The plot of the travel and its modifications in the poem «Who lives well in Russia?» by N.A. Nekrasov.pdf В литературе о поэме «Кому на Руси жить хорошо» путешествие некрасов-ских героев традиционно рассматривается как главный композиционный прием и основа сюжетообразующей стратегии. Кумулятивность сюжета путешествия в «Кому на Руси жить хорошо» была осознана еще П.Н. Сакулиным, который полагал, что в поэме Некрасова использу-ется «та же композиционная форма, какой пользовались уже Пушкин, Лермонтов, Гоголь, и какая идет еще от старого авантюрного романа» [Цит. по: Базилевская, 1935, с. 471]. Мнение Сакулина не осталось безответным: в разное время осмыс-лялся более сложный характер некрасовского сюжета по сравнению с сюжетом авантюрного романа [Базилевская, 1935], или, например, по сравнению с сюжетом путешествия в романах самого Некрасова [Зубков, 1967, Luisier, 2005]. В.Е. Евгеньев-Максимов писал, что поэма «Кому на Руси жить хорошо» по- строена «как повествование о путешествии семерых странников, желающих во что бы то ни стало найти истинно счастливого человека, как повествование о бесчисленных дорожных встречах странников и о разговорах их с огромным количеством людей, принадлежащих к различным социальным слоям» [Евгеньев- Максимов, 1953, с. 237]. Существенно, что характеристика повествования, данная исследователем, распадается на несколько признаков: «повествование о путеше- ствии» с целью поиска, «повествование о встречах» и «повествование о разгово- рах». Трехчастное определение повествования в поэме Некрасова объясняется особым соотношением фабулы и сюжета в некрасовской поэме, так как сюжетной моделью неканонической поэмы становится встреча, а не поиск [Бройтман, 2001]; в композиционном же плане «путешествие» странников подменяется системой остановок, медитативных вставок в нарративный ход и вставных «рассказов в рассказе» [Ромащенко, 2008]. Несводимость основного замысла поэмы «Кому на Руси жить хорошо» к различным источникам ее сюжета объяснял К.И. Чуковский, критикуя работы по поиску печатных источников той или иной фольклорной отсылки [Чуковский, 1962, с. 427–428]. Поэтому наша задача состоит не в том, чтобы увеличить коли-чество источников и аналогий: необходимо, прежде всего, объяснить механизм пересечения некрасовского сюжета с традицией, понять принципы творческой работы автора над поэмой, «логику порождения смыслов» [Барт, 1987, с. 377], и, что характерно для Некрасова, логику отказа от них. Путешествие странников становится частью целого репертуара сюжетных возможностей, которые реализуются по-разному, в зависимости от конкретных художественных задач поэмы. Уместно обратиться к одному из источников некрасовского сюжета – сюжету о поисках счастливой земли, который особым образом преломляется в художест-венной ткани поэмы. Легенды о вольных, богатых, праведных, идеальных землях, как замечает К.В. Чистов, были настолько популярны в XVII–XIX вв., что предпринимались в крестьянской среде реальные поиски Беловодья, Города Игната Некрасова [Чис-тов, 1967]. Надо полагать, поэме о народном счастье такой сюжет более соответст-вует. На его фоне изображение разрушенного рая в прологе к «Крестьянке», или песня «Русь» («Ты и убогая, ты и обильная…» [234] 1 ) выглядели бы гораздо рель-ефнее. 1 Здесь и далее текст поэмы Некрасова цитируется по изданию: [Некрасов, 1982]. Но Некрасову важен спор, важно столкновение версий – то, из чего может родиться «Пир на весь мир», обсуждение насущных вопросов. Спорить же о счастливой земле невозможно. Отсылка к сюжету о поисках счастливой земли возникает только однажды, когда сами странники определяют объектом поиска Непоротую губернию, Непотрошеной волости, Избыткова села! [90]. Эта формула дана в главе «Последыш» вместо обычного развернутого рас-сказа «идя путем дорогою, сошлись мы невзначай» [18, 70, 127], и больше не по-вторяется. Общеизвестная история о поисках страны благополучия никак не ком-ментируется