Культурно-семиотические тенденции русской прозы 1850-х годов.pdf Переходные периоды развития человеческой культуры привлекают при-стальное внимание исследователей, специализирующихся в разных областях гу-манитарного знания [Кун, 1977; Лотман, 1992; Мукаржовский, 1994; Степин, 2000; Шпенглер, 2004]. Этот интерес обусловлен тем, что неопределенность пере-ходного периода позволяет сосуществовать таким фактам и явлениям, которые в эпохи с выраженной смысловой доминантой могут не только взаимоисключаться, но вообще не сопоставляться ни по одному основанию. Именно в переходное время обнаруживается относительность границ между разными культурными пе-риодами и вообще между сферой культуры и того, что выходит за ее границы, «природой». Изучение изменений культурно-семиотических тенденций в пере-ходные эпохи не только способно вскрыть логику движения культуры от одного состояния к другому, но и позволяет увидеть вероятные альтернативные сценарии развития культурно-семиотической системы, а также определить статус менее важных смысловых ориентиров и их потенциал с точки зрения последующего влияния на эпохальный процесс семиозиса. Иными словами, наблюдение над пе-реходными этапами культуры обнаруживает нелинейность ее развития и сложную преемственность составляющих ее семиотических компонентов и связывающих их тенденций. В центре внимания нашей работы находится культурно-семиотическое про-странство прозаических произведений 1850-х годов как переходная система по-добного рода. Десятилетия 40-50-х годов XIX века исследователи традиционно определяют как границу, которая разделяет разные эпохи, разные доминантные смысловые интенции. Интересующие нас 1850-е годы - это время, когда эстети-ческая парадигма предшествующей поры уже перестала оказывать тотальное влияние и в качестве предмета критики, и как точка отсчета для поиска новых идей, форм и художественных ориентиров. В 50-е годы XIX века, очевидно, эти поиски уже начали воплощаться в конкретных произведениях, поэтому динами-ческий потенциал эпохи связан уже с формированием новых эстетических тен-денций, которые конкурируют не только с отживающей системой, но и между собой. Особое положение 1850-х годов как периода становящегося динамического семиозиса позволяет сделать предположение о том, что изучение актуальных смысловых тенденций в текстах, порожденных интересующим нас временем, по-зволит создать модель, в которой было бы отражено соотношение и взаимодейст-вие данных тенденций на указанном эпохальном срезе. В нашей работе осуществ-лена попытка построения такой интегрирующей модели. В основу модели легли результаты полевого анализа заглавий прозаических произведений, написанных и/или напечатанных в 50-е годы XIX века, представленных в виде иерархии с по-мощью статистических методов. Выбор заглавий в качестве материала, репрезентирующего семиотические интенции эпохи, не случаен, так как основная функция, выполняемая этим рамоч-ным компонентом любого текста, - «раскрытие самой важной темы» произведе-ния [Выготский, 1998, с. 202]. Отметим также, что заглавие всегда представляет текст во внешнем мире, а значит, репрезентативная выборка заглавий, номини-рующих произведения какого-либо периода времени, становится объективным выразителем особенностей этого времени. В данной связи заглавия обладают уже не относительной (как репрезентанты произведения), но стремящейся к абсолют-ной полноте свободой. Метонимичность заглавия по отношению к целому произ-ведения в рамках развивающегося пространства культуры превращается в мето-нимичность по отношению к литературно-эстетической тенденции, актуальной для времени создания этого заглавия (ср. мнение С.Д. Кржижановского о неиз-бежной редукции любой книги до смысла ее заглавия в историко-культурной пер-спективе [Кржижановский, 1994, с. 13-37]). Мы останавливаемся только на заглавиях прозаических произведений худо-жественного творчества (романов, повестей, рассказов) и тех прозаических жан-ров, которые занимают промежуточное место между художественной и нехудо-жественной прозой (имеются в виду очерки, мемуары): их можно считать пери-ферийными компонентами художественного дискурса. Для анализа мы отобрали все заглавия прозаических произведений 1850-х годов, упомянутые в биобиблио-графических словарях «Русские писатели» (составители А.П. Спасибенко и Н.М. Гайденков) [Русские писатели, 1971]; «Русские писатели» (под редакцией П.А. Николаева) [Русские писатели, 1990]; «Большой русский биографический словарь» [http://www.rulex.ru/brbs1.htm]. В данных словарях представлены статьи о 152 литераторах разной степени значимости, творческая деятельность которых осуществлялась в интересующую нас эпоху. В итоге в центре нашего внимания оказались 311 заглавий. Таким образом, материал для анализа мы отобрали путем исчерпывающей сплошной выборки из совокупности, составленной авторами словарей по аксиологическому принципу, т.