Linguocultural premises for the comprehension of the legal reality in the Indo-European culture: the demarcation of the .pdf Заявленная проблема индоевропейских лингвокультурных предпосылок кон- цептуализации такого сложного феномена социальной действительности как пра- во может вызвать обоснованный вопрос: какую цель преследовал, или преследует исследователь при выявлении этих предпосылок: доказать общность языковых проявлений смысловой линии, организующей пространство правовой культуры, сводя их к некому историческому типу / историческим типам; либо, руководству- ясь выявленными предсмыслами, провести полный сравнительно-исторический анализ специальной ритуально-правовой лексики в индоевропейских языках, ре- конструировав специфические «правовые» смыслы на уровне праязыкового со- стояния? Здесь нужно отметить, что, учитывая теоретико-методологический «вакуум» в исследованиях по данной проблематике, как на стадии постановки проблемы, так и на последующих стадиях ее разработки, на данном этапе постановка выше- приведенных (или подобных им) вопросов может оказаться преждевременной. Существующие исследования юридического дискурса в индоевропейской культуре, как правило, ограничиваются синхронным анализом особенностей язы-ковой его реализации в различных текстах. Остаются, фактически, полностью не исследованными вопросы, касающиеся:  историко-генетических мотивов появления и развития правовой культуры как неотъемлемой части языковой сферы;  реконструкции исторических этапов языковой реализации правовой ре-альности;  проявления общеязыковых закономерностей в юридическом дискурсе естественного языка;  фактически отсутствуют работы, посвященные исследованию базовых юридических понятий как явлений правовой культуры на основе лингвистических данных. Автором в настоящей статье, применительно к индоевропейской культуре, предпринята попытка приоткрыть «завесу» над первым из перечисленных выше вопросов. Одним из главных мотивов концептуализации правовых феноменов, став- шим основанием генеральной смысловой линии, которая организует языковую картину мира юридической реальности, является существование, как в индивиду- альном, так и в коллективном сознании, ментальной границы, упорядочивающей человеческое поведение в соответствие с принципом разделения на «своих» и «чужих». Ю.С. Степанов отмечает, что противопоставление «свой vs. чужой» «в раз- ных видах, пронизывает всю культуру и является одним из главных концептов всякого коллективного, национального мироощущения» [Степанов, 2004, с. 126]. На уровне языкового проявления в индоевропейской культуре это смысловое противопоставление образует дифференцированное множество групп денотатив- ной (предметной) и сигнификативной (понятийной) лексики, характеризующихся, как правило, генетическим родством. Семантическая реконструкция этих групп требует выявления общих смыслов, как в предметной, так и в понятийной лекси- ке, а также на уровне материальной культуры, явленной в значении вещей, обра- зующих вместе с названной лексикой «концептуализированную область», то есть «предметно-понятийную область, выражающую одну базовую семантему» [Проскурин, 1990, с. 9]. Представляется, что историческим базисом языковой основы правового по- ведения в индоевропейской культуре является биологическая потребность чело- века в адаптации к окружающей его среде, которая, в частности, реализуется в форме целесообразного конвенционального стереотипного поведения членов социума, к которому этот человек принадлежит, то есть в форме ритуалов. Ритуал является элементом негенетической памяти социума, способом фор-мирования, хранения, трансляции и воспроизводства социально значимых ценно-стей, вокруг которого этот социум и образуется. Язык по отношению к ритуалу выполняет, главным образом, две функции: во-первых, описание ритуального по-ведения в дискриптивах; во-вторых, реализация ритуального поведения посред-ством стереотипных перформативных актов. Ю.М. Плюсниным было показано, что если стереотип становится частью си-стемы воспроизводства социальных ценностей, он начинает выполнять социоре-гулятивную функцию, в которой реализуются стратегии и сценарии поддержания социального единства сообщества. При этом, «непосредственным механизмом социорегулятивной подсистемы является институционализация – установление правил действий, норм, упорядочение поведения, регламентация. Достигается это с помощью ритуалов» [Плюснин, 1989]. Отечественный исследователь, Ю.В. Монич, главной функцией ритуального поведения называет структурирование и воспроизводство носителем ритуала сво-его жизненного пространства: «Как на биологическом, так и на культурном уровне ритуал предстает в качестве инструмента, посредством которого его носи-тель создает, структурирует и поддерживает (обороняет) свое жизненное про-странство, “космос”. То есть одна из важнейших функций ритуала может быть охарактеризована как регулирующая, или упорядочивающая. Результирующим продуктом этой функции является граница “своего” мира (линия обороны), нахо-дящая в человеческой культуре различные воплощения, что в языковых актах от- ражается главным образом в виде “ограды”» [Монич, 2001, c. 191–192]. Далее Ю.В. Монич отмечает, что в лексике «на более высоких ступенях ри-туализации появляются особые коннотации». Возникающий при такой дифферен-циации значений тип связей исследователь характеризует как «ритуальный акт – его социально значимый результат», приводя в качестве примера семантический ряд: англ. ban „запрет, проклятие, анафема‟, banner „знамя, стяг‟, banns „оглаше-ние имен вступающих в брак‟, нем. Bann „изгнание, объявление вне закона; обая- ние, чары‟, Banner „знамя‟ [Монич, 2001, с. 199]. Смысловые связи этих слов свидетельствуют о том, что обозначаемое ими символическое вербально-ритуальное действие изначально относилось к семан-тическому полю древних перформативов, которые заместили соответствующие физические действия (например, физическое преследование бегущего при изгна-нии), став условными комплексными знаками. Об этом, в частности, может свиде-тельствовать генетическое родство с протогерманской формой *bannan „провоз-глашать, приказывать, запрещать‟. При этом Ю.В. Монич тонко замечает, что данным лексемам присуща амби-валентность значения, причем последнее изменяется в зависимости от социаль-ного положения участников того или иного коммуникативного акта: «Бесспорно, как знамя, так и вербальный акт являются яркими фигурами на общем фоне, но во что выльется вербальный акт – в проклятие-атаку или в торжественное провоз-глашение, – уже прямо зависит от социального положения адресата (“свой”, “враг” или “преступник”). Таким образом, интерпретация здесь прямо зависит от типа социальных отношений между коммуникантами» [Монич, 2001, c. 199–200]. В качестве другого примера можно привести лат. sacer „священный, святой‟, „магический, таинственный‟, но в то же время „преданный в жертву богам‟, „пре-данный проклятию‟. Аналогичные семантические отношения обнаруживаются в русск. диал. хаять „заботиться‟ и хаять „ругаться, осуждать‟ (ср. с др.-в.-н. swerian „клясться, говорить определенно‟, rati „звучит, раздается; воспевает, восхваляет; сияет‟, - „небо‟, yati „придирается, ругает, порицает, вос-певает, восхваляет‟, русск. свара „ссора, вражда‟, словен. svariti „порицать, предо-стерегать‟). Существование такой ритуализованной лексики, которая, может употреб-ляться в двух не синонимичных, разных по смыслу значениях дает возможность говорить о существовании некой когнитивной границы, относительно которой эта лексика располагается в двух разных семантических зонах. Мотивами ее появле-ния, по-видимому, являются, с одной стороны, стремление той или иной группы оградить себя от внешних угроз, с другой стороны – потребность консолидации этой группы как единого целого. Таким образом, граница, в соответствие с которой отдельный человек или группа определяют свое жизненное пространство, является, по удачному выраже-нию Ю.В. Монича, их «контуром взаимодействия» [Монич, 2000] с внешней сре-дой. Пожалуй, наиболее ярко эта ментальная граница явлена в одной из наиболее устойчивых констант индоевропейской культуры в сфере осмысления человеком внешнего мира – в понимании мира как огороженного упорядоченного простран- ства, в котором живут «свои». Основной компонент значения и.-е. концепта «Мир» – «мир как огороженное упорядоченное пространство «своих» последовательно прослеживается на мате-риале: 1. Индо-арийских языков: скр. (муж. р) „место, свободное пространство, простор‟, „край, страна‟ (ср. с лат. cus муж. р. „лес, роща‟, литов. kas) [Степа-нов, 2005, с. 92]; др.-инд. na „ограда, граница; область; община, население, народ‟) [Монич, 2001, с. 199–200]. 2. Древнегреческого языка: κόσμος „порядок мира‟, „построение‟, „хорошо, красиво устроенное‟ от и.-е. * ʰens- „торжественно провозгласить‟, „предписать‟, „объявлять‟ [Иванов, Гамкрелидзе, т. 2, 1984, с. 804]; ο κοσμ букв. „обитаемая, населенная‟, то есть „обитаемый мир‟, „греческий мир‟ [Степанов, 2005, с. 92]. 3. Латинского языка: 1) mundus= др.-греч. κόσμος „мироздание‟; 2) «яма для сакральных жертвоприношений», вырытая Ромулом при основании им Рима [Степанов, 2005, с. 94–95]. Далее, Ромул с помощью плуга очертил границы горо-да. Э. Эванджелисти убедительно показал, что лат. mundus связано по проис-хождению с др.-инд. mandwdala „шар, магический круг, карта Вселенной‟, кото-рое восходит к и.-е. основе *mondo- [Evangelisti, 1969]. Ю.С. Степанов отмечает, что в древнейших представлениях мандала имела вид круга, в который вписан крест, или же круга, поделенного на четыре равные части радиусами. Пересечение этих прямых линий в центре как раз и символизировало сам «центр мира» [Сте-панов, 2005, с. 95–96]. 