персонажами, никого не удивляет. Реакция старосты Власа: Чудим и мы достаточно, А вы и нас чудней [91], – следует только после рассказа странников. Как встретились нечаянно, Как подрались, заспоривши… [90]. С помощью возникшей параллели сюжета о Беловодье в тексте задается от-личие некрасовского сюжета: странники ищут не счастливую землю, но конкрет-ного субъекта – «Кому живется счастливо…». Возможность воплощения индиви-дуального счастья появляется только в рассказе. Странствующие герои находят авторов слова, потенциальных счастливцев, которые создают свой текст о счастье: Докладывай, доказывай Сперва, чем счастлив ты? [55]. Таким образом, заданный в «Последыше» мотив поисков счастливой земли не разворачивается в сюжет. Среди нереализуемых моделей, заданных в поэме, оказывается и проверка всех шести версий о том, кому живется счастливо. Попа уж мы доведали, Доведали помещика, Да прямо мы к тебе» [128], – сообщают странники Матрене Тимофеевне, так и не проверив оставшиеся четыре версии. В.А. Кошелев объясняет такой поворот тем, что Некрасов строит «сво-бодную поэму, не ограниченную локальным замыслом и имеющую в запасе се-рию самых многозначных “возможностей”, очень вариативных с собственно ли-тературной точки зрения» [Кошелев, 1999, с. 6–7]. По мнению исследователя, ес-ли бы мужики опросили всех кандидатов, и вернулись домой, поэма бы осталась в русле иронического повествования, и поэтому Некрасов отказывается от наме-ченного в «Прологе» плана. Однако проверка версий исчерпывает себя уже в первой части поэмы. «Соц- опрос» дискредитируется после главы «Помещик»: далее странники никого не спрашивают о счастье, а Матрена Тимофеевна, «выкладывающая всю душу» во- обще не входила в список кандидатов. Анализ системы эпизодов и пространственной детализации показывает, что «путешествие» как перемещение странников в пространстве не является сюжето- генным фактором. В этом плане заслуживает внимания эпизод, в котором семь мужиков, еще не будучи странниками, еще не договорившись искать счастливого, уже идут, не сговариваясь, по одной дороге «рядком». Чтобы осуществилось движение, должно было возникнуть смысловое на- пряжение: сначала каждый из мужиков высказал свою версию («Роман сказал: помещику…» [5]), затем «настоял» на своем слове («всяк на своем стоит»). После выяснения незавершенных дел мужиков («По делу всяк по своему / До полдня вышел из дому…») читатель обнаруживает мужиков идущими: Давно пора бы каждому Вернуть своей дорогою – Они рядком идут! Идут, как будто гонятся За ними волки серые, Что дале – то скорей [6]. Ненаправленный, но упорядоченный характер движения, объясненный «блажью» странников, усиленный указанием на погоню серых волков актуализи- рует присутствие нарратора, который, возможно, еще не знает, куда гонит своих героев, пока разворачивается художественное пространство. Об этом говорит и предположение: Наверно б ночку целую Так шли – куда не ведая… [6]. Таким образом фиксируется точка пересечения «мира героев» и «мира авто- ра»: вненаходимость повествующей инстанции выражается субъектной вертика- лью относительно горизонтально развертывающегося сюжета. Если указание на начало движения странников осталось за рамками сюжета, то само движение происходит вне зрительного ряда. Казалось бы, в первой главе первой части началось путешествие странников с целью «все царство облететь» [11]. В первом эпизоде сразу после пролога воз- никает ряд деталей, обнаруживающих не движение мужиков, но выстраивание окружающего пространства: Широкая дороженька, Березками обставлена, Далеко протянулася, Песчана и глуха [15]. Подчеркнем, что перед нами не просто пейзаж, а его построение: далеко про-тянувшаяся дороженька дискурсивно «обставляется» березками и пологими хол-мами, деревни «поставлены» у речек и прудов. Пространство словно бы создается на наших глазах. Описание начавшегося пути мужиков сопровождается также описанием движения холмов в сознании лирического