Hafiz in Afanasy Fet’s creative mind.pdf Образ Хафиза в творчестве А.А. Фета - вопрос мало изученный. Лирический цикл «Из Гафиза» (1859 - 1860) упомянут в большинстве исследований его поэтики и биографии, но, как правило, вскользь - в плане широты переводческих интересов поэта. В качестве исключения можно назвать исследование А.М. Саяповой, продуктивное самой постановкой вопроса «Фет и Хафиз» в струк-турно-семиотическом и философском ключе. А.М. Саяпова делает много инте-ресных замечаний, например, о мотивном комплексе соловья и розы, о типологи-ческой близости суфизма и эстетики Фета [Саяпова, 2010], избавляя тем самым последующих критиков от культурологических сравнений, но, к сожалению, по-чти не рассматривает генезис и поэтику его хафизовских мотивов. Методологиче-ски ценными для разрешения этих вопросов могут служить работы, в которых предметом изучения являются мифопоэтика Фета [Козубовская, 2012], метафо-ричность его поэтического языка [Жирмунский, 2001] и ориентальные (в том чис-ле индийские) мотивы [Мориц, 1978; Вишневская, 2006], что позволяет поместить вопрос фетовского ориентализма в контекст жанрово-тематических и эстетиче-ских трендов эпохи. Сравнительно небольшой исследовательский интерес фетоведов к теме во-сточных мотивов, вероятно, связан с тем, что Фет никогда не был последователь-ным ориенталистом как О.И. Сенковский, не создал множество ориентальных жанрово-тематических цепочек в литературе XIX века как А.С. Пушкин и не по-свящал значительную часть своей жизни и творчества ориентальному простран-ству как М.Ю. Лермонтов. В то же время, самое крупное в русской литературе XIX века представление поэзии персидского мистика и поэта XIV века Хафиза Ширази не только относится к корпусу русского ориентального дискурса, но так-же имеет непосредственное отношение к философско-эстетическим взглядам Фе-та в переломный момент его жизни: в год написания цикла «Из Гафиза» поэта отлучают от «Современника», а в год его публикации Фет становится помещиком и удаляется от активной литературной жизни в деревню. Рассмотрим причины обращения Фета к поэзии Хафиза и, в частности, именно к немецкому переводу Г.Ф. Даумера, что позволит реконструировать концепт Хафиза в сознании Фета в конце 1850-х годов. Образ Хафиза как наиболее яркое воплощение восточной темы в поэзии Фе-та появился не случайно, он был подготовлен многолетним интересом к русской и западноевропейской романтической традиции. В комплексе сочинений А.А. Фета» можно обнаружить не менее 15 стихотворений, прямо связанных с ориентализмом, например, «Талисман» (1842), «Из Саади. Подражание восточ-ным стихотворцам» (1865), «Георгины» (1859), «Соловей и роза» (1847), «Мой сад» (1840), «Одалиска» (1840), «Перлы восточные - зубы у ней…» (1842), «Две розы» (1840), «Язык цветов» (1847), «Восточный мотив» (1882), «Я люблю его жарко: он тигром в бою…» (1847), «Похищение из гарема» (1840) и др. Характер этих произведений не позволяет говорить о западно-восточном синтезе в его поэ-тике, скорее это - бессистемные отклики на существующий ориенталистский кон-текст, но показателен набор ориентальных тем: гаремная, эротическая, и т.н. «селамная». Отдельно следует упомянуть ориентально-романтический мо-тивный комплекс «соловья и розы», проходящий через все творчество Фета и имеющий для современников, в первую очередь, ассоциации с многочисленны-ми, часто посредственными переводами из Гейне [Ачкасов, 2004, с. 144], а также, как показывают исследования Ю.А. Мориц, С.Л. Каганович, А.В. Азбуки-ной и др., с русской ориенталистской традицией. Другое дело - лирический цикл, опубликованный в февральском номере «литературно-ученого» журнала «Русское слово» за 1860 год под заглавием «Гафиз», в последующих изданиях названный «Из Гафиза». Первоначальное название цикла «Гафиз», возможно, давало более стройное представление о намерении Фета выделить ориентальные переводы из множества других («Из Гейне», «Из Беранже», «Из Рюккерта» и т.