The local text from the regional and nationwide points of view (based on the criticism of M. Bulgakov’s novel «The White.pdf Творческая судьба писателя Булгакова началась в Киеве на Андреевском спуске, в доме № 13, в доме Турбиных. Киевский хронотоп организует художест-венное пространство первого его романа «Белая гвардия». При этом Киев в про-должение всего повествования нигде не назван своим именем, замещенным сло-вом «Город», в котором актуализируется некое архаическое и общеродовое зна-чение «матери городов русских», восходящее к легенде Нестора-летописца в «Повести временных лет», согласно которой апостол Андрей в I веке побывал в Поднепровье и на одной из киевских гор водрузил крест как символ будущего города. «Повесть временных лет» начинает последовательное изложение истории Киева как столицы Древнерусского государства с 862 года. Киевский текст Булга-кова расширяет границы летописного хронотопа, акцентируя достопримечатель-ности города, представляющие его как центр единства православно-христианского славянского мира. Подробное описание Киева в романе подчинено строгой логике раскрытия символических значений. Город в культурной традиции изначально представляет собой структуру по-рядка, мыслимого в категориях иерархичности, пропорциональности и целесооб-разности. Именно такую структуру идеально воспроизводит в романе город-миф. Реальный же город 1918 года демонстрирует не просто нарушение внешнего по-рядка, а внутренний распад структуры, проявляющийся, во-первых, в диспропор-циональности, в невероятном разбухании живой массы города, не вмещавшейся в его строгие каменные пределы: город «наполнялся и наполнялся пришельцами», бежавшими из большевистской России; «за каменными стенами все квартиры были переполнены» [Булгаков, 1988, с. 219–220]; «Город разбухал, ширился, лез, как опара из горшка» [Там же, с. 222]. На протяжении всего повествования в романе параллельно мотиву конца света развивается мотив бессмертия, незыблемости, вечности мироздания и выс-ших ценностей, созданных человеком. Собственно в соизмерении с вечностью определяются вещи ценные, реальные, сущностные – и фантомы, явления при-зрачные, химерические, преходящие. «Совершенно бессмертны» часы, «Саардам-ский плотник», «голландский изразец», и «Фауст», и Владимир с крестом, и ве-щий Олег, София. Мифически призрачны гетман, и Симон Петлюра, и надрывно веселая суета разбухшего от беженцев Города под столь же мифической защитой немцев. Город Булгакова двойственен, он существует в реальном историческом времени – это город неспокойного 1918 года, и в то же время несет черты Города-мифа. В современной рецепции Киевского текста в романе Булгакова складывают-ся две противоположные его трактовки, обусловленные, в большей мере, идеоло-гическими факторами. С одной стороны, исследователи склонны вывести Булга-ковский Город за пределы локального текста в космополитическое пространство мира без географических, национальных, конфессиональных границ. Сложившая-ся традиция в понимании мистериального творчества Булгакова рассматривает Киев двояко: как Вечный Город – Иерусалим и одновременно Вечный Город Рим. Данной традиции вторили изображаемые Булгаковым Золотые ворота, пещеры, Нижний Город, Верхний Город – все, что имелось в описании и Рима, и Иеруса-лима. Так, М. Петровский в статье «Мифологическое городоведение Михаила Булгакова» 1991 года отмечает: «Киев у Булгакова не в изображении родного го-рода, не в названии киевских реалий, вообще не в “теме”, – он в самой структуре мышления писателя, в типологии его творчества… Брался отвлеченный от Киева образ Города и на него накладывались дополнительные цвета и оттенки Иеруса-лима, Рима, Москвы, Константинополя, извлеченные из Киева же» [Петровский, 1991, с. 28]. Напротив, Я.А. Полищук в статье «Имагологический локус Киева в русской культуре ХХ века» 2008 года пытается включить булгаковский Киев в сугубо на-циональную, если не сказать, националистическую точку зрения. Исследователь усматривает в локальном тексте Булгакова актуализацию темы господства импер-ской российской власти при описании элементов новой застройки города на стра-ницах романа, отмечает, в частности, что в интерпретации Киева писатель упот-ребляет символы-образы, подтверждающие господство Российской империи, а символы традиционные, национальные оказываются на периферии и София со звонницей Мазепы, и Лавра, и Киево-Могилянская академия на подоле. В статье Я.А. Полищук отмечает, что предметом культа и своеобразной до-минантой Города в романе «Белая гвардия» становится памятник святому князю Владимиру Великому, изваянный в Петербурге и установленный царской властью в 1853 году на одном из приднепровских холмов. Автор статьи акцентирует вни-мание читателя на символичности памятника не только как реализации имперско-го прошлого, державную силу монархического государства, но и милитарное мо-гущество Российской империи, словно забывая, что в руках Святого Владимира не меч, а крест, вменяя в вину автору «Киевского романа» невнимание к великому и в тоже время противоречивому архитектурному прошлому эпохи Ивана Мазе-пы. Несомненно, в романе все безграничное пространство централизует и подчи-няет «белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке» [Булгаков, 1988, с. 219]. В архетипическом смысле это центр Города-мира, отме-ченный гигантским изображением «богоравного героя» (Владимир Красное солн-це, защитник города). Поскольку в общеродовом, генеалогическом смысле «кре-ститель» Владимир – основатель святой православной Руси, постольку и Город Владимира – «мать городов русских». «Белый крест, – читаем у Булгакова, – был виден далеко, и часто летом, в черной мгле, в путаных заводях и изгибах стари-цы – реки из ивняка, лодки видели его и находили по его свету водяной путь на Город, к его пристаням» [Булгаков, 1988, с. 219]. В художественной системе ро-мана Святой Владимир на вершине города служит ориентиром для заблудивших-ся в адском хаосе захваченного петлюровскими войсками Города. Николка в бе-готне по городу, в поисках дома погибшего Най-Турса «терял присутствие духа, и падал, и опять поднимался, пока не оказался в полном одиночестве на Владимир-ской горке, где вопреки городской суматохе и гаму, царят «мир и полный покой», и вновь повествователь не упускает случая, чтобы обнять этим покоем и миром бескрайние просторы родной земли. Видение и покой святого места проникают в душевное состояние героя («Николка облегченно вздохнув…») и помогают най-ти путь «к заветному искомому месту» [Там же, с. 398]. Это «заветное» место проходит через улицу Мало-Провальная, соединяя на повороте судьбы братьев Турбиных, нашедших здесь свою любовь и надежду. В то же время на транспаранте города-мифа рельефно и в деталях прописана реальная топография Киева в названиях окрестных деревень, пригородов, улиц и переулков нижнего и верхнего Города, его административных, культурных, тор-говых достопримечательностей, в которых и среди которых продолжается жизнь булгаковских героев 1 . И в этом реальном плане города наступление его последних времен проявляется не только в трагическом развитии исторических событий и судеб героев, но и в переменах, касающихся самой сущности города и функцио-нирования его элементов. 1 Киевские реалии булгаковского Города подробно рассматриваются в кн.: [Петров-ский, 2008]. Отмечен в романе и другой сакральный топос Города – Софийский собор, венчающий Верхний город, заложенный Ярославом Мудрым в память победы над печенегами… Его золоченые купола, так же как и сверкающий крест Владимира, несет, кроме своих сакральных значений еще и древнюю функцию путеводных знаков. Софийский собор заложен на самом высоком месте – на поле победонос-ной битвы киевлян с печенегами. Потому многокупольный Софийский собор от-крывался путнику отовсюду, через какие бы ворота он ни вошел в город. В статье Я.А. Полищук выстраивает топографическую иерархию городского расположения «Киев – форпост государства в его юго-западной части. Все дороги из Города стремятся вверх, на северо-восток, в “таинственную Москву”, даже ле-вый берег называется московским». С другой стороны открывается «темной ско-ванной лентой» колонизированное пространство, провинция, то есть «седые доро-ги, Запорожская Сечь, и Херсонес, и дальнее море» [Полищук, 2008, с. 79]. М. Петровский в книге «Мастер и город. Киевские реалии М. Булгакова» пишет: «Творчество Булгакова – достоверная модель культуры Киева, породив-шая писателя» [Петровский, 2008, с. 343]. Вместе с тем ученый указывает, что Город Булгаков вслед за традицией разделил на две части: Город и провинцию, объясняя это словами киевлянина Николая Бердяева, провинциально все, что уда-лено от Бога. В изображении городской жизни героев Булгаков четко реализует функциональность плана славянского города, строившегося на холмах, «на горах» и делившегося на верхний и нижний город. Верхний – царский, княжеский – ад-министративный, общественный культурный центр. Нижний – «Подол» – посад-ская, ремесленная, рабочая часть. Алексеевский спуск, где живут Турбины, как бы обеспечивает связь, пульсацию жизни между