е. так, чтобы творчество каждого пи-сателя было представлено наиболее репрезентативными произведениями. То об-стоятельство, что в нашу выборку вошли заглавия наиболее важных для истории литературы произведений, а также то, что сами произведения принадлежали к разным ценностным рядам творческого наследия 50-х годов XIX века, свидетель-ствует об адекватном отражении проанализированной выборкой генеральной со-вокупности названий данного периода и о достоверности результатов. Алгоритм исследования был продиктован логикой разработанного нами (со-вместно с К.И. Белоусовым) метода графосемантического моделирования. Графо-семантическое моделирование представляет собой метод графической эксплика-ции структурных связей между семантическими компонентами одного множества (более подробно о методе графосемантического моделирования см.: [Белоусов, Зелянская, 2005]). В нашем случае исследуемое множество образовали семанти-ческие поля, построенные нами в процессе обработки результатов компонентного анализа каждого заглавия выборки (о семантических полях см. [Кузнецов, 1986]). Связи между этими полями обусловлены их реальным соединением в семантиче-ском пространстве заглавия. Значимостью для характеристики культурно-семиотического пространства 1850-х годов обладают не все семантические поля и не все связи, образованные ими. Для дифференциации полей по степени значимости и семантической актив-ности мы применяем процедуры, разработанные в математической статистике и в теории вероятности (подробнее о статистической обработке данных см. [Гласс, Стэнли, 1976]). Оценка выявленных семантических полей происходила по двум важным критериям - частотности и валентности. Показатель частотности поля свидетельствует о том, как часто это поле встречается в выборке, т.е. насколько предпочтительным в рамках культурно-исторического периода 50-х годов XIX века является комплекс сем, входящих в поле. Валентностью поля мы называем его способность образовывать значимые связи с другими полями. Валентность свидетельствует о семантической активности поля, т.е. о том, как часто компо-ненты этого поля вступают в ассоциативно-смысловое взаимодействие с компо-нентами других полей, образуя непрерывность семиотического пространства эпо-хи. В 50-е годы XIX века семантические связи достаточной силы сформировали 24 семантических поля, статистически значимой частотностью обладают 9 полей (все частотные поля оказались способными образовывать сильные семантические связи с другими полями). Рисунок 1. Графосемантическая модель культурно-семиотического про-странства прозы 1850-х годов. Примечание. Прописными буквами жирным шрифтом на рисунке обозначено доминантное поле системы. Прописными буквами - альтернативная доминанта. Жирным шрифтом - наиболее частотные семантические поля. Пунктирными ли-ниями отмечены связи, сила которых превышает статистический порог значимо-сти, равный среднее+σ; обычными линиями обозначены связи, сила которых пре-вышает среднее+2σ; полужирными линиями обозначены связи, сила которых пре-вышает среднее+3σ; жирными линиями обозначены связи, сила которых превы-шает среднее+4σ и более. В целом полученная графосемантическая модель (см. рисунок 1) отражает сложные отношения между всеми компонентами культурно-семиотической сис-темы прозы 1850-х годов. Центром системы 1850-х годов является поле «органи-зация произведений» (первое по частотности и первое по валентности). Содержа-тельное наполнение этого поля составили компоненты, связанные со способами расположения фактов, элементов повествования, персонажей, со спецификой про-текания действия, изображения событий, с ракурсами изображения, композици-онными рамками, отступлениями и т.п. Несомненное доминирование поля «орга-низация произведений» говорит о том, что в эту эпоху для семиотических интен-ций любой направленности становится актуальной проблема построения смысло-вых феноменов. Движение новых смыслов по лестнице эпохальных предпочте-ний, создающее атмосферу эстетического поиска, прежде всего, оказалось связано со способом организации художественного мира. Наиболее распространенная группа компонентов данного поля указывает на то, что все повествовательные блоки произведений 1850-х годов чаще всего рас-полагаются вокруг одного образа и подчинены, прежде всего, логике его раскры-тия (47 % от всех компонентов, объединенных в этом поле): «Рудин» (И.С. Тургенев, 1855), «Виновата ли она?» (А.Ф. Писемский, 1855). Модель куль-турно-семиотического пространства прозы 1850-х годов не только отразила гума-нистическую традицию изображения человека в центре художественного мира, актуальную для всех сосуществующих тогда идеологических течений, но и указа-ла, что именно эта традиция начинает многоаспектно переосмысляться, поэтому доминантное поле имеет так много конкурирующих друг с другом связей. На активизацию процессов переосмысления героецентрической модели, дов-леющей в эстетике эпохи, указывает также достаточно сильная позиция компо-нентов главного поля, связанных с фигурой рассказчика, которая определяет ка-чественные характеристики становящегося художественного мира и с ситуацией наблюдения (16 %). Так, например, в заглавиях «Записки маркера» (Л.