4. Древнегерманских языков: общегерманское *midjan-gardas букв. „средин-ное огороженное место‟ или „cередина огороженного места‟; гот. *midjun-gards, др.-англ. middan-geard, др.-исл. miᵭ-garᵭr, др.-в.-нем. mitti-gar(t): «здесь мир по-нимается как “пространство, где живут люди, отграниченное от внешнего про-странства”» [Степанов, 2005, c. 92]; geard – „ограда‟, „страна‟, „мир‟ (ср. др.-англ. frithgeard „зона мира‟, от freo „свободный‟ и geard „огороженное место‟ … ср. geardlic-mundane – „мировой‟) [Проскурин, 1990, c. 15]. 5. Древнерусского и русского языков: Ю.С. Степанов отмечает, что в древне-русском языке соответствующее понятие концептуализируется как «обжитое про-странство» и выражается словом миръ, которым также выражается понятие «со-гласие, покой, отсутствие вражды» (ср. мiръ „община‟). Основным семантическим компонентом этого концепта является «место, притом, собственно, не всякое ме-сто, а место на земле, вокруг нас» [Степанов, 2005, c. 87–89]: от и.-е. корня *mei- „укреплять‟, *moi-ro- „деревянная постройка‟; др.-рус. мѣсто из * it-to в первоначальном значении – „укрепленное и освященное ме-сто‟ [Pokorny, 1959, р. 709–712; Черных, 1993, с. 526]); чеш. sto „место; исконно огороженное поселение с охраняемыми воротами‟, sto „место, деревня; селе-ние‟. Исследования Э. Бенвениста показали, что по данным индоевропейских язы-ков, первоначальным семантическим дифференцирующим признаком оппозиции «свой-чужой», является «кровное родство» группы людей, в которой человек определяется как «свободный» (=«свободный от (по) рождения (-ю)») в противо-положность «чужим», т.е. «другим, врагам, рабам» (см. и.е. корень * n-//* //* [Бенвенист, 1995, с. 209], и.е. корни: *leudh- ‘взрасти’ [Там же, с. 213–214], [Степанов, 2005, с. 126], sue-//*suo- [Степанов, 2005, с. 136–137], и.-е. корень *pri-, *priyos [Бенвенист, 1974, с. 137]. Далее, Э. Бенвенист показал, что изначальная идея права в индоевропейкой культуре связана с представлением о мире как об организованном, упорядочен-ном пространстве (космосе), подчиняющимся определенным законам и правилам: реконструкция лат. ius через авест. yaos „очищение‟, yaozdati, букв. „устанавливать yaos‟ – «состояние/положение вещей, которое нужно достичь» (iustus „спра-ведливый, законный, правильный‟, iustae nuptiae „законный брак‟, iusta uxor „за-конная супруга). Достичь этого состояния можно только проговариванием право-вых формул в строгих ритуалах, или сакральных перформативов: реконструкция лат. ius через вед. yoh „благосостояние, процветание‟ – «формула, которую нужно изречь (dicere)» (с проговоариванием права связана, фактически, вся терминоло-гия юридической деятельности в древнеримской традиции: ius dicere, iudex, iudicare, iudicium, iuris-dictio). Познание и применение этих правил напрямую связывалось с истолкованием и исполнением божественной воли, явленной жрецам в результате ритуалов. Воз-можность ритуального установления правового порядка в определенном со-циальном пространстве лицом, знающим волю богов, концептуализируется в и.-е. * g- (и его производных: скр. j-, x, gis, ирл. ri-, -rix., а так-же др.-греч. ὀρέγω) как сакральный акт «огораживания» верховным жрецом простран-ства, путем очерчивания его границ прямыми линиями. Мир «своих» – это мир, «огражденный» и упорядоченный «правом» (космос), в отличие от хаоса «чу-жих», находящегося за пределами «границы» (ср. готское слово sibja, которое означает одновременно и «родство» и «законность», откуда прилагательное *unsibjis «не соблюдающий законов» [Степанов, 2004, с. 138]). Единство и консолидацию сообщества (постуляцию границы) обеспечивает клятва, которая реализуется в сакральных перформативных актах. Она же обеспе- чивает защитную функцию: др.-греч. ὅρτος „клятва‟ и ἕρτος ‘ограда‟, лат. ius iu- randum – клятва народа перед богами на верность исполнения принимаемого за- кона под страхом изгнания за пределы границы «своих» (в латинском юридиче-ском дискурсе проявлялось в санкции-перформативе sacer esto; также соответ-ствует семантике русской оппозиции „закон (от и.-е. *kon. „предел‟) – преступле- ние‟). В таких сакральных перформативных актах как «клятва», regere fines, про-возглашение права (ita ius esto), «изгнание за пределы общины» (sacer esto), сти-пуляция и др. устанавливается социальная «граница» с амбивалентной функци-ей – защищать и объединять. Именно в социально-правовых перформативах со-здается космос как порядок и права как «ключ» к этому порядку. Постоянная реа-лизация этих перформативных актов порождает стереотипность их восприятия и применения. С постепенной утратой соответствующих религиозных ценностей ритуал перестает осознаваться и переживаться как «ключ к космосу», становясь лишь конвенциональной процедурой, строгое соблюдение которой превращается в условный символ, который гарантирует достижение социального эффекта.

Скачать электронную версию публикации