автора-повествователя: По сторонам дороженьки Идут холмы пологие С полями, с сенокосами, А чаще с неудобною, Заброшенной землей … [15] Узуальное значение слова «идти» («простираться, пролегать») в данном кон-тексте становится интерпретативно недостаточным: насколько актуализируется «движение» пологих холмов в первом же эпизоде, настолько дезактуализируется перемещение мужиков. Последнее задается только тогда, когда их надо остано- вить (в третьем эпизоде главы «Поп», только к 50-му стиху): Уж день клонился к вечеру, Идут путем-дорогою, навстречу едет поп [16]. В системе кадров внутреннего зрения преобладают подробности не движения героев, но их остановок. Так, например, в «Пьяной ночи» появление густой липы в кругозоре автора-повествователя подчеркнуто не мотивируется: Одна, зачем, бог ведает, Меж полем и дорогою Густая липа выросла. Под ней присели странники [42]. Заданный и опрокинутый вопрос о цели – «зачем, бог ведает» – по отношению к дереву выделяет густую липу, которая не выросла бы, если бы странники не захотели «ларец свой попытать» и испробовать скатерть-самобранку. Число подобных «декоративных» описаний для сцен и «посиделок» можно мно-жить: И дуб тут рос дубов краса под ним присели странники [129], В конце села под ивою… всю ночь огни и шум. На бревна, тут лежавшие, На сруб избы застроенной Уселись мужики [188]. Фиксация остановок, а не перемещения странников заметна на протяжении всей поэмы. В интенсивное движение приводится все, кроме странствующих героев. Осо-бенно заметно это в финале главы «Счастливые»: … поразъехалась, Поразбрелась толпа. Крестьяне спать надумали, Вдруг тройка с колокольчиком Откуда ни взялась, Летит! [68]. Неожиданная смена эпизодов без перемены места действия обнаруживает статичность странников и фиктивность путешествия как эпически значимого пе-ресечения пространственно-семантических границ. Контаминация заданных, но нереализованных сюжетных возможностей по- зволяет поставить вопрос о необходимости путешествия в сюжете поэмы. Некрасовские мужики, вокруг которых происходит движение, могли вообще никуда не ходить и тогда поиск истины ограничился бы застольной беседой, сим- посионом, организующим главу «Пир на весь мир». В этой связи закономерна была бы следующая реплика вахлаков, вписанная на полях первоначального наброска главы «Пир на весь мир»: Нет на Руси счастливого, Напрасно вы промучитесь, – Да и не может быть! [507]. Но спор о счастье связан с глубоко экзистенциальной тематикой, которая ри- торически неразрешима. С этой точки зрения некрасовский сюжет путешествия обретает не только прямой, но и метафорический смысл. Спор мужиков и выдви- жение версий необходимы только для того, чтобы начался путь, вне которого не- возможен поиск истины. Матрена Тимофеевна, которую «ославили счастливи- цей», и Гриша Добросклонов, поющий «воплощение счастия народного», не мог- ли войти в список кандидатов. Их появление фабульно не мотивируется: решение мужиков «пощупать баб» и вторжение Григория Добросклонова в «Пир» вахла- ков возникают внезапно. Тем не менее, оба героя имеют особый повествователь- ный статус и открывают странникам (и читателю) два возможных финала поэмы – истории об обретении счастья в рожденном слове. Именно поэтому ни Матрена, ни Гриша не могли быть обозначены в Прологе, который, возможно, служил только импульсом к поиску («затравкой» для читателя), а не «первоначальным планом». Нереализованность сюжета о счастливой земле, отклонение странствующих героев от плана и редуцированность эпического путешествия подтверждают «ди- намическое соотношение фабулы и сюжета (динамическое и в плане читательской рецепции)», характерное для повествования в неканонической поэме [Силантьев, 2006, с. 162]. Устойчивые фабульные схемы вытесняются сюжетом и распадают-ся, как только вступают во взаимодействие с сюжетом поэмы, существующей в читательском сознании в неоконченной форме.

Скачать электронную версию публикации