верхним и нижним городом. По-дол – подол города-матери – спасает, прячет их во время бегства от петлюровцев. В то же время риторическое описание верхнего и нижнего Города эксплицирует их символические значения как преисподней и райского миража. «Электрические станции нижнего города наводят на мысль о страшном и суетном электрическом будущем человечества, в их сплошных окнах… видны неустанно мотающие свои отчаянные колеса машины, до корня расшатывающие основание земли». В то же время питаемый их энергией верхний Город «играл светом и переливался, светил-ся, и танцевал, и мерцал по ночам до самого утра, а утром угасал, одевался дымом и туманом» [Петровский, 2008, с. 219]. Я.А. Полищук приводит ряд известных культурных деятелей: киевского по-эта Владимира Маккавейского и Бенедикта Лифшица, привнесших новое видение топоса города, обращая внимание на колоритность, деликатность, гармоничность, и ненавязчивость авторских характеристик, противопоставляя вместе с тем образу города в «Белой гвардии». Булгаков в своем новом слове о погибели Русской зем-ли воспроизводит и монументальное описание, и это «панорамное зрение»: «Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и ту-мане на горах, над Днепром. Целыми днями винтами шел из бесчисленных труб дым по небу. Улицы курились дымкой, и скрипел сбитый гигантский снег». «И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира». «Сады красова-лись на прекрасных горах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, рас-ширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках, царствовал вечный Царский сад» [Булгаков, 1988, с.56]. В то же время, пытаясь отделить Киев от общей восточнославянской истории и, главным образом, от истории России, Я.А. Полищук невольно смыкается с по-зицией М. Петровского, лишая Киев национальной самобытности. В полном со-гласии с политической стратегией современной Украины, ориентированной на Евросоюз, Я.А. Полищук пытается противопоставить Московскому Киеву Булга-кова Европейский Киев начала ХХ века: «город преодолевает провинциальное однообразие XIX столетия, приобретает новые яркие черты, выделяющие его сре-ди других полисов Российской империи» [Полищук, 2008, с. 73]. Молодые ху-дожники переносят на благодатную почву Украины сецессионный стиль Европы, заимствуя западные стили и техники. «Киев… вновь приобретает утраченный когда-то статус метрополии. А художественное воображение поэтов ставит его в один ряд “вечных” городов, органически выражающих судьбы народов и целого человечества, – наряду с Иерусалимом, Римом, Цареградом-Константиноплем, Парижем, не говоря уже о Петербурге и Москве» [Там же, с. 77]. Так, локальный текст в литературе становится полем дискуссий не только эс-тетических, но и весьма напряженных политических проблем, требуя как никогда критерия объективности в подходе к предметам искусства. Предпринятое нами исследование темы Дома и Города в романе «Белая гвардия» в контексте славянской культуры служит, на наш взгляд, достаточно аргументированным опровержением критики Я.А. Полищук. Тем не менее, выде-ляем еще раз основные моменты текста Булгакова, которые позволяют отвести подозрения украинских критиков в имперских, великодержавных симпатиях пи-сателя. Уже самая безымянность города в романе акцентирует, как мы говори, архетипические, историко-генетические, общеродовые славянские значения бул-гаковской концепции. Централизация городского пространства вокруг памятника киевскому князю Владимиру, воздвигнутого русским императором, обусловлена не идеей утверждения мощи русской империи, а естественным его местоположе-нием на самой высокой точке города, да его окрестностей, то есть является осно-вой, генерируя поэтическую семантику «мундуса» – центра Города-мира, миро-вой оси, соединяющей небо и землю. Соположенность громаднейшего «Владими-ра» с величественным Софийским собором знаменует не мотив Российской импе-рии, а величие мощи православия, объединяющего славянские народы общей ис-торией и верой. Семантику объединения под одной верой несет и памятник Бо-гдану Хмельницкому, стоящий напротив «Старой святой Софии». Той же цели связующих, объединяющих начал Востока и Запада, Украины и России служат два «громадных места» на Днепре. Вменяемый в вину писателю факт не упоминания в тексте романа таких до-рогих сердцу киевлян достопримечательностей, как Лавра, Киево-Могилянская академия и др. связан не с национальными предпочтениями Булгакова, а с реаль-ным прошлым жизни и деятельности его героев, кадровых офицеров.

Скачать электронную версию публикации