«The Acts of Azlazevon» by L.M. Leonov: a hagiographic plot and genre in the author’s interpretation.pdf Текст рассказа Л.М. Леонова «Деяния Азлазивона» и часть иллюстраций к нему были опубликованы в 2001 году дочерью писателя, Н.Л. Леоновой впер-вые. Как указано Н.Л. Леоновой, текст был издан по авторизированной машино-писи, а содержащиеся в рукописной версии иллюстрации были опубликованы лишь частично1. Молодой писатель читал его на устраиваемых издателем Сабаш-никовым вечерах. Рассказ сразу высоко оценили Ф. Шаляпин, И. Остроухов, а в наши дни - В. Распутин, А. Трубачев - это те, чьи отзывы опубликованы вме-сте с текстом рассказа на сайте журнала «Наше наследие» [Распутин, 2001]. В рассказе звучат интонации жития и сказания - жанров, знакомых Леонову с детских лет: «Истоки таких рассказов как “Бурыга”, “Гибель Егорушки”, “Кала-фат”, “Деяния Азлазивона-беса” и др. - в круге литературы, которую я читал в детстве: в патериках, житиях, белозерских сказаниях. Мне нравились все эти истории о чертях-искусителях, сказания об испытании веры, сам колорит древне-русской речи» [Ковалев, 1962, с. 40]. Потому появление в тексте известных и узнаваемых житийных топосов, аллюзий, сюжетных ситуаций отнюдь не слу-чайно. Являвшиеся вполне очевидными читателю начала ХХ века, теперь они требуют и комментария, и осмысления. Завязкой служит известный по фольклору, житиям, художественной литера-туре сюжет о раскаявшемся грешнике - разбойнике-душегубе впоследствии вставшем на путь истинный, однако в рассказе сюжет существенно преобразован. Его фольклорный и агиографический варианты обязательно включают следую-щие связанные по смыслу звенья: грех - покаяние - спасение [Климова, 2010]. В рассказе есть лишь первое звено - убийство разбойниками купца (грех). Далее следует их вынужденный уход в монахи по воле атамана, постройка и гибель ски-та. Недостающие звенья восполняются звеньями сюжетной цепи другого типа житий - основателей монастыря: «желание уйти пустынь - (видение) - уход и основание монастыря - процветание обители». Эта сюжетная модель также вос-производится не целиком, а видоизмененною: последнее звено «процветание оби-тели» заменено гибелью скита. Таким образом, сюжет «Деяний Азлазивона» со-единяет отдельные элементы двух традиционных для агиографии сюжетов: сюжет о раскаявшемся разбойнике и сюжет об основателе монастыря. На повествовательном уровне происходит контаминация мотивов житий раскаявшегося грешника и основателя монастыря в единый сюжет. Но содержа-ние произведений Леонова никогда не исчерпывается событийным рядом. За ним всегда просвечивают смыслы, выходящие за рамки собственно событий, они лишь повод присмотреться к символическим значениям, проступающими за ними. Скрытый смысл важнее, это «значение, которому, как в притче, придан вид собы-тия» [Лотман, 2004, с. 337]. Механизмы создания скрытого смыслового плана, внутреннего сюжета в последующих, более поздних произведениях Леонова раз-нообразны [Якимова, 2003]. В «Деяниях Азлазивона» сигналами для их обнару-жения являются имена, даты, некоторые житийные мотивы и топосы. Рассказ дает прекрасную возможность увидеть, каким образом Леонов на основе характерных, типичных для житийного жанра мотивов и сюжетных ситуаций выстраивает свой сюжет взаимодействия человека и дьявола, во многом предвосхитивший таковой в русской литературе ХХ века. Итак, «Деяния Азлазивона» - рассказ о несостоявшемся спасении бывших разбойников, об отречении от них святого Нифонта, их борьбе с бесами и гибели вместе со скитом на девятый год в огне пожара. Его можно условно разделить на несколько частей, первая - о том, как и почему Ипат с разбойниками решил по-строить скит. Эта часть включает в себя рассказ об убийстве купца и купчихи, здесь выделена важная деталь - расколотый образок с изображением Нифонта на груди убитой бабы. Затем святой три раза является атаману Ипату во сне, угрожая оставить без покровительства, после чего тот и решает строить скит. Видение, предшествующее постройке церкви / монастыря и выбору места для них - один из распространенных топосов русских преподобнических житий, но в рассказе Лео-нова этот топос не просто воспроизведен, на него ложится важнейшая структури-рующая и смысловая нагрузка. Во-первых, в контексте числовой семантики рас-сказа важно, что Нифонт является Ипату с предупреждением троекратно, а на четвертый раз обозначает срок, который разбойники должны выстоять без него - 10 лет1. Во-вторых, оставление святым без покровительства весьма значимый мо-тив в последующих произведениях Леонова («Петушихинский пролом», «Пира-мида») и в его художественной вселенной в целом. 1 Числовая символика в рассказе чрезвычайно важна, ей посвящена отдельная работа, поэтому здесь специально не рассматривается. В завязке сюжета указан святой по имени Нифонт, но из 25 упоминаний имени Нифонта лишь несколько раз уточнено «Новгородский», поэтому обратим-ся сразу к двум житиям: Нифонта Новгородского (память 8 / 21 апреля) и Нифон-та Кипрского (память 23 декабря / 5 января). Фигура Новгородского Нифонта свя-зывает сюжет рассказа о бывших разбойниках с сюжетами житий других Новго-родских подвижников: Киприана Сторожевского (бывший разбойник), Адриана Ондорусовского, Александра Свирского, так или иначе связанных с рассказами о разбойниках [Непомнящих, 2011а]. А Нифонт Кипрский являет собою показа-тельный пример раскаявшегося грешника: будучи распутным в юности, он под воздействием слов друга однажды пришел в церковь и, увидев улыбку Богороди-цы в ответ на раскаянные слова, вступил на путь к Богу. В отличие от Нифонта Новгородского, «вешнего», это Нифонт «зимний», а именно лютой зимой прихо-дит в скит лжеизограф, которого Ипат просит написать образ святого. Кроме хро-нологической параллели, есть и содержательные совпадения. В рассказе Нифонт неспроста назван «попалителем смущающих». В житии Нифонта Кипрского по-дробно описаны эпизоды искушения и побед святого над бесами, повествование о которых составляет около половины всего жития. Мотивировка войны темных сил с Нифонтом традиционна: «Не перенес диавол того, что Нифонт многих от-влек от бесовского соблазна, и пришел к нему со множеством бесов, около тыся-чи; они ночью напали на святого и хотели мучить; все его жилище было полно бесов. Он же силою крестною запретил им и, с помощью Божией и пособием свя-того ангела, взял каждого из них по одному, давая им по тысяче ударов, пока они не поклялись ему не подходить даже к тому месту, где произносится имя Нифон-та» [Житие Нифонта Кипрского]. В житии говорится о строгой иерархичности бесовских полчищ: «…У нас есть приказ от царя нашего и князей, властвующих над нами, бороться с людьми. Если же князья узнают, что мы не боремся с людьми, то жестоко бьют нас»; упо-минается бес Азлазивон: «Радуйся, отец наш! Это Алазион, князь наш, прислал тебе жертву, которую принесли наши враги - христиане, дав медных денег за иг-ры» [Там же]. В рассказе Леонова основное содержание также составляет изложе-ние событий борьбы братии с бесами, а иерархия темных сил разработана более детально. Кроме введения Азлазивона и Велиара, традиционных и известных предводителей темного воинства, писателем придуманы собственные инферналь-ные персонажи, рангом «помельче»: Гаркун и Рогатица, Гордоус, Тырь и Тюфтярка. В изображении противостояния разбойников и бесов наблюдается нарастающая градация: сперва «малые» скидываются в пни и творят мелкие пако-сти, потом приходит в скит под видом изографа «наибольший среди малых» бес Гаркун, за ним - его сестрица Рогатица и приносят несколько смертей. После сам князь Азлазивон приступает к скиту, но заключен крестным знамением в кади и закопан. Окончательную победу над монахами одерживает Велиар со своим огненным полчищем. Принципиальное отличие леоновского рассказа от житий-ных текстов в том, что в житиях темные силы априори будут посрамлены правед-никами, у Леонова же бывшие разбойники не могут выстоять изначально: Нифонт покинул их, а раскаяния и веры нет. Слово «Бог» в рассказе не звучит, лишь «Спас», и это может быть связано как с цензурными соображениями (хотя рассказ все равно был запрещен), так и с замыслом автора. Ведь возможно, так подчеркнуто безбожие (без Бога!) раз-бойников, желающих попасть в рай без внутреннего преображения. Метонимиче-скими замещениями имени Бога в тексте является имя отрекшегося от разбойни-ков Нифонта, упоминаемое 25 раз. Та же роль у иконы Спаса, она появляется в сцене освящения адописной иконы Нифонта. Подобный прием, когда отдельный святой (ушедший с иконы Пафнутий), оставивший место (гибнущую Петушиху), замещает собою по значению отрекшегося от России Бога, использован Леоновым в повести «Петушихинский пролом» [Непомнящих, 2011б]. В «Пирамиде» мотив инверсивно переосмыслен: не Бог отрекся от людей, а человечество само отрек-лось и ушло от него. С образом Спаса связана еще одна деталь, общая для жития Нифонта Кипр-ского и рассказа Леонова: оживающий на иконе взгляд Спаса, обращенный к ге-рою. В житии Нифонта Кипрского: «Лежа на земле, он повернул голову и по-смотрел на образ Спаса и увидел чудо: образ Господень двигал глазами и бровя-ми, как бы живой человек» [Житие Нифонта Кипрского]. У Леонова: «Птичка одна к Нифонту прыгает, а другая к Спасу. Не может первая на Нифонтову доску взобраться, Спасова же прыгнула прямо на чело Спасу, зажгла гневом запавшие очи» [Леонов, 2001]. Птичка, кстати, встречается в житии Нифонта, предшествуя эпизоду искушения пищей: «Так упорно боролся он с невидимым врагом, но тот вел с ним сильную борьбу, причиняя ему всякое зло и желая одолеть его непобе-димое мужество. Во время молитвы бес являлся ему - то в виде прыгающей перед ним птицы, то в виде черной собаки, бросающейся на него, чтобы испугать его и прервать его молитву, но он прогонял беса крестным знамением» [Житие Ни-фонта Кипрского]. Собака, но не черная, а белая, «попалила» бороду Сысою-Ипату, хотя в целом традиционные для сил зла эпитеты «черный» и «темный» в тексте рассказа частотны: чуть больше трети в цветовой гамме эпитетов1. 1 28 раз употреблены в рассказе эпитеты «черный» и «темный», не считая слова «чер-нецы», а других разных цветовых эпитетов 47. 2 Например, в повести «Гора» Н.С. Лескова. Столь распространенный житийный топос как борьба с нечистой силою, не-смотря на регулярную повторяемость в агиографических текстах, имеет каждый раз конкретное событийное воплощение, и опять наблюдается совпадение собы-тий из жития Нифонта Кипрского с событиями рассказа Леонова. Сцена искуше-ния Ипата видениями явств в рассказе близка по содержанию эпизоду жития. В житии: «Когда он чувствовал голод, бес приносил ему разной рыбной и мясной пищи и вкусных кушаний, но блаженный говорил тогда: “Пища нас не приблизит к Богу, - сам ешь, диавол, свою пищу или неси ее туда, где люди свое чрево де-лают божеством”» [Житие Нифонта Кипрского]. В рассказе Леонова блюда, кото-рые блазнятся постящемуся Ипату, описаны красочно, подробно: «А на краешке самом, на дубовом резном кругу развалился важно ситными ломтями пшеничный хлеб, - ноздри он раздул белые и пуховые, как у нежной невесты. А кулебяка, рядом, плоха? Или масло из нее в жаркой печи повыпотело? Или палтусинки пре-лой насовала в нее скаредная хозяйкина рука? Нет, кулебяка жирна и прекрасна, человека услаждает и вводит в тихую земную радость грустное его бытие. А по-среди правой стороны безлапые ноги высоко задрала, гузно выставив, в кипучем масле трижды прожаренная кура… Что ж ты стоишь, Сысой? Голодному нет гре-ха!». Здесь использован известный в агиографии и впоследствии воспроизведен-ный в художественной литературе мотив: Ипат-Сысой выкалывает себе глаз и бесовское наваждение пропадает2. После этого Ипат велит заковать себя в цепь. Эпизод с заковыванием в цепь есть в житии Симеона-столпника. Тот какое-то время проводит прикованным к горе, пока ему не будет указано на то, что не це-пями человеческое сознание приковывается к Богу. Симеон-столпник «аукается» в рассказе датою постройки скита: «В последний день погожий, летопроводца Семена день, робята за дело принялись…». Другой эпизод жития Симеона-столпника с привидевшимся ему «диаволом на огненной колеснице» отзывается в эпизоде леоновского рассказа с Никифором-порченным, случившимся «на вешнего Нифонта». Никифор во сне слышит голос: «Встань. Грядет к тебе Спас. Даруется тебе благость. Ты будешь лику светлых сопричислен, сподоблен судьбы Еноховой и Ильиной. Восстал Никифор, видит. Грядет к нему в облаке как бы сам Исус. Свет слепит глаза, раздвинулись стены настежь, келья как поле, пенье блистающих сладко застилает уши. И поклонился им Никифор трижды и четырежды от усердия своего, а то бесы были. Его посади-ли они на колесницу и понесли быстрей ветра над скитом. Летит Никифор по небу, Спасу бок о бок, рассуждает, руками разводя, так: Вот сподобился-т! Не иначе это как за святость мою. Эк, меня угораздило, каб меня мамынька увидала таким!.. Но тут грянул гром, исчезла обманская колесница, наддал острый Ники-фору коленком в зад… Полетел тот вниз головой, пал на острый зуб моря, раз-бился пополам. Так исцелился Никифор от жизни сей». Полностью совпадает этот эпизод с примером из «Слов подвижнических» Исаака Сирина («Слово 55. Послание к преподобному отцу Симеону чудотворцу»): «И еще некто другой, по имени Асина, в том же городе Едессе, сочинив многие Трисловия, которые поются и доныне, проводил высокое житие, и безрас-судно связал себя самыми трудными делами, пока не прославился. Его обольстил диавол, вывел из келлии его и поставил на верху горы, называемой Сторий, уго-ворился с ним, показал ему образ колесниц и коней и сказал ему: “Бог послал ме-ня поять тебя в рай, как Илию”. И как скоро вдался тот в обман младенческим своим умом и взошел на колесницу, разрушилась вся эта мечта, низринулся он с великой высоты, упал оттуда на землю и умер смертью, достойною вместе сме-ха и плача. Не напрасно я сказал здесь это, но чтобы познать нам поругание от бесов, жаждущих погибели святых, и не вожделевать не вовремя высоты умного жития, а иначе - будем осмеяны лукавым супостатом нашим…» [Исаак Сирин, 2002, с. 131-132]. Сопоставление примера Исаака Сирина с аналогичным ложным видением из жития Симеона Столпника предпринято Игнатием Брянчаниновым в «Слове о чувственном и духовном видении духов», где святитель полностью цитирует пример Сирина. В житии Симеона Столпника дьявол, «принял вид светлого ангела и показал-ся святому вблизи столпа на огненной колеснице с огненными конями, как бы сходящим с неба», и соблазняет отшельника, призывая его взойти на огненную колесницу, «чтобы взял я тебя, подобно Илие, на небо (4 Цар. 2:11); ибо ты до-стоин такой чести за святость жития твоего, и пришел уже тебе час вкусить плоды трудов своих и принять венец похвалы от руки Господней. Поспеши же, раб Гос-подень, узреть Творца своего и поклониться Тому, Кто создал тебя по образу Сво-ему; желают и тебя увидеть ангелы и архангелы с пророками, апостолами и муче-никами. Святой не распознал вражеского прельщения и сказал: Господи! Меня ли, грешника, хочешь взять на небо? И поднял Симеон правую ногу, чтобы ступить на огненную колесницу, но вместе с тем осенил себя крестным знамением. Тогда диавол с колесницей исчез, как пыль, сметенная ветром. А Симеон познал бесов-ское прельщение, раскаялся и ногу свою, которой хотел ступить на бесовскую колесницу, казнил тем, что стоял на одной той ноге целый год» [Брянчанинов, 2004, с. 47-48]. Герой в рассказе Леонова в точности повторяет действия, описан-ные в житиях, и не распознает бесов, польстившись наподобие «судьбы Ильи-ной». Вслед за этим эпизодом в скит приходит бес Гаркун, не узнанный чернецами в виде лжеизографа. В свете традиции характерно, что он появляется у ворот ски-та темной ночью в лютые морозы. Хронология событий здесь делает резкий ска-чок: сразу за «вешним Нифонтом» действие переносится примерно к «Нифонту зимнему». Ипату-Сысою сразу приходит мысль попросить художника написать Нифонта. Пришелец легко располагает всех к себе за «приятность лица и ласко-вость речи», живет в скиту до весны. Сам процесс письма иконы выдержан в ска-зочном ключе: чуть коснется кистью доски бес - сразу появляется изображение: «Тронул празеленью, - радостные сверкнули березки. Тронул киноварью - зацве-ли позадь всехвального Нифонта благоуханные цветы райского сада. Теперь бе-сов написать надобно, попираемых преподобным. Встал черный белец середь ке-льи, хлопнул в ладоши дважды и четырежды, полезли из подполья, толкаясь и сопя, беспятые». Во время Великого поста, точнее не обозначается, происходит освящение иконы: «Опускает Сысой мутовку в окованное ведерце, кропить, взмахнул над головами, - полетели по кругу радужные капли, и случилось лютое чудо1. Прыснули бесы с иконы врассыпную, кто куда, скрипя жестоко зубами. Понесло легонько паленой псиной. Поднял беспамятно архирейские ризы свои Нифонт и, за голову схватясь, ринулся в дверь стремглав. Копытами простучал, 1 «Лютое чудо» в тексте рассказа невольно соотносится с выражением «чудо страш-ное» в «Слове о Спиридоне-просвирнике и об Алимпии-иконописце» Киево-Печерского патерика [с. 172]. (Курсив наш - Н.Н.). пхнул Сысоя плечом, Мелетия рогом хватил наотмашь… И нет никого, - и пусто, и голо, и лукаво». Значение термина «адописная икона» воплощается здесь бук-вально. Агиография знает иные, противоположные, поистине чудесные примеры написания икон. Один из них представлен в Киево-Печерском патерике, книге, знакомой Леонову с детства. Это история Алимпия-иконописца («Слово о Спири-доне-просвирнике и об Алимпии-иконописце»). Заболевший Алимпий не смог из-за болезни написать икону в срок и выслушал немало упреков от заказавшего ее человека. После ухода разгневанного заказчика появился «некий светлый юноша, взяв вапницу, он стал писать икону» [Киево-Печерский патерик, 1999, с. 176]. Алимпий подумал, что прислан другой иконописец. «Но быстрота работы показа-ла, что это бесплотный. То он золотом икону покрывал, то на камне краски расти-рал и всеми ими писал, - за три часа кончил икону… Когда настал вечер, то свет-лый юноша стал невидим вместе с иконою» [Там же, с. 176]. С утра икона обна-ружилась в храме, куда пришел огорченный, ничего не подозревающий о чуде владелец. Алимпий же объяснил чудо тем, что икона написана ангелом Божьим, пришедшим за ним и, «сказав это, испустил дух» [Там же, с. 176]. В «Деяниях Азлазивона» ситуация перевернута целиком и полностью: икону пишет бес, «лю-тое чудо» заключено в том, что она исчезнет, а кутерьма и суматоха по поимке беса-лжехудожника приведет к убийству Мелетия. Еще одно поражение братии, не сумевшей ни разглядеть темных сил, ни противостоять им. В житийных рассказах частный случай, отдельный пример становится в один ряд с такими же другими, типическими, повторяемыми и воспроизводимыми, и тем самым возводится в ранг универсального, иллюстрируя извечную борьбу Добра и Зла за души людей. В рассказе Леонова универсальное становится част-ным: так, например, Азлазивон оказывается князем бесов Коноксянской округи, а Нифонт Новгородский покровительствует одному месту - бору, где живут раз-бойники. А все типические места, сходные с житийными, становятся инверсив-ными по смыслу: борьба, испытания не приводят бывших разбойников ни к нрав-ственному совершенствованию, ни к спасению. Все их действия, даже вроде бы внешне соответствующие поведению агиографических подвижников, имеют об-ратный результат - разрушение и гибель, сперва в малом масштабе, внутри скита, а затем и в большом. Мотив вывернутости наизнанку - это один из повторяющих-ся мотивов всего творчества Л.М. Леонова [Якимова, 2003]. Соблюдая внешнюю «похожесть», используя известные житийные топосы, писатель тем не менее, во-преки традиции, пишет рассказ не о победе над бесами, а о проигрыше дьяволь-ским силам. Трансформация сюжета включает отсутствие покаяния разбойников и как следствие ни преображение, ни спасение невозможно. Переосмысление дик-туется самой реальностью начала 1920-х годов. Именно на 1919-20 годы прихо-дится развернутая антирелигиозная, антицерковная государственная кампания, происходит массовое разорение церквей, изъятие мощей, гонения священников. Ожидаемые некоторыми неизбежный гнев Божий и мгновенное, неотвратимое наказание за разорение святынь в жизни не оправдывались: например, подобная ситуация описана Леоновым в повести «Петушихинский пролом», А. Зуевым в очерке «Смута». Слова «Бога нет» становятся не сомнением или вопросом ко-леблющегося в поисках индивидуального сознания, а проводимым сверху утвер-ждением, официальной доктриной. Леонов еще до булгаковского романа на сходную тему, по свежим следам демонстрирует в литературном произведении, что влечет за собою «новая пара-дигма» сознания: место положительных персонажей, способных победить зло, противостоять дьявольским козням, оказывается вакантным. Богу в этом мире места нет. И потому у строителей скита (читай - нового общества) не хватает сил одолеть «деяния Азлазивона». Их поражение и крах предопределены. Зло не про-сто отстаивает свое право на присутствие в мире, оно им правит. Таким образом, изменение писателем первоначального позитивного финала на негативный обу-словлено всей внутренней логикой рассказа и является закономерным и художе-ственно оправданным. Отсюда и расхождения с агиографическим каноном: вос-производя внешне типичное, отсылая к агиографическим топосам, сюжетам, мо-тивам, именам, датам, писатель по сути идет против агиографической традиции, не оправдывает привычных для житий читательских ожиданий, переворачивая их, осмысляя противоположным образом. Такое авторское прочтение переводит про-исходящее в рассказе из общего плана вечной борьбы Добра и Зла в более кон-кретный план разговора о близком по времени написания и современном Леонову мире, тем самым превращая его, как это ни парадоксально, в рассказ-притчу.

Скачать электронную версию публикации