять отдельные записи. По мнению М. Михеева, за этим стоит «текучее разнообразие бытовых письменных жанров», которые «следует соотнести с рече-выми жанрами Бахтина» [Михеев, 2007, с. 27]. Единственное, что может выступить в качестве общей черты, объединяющей очень разные дневники - это интерес дневника к реальности во всевозможных ее проявлениях, но всегда пропущенной сквозь призму авторского сознания, а лучше сказать, интерес к отдельным аспектам реальности, вызывающим личную заинте-ресованность, значимым с точки зрения автора дневника. Хотя это правило имеет свои исключения: с развитием культуры Нового времени, творящей свою новую мифологию, выделяется целый пласт дневниковых документов, в основе которых вовсе не воспроизведение реальности, а ее пересоздание, то есть по большей час-ти вымысел. О заметной актуализации фикциональности и т. п. в дневниках и других эго-документах можно говорить применительно к российской культур-ной ситуации XX в., в условиях которой искренность и исповедальность интона-ций, имманентных в большинстве случаев подобного рода документам первой половины XIX в., становится формой самооговора, вступает в конфликт с ин-стинктом самосохранения, формируя в душе автора сложный психологический комплекс. Активизация вымысла также связана с изначально свойственной куль-туре XX в., как и эпохе романтизма, атмосферой мифотворчества, в которой и собственная жизнь, и окружающие события воспринимаются в преломленной форме. Подобные свойства, как будто, свидетельствуют о невозможности выра-ботки единых методологических принципов анализа дневников в силу крайней изменчивости самого жанра. Однако сама возможность выделения дневника как особой жанровой формы и пристальный научный интерес к ее изучению и описа-нию заставляет считать это заключение неправомерным. Другое объединяющее начало заключается в наличии безусловной внутрен-ней потребности автора дневника, заставляющей создавать некий текст, с одной стороны, а с другой - в прямой или косвенной соотнесенности записей с пережи-тым жизненным опытом и его первичным осмыслением [Жажикашвили, 2001, c. 233; Михеев, 2007]. Важно учитывать и формальный аспект, заключающийся в периодичности ведения записей, в их регулярности. Определение внутренних причин создания дневника и связанный с этим фактором принцип отбора жизнен-ного материала, ставшего предметом авторского внимания, позволяет несколько сместить акценты и сделать конечным предметом исследования уже не столько сам экспериментальный текст, сколько личность создающего его художника. Изучение конкретного дневника с точки зрения этих позиций позволяет вы-строить объективный анализ рассматриваемого документа, разработать концеп-цию изучения, набор и последовательность используемых методологических приемов. Начнем с первого выделенного аспекта - определения внутренней потребно-сти создания дневника, осознаваемой автором либо еще до начала его ведения, либо в самом процессе. Для подавляющего большинства дневников характерно хотя бы единожды встречающееся наличие авторской рефлексии о причинах об-ращения к этой форме и о характере записей. Она может иметь самостоятельное текстовое оформление или проявляться подспудно. На этом этапе важное значе-ние имеет обращение к контексту жизни автора известного периода. Оно, наряду с содержанием дневника, позволит понять причины и цели, побудившие обра-титься к этой жанровой форме. Определение целей ведения дневника, пусть по-степенное, вырастающее не столько даже из непосредственных заявлений автора, сколько из соотношения содержания документа с окружающим его фактическим и документальным контекстом, является одним из важнейших направлений ис-следования дневников и обусловливает обращение к отдельным методологиче-ским приемам. Общие цели, прямо или подспудно декларируемые автором, про-являются в особом виде в каждом фрагменте дневникового текста и каждый раз уточняются, приобретают новые оттенки в связи с экспериментальной природой самого жанра, заставляющего работать с творящейся на глазах живой реально-стью. На этапе определения целей, побудивших к созданию дневника, необходима и конкретизация изучаемого материала, определение его специфики в рамках данного жанрового образования. С этой точки зрения можно выделить дневники психологические, дидактические, самообразовательные, летописные, путе-вые и т. п. (однозначной классификации жанровых разновидностей в настоящее время не разработано, в данном случае мы предлагаем крайне формализованный подход к классификации, удобный для решения поставленной задачи). Поскольку предметом нашего исследования является путевой дневник А.Н. Майкова 1842-43 гг., дальнейшие рассуждения выстроим применительно к этому документу [Майков, 2013, с. 235-294]. Для характеристики документа важным представляется вопрос о закономер-ности обращения Майкова к дневниковому жанру. Майков не принадлежит к чис-лу литераторов, склонных к последовательному ведению дневников. Предмет на-шего изучения представляет, скорее, исключение среди документов личного ар-хива поэта, нежели чем правило: в разные периоды своей жизни Майков вел за-писные тетради или записные книжки. Некоторые из них сохранились в его архи-ве [Майков, 2010]. Однако других дневников до настоящего момента обнаружено не было. Вероятно, привычка к ведению дневника изначально не сформировалась по причине активности разнообразных форм межличностного общения и творческого самовыражения в домашнем кружке Майковых, сыгравшем значи-тельную роль в формировании личности поэта [Гродецкая, Туниманов, 1997, с. 612-620], особенно в связи с тесным общением с братом Валерианом, родив-шимся двумя годами позже Аполлона [Майков, 1977, с. 79]. Сам тип характера Майкова также не располагал к ведению интровертивных форм дневника [Егоров, 2002, с. 7; Михеев, 2007, с. 15-18], не случайно в творчестве поэта почти не обна-руживаются стихотворения субъективно-лирического, исповедального содержа-ния. Таким образом, дневник Майкова 1842-43 гг., написанный в особых жизнен-ных обстоятельствах, связанных с путешествием по Европе и отсутствием привычного круга общения, интересен своей уникальностью в творческом наследии поэта. Содержание начала первой записи позволяет говорить о том, что потреб-ность в ведении дневника возникает у Майкова вследствие душевной неудовле-творенности в ситуации разлуки с близкими людьми, внутренней потребности выразить свои впечатления и размышления и сохранить их в той форме, в которой породил их жизненный момент, чтобы потом обратиться самому к этим записям и поделиться впечатлениями с теми, кому молодой Майков привычно доверял свои мысли и чувства [Майков, 2013, с. 6]. Изменение внутренних потребностей молодого путешественника в процессе продвижения по Европе обусловливает постепенную трансформацию жанровой формы дневника, которые особенно за-метны в римской части документа [Седельникова, Булгакова, 2012, с. 93-95]. Прекращение дневника объясняется не столько концом тетради, в которой велись записи, но и исчерпанностью потребности в таком заместителе других форм вы-ражения своих мыслей и чувств, постепенной его заменой на тетрадь, где в 1843-44 гг. ведется работа над стихотворениями, составившими позднее цикл «Очерки Рима» [Ямпольский, 1978, с. 39-57], прозаические наброски и т. п. Постепенная утрата потребности в дневнике может быть связана и с близящимся воссоедине-нием с родными, в ожидании которого Майков уехал из Рима в Венецию, где в начале августа 1843 г. он встретился с Вал. Н. Майковым. Немного позднее к ним присоединился Вл. Ап. Солоницын [Гродецкая, 2001, с. 45]. Важно подчеркнуть, что в дневнике Майков не склонен к рисовке и позерст-ву, его личность проявляется в предмете записей и специфике его осмысления, но не в формальных особенностях речевого поведения. Это показательно, поскольку ролевое поведение, любовь к мистификациям и розыгрышам, определяющая, в том числе, содержание и стилистику высказываний, были очень характерны для бытового повседневного общения между участниками кружка Майковых [Гро-децкая, Туниманов, 1997, с. 612-620]. Манеру домашнего речевого поведения поэт сохраняет в письмах родным и друзьям, но в дневнике за единичным исклю-чением, отдающим дань прошлым привычкам и связанным опять-таки с воспоминанием о друзьях [Майков, 2013, с. 39-40], Майков немногословен, прям и лишен стремления мифологизировать реальность. Это определяется целью обращения поэта к ведению дневника - сохранить для себя важнейшие впечатле-ния от знакомства с памятниками европейской культуры. Важным является вопрос о датировке документа и его хронологической структуре. Классический дневник является «последовательностью регулярных записей, отражающих