д.), которые он активно производит в 1850-е годы, когда, после долгого затишья, получает возможность бывать Петербурге и сближается с кружком журнала «Современник». Его переводческие интересы в эти годы поражают разнообразием, он переводит «с немецкого, фран-цузского, английского, польского, латинского языков» [Бухштаб, 1974, с. 34]. Эта активность отчасти объяснима прагматической стороной: стремящийся укрепится в обществе офицер попал в литературный мэйнстрим 50-х годов, когда в читающих кругах резко возрос интерес к поэзии. Он получает стабильные дохо-ды от литературной деятельности и завоевывает внимание критики и обществен-ности. Но при этом Фет часто жертвует качеством текстов, как видно из письма А.В. Дружинина Л.Н. Толстому от 31 декабря 1959 года, как раз в период завер-шающей работы над циклом «Из Гафиза»: «Сам Фет прелестен, но стоит на опас-ной дороге, скаредность его одолела, он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег. Раз вбивши себе это в голову, он не слушает никаких увещаний, сбывает по темным редакциям самые бракованные из своих стихотво-рений…» [Толстой, 1978, с. 294]. Замечание Дружинина имеет ценность в том плане, что цикл «Из Гафиза» изначально планировался к публикации в «Библио-теке для чтения», поэтому Дружинин принимал самое непосредственное участие в редактировании, но, после окончательного утверждения, они не смогли догово-риться о цене, и Фет отнес рукопись в «Русское слово». Востребованность Фета грозила опередить его реальные творческие возмож-ности, и необходимость в притоке новых жанров и тем становилась все ощутимее. Однако это никак не объясняет масштабности его замысла о переводе хафизов-ских газелей: создание серии ориентальных текстов требовало определенного навыка работы с восточными текстами, знания хотя бы минимума основ персид-ского стихосложения, языкового запаса, входящего в словарь русского ориента-лизма. Решение приступить к такому сложному проекту могло быть, кроме де-нежных интересов, объяснено еще рядом причин, которые далеко на задний план отодвигали меркантильные интересы поэта. Во-первых, это было напрямую связано с эволюцией его философско-эстетических представлений в конце 1850-х годов, а также активным противодей-ствием теоретиков «чистого искусства» некрасовской школе: в сознании Фета формируется четкое представление об эстетике «чистого искусства», и он начина-ет отстаивать его в ущерб популярности и, как следствие, гонорарам. Таким обра-зом, если Фет задумывал создать масштабное поэтическое подкрепление своих теоретических мыслей о назначении и сущности искусства, которые он высказал в статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» (1859), поэзия Хафиза, в особенности в переводе с немецкого издания Г.Ф. Даумера, подходила для этого наилучшим образом. Мысль о концептуальной связи статьи о Тютчеве и гафизовского цикла кос-венно подтверждается знаменитой метафорой Фета о «прыжке с 7-го этажа»: в статье, рассуждая о том, что лирическая деятельность требует «слепой отваги и величайшей осторожности», он категорически заявляет, что тот, «кто не в со-стоянии броситься с седьмого этажа вниз головой, с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик» [Фет, 1922, с. 37]. Эта фраза позднее не раз становилась предметом насмешек и пародий современников, и Фет, разумеет-ся, отдавал себе отчет в ее уязвимости, но в 1863 году дает пояснение образа «же-стокий негр» из стихотворения «Гафиз убит. А что его убило…»: «Черный глаз красавицы. Вот истинный скачок с 7-го этажа, - зато какая прелесть!». Поэт настойчиво и вызывающе утверждает свои эстетические принципы, а также на новом материале, который концептуально объединяет эстетические достижения Европы и Востока, демонстрирует истинность своих убеждений в примате «чи-стого искусства» над искусством «утилитаризма». Второй основной причиной обращения Фета к Хафизу в парадигме циклиза-ции видится его попытка разрушить предубеждение, сложившееся в обществе, после нескольких неудачных переводов (главным образом, из Шекспира). Статья за подписью Д.