The instability of the artistic space organization in of «The Fifth Plague» by A.M. Remizov.pdf Повесть А.М. Ремизова «Пятая язва», написанная в 1912 году, рисует карти-ны жизни провинциального городка периода начала ХХ века. В начале повести читатель знакомится с его жителями и узнает их дикие жизненные привычки: пьянство, употребление крепкого словца, взяточничество, рукоприкладство, из-мены и сплетни. Всему обществу города противопоставлен следователь Бобров, строгий, беспристрастный, замкнутый и неудобный для городского «братства» человек. В повести можно встретить следующие названия городов: Лыков, Студенец, Петербург, Париж, Москва, – каждый из них связан с жизненным путем Боброва. В Лыкове прошло его детство, учился он в Петербурге, опыт перенимал в Пари-же, а вернулся из-за границы не в Петербург, и не в Москву, а в Лыков – кандида-том в лыковский суд, но был назначен в Студенец. Названные города могли бы образовать оппозицию «столицы-провинции», подобно городам повести «Крестовые сестры», однако этому препятствует гло-бальное доминирование Студенца, который представлен как усредненный про-винциальный город: «В Студенце можно жить всякому, смотря карману» [Реми-зов, 2001, с. 211]. Он разрастается в тексте до огромных размеров и заполняет всё художественное пространство, являясь аллегорией не столько пространства рос-сийской действительности, сколько вселенского масштаба. Перед этим городом меркнут и российские столицы (действующая и историческая), и европейская – Париж. Все три столичных города, о которых в повести сказано вскользь, несут значения мест профессиональной учебы, а Петербургу в тексте присвоена и се-мантика школы светских манер: «докторша Торопцова Катерина Владимировна – Л и з а б у д к а, певица студенецкая, и хоть дальше Казани никуда не выезжала, но с заезжим человеком может так разговор повернуть, словно бы всю-то жизнь прожила в Петербурге» [Там же, 2001, с. 234] (здесь и далее разрядка А.М. Ремизова). Важно отметить, что сама пространственная оппозиция «столи-цы-провинции» в повести перестает быть актуальной: перечисленные столицы не несут в тексте никаких культурных смыслов, а провинциальный город выходит за ее пределы, становясь вселенской метафорой человеческого существования. В связи с таким доминированием Студенца необходимо вспомнить семантику названия города. С одной стороны Студенец – «застывший» город, который несет значения холода и стужи как атрибутики ада и остановившийся в своем развитии, а с другой стороны – колодец, ключ из земли. Оба значения передают семантику холода и берут свое начало, по утверждению С. Доценко, из Откровения Иоанна Богослова, в котором слово «студенец» явлено в значении «колодец бездны (то есть ада)» [Доценко]. Как уже было отмечено, из всех названных городов детальная прорисовка пространства представлена лишь у Студенца, являющегося основным местом действия. Он окружен лесом, в нем процветает торговля и лесопромышленность, но в тоже время читатель видит гнилые заборы, множество покосившихся доми-шек, крашенных в неожиданные пестрые цвета, редкие деревца, торчащие ветла-ми из-за тесовых заборов. «Деревянная редкая стройка, заборы. Из-за тесовых заборов редкие деревца – ветлы какие-то, одни прутья торчат. На заборах подхо-дящие остановкам, выцарапанные и намелованные стихи, назидательные весьма, но совсем не для громкого чтения. Покосившиеся домишки, крашенные в самый неожиданный цвет – целая пестрая деревня, одинокий каменный дом Нахабина с золотыми львами на воротах – живет Нахабин богатым обычаем, трехэтажная Опаринская гостиница, да кирпичный красный сундук – номера Бабашкова, ка-менный белый собор и острог белый каменный. Улицы немощеные, от тротуара до тротуара – стоялая лужа, переход через улицу по доскам, доски от ветхости вбились в грязь, и по осени, знай, подвязывай калоши, а то зачерпнешь. В лужах, как мертвые, дрыхнут студенецкие сви-ньи, и лишь какой поросенок бродитъ по уши в липкой грязи» [Там же, с. 231–232]. Названий улиц нет, что работает на уже отмеченную усредненность города, лишение его индивидуальности и исключительности. Однако сами улицы есть, хотя и прописаны обобщенно: «стоялая лужа от тротуара до тротуара». Жители переходят их по брошенным доскам, которые вбились в землю. Несложно заме-тить, что в описании города доминирует хаотичность, ветхость и грязь. Гнилые заборы и покосившиеся дома – это внешнее, физическое проявление духовного развала общества города, через физическое разрушение проступает греховное начало. Помимо покосившихся разнообразных деревянных домишек, образующих целую пеструю деревню, в городе есть одинокий каменный дом лесопромышлен-ника Нахабина с золотыми львами, трехэтажная гостиница головы Опарина и кирпичный красный сундук – комнаты Бабашкова, также в собственности Опа-рина. Перечисленные «достопримечательности» принадлежат первым лицам го-рода: Нахабину, имеющему свой автомобиль для поездок в Лыков, и голове Опа-рину. Но они духовно не выделяются из общества Студенца так, как их собствен-ность выделяется из множества пестрых домишек, они примыкают ко всему горо-ду, который считает следователя неудобным человеком. Отдельно стоит сказать про клуб, «место покоища и пагубы». Время откры-тия и внутреннее устройство прописаны с большой детализацией: «Пять клубных комнат – во всех одинаково желтоватые под орех обои, крашеный пол. В гостиной у дивана по стене – жирные головные пятна – след добросовестной работы студе-нецкого парикмахера Юлина – Г р и ш к и О т р е п ь е в а… Пропойный табачный дух. Клубная библиотека рядом с уборной. “Пройти в