The modernistic problem of integrality in V.V. Nabokov’s narrative discourse.pdf Романное творчество В. Набокова являет собой пересечение и смену двух художественных парадигм: модернизма и постмодернизма, и в полной мере во-брало в себя проблематику этих двух направлений. В данной статье нас будет ин-тересовать проблема единства и целостности, решенная Набоковым через инди-видуально-творческий принцип метатекста в рамках модернистского интереса к форме художественного произведения. Если в произведениях классической ли- тературы целостность создается телеологией фабулы и вытекающей из нее углуб- ленной детерминацией сюжетных мотивировок, то в эпоху модернизма действуют иные принципы. Одним из таких принципов является принцип метаповествова- ния. Ж. Женетт в книге «Повествовательный дискурс» дает следующее определе-ние этому термину: «Метаповествование есть повествование в повествовании» [Женетт, 1998. с. 238], тем самым представляя обратное, по отношению к лин-гвистическому образцу (термину «метаязык»), функционирование нового терми-на, и далее: «Метадиегезис есть мир этого вторичного повествования, так же как диегезис обозначает мир первичного повествования» [Там же]. Целью настоящей статьи является исследование метаповествования в «Блед-ном огне» Набокова. Итак, в настоящей работе мы надеемся рассмотреть нарра-тивные уровни романа «Бледный огонь», тем самым представив анализ его как метаповествования. Уровни наррации в «Бледном огне» Набокова, пользуясь из-ложенной терминологией, можно обозначить следующим образом. Сочинение Кинботом «Комментария» к поэме составляет более-менее литературный акт, ко-торый совершается на первом уровне, экстрадиегетическом, по терминологии Женетта; в его составе находятся изложенные события, называемые диегетиче-скими, или интрадиегетическими, включая обстоятельства написания Шейдом его поэмы. При этом сам нарративный акт Шейда умалчивается, Шейд не склонен комментировать процесс своего творчества: «Можно бы вообразить, что поэт, занятый сочинением длинного и трудного произведения, просто обеими руками ухватится за возможность поговорить о своих достижениях и неудачах. Но ничего подобного не произошло! Все, что я получил в ответ на мои бесконечно кроткие и осторожные расспросы были фразы вроде: «Точно так, подвигается отлично» или: «Никак нет, что же тут говорить». И наконец, он отвертелся от меня обид- ным анекдотом о короле Альфреде, который, как говорят, любил рассказы своего норвежского приближенного, но прогонял его, когда бывал занят другими дела- ми» [Набоков, 2010, с. 238]. По сути, нарративный акт Шейда дан опосредованно через рукопись поэмы, которая на данном уровне предстает как событие. Второй уровень составляют метадиегетические события, изложенные в поэме Шейда (по-вествовании второй ступени). В повествовании Кинбота экстрадиегетическое по-стоянно вторгается в диегетическое, это происходит через аналепсис: «Я не толь-ко понял тогда, что Шейд регулярно читает Сибилле набиравшиеся части поэмы, но сейчас мне приходит в голову, что она столь же регулярно заставляла его при-глушать или выбрасывать из чистового экземпляра все связанное с великолепной земблянской темой» [Набоков, 2010, с. 90]. Поскольку Кинбот – герой своего же повествования, на диегетическом уровне он является персонажем, в то время как на экстрадиегетическом – повествователем. Казалось бы, фокализация в «Бледном огне» выступает как фиксированная, так как все события, включая редакцию тек-ста поэмы, нам известны в изложении Кинбота. Но у поэмы появляется собствен-ный голос – на уровне метадиегезиса – голос подлинного автора. Очевидно и то, что в «Бледном огне» сам роман повествует о Кинботе, комментирует его. Таким образом, метаповествование – не просто часть повествования, но некая объемлю-щая его рамка. Симптоматично, что роман и поэма называются одинаково. Сам образ бледного огня получает символическое наполнение: голос подлинного и мнимого таланта, которые предстоит различить. Как показал Ж. Женетт, «экстрадиегетическая наррация не обязательно бы-вает представлена как письменная наррация» [Женетт, 1998, с. 240], и вправду: литературный акт Кинбота лишь отдаленно мотивирован необходимостью издать поэму Шейда, так как очевидно, что комментарии расходятся с содержанием по-эмы, превращаясь в самостоятельное повествование. На наш взгляд, такая спо-собность экстрадиегетической наррации вышла на первый план у Набокова под воздействием М. Пруста, в повествовании которого эксплицировался метод «по-тока сознания». Надо сказать, что набоковский метатекст формировался в то вре-мя, когда Набоков питал симпатии к творческой манере Пруста. Метод «потока сознания» по-иному, в сравнении с классической традицией, представил пробле-му автора, сместив ее на игру в перемену лиц повествователя и персонажа в авто-диегетическом повествовании. В «Бледном огне» рассказ о короле Альфине Ту-манном в пределах двух страниц обнаруживает смену грамматического лица по-вествователя с третьего на первое («его отец» – «мой