Л. Михаловского «Шекспир в переводе г. Фета» (1859) в июльском номере «Русского слова» была разгромной и оскорбительной, нанесший колос-сальный урон авторитету Фета-переводчика, о чем Тургенев, без обиняков напо-минает Фету в письме 28, 29 ноября 1859 г.: «Переведите и выправьте другие де-вять (стихотворений цикла «Из Гафиза» - П.А.) не торопясь; подумайте, что à tort ou à raison, публика предубеждена против Ваших переводов - и что надобно ей поднести такую мастерскую штуку, чтобы негде было иголку подпустить» [Тур-генев, 1987, с. 115]. Еще одним значимым аспектом проблемы «Фет и Хафиз» является вопрос о типологической близости их творчества. Методологически этот вопрос основы-вается на том, что близкая к романтизму эстетика Фета включается в парадигму т.н. «восточного романтизма», о котором отечественные востоковеды и литерату-роведы начали говорить с 1960-70-х годов. Восточный романтизм - это точка сближения восточной поэтики и романтизма как типов художественного мышле-ния. Говоря об этом, С.Л. Каганович отмечает, что «одним из значимых структур-ных признаков» системы европейского романтизма является «ее типологическая соотнесенность с эстетическими системами персидско-таджикской и тюркоязыч-ных литератур Средневековья (прежде всего с лирической поэзией IX - XV вв.) [Каганович, 1983, с. 192]. Не вдаваясь подробно в этот обширный вопрос, можно отметить важнейшие типологические параллели поэтик Фета и Хафиза: музы-кальность, эмоциональность, осознанное формирование дискурса «невыразимого» и ограниченность поэтического словаря. В случае Хафиза - это конвенциональная система «аль-истилахат аш-шу’ара», о которой писал Е.Э. Бертельс: «количество образов, которыми пользуются суфийские поэты, довольно ограниченно. Весь запас их сводится к определенным формулам, так сказать, основным типам. Они являются отправной точкой при создании стихотворения - почти не видоизменя-ясь, лишь вступая в различные сочетания друг с другом, они направляют ход мыслей поэта [Бертельс, 1965, с. 109]. В рамках такой поэтической системы поэты стремятся запечатлеть посредством образов не столько мысли, сколько эмоцио-нальные состояния. О музыкальности Фета говорилось неоднократно [Бухштаб, 1956, с. 258]. Поэтика «невыразимого», а также ограниченность тематики и средств ее реализа-ции - наиболее «проблемные» точки сближения поэзии Фета с «восточным ро-мантизмом», представляющие также наибольшую уязвимость для Фета, посколь-ку часто они становились мишенью современной критики. Так, М. Бурбонов в разгромной рецензии «Лирическое худосочие» (1863) на вышедшие накануне в двух частях «Стихотворения А.А. Фета» (1863), использует XII стихотворение цикла «Из Гафиза» («Ты в мозгу моем убогом…») для прямого обвинения поэта в близости к «дикарской» (контекстуально нужно понимать - «восточной») поэ-тике в дискурсе ориентализма: «Именно в поэзии Фета есть только одни лютни, да флейты, но здравого смысла нечего в них искать дикарь, почти лишенный мыслительной способности, все свои жизненные потребности, желания, мечты выражает какой-нибудь дюжиной слов, которыми он довольствуется во всю свою жизнь. У г. Фета ужасно как мало слов…» [Бурбонов, 1863, с. 24]. «Восточный романтизм» в поэтике Фета - предмет отдельного изучения. Возвращаясь к проблеме генезиса гафизовского цикла, следует уточнить, что биографы не обладают сведениями о том, когда именно появился замысел Фета о переводах из Хафиза. Самое раннее упоминание - в письме от 22 июля 1859 г., где И.С. Тургенев пишет Фету из Бельфонтеня: «Привезу Вам Даумера непремен-но» [Тургенев, 1987, с. 71]. Очевидно, Фет не позднее начала лета 1859 года ре-шил браться за даумеровский сборник. Вероятно последовавшая затем статья Ми-халовского только укрепила Фета в правильности выбора и спровоцировала мас-штаб и скорость переводов: в сентябре Тургенев привозит ему второе издание книги Даумера 1856 года «Hafis. Eine Sammlung persischer Gedichte», и к середине зимы поэт имеет на руках 35 стихотворений. Стихотворения хафизовского цикла идейно и тематически составляют еди-ное целое, а образ «Гафиза» отчасти приобретает черты литературной маски. Трудно сказать, задумывал ли Фет изначально полноценный цикл или намеревал-ся сделать комплекс условно связанных переводов в стиле «Из Гейне». Этот во-прос остается открытым. В 1850-е годы циклизация переводов была распростра-ненным явлением, и литературная критика предъявляла к ним все более и более серьезные требования, сетуя, что «даровитые и бездарные, берут у Гейне идеи и образы, пишут свои стихотворения на эту заимствованную тему, потом ставят в заголовке: “Из Гейне” и воображают себе, что они его перевели» [Писарев, 1960, с. 494]. Вполне вероятно, Фет планировал перевести как можно большее количество текстов без намерения представить всю книгу (для этого потребова-лось бы значительно больше времени и усилий), но при этом отобрать стихотво-рения, близкие по тематике и сформировать из них тематически связанный сбор-ник, т.е. создать некое подобие цикла, в котором отдельные тексты структурно взаимосвязаны. Эта мысль основана на следующих гипотезах: 1) Хафиз был важен Фету как новый материал, на котором «даровитые и бездарные» 50-х годов еще не пробовали свои силы, но при этом Хафиз - рис-кованный материал, неизвестно как его примет публика; 2) для Фета была важна внутренняя связность между группируемыми тек-стами, что показала последующая работа поэта над сборниками «Вечерних ог-ней»; 3) Фет смотрел на Хафиза не только как на субъект, но и как на объект поэ-тической деятельности, то есть ему был важен не Хафиз как автор поэтических текстов, а его мифопоэтический образ «восточного стихотворца». Из письма А.В. Дружинина Л.Н. Толстому видно, что инициатива работы над Хафизом целиком принадлежала самому Фету: «Был недавно Фет со своим Гафизом, из которого стихотворений десять превосходны, но остальные ерунда самая бессмысленная… Тургенев тут не виноват, и он и я - мы отговаривали Фета от Гафиза» [Фет, 2000, с. 354]. Окружение Фета, принимавшее активное участие в подготовке цикла к публикации, неоднозначно восприняло результат работы, о чем говорит переписка И.С. Тургенева, А.В. Дружинина, П.В. Анненкова и Л.Н. Толстого: 13 стихотворений были решительно забракованы, девять были допущены к публикации только после серьезнейшей переделки. Оглашая этот жесткий вердикт Фету в письме от 28, 29 ноября 1859 г., Тургенев добавляет: ука-занные тринадцать стихотворений «отвергаются как незначительные и могущие только охладить на первых порах публику к Гафизу, которого она не знает и ко-торого надобно ей представить так, чтоб он ее завоевал, чтобы она его учуяла» [Тургенев, 1987, с. 115]. Замечание Тургенева весьма показательно: русская пуб-лика, разумеется, знала о таком восточном поэте, но до того момента не было столь масштабного и целостного его представления на русском языке, поэтому и Фет, и Тургенев отлично понимают историческое значение этого шага. Вопрос о том, почему Фет, планируя гафизовский цикл, остановился на кни-ге Даумера, имеет непосредственное отношение к поэтике и концептосфере цик-ла. Если не принимать в расчет ранние немногочисленные переводы Хафиза на латинском и итальянском языках, к 1850-м годам самым авторитетным представ-лением персидского поэта на английском языке считались труды «отца персид-ских штудий на Западе» [Gulfishan Khan, 2009, с. 37] Вильяма Джонса (William Jones). Переводы Джонса, выполненный в конце XVIII века, были во многом уни-кальным событием европейского ориентализма, но к середине XIX века сильно устарели. В этот период немецкий язык выступил главным языком, на котором Хафиз впервые заговорил с европейцами как великий поэт, которого следует при-нимать в расчет. В 1812 - 1813 годах вышел двухтомный перевод «Дивана» Хафиза на немец-кий язык, выполненный с персидского языка австрийским востоковедом Йозефом Хаммером (Hammer). Этот труд, как отмечает А. Шиммель, имел «слишком много опечаток, которые часто меняли смысл» [Schimmel, 1979, с. 266], а также в боль-шинстве случаев (приближаясь, по его мнению, к оригиналу), ошибочно указывал юношу, а не девушку в качестве объекта любовных посланий Хафиза. Тем не ме-нее, он вдохновил И.В. Гете на создание своего знаменитого шедевра «Западно-восточный диван» (1819), оказавшего мощное влияние не только на немецкий, но и на весь европейский ориентализм, в особенности второй половины XIX века [Iqbal, 1996, с. 51]. Позднее к Хафизу на материале Хаммера и оригинальных персидских тек-стов обращается Фридрих Рюккерт (Friedrich Rückert). Он создает, в общей слож-ности, 85 газелей, в том числе знаменитый цикл «Восточные Розы» (Östliche Rosen, 1822). Его восточные переводы и подражания заслужили высокие оценки критиков и поэтов тем, что сохраняли «и ритм, и дух оригиналов» [Schimmel, 1979, с. 268], так что нет ничего удивительного в том, что в России его авторитет профессионального ориенталиста прочно укрепился, начиная с В.А. Жуковского, переводы из Рюккерта которого «Наль и Дамаянти», «Рустем и Зораб» послужили «важнейшим этапом на пути реализации эпоса» в России [Янушкевич, 2009, с. 307]. Однако за пределами Германии в 50-е годы рюккертовские переводы газе-лей Хафиза не получили широкого распространения, возможно, из-за того, что в совокупности они были изданы только после смерти поэта - в 1877 г. В 1858 году в Вене вышел первый том Хафиза в переводе В.Р. фон Розен-цвейга-Шваннау (Rosenzweig-Schwannau). Вслед за первым томом позднее вышли второй (1863) и третий (1864), формируя на немецком языке первый профессио-нальный полный перевод газелей Хафиза. Эти издания были снабжены парал-лельным персидским текстом и многочисленными примечаниями, что вполне могло бы соответствовать представлениям Фета о добротном немецком переводе, не боящемся «оперсичить свой родной язык» [Фет, 1860, с. 25]. Переводы Розен-цвейга-Шваннау формально воспроизводили жанр газели, к тому же переводчик указывает в своем предисловии близкую Фету мысль: красота является ключевым требованием перевода («Schönheit ist daher ein Haupterforderniss einer poetischen Übertragung…») [Rosenzweig-Schwannau, 1858, с. 10]. Вероятно, Тургенев и Фет об этом издании не знали, или не было возможности его приобрести. Наибольшую известность в Германии 40-50-х годов XIX века, и, как след-ствие, доступность для Тургенева, имел труд эксцентричного поэта и философа Георга Даумера «Hafis. Eine Sammlung persischer Gedichte» (1846). Кроме факти-ческой доступности, эта книга обладала рядом собственно поэтических преиму-ществ, отличающих от профессионального перевода Розенцвейга-Шваннау, например, разнообразие стихотворных форм и «легкость» стиха. Однако, вопреки убежденности Фета, эта книга не являлась переводом «Дивана», а представляла собой сборник оригинальных стихотворений, созданный «в духе Хафиза» на ма-териале сочинений Гете и Хаммера. Выполненный на высоком художественном уровне, сборник «переводов» Даумера приобрел большую популярность, так что композиторы второй половины XIX века использовали его для написания песен и романсов. Феномен популярности Хафиза в представлении Даумера отчасти соответ-ствует феномену популярности поэзии Омара Хайяма на Западе в переводе Э. Фитцджеральда: европейской читатель в упоении восточной роскошью, говоря словами А.С. Пушкина, сохраняет «вкус и взор европейца» [Пушкин, 1937, с. 160] - ему не нужны дословные прозаические переводы, сохраняющие дух оригиналь-ных персидских текстов, или поэтические переводы, приближенные к подлиннику настолько, чтобы его было невозможно понять без широких культурологических пояснений. Фету, как и большинству просвещенных европейских читателей XIX века, нужен был качественный художественный продукт, созданный и функцио-нирующий по законам, описанным Э. Саидом, в рамках которых Восток является «всецело европейским изобретением» [Саид, 2006, с. 7]. Безосновательно называя Даумера «переводчиком», Фет обнаруживал не-осведомленность о личности и творчестве Даумера, а также слабое знание (или не знание) корпуса ориенталистской литературы, включающего как переводные ху-дожественные тексты восточных поэтов, так и историко-филологические матери-алы, в большом количестве публиковавшиеся с начала XIX века в тех же «Биб-лиотеке для чтения» и «Русском слове». К примеру в журнале «Русское слово» в этот период было довольно много ориенталистского материала: перевод из Рюккерта «Газель Джалаледдина Руми» (1959, № 1), «Караван. Отрывок из во-сточной повести» Я. Полонского (1959, № 4), «Афины и Константинополь. Из путевых заметок 1857 года. Часть первая» А.П. Милюкова (1959, № 5), «Из Япо-нии» Д. Романова (1959, № 11), а также авторитетные статьи А.К. Казембека «Мюридизм и Шамиль» (1859, № 12), «История ислама. I. Обозрение Востока в политическом отношении пред появлением Мохаммеда» (1860, № 2) и др. Материалы отечественных и европейских ориенталистов не имели для Фета какой-нибудь ценности потому, что основной его задачей было не познакомить читателей с персидской словесностью в лице Хафиза, а укрепить свои литератур-ные позиции, посредством утверждения его яркого образа. Поэтому Фет не ищет других вариантов перевода, а свободно следует заблуждениям Даумера. Напри-мер, в III и IV стихотворениях Фет воспроизводит в тексте биографическое имя поэта («Шемзеддин»), тогда как в оригинальном творчестве Хафиза, согласно требованиям жанра и литературного этикета, в последнем бейте газели употреб-ляется исключительно его литературное имя - «Хафиз». О плохом знании Фетом культурологического контекста осуществляемого им перевода говорит также характер примечаний к первому изданию цикла в «Русском слове»: он неверно называет Каабу «мечетью с гробом Магомета» [Фет, 1860, с. 36], уточняет общеизвестную библейско-кораническую параллель «Юсуф - Иосиф» [Там же] и извиняющимся тоном комментирует имя Хафиза «Магомет-Шемзеддин, солнце веры»: «странно напоминать, что все это происхо-дит на магометанском Востоке» [Там же, с. 26]. В книге Даумера примечания от-сутствуют, поэтому примечания в цикле «Из Гафиза», демонстрирующие низкий уровень культурологической компетентности, принадлежат самому поэту. В то же время характер сносок отсылает к традиции авторских примечаний А.С. Пушкина в «Подражаниях Корану», в которых автор скорее формирует диалогическое поле текста, чем разъясняет неизвестные читателю понятия. Предисловие к фетовскому переводу, которое в другом случае могло бы сви-детельствовать о том, что русский переводчик серьезно подошел к своему делу, в отношении данного цикла создает обратное впечатление, поскольку оно цели-ком основано на предисловии Даумера и большей частью содержит прямой его перевод, за исключением тех мест, где Даумер разъясняет формальные признаки жанра газели, которым сам в дальнейшем почти не следует. По всей видимости, стиховедческие замечания Даумера и послужили отправной точкой в формировании заблуждения Фета об аутентичности немецких переводов: «Не зная персидского языка, - пишет Фет, - я пользовался немецким переводом, со-ставившим переводчику почётное имя в Германии…» [Фет, 1860, с. 25]. Кроме того, общий взгляд на поэтику цикла «Из Гафиза» и его предисловие, вкратце излагающее жизненный и творческий путь Хафиза, не позволяет думать, что Фет при подготовке своего цикла пользовался какими-либо другими материа-лами, кроме тех, которые обнаружил в книге Даумера: тексты стихотворений «Из Гафиза» сохраняют, в целом, не только даумеровскую образность и стилистику, но также и строфику. Кроме того, эпиграф, отсылающий к «Западно-восточному дивану» Гете, Фет заимствовал из этой же книги, где в разделе «Schluß» [Daumer, 1856, с. 175] указанные строки, наряду со стихами Рюккерта, открывали внуши-тельный раздел даумеровских подражаний арабской, индийской, еврейской, ту-рецкой и др. ориентальной поэзии. В то же время и предисловие, и стихотворения цикла помогают реконструи-ровать концепт Хафиза, сложившийся в сознании поэта в результате работы над книгой Даумера. Во-первых, Хафиз - это влюбленный старик, что включает его образ в парадигму анакреонтической литературы, а также творчески сближает Хафиза и Фета. Для этого поэт делает центральным местом своего предисловия факт мифической биографии Хафиза: «…И вдруг под старость лет этот мистик и мудрец отказывается от всех плодов своих долговременных усилий, и бойкая песня старца расцветает такими яркими красками жизни, тем ароматом непод-дельной свежести, какими украшены песни юности…» [Фет, 1860, с. 26]. Фет ак-туализирует сближающий их биографический мотив - Хафиз, как и Фет, прене-брег государевой службой, общественным мнением и, порицаемый всеми, начал отстаивать художественные принципы подлинного искусства, исключительным предметом которого является прекрасное. Любовная тема становится организую-щей темой цикла, демонстрируя способность к всепоглощающей любви главной чертой образа Хафиза. В позднем периоде своего творчества при написании сти-хов любовного содержания Фет не раз вспомнит «влюбленного старика» Хафиза. Во-вторых, как видно из III и V стихотворений, Хафиз в представлении Фета противопоставлен религиозному мистицизму и фанатизму. В период написания книги «Hafis» Даумер проповедовал антиклерикальные и антиаскетические прин-ципы, и Фет, будучи «непреклонным атеистом» [Бухштаб, 1974, с. 15], также при-держивается философской, а не мистической трактовки его поэзии. В стихотворении «Я был пустынною страной…», тематически и композиционно близком к IX стихотворению пушкинского цикла «Подражаний Корану» (1824) и стихотворению «Пророк» (1826), лирический герой воскресает к новой жизни от внутренней опустошенности, возникшей вследствие «мистичнеского огня». В оригинальном стихотворении Даумера «Zur Wüste grimmig ausgebrannt…» [Daumer, 1856, с. 49] никакого «мистического огня» нет - Фет самостоятельно усиливает «антимистическую тему» III стихотворения. В стихотворении «Не будь, о богослов, так строг», исключенном из первой публикации цикла 1860 го-да, антиклерикальная тема добавляет образу Хафиза черт бунтаря и эксцентрика. Третьей существенной чертой Хафиза в трактовке Фета является его исклю-чительная поэтичность и осознанное следование заветом «светлого», «чистого» искусства. Следуя немецкому оригиналу (или отступая от него), Фет целенаправ-ленно формирует концептосферу «чистого исусства», используя ее символиче-ский словарь и семантическое поле: в III стихотворении Гафиз утверждает: «Мы вечно дети света, а не тьмы», в XI противопоставляет свой «светлый стих» (в ори-гинале у Даумера - «Seine Verse diamanten», дословно - «Его стихи - алмазы») [Daumer, 1856, с. 122] репрессивному «мечу», карающему «еретиков» (намек на современную критику). Концепция «чистого» искусства, как стремление к красо-те, поэтизация реального мира, оторванность поэзии от жизни, недоступность ее для понимания «толпой», «всемирность» ее охвата (в контексте концепции «welt-literatur» И. Гердера), избранность поэта, вневременность и вечность искусства, составляет основу лирического цикла «Из Гафиза». Таким образом, Хафиз в сознании Фета полностью включался в систему рус-ского ориентализма, со времен Пушкина формирующего сверхтекстовый «рус-ский» образ Востока. Существенным вкладом Фета в эту традицию, в отличие от единичных текстов «Из Гафиза» (как варианты - «Гафиз», «Ода Гафица») таких авторов, как А.С. Пушкин, Д.П. Ознобишин, Л. Якубович, М. Прахов и др. явля-ется развитие жанра ориентального лирического цикла, установленного «Подра-жаниями Корану» А.С. Пушкина, в соответствии с законами русского ориента-лизма: поэтика и концептосфера восточного материала должны отражать проблемы, важные для русской культуры. Новизна фетовского подхода заключается в том, что впервые в русской литературе образ Хафиза был полемически исполь-зован для программного утверждения художественно-эстетических принципов, предлагаемых для определения понятия «истинное искусство».

Скачать электронную версию публикации