библиотеку”, – означает: “пойду в уборную”. А в уборной среди всяких непечатных заборных стихов и восклицаний начертана историческая надпись, сохранившаяся от дней свободы. “Да здравствует республика!” Зимою в клубе выписываются газеты, летом не выписываются: в жару не до чтения, и кому читать?» [Ремизов, 2001, с. 233]. Такие детали, как пятна от голов по стене, старое просиженное кресло с раз-резанной обивкой, пропойный табачный дух и реверсия библиотеки с уборной подтверждают нашу гипотезу о том, что через внешнюю грязь и ветхость прояв-ляется духовное окостенение обитателей клуба, ведь он является главным местом встречи братства Студенца, «лицом» их интересов. Также важны такие детали, как имя парикмахера и надпись в уборной. Они свидетельствуют о том, что по-мимо застывших в своем постоянстве бытовых реалий, наблюдаются отголоски уже неактуальных исторических событий, которые тоже работают на создание застоя замкнутой и самодостаточной провинциальной жизни. Кроме пьянства в клубе-кабаке у жителей Студенца есть и другие интересы, приводящие их в это место. «В клубе играют, едят, разговаривают. Играют в рамс и преферанс, редко в винт, а после двенадцати – в железную дорогу. Разговоры – студенецкие сплетни, мнений ни у кого никаких: так, куда ветер» [Там же, с. 234]. В данной цитате для нас важен не раз возникающий в тексте повести образ ветра, который подчеркивает хаотичность ментальной жизни «своих людей» клуба, под-верженность внешним влияниям. Также образ ветра возникает в конце повести, где три женщины стоят под осенним упорным ветром у острога, замаливая грехи осужденных. В этом моменте и далее в тексте ветер приобретает коннотации раз-бойной удали, ведущей на кладбище острога. Именно там он воет и гуляет между крестов, а также гуляет за окном Боброва в момент его смерти. Так стихия удалой русской души, не боящейся Суда, «побеждает» законность, которую боготворил как единственный путь спасения русского народа Бобров. Особого внимания заслуживают «каменный белый собор и острог белый ка-менный» [Там же, с. 231]. Они отражают друг друга, что в первую очередь задает зеркальная форма предъявления их в тексте. Они являются двумя сторонами жиз-ни русского народа: разбойной, греховной и праведной, религиозной, – располо-жены рядом и выполнены из одного материала одинакового цвета. Именно эта амбиваленность русской души и позволяет объяснить появление среди народа старца Шапаева с его лечением блудом, и каменную двустороннюю праведно-грешную сущность души Боброва, от осознания и неприятия которой у него оста-новилось сердце. Итак, была изучена внутренняя структура Студенца, его «карта». Обратимся теперь к его внешнему географическому положению в пространстве. Для толко-вания текста очень важно, что Студенец стоит на горе с лесной стороны, а напро-тив него на другой горе Тихвинский девичий монастырь. Между горами сплавная река Медвежина, которая выполняет функцию границы. «Студенец на горе – лес-ная сторона. Против города на другой горе монастырь, – некогда старцы пустынные, работая Богу и церкви Божией, жили в нем, отшельники, питались лыками да сено по болоту косили в богомыслии и умной молитве, а теперь монашки лягуша-чью икру сушат, – помогает от рожи, да коров развели и молоко продавать возят на завод в Лыков, – Тихвинский девич-монастырь. Между гор река – сплавная река Медвежина. Кругом лес» [Ремизов, 2001, с. 231].Так как монастырь находит-ся напротив города, и между ними протекает река, то эти два места по логике ве-щей должны вступать в отношения противопоставления. Однако город, общество которого погрязло в пороках, стремиться «излечиться» доступными для себя спо-собами, пусть и блудом у Шапаева, а монастырь также мельчает: раньше старцы в нем питались лыками и жили в умной молитве, а теперь монашки продают мо-локо и лягушачью икру. Эта амбивалентность названных локусов обусловлена свойствами реки-границы: она не четкая и фиксированная, а зыбкая и подвижная, ведь вода в реке постоянно движется, изменяя свое русло. Спас-гора в простран-ственном отношении уравнена с греховным Студенцом, и, несмотря на то, что монастырь расположен на горе, в вертикальной близости к Богу, на ней бабушка Двигалка рожает черта-котенка. «А на Спас – на горе бабушка Двигалка-Филитьева черта родила» [Там же, с. 257].Так плывут устои жизни, и греховное соединяется с божественным: становится сложно однозначно оценить, например, и такое явление, как лечение блудом с молитвами. Таким образом, в результате анализа внутреннего строения Студенца и его внешнего пространственного положения было замечено, что для повести актуаль-но нарушение пространственных границ. Это явление приводит к тому, что все пространство текста становится зыбким и плывет. Так подтверждается наша мысль об амбивалентности анализируемых локусов и даже некотором палимпсе-сте присущих им смыслов. В повести, изображающей застоявшийся уклад про-винциальной жизни эффект движения создается через введение нестабильного пространства. Вспомним, что для ранних произведений писателя характерна ста-бильная и четкая пространственная организация. Данная смена структуры про-странства обусловлена развитием авторского мировоззрения: в ранних произведе-ниях миром управляет некая злая воля, а после 1910-х годов вместо нее возникает божественная, «правая» воля, снимающая с людей вину за любой поступок. Так «Пятая язва», написанная в 1912 году, являет нам сдвиг в творчестве писателя: в повести законы старой пространственной организации уже не действуют, а но-вая еще до конца не сформировалась.

Скачать электронную версию публикации