отец»). Такая перемена грамматических форм является следствием смены нарративных позиций, о чем пишет Ж. Женетт [Женетт, 1998, с. 252]. Повествование в «Бледном огне» пре-вращается в автодиегетическое, в котором повествователь, участвующий в дейст-вии как персонаж, не может оставаться соглядатаем, а претендует на полноправ-ную позицию центрального героя. Особенность набоковской наррации состоит в том, что перипетии нарративных инстанций составляют сюжет его романов, в которых нередко анаграммируются и парцилируются имена повествователей и персонажей. В ситуации метатекстуальности Набокова привлекала возможность творить собственный дискурс, сущность которого исключает «любую формальную определенность порождающей его нарративной инстанции» [Женетт, 1998, с. 240]. Не только интерес к методу «потока сознания», но и модернистский интерес к форме художественного произведения и связанная с ним проблема единства и целостности роднили Набокова с Прустом. Появление метатекста у Набокова, вслед за Прустом, было основано на модернистской установке воплотить макси-мально точно тот текст, который писатель в творческом процессе создает и дер-жит в своем сознании. Марсель Пруст в книге «Обретенное время» вложил в уста своего героя следующее рассуждение: «…эту самую важную, единственно прав-дивую книгу большой писатель должен не выдумывать, в расхожем смысле этого слова, поскольку она существует в каждом из нас, но переводить. Долг и задача писателя суть долг и задача переводчика» [Пруст, 2010, с. 246–247]. Набоков, в свою очередь, сообщал в интервью о методе воспроизведения «готового в вооб-ражении романа» и отмечал «невозможность полностью приблизиться» к нему [Набоков, 1997, с. 574]. Тот нарратив, который писатель создает в воображении и держит в своем сознании, можно назвать нарративом только условно, его сущ-ность в большей мере можно обозначить как текст. Этот текст, пользуясь терми-нологией Э. Гуссерля, является объектом образного сознания писателя, – и изла-гается в акте письма. И парадокс состоит в том, что этот объект есть «перцептив-ная фикция»: «Он – объект восприятия, но объект только кажущийся» (Цит. по: [Мотрошилова, 2003, с. 618]). Таким образом, явливание текста как объекта об-разного сознания совмещается с его восприятием, и наррация и скрипция являют-ся припоминанием, реализующим такую черту образного сознания, отмеченную Гуссерлем, как «осовременивание». Исходя из парадокса образного сознания («перцептивной фикции»), текст как объект образного сознания ирреален (идеа-лен). Поскольку в данном случае за пределами сознания отсутствует объект, вос-принимаемый образным сознанием (написанное произведение), то сознание вос-принимает находящийся в нем текст опосредованно, через другой ирреальный (идеальный) элемент – метатекст. Можно сказать, что метатекст – вторая перцеп-тивная фикция, которую сознание использует для снятия парадокса восприятия. Метатекст трансцендентен, внеположен повествованиям, соответственно, по от-ношению к ним он иррационален, но в структурах авторского образного сознания метатекст выступает как осознанный художественный принцип, как рациональ-ный элемент. Через наррацию и скрипцию текст и направленный на него в составе восприятия метатекст, соотносясь друг с другом, воссоздаются в виде повество-вания. С точки зрения теории речевых актов, метатекст есть являющееся в самом акте высказывания. С точки зрения теории повествовательных актов, предложен-ной Ж. Женеттом, метатекст есть являющееся и явленное в самом акте повество-вания. Модернистская установка воплотить максимально тот текст, который писа-тель держит в сознании, соответствует отношению к повествовательному тексту не столько как к нарративу, сколько как к дискурсу, главным механизмом осуще-ствления которого становится стремление к полноте высказывания. Таким обра-зом, мы снова приходим к мысли о дискурсивности повествования Набокова. Предварительно скажем, что этот механизм запускает метатекстовые функции, приводящие к созданию метаконструкций (в том смысле, в котором употребляет этот термин В.В. Агеносов) или, с точки зрения дискурсного анализа, семантиче-ских макроструктур. Макроструктуры дискурса, в когнитивной модели понима-ния, – это значение, которое «пользователи языка приписывают дискурсу в про-цессе понимания или интерпретации» [ван Дейк, 1989, с. 46], отсюда – возни-кающее у читателя ощущение инвариантности прафабулы (В.