Н. Толстой, 1853-1855), «Воспоминания старого театрала» (С.П. Жихарев, 1854) подчеркива-ется наличие определенной субъективной точки зрения, которая активно форми-рует художественную реальность. Структурирование художественного мира с помощью фигуры рассказчика, акцентуации его взгляда является вариацией ге-роецентрической традиции, но данный вариант, обретая литературную самостоя-тельность, смещает фокус внимания с героя на рассказывание, на событие перене-сения неких фактов в художественную реальность. Таким образом, доминирующую позицию в семиотической системе прозы 1850-х годов занимает поле, не ангажированное с позиции проявляющих себя в это время эстетико-идеологических течений, но «организация произведений», одновременно, обнаруживает тот конструктивный принцип, который однозначно начинает использоваться всеми в качестве точки отсчета для литературного экс-периментирования. Наиболее сильные семантические связи (среднее + 4σ - см. рисунок) доми-нантное поле образует с «характеристиками», «литературностью», «литератур-ными приемами», «социальной дифференциацией», «ономастиконом персона-жей» и «мужским началом». Поле «характеристики» занимает в культурно-семиотическом пространстве прозы 1850-х годов настолько активную позицию, что оно практически берет на себя функции альтернативной доминанты. Семы данного поля существенно уточняют отличительные черты «организации произ-ведений» и подчеркивают те тенденции, которые способствуют переосмыслению принципов построения художественного мира. «Характеристики», прежде всего, отражают основную черту времени - максимальную аксиологическую подвиж-ность: 56 % всех компонентов этого поля не структурируется в тематические бло-ки, имеющие статистическую значимость. Разнонаправленность характеристик указывает на то, что в контексте эпохи наиболее важным для организации мира художественного произведения оказывается сам акт присваивания характеристик, а не вектор оценивания или градуальность ценностной шкалы. Однако в 1850-е годы на фоне довлеющего аксиологического эксперименти-рования обозначаются уже вполне определенные ценностные установки: об этом свидетельствует дифференцированность остальных 44 % семантических компо-нентов поля «характеристики». Группы некоторых атрибутивно-оценочных суж-дений начинают оказывать уже направленное, определенное влияние на процесс порождения художественной реальности. Так, очень большую долю компонентов поля «характеристики» в 1850-е го-ды начинают занимать негативные оценки (30 % от общего количества сем данно-го поля). «Негативность» предстает здесь и как некие явленные дурные качества - внешние и внутренние («Фанфарон», А.Ф. Писемский, 1854), и как склонность к деструктивным действиям («Донос», Н.А. Добролюбов, 1857), но самая много-численная группа негативных характеристик связана с пассивностью и внутрен-ней безликостью оцениваемого субъекта, объекта или события («Поврежденный», А.И. Герцен, 1851), «Письма “пустого человека” в провинцию о петербургской жизни», М.В. Авдеев, 1852-1853). В рамках поля «характеристики» обнаружили себя еще две не столь сильные, но достаточно отчетливые группы параметров. Прежде всего, это сфера сенсор-ных переживаний (9 %), актуализирующая аудиальные и визуальные способы восприятия, оценки и чувственного присвоения окружающего мира («Баритон», Н.Д. Хвощинская, 1857); «Затишье», И.С. Тургенев, 1854). Кроме сенсорной, при-обретает самостоятельность телесная сфера (5 %). Телесные образы свидетельст-вуют о начале перераспределения аксиологических акцентов в пользу внешней представленности человека в мире и даже о смене способов описания окружаю-щего мира («Двухаршинный нос», В.И. Даль, 1856; «Мертвое тело», В.И. Даль, 1857 и «Мертвое тело», И.А. Салов, 1858-1859). В целом, в 1850-е годы аксиологическая рефлексия начала приобретать вполне определенную направленность. В частности, материально-телесная и сен-сорная (аудио-визуальная) представленность мира в оценивающем сознании вы-полняет структурно-семиотическую функцию в пространстве художественного произведения. Но основным признаваемым эпохой «художественным поводом» для оценочного суждения становится значимое отсутствие положительных харак-теристик деятельности. Разные способы угасания, минус-присутствие в мире, ор-ганизующие достаточно большую часть оценочных интенций семиотической сис-темы эпохи, конечно, указывают на кризис личности, героя, характерный для ис-следуемого десятилетия, но именно подобные черты становятся одним из веду-щих принципов поