Early Dostoevsky and psychoanalysis. A. Boehm’s view.pdf К 1930-м годам использование психоанализа при разборе художественных текстов Достоевского (И.Д. Ермаков, П.С. Попов в Москве, Н.Е. Осипов в Праге, сам З. Фрейд, давший оценку «Братьям Карамазовым») проявило себя неодно-значно, зачастую привнося искажение смыслообразующих идей наследия писате-ля. «…Наступило время, – пишет Бем, – когда необходимо поставить известные границы применению метода психоанализа в литературоведении. Задача эта ло-жится в первую очередь на специалистов – историков литературы» [Бем, 2001, с. 249]. Бесспорным завоеванием Бема как литературоведа является непосредст-венное обращение к носителю «творческого духа» – личности Достоевского. Бем пытался понять, как преломляется категория автора в его ранней повести «Хозяй-ка» с позиций психоанализа [Бем, 2001]. Новаторство ученого в том, что он впер-вые приложил психоаналитический метод не только к художественному насле-дию Достоевского, но и к самому автору. По мнению Бема, в литературоведении постепенно происходил процесс обезличивания, когда художественное произведение рассматривалось без всякой связи с сознанием и подсознанием автора (метафизики сознания Бем не касался). Значение работы Бема видится в том, что предпринятый эксперимент представляет собой еще один шаг в направлении разгадки тайны личности великого писателя и использования ее в синтезе с другими формами анализируемого материала для объективирования искомой художественной истины. С другой стороны, статья Бема, написанная в 1929 году, конечно, представляет собой некий вызов утвер-дившимся к тому времени установкам в литературоведении Советской России, в которых личность автора программно дезавуировалась. Подход Бема отвечает специфике гуманитарного познания: поиск единично-го и уникального на фоне общего и закономерного [Николаенко, 2006]. Бем пока-зывает, что при анализе нельзя терять уникальное в творчестве писателя, иначе можно утратить сам предмет исследования. Такая постановка задачи требует ак-туализации личностного уровня восприятия исследователя, то есть со-участия, со-переживания, со-понимания с автором. Подход Бема – попытка соответствовать этому требованию. С другой стороны, характер творчества Достоевского как от-кровения отвечает названной цели, ориентируя на постижение его глубинных ос-нов. Отношение к творчеству писателя как драгоценному, неповторимому жиз-ненному опыту − такими словами можно охарактеризовать аналитический подход А. Бема. Воспринять его во всей полноте и целостности можно только с опреде-ленной степенью вживания в материал – литературоведение не может быть бес-страстно. «Бема безошибочно вело ощущение особой природы созданной именно Достоевским эстетической реальности», – пишет еще один исследователь [Викто-рович, 2008, с. 59]. Рефлексия исследователя в условиях выбранной аксиологии (системы ценно-стей) осуществляется на том или ином уровне. Конечной целью литературоведе-ния должно быть обретение универсального уровня анализа, на котором ученый демонстрирует высший «художественный инстинкт». Он позволяет ему ощутить индивидуальность писателя со всех сторон – духовной, нравственной, психологи-ческой, – то есть ощутить феномен единства творчества писателя. Уровень эсте-тический и есть тот синтетический уровень, связывающий все виды творческого опыта, в том числе и личный, запечатлевающий себя стилистически. Этот уровень вскрывает ценностно-смысловые ориентиры писателя («последние истоки лично-сти»), наследует его «основную эстетическую интуицию», интонирующую худо-жественное пространство [Бем, 2001]. «Только на этом пути возможно вскрыть движущие силы творческого акта в его конкретной постановке для каждого от-дельного писателя. Но при этом нам придется неизбежно прибегнуть к помощи самых общих законов психической силы. Встреча с психоанализом, дающим эти последние обобщения, на этом пути неизбежна» [Бем, 2001, с. 253]. При этом «возникают большие методологические трудности… Если прибегать к творчеству как к материалу для реконструкции, то… получается порочный круг: на основа-нии творчества мы воссоздаем личность, а потом, исходя из личности, вновь объ-ясняем творчество» [Бем, 2001, с. 252]. Бем отдавал себе отчет, что проекция ин-дивидуальности автора на его творение отнюдь не прямая: «…Я хочу лишь под-черкнуть, что в конкретно данном произведении психический мир автора пред-стоит не в чистом виде, а в уже переработанном, согласно законам творчества… Поэтому всякое заключение от психологии автора к произведению, равно как и обратно – от произведения к авторской психологии, без учета деформирующей силы творчества, ошибочно» [Бем, 2001,с. 251]. В соответствии с воззрениями М. Бахтина эстетико-литературные явления не только отображают жизненную реальность в формах литературы и искусства, но и являются одним из фундаментальных экзистенциально-онтологических основа- ний самой этой жизненной реальности. По его мнению, эстетическая деятель-ность собирает «рассеянные смыслы мира» и создает для «преходящего» эмоцио-нальный эквивалент и ценностную позицию, с которыми «преходящее» в мире обретает ценностный событийный вес, причастный бытию и вечности. Таким об-разом, в эстетические категории писатель переводит саму реальность [Дьяконов, 2006]. У него в эстетических категориях сознание запечатлевает все самые острые противоречия сознания. (Стоит вспомнить размышления Дмитрия Карамазова об идеале Мадонны и идеале содомском). Эстетика вскрывает глубину противоречи-вости человеческой природы, ее раздвоение. Это уровень духовного постижения действительности. Ее откровения далеко не полностью исчерпываются сферой сознания и подсознания. Метафизики (Чижевский, к примеру) присоединяет еще и надсознание. Без сомнения, Бем приблизился к пониманию направленности творческой воли писателя, предложив такие понятия, как «психотип автора», «об-раз автора», заявив ту сложность, в которой она формируется. В конечном итоге, подобная система воззрений апеллирует к системе научных ценностей, в которой вызревает более гибкая форма обогащения научными знаниями, соответствующая природе гуманитарного познания (эмпатия, диалог). Сложность феномена автора полностью наследует сложность человека как такового, сознающего свое единст-во с Творцом. Сам Достоевский, по мнению А.Г. Гачевой, «апологет цельного знания, которое истекает из Божественного Логоса и в корне противоположно плоской и ничего не доказывающей “арифметике”» [Гачева, 2008, с. 77]. Сознание, подсознание, сверхсознание в равной мере способны обогащать художественный мир произведения. Поэтому аналитик, занимающийся эстетиче-ским уровнем, должен быть во всеоружии, то есть должен понимать ориентиры творчества писателя. Нельзя, например, утверждать, что сам А. Бем, при рассмот-рении генезиса творчества Достоевского, абсолютно не уделяет внимания идеям. В статье «“Пиковая дама” в творчестве Достоевского» он пишет: «Достоевский был необычайно чуток к чужому литературному воздействию. Возбудителем его художественной восприимчивости было, однако, не столько само литературное произведение, сколько круг идей, скрытых в нем» [Бем, 2007, с. 436]. Этот акт подмечает и М. Магитова: «Бема интересует в связи с общим интересом к лично-сти Достоевского и логика зарождения и развития его идей, содержательная сто-рона которых становится, по его мнению, главным формообразующим началом творчества Достоевского… Не подлежит сомнению, что Достоевский в своем творчестве не только высвобождал путем объективации свои внутренние кон-фликты, но связывал также творческие итоги с определенными идейными зада-ниями» [Бем, 2007, с. 560]. Однако, как пишет исследователь, «идея лежит не вне произведения, а заложена в нем самом, имманентна ему…» [Бем, 2001, с. 251]. Другое дело, что «в отдельных случаях идейная сторона является только над-стройкой над индивидуально-психической потребностью самовыявления и само-высвобождения в творческом акте», – отмечал ученый [Там же, с. 129]. «Я думаю, в “Хозяйке” налицо именно такое, довольно резкое расхождение между творче-ским и авторским замыслами произведения. Уже в самом построении “Хозяйки” чувствуется некоторая неестественность идейного ее обоснования» [Там же, с. 321]. С другой стороны, для литературоведов очевидно, что «пока мы при на-шем анализе ограничиваемся только процессами, разыгрывающимися в сфере нашего сознания, основные эстетические вопросы остаются неразрешимыми» [Ранк, 1999, с. 3]. И это понимал Бем, который отмечал, что при анализе творчест-ва писателя «можно исходить из того, что личность (“я” в широком смысле слова) далеко не целиком отображена в поле сознания. Скорее, она озарена сознанием только в незначительной своей части» [Бем, 2001, с. 259]. Применительно к по-вести «Хозяйка» ученый исследует фантасмагорическую художественную реаль-ность (сновидения, галлюцинации, видения) произведения, во многом пренебре-гая «идейными заданиями» автора, поэтому выводы Бема по названным причинам все же могут быть отнесены преимущественно к разряду частных и двойственных по интерпретации. Вопрос об истоках творчества всегда был полемическим. Исследователю надлежит овладеть диалектикой материала. Решающее значение – за его мировоз-зрением, так как именно это обеспечит конгениальность с автором, диалог с ним. Однако этого недостаточно – необходима «соприродность» художника и его ис-следователя [Бердяев, 2000]. По мнению Викторовича, именно она помогла Бему разглядеть в Достоевском, в частности, «гениального читателя», сновидца и духо-видца [Викторович, 2008, с. 56]. Каким образом при исследовании учесть духов-ную и душевную природу творца, его индивидуальность, которая обеспечивает «единство творчества», то же время не покинуть «материка» – конкретного со-держания произведения – эту задачу и пытался решать Бем, используя психоана-лиз. Решил он ее не в полной мере, так как, обходя миросозерцание автора, не вполне восприняв «идейные задания» автора, он не достиг полной конгениально-сти с ним. При разборе позднего Достоевского, где духовная проблематика гла-венствует, психоанализ уже не казался исследователям привлекательным. Бем сделал упор на реконструкции «психического типа» писателя. Она стала для него научной проблемой, испытанием метода психоанализа в литературове-дении. При реконструкции не должна быть утрачена цельность знания, поэтиче-ская индивидуальность писателя (последние истоки личности), пронизывающие его творения единым духом. Какой емкостью должен обладать аналитический метод, чтобы отвечать этому требованию, не приходится доказывать. Метод дол-жен быть редуцирован к индивидуальности (творческому духу), как к своему предмету, при этом он должен апеллировать как к эстетическому, так и к автобио-графическому и метафизическому уровням. Метод должен быть концептуальным, адекватным материалу, с резервом возможностей, соответствующим его сложно-сти, многоплановости. Он, в некотором смысле, должен быть отражением миро-созерцания самого исследователя. Отвечает ли психоанализ данным требованиям? Вопрос риторический. Бем хорошо понимал ограниченность его возможностей и ставил перед собой скромную задачу обозначить границу, до которой они про-стираются. Анализируя раннее творчество Достоевского, Бем видел материалом для не-го «душевный мир писателя», «накопленный им психический опыт», а высшим обретением на этом пути – «психотип» автора. Как утверждал В.А. Викторович, Бем занимался «реконструированием “психического типа”» личности писателя [Викторович, 2008, с. 56]. «Сделайте еще шаг в обобщении – посмотрите на твор-чество Достоевского как на стремление утвердить свое идеальное “я” над “я” ин-дивидуальным, учтите силы, тормозящие это стремление, вытекающий отсюда пафос борьбы, и целый ряд явлений чисто художественно-стилистических станет вам ясным», – делится своими открытиями Бем [Бем, 2001, с. 254–255]. «Нет бук-вально ни одной области науки о духе, где психоанализ не отразился бы на более углубленном изучении явлений, сюда относящихся» [Там же, с. 246]. Очевидно, что это утверждение спорно, если психоанализ понимать по-фрейдовски, то есть лишь как анализ «темных глубин подсознания». Бем использует психоанализ для «препарирования» чисто психоаналитиче-ских проблем, таких как «двойничество», «эдипов комплекс», «ущемлен-ность» и т. п., хотя другие исследователи (Чижевский), писавшие о Достоевском в те же годы, видели, например, в «двойничестве» серьезную онтологическую проблему. Один из конкретных выводов Бема, вытекающих из приложения пси-хоаналитического метода: «Достоевский раннего периода – снотворец» [Там же, с. 254]. Что это означает для Бема как историка литературы? Это значит, что Дос-тоевский в своем раннем творчестве сознательно или бессознательно использовал «механизм снотворчества и галлюцинативного состояния», что Бем постарался показать на примере анализа «Хозяйки». Еще один аспект приложения метода у Бема – использование «теории вдохновения» как «излучения надындивидуаль-ного психического содержания в индивидуальное сознание» при анализе «научно-поэтической» работы Ордынова в «Хозяйке» [Там же, с. 241]. При желании при-меры можно продолжить. Признавая значение категории автора, он предостерегает от рационализма тех исследователей, которые в подходе к художественному произведению пред-почитают биографический метод. «Опираясь на современное понимание задач литературоведения, мы можем сразу отграничить его от психоанализа, как и от всякого психологизма. Ведь при таком понимании науки о литературе автор, а вместе с ним и его психический мир вынесены за произведение, лежат вне его конкретной данности» [Бем, 2001, с. 254]. И далее поясняет: «Я не так наивен, чтобы вовсе элиминировать личность художника, но я хочу лишь подчеркнуть, что в конкретно данном произведении психический мир автора предстоит не в чистом виде, а в уже переработанном, согласно законам творчества, виде» [Там же, с. 251]. Это говорит о том, что он признает автономию эстетической реально-сти. «Душевный мир художника, накопленный им психический опыт и самая пси-хическая структура его души являются только материалом для творчества…» [Там же]. Феномен личности автора Бем рассмотрел в аспекте психотипа. Однако дей-ствительно ли подобный шаг направлен к объективному знанию? По мнению Чи-жевского, вовсе нет. В науке и в самой жизни постепенно «произошла, собствен-но говоря, подмена объекта изучения. Под словом человек… стали разуметь наи-менее человеческое в человеке – его материальное бытие» [Чижевский, 1996, с. 236]. Случилось то, что вывело личность из безграничного пространства (ан-тропологии) в ограниченное (социологию, психологию). Бем был абсолютно убежден, что вне категории автора целостный анализ произведения невозможен. Но в какой форме он должен совершаться, ведь автор раскрывается во всех сферах жизни? Замысел представляет сферу идей – значит, наиболее прочно связан с работой сознания, с идейной составляющей произведе-ния. Исследователь здесь вправе обратиться к биографическим сведениям. Но путь к замыслу всегда индивидуален. Иными словами, занимаясь исключительно идеями, можно упустить телеологию, а это самое важное, и для этого Бем форму-лирует понятия «образа писателя» и соответствующей ему «литературной био-графии» [Бем, 2001, с. 252]. Однако биографический метод грешит рационализ-мом, материализует объект. Применительно к религиозному художнику нужно говорить о духовной аксиологии. Бем же пытался максимально ограничить свой объект, учитывая личность автора в виде «психотипа». Когда мы говорим о душе, мы говорим о субъекте, когда о «психотипе» – об объекте. Наиболее адекватным способом для получения научных выводов будет диалог с субъектом. У Бема диа-лога с субъектом-автором не произошло.

Скачать электронную версию публикации