В. Ерофеев) и мо-тивно-тематических комплексов в романах Набокова. Проблема перевода у Набокова состояла не только в переводе сочиненного в сознании текста в повествование, но также была связана с его работой над переводом «Евгения Онегина». Перевод пушкинского романа в стихах на английский язык стал еще одним источником, воздействующим на создание метатекста, и ключевым моментом здесь оказалось осознание необходимости комментария. Целью перевода романа Пушкина на английский язык было реконструирование языковых и образных особенностей этого текста для англоязычного читателя, о чем свидетельствуют многочисленные рассуждения о возможностях английско-го языка в набоковских комментариях. В соответствии с этой целью, перевод На-бокова становится англоязычным палимпсестом на канве пушкинского романа. Перевод как языковая реконструкция русского языка пушкинской поры средства-ми английского языка ХХ века потребовал пространного историко-культурного комментария, который, по свидетельству самого Набокова, грозился разрастись до необъятных размеров, не будь решена проблема единства и целостности. Кри-терий полноты реконструкции вырастал из задач самого перевода. Прибегая к терминологии ван Дейка о глобальной связности дискурса посредством макро-структуры, которая «является концептуальным глобальным значением, которое ему приписывается» [ван Дейк, 1989, с. 48], можно сказать, что всякий перевод есть акт выведения макроструктуры. Макроструктура набоковского перевода «Ев-гения Онегина» в восприятии англоязычного читателя определила степень полно-ты предпринимаемой реконструкции. Так, подстрочник текста пушкинского ро-мана на английском языке оказался недостаточным, и комментарий стал частью самого перевода как неотъемлемое приложение к тексту, как вынесенное за пре-делы текста перевода его метаописание. Перевод «Евгения Онегина» Пушкина на английский язык, выполненный Набоковым, прочитывается с позиции метапове-ствования как роман в комментарии. В дальнейшем, этот опыт перевода был реа-лизован в «Лолите» и «Бледном огне» как принцип автокомментирования в мета-романе, при котором само повествование включает комментарий к нему и мета-повествование взаимодействует с гипертекстуальностью. По мнению Б. Бойда, подстрочник пушкинского романа представляет собой не самостоятельный английский текст, а «цепочку символов» [Бойд, 2010, с. 401], призванную обратить англоязычного читателя к оригиналу. «Символичность» создается за счет того, что каждому русскому слову подбирается семантически точный эквивалент, зачастую окказиональный или архаичный. Единственное, что роднит прозаический подстрочник Набокова с романом в стихах Пушкина – это ямбический размер, и, в угоду просодии, Набоков часто пользуется неспецифиче-скими для английского языка конструкциями. Те слова и обороты, используемые как средства художественной выразительности, которым нет точного эквивалента в англоязычной культуре, могли бы подвергаться таким соблазнам перевода, как искажение смысла и транслитерация. Однако и в таких тривиальных промахах Набоков находит новые возможности для выстраивания связности нарратива. Пе-реводческий опыт, столь масштабно обобщенный и углубленный в работе над «Евгением Онегиным», позволил Набокову использовать схожие с переводом принципы связности в его собственных романах. В промежутке между переводом нескольких строф «Евгения Онегина» и глобальным замыслом перевода Набоков пишет роман, в котором искажение смысла и транслитерация становятся средст-вами создания выдуманного языка сказочного Падукграда. Обогатившись опытом перевода пушкинского романа, Набоков использует метатекстовую конструкцию «роман в комментарии» для создания «Бледного огня» – поэмы в комментарии. Обобщая сказанное, отметим, что работа над переводом «Евгения Онегина» вскрыла для Набокова ряд языковых проблем, три из которых, как нам представ-ляется, имеют генетическую связь с метаповествованием как типом художествен-ной целостности. Первая проблема была связана с исследованием образных средств в русском и английском языках, что в дальнейшем привело к необходи-мости комментария. Вторая проблема была связана с трансляцией русского кода в англоязычном повествовании. И третья – проблема создания авторизованных версий перевода собственных произведений. Вопросам языка, способствующим выбору метатекстовых стратегий, пред-шествовала рефлексия над самим творческим процессом в традиции европейской литературы модернизма, в которой одной из центральных для Набокова фигур явилась фигура Пруста. Рефлексия над повествованием Пруста отчасти определи-ла логику метаповествования у Набокова, с той разницей, что у Набокова также явственна отработка гипертекстовых практик. Например, «Бледный огонь» может рассматриваться как гипертекстовое пародирование четырехтомного перевода «Евгения Онегина», что обнаруживает у Набокова черты постмодернизма. В целом, при взгляде на истоки метаповествования у Набокова, обнаружива-ется их поразительная гетерогенность, что отражает, в условиях разрушающихся жанров, установку на поиск общего формального принципа, способного связать разные уровни повествования. Таким образом, через категорию метатекста становится возможным охарак-теризовать процесс перехода от модернизма к постмодернизму. Изучение поэтики метатекста позволяет высветить наиболее ранние этапы данного перехода. При изучении творчества В.В. Набокова категория метатекста обнаруживает свой уни-версальный характер в описании поэтики набоковского творчества и, в то же вре-мя, связывает данное творчество с процессами европейской и мировой литерату-ры.

Скачать электронную версию публикации