события дня в конкретном месте и в конкретные часы» [Егоров, 2002, с. 6]. Дневник Майкова нарушает эту формальную особенность: его записи нерегулярны, часто ретроспективны, не всегда датированы и не имеют четкого соотношения между отдельной заметкой и определенным днем, тем более не отражают внешних событий дня. За кажущейся внешней небрежностью скры-вается осознанная авторская позиция: молодому путешественнику не важно про-сто отразить этапы передвижения по Европе - ему важно как можно больше уви-деть и подметить в проезжаемых местах, а когда появится возможность - зафик-сировать то, что привлекло внимание, заставило переживать и размышлять. Вследствие этого наряду с типичными для дневниковой формы элементами жан-ровой структуры: поэтической пейзажной зарисовкой, бытовым, историко-культурным очерками и очерком нравов, в дневник Майкова органично входят такие нетипичные микрожанры, как культурологическое эссе и опыты перевода художественных и исторических произведений. Некоторые отрывки сопровожда-ются на полях набросками, что отражает важность для автора дневника визуаль-ного образа, идущего часто впереди его словесного оформления. В отличие от многих авторов дневников XIX в. Майков не делает подробных описаний чего-либо. Это связано и с отсутствием времени, и, очевидно, желания и склонности писать много и подробно. В связи с этим актуальным для Майкова становится принцип свертывания, кодирования информации, обусловливающий использова-ние различных форм интертекстуальности [Седельникова, 2011]. Актуальным контекстом для изучения дневника становятся документы и художественные произведения Майкова, написанные как в этот период, так и позднее. Вместе с дневником они создают единое содержательное поле, взаимо-дополняя друг друга, восстанавливают полноту событийной картины жизни поэта с осени 1842 до лета 1843 гг. Сопоставление разных документов позволяет экст-раполировать данные одного контекста на другой, находить взаимосвязи и соот-ветствия и восстанавливать на основании этого недостающие звенья. Для уточне-ния этапов путешествия и дат ценным источников являются письма Майкова из Европы, адресованные родным и друзьям. С опорой на них по косвенным призна-кам становится возможным установить ряд недостающих дат. Эпистолярный кон-текст позволяет осмыслить некоторые структурные особенности документа, ста-новясь источником для выдвижения гипотез: отдельные фрагменты писем осени 1842 г. (из Парижа и Милана) практически совпадают с дневниковым текстом, однако постепенно содержание дневника и писем становится совершенно различ-ным, документы перестают дублировать друг друга, но в своем единстве восста-навливают полноту впечатлений и размышлений, вызванных в сознании Майкова пребыванием в Италии. Наконец, особенно репрезентативными становятся со-держательные проблемно-тематические связи, устанавливающиеся между днев-никовыми записями и художественными произведениями поэта. Рассмотрение перспектив осмысления важнейших проблемных линий дневника в последующем творчестве Майкова позволяет адекватно интерпретировать записи, особенно те, для которых характерна опосредованная форма выражения мысли, уточнить трак-товку отдельных фактов и верифицировать гипотезы. По содержательному принципу весь дневник можно условно разделить на три части: первую составляет описание путешествия из Кронштадта в Париж и трех недель пребывания в столице Франции. Она занимает первые пятнадцать листов дневника. Во вторую часть вошли заметки, посвященные описанию двух-недельного переезда из Франции в Италию, маршрут которого пролегал через Савойю и Швейцарию. Это вновь записи ретроспективного характера, сделанные во время более-менее продолжительной остановки и нередко отражающие собы-тия нескольких дней. В третьей части документа представлены заметки, сделан-ные в Италии, с ноября 1842 по март-апрель 1843 гг. Здесь наиболее заметны су-щественные жанровые трансформации, сближающие дневник с записной тетра-дью [Седельникова, Булгакова, 2012, с. 93-95, 102]. В результате анализа хронологической структуры дневника и вычленения отдельных записей мы можем обратиться к изучению их содержательной и жан-ровой специфики. Семантический анализ отдельных фрагментов дневника Май-кова особенно показателен, так как перед нами живой текст, в котором многое есть следствие не последовательных рационалистических построений, а синтеза жизненных впечатлений и проявления потребности осмысления отдельных во-просов. Результатом такого анализа стало выявление уровней проблематики дневникового дискурса и его доминанты. В том или ином виде в дневниковых записях отражены все проблемы, интересующие Майкова в этот период времени. Как факт внутреннего развития путешественника любой дневник имеет сложную полисемантическую организацию дискурса, так как по своей жанровой природе напрямую соотносится не только с особенностями авторского сознания, но и обу-словлен объективными предпосылками, влияющими на автора и регулирующими введение фактов внешней жизни и их трактовку. Анализ проблематики отдельных записей дневника Майкова позволяет выделить следующие проблемно-содержательные пласты, организующие дневниковый дискурс: формально-фактографический, этнографический, социально-политический, исторический, эстетический, аксиологический, рефлективно-поэтический. Такое вычленение проблем достаточно условно, так как большинство записей реализуют последова-тельное внимание ко всем этим вопросам сразу. Смысловой основой синтеза, обеспечивающей цельность документа, здесь выступает философско-эстетический дискурс. Использованный подход позволяет сделать объектом исследования даже не столько сам изучаемый дневник, но именно проявившуюся в нем личность Май-кова. Это особенно важно в связи с очевидным недостатком свидетельств, позво-ляющих достоверно охарактеризовать комплекс общественно-политических, фи-лософских, исторических и эстетических взглядов поэта. Эго-текст, написанный для себя, искренний, исключающий позерство, становится достоверным портре-том личности его автора: в нем отражается весь круг проблем, волнующих пишу-щего в данное время, система ценностей, мировоззренческие и творческие поис-ки, своеобразие личных взглядов в контексте актуальных тенденций обществен-ной и эстетической мысли своего века. Майков предстает перед нами не только в своем типичном облике поэта-антологиста, но человеком, живо схватывающим разнообразные впечатления. Опосредованное поэтическое мировосприятие сосед-ствует здесь с очерково-публицистическим воспроизведением фактов и научным описанием. Взгляд художника не исключает пристального внимания к самым раз-нообразным проявлениям современной жизни. Анализ микротем дневникового дискурса показывает, что молодой Майков не был человеком аполитичным, рав-нодушным к насущным проблемам современной жизни. Напротив, логика движе-ния мысли в процессе осмысления большинства фактов европейской культуры демонстрирует органический демократизм сознания поэта как основу мировос-приятия в целом, исходный принцип, определяющий важнейшие особенности рецепции и исторических эпох, и явлений общественной жизни, и событий, и произведений искусства [Майков, 2013, с. 23-28 и др.]. Использование контекстного и структурно-семантического анализа дневника 1842-43 гг. дают основания видеть в этом документе один из важнейших элемен-тов творческой лаборатории Майкова этого периода. Пестрота тем и нестабиль-ность формы здесь не знак небрежности, а осознанная позиция, путь к целостно-сти художественного и теоретического мышления нового, нериторического ха-рактера, которая потом проявит себя и в художественных произведениях Майко-ва, и в его статьях о литературе и живописи. Большинство формальных и содер-жательных характеристик дневника указывают на то, что перед нами эксперимен-тальный лабораторный текст, отражающий и особенности отбора жизненного ма-териала, и тенденции его философско-исторического осмысления, и специфику жанрового мышления поэта этого периода. Широта и диалектичность взгляда ав-тора на мир определяет проблемный синкретизм записей и их стилевую неодно-родность: перед нами не только лаборатория мысли, но и лаборатория формаль-ных поисков. Во-первых, сам Майков ищет новые подходы к изображению мира, прозаически объективное и философски насыщенное слово - цель его поисков. С другой стороны, дневник Майкова отражает и характер мышления образован-ного молодого человека эпохи в целом, внутренний мир которого (в инварианте идеалиста-мечтателя, прагматика без поприща, или, чуть позже, идеолога) стано-вится предметом всестороннего изучения русской психологической прозы и де-терминантом ее поэтики.

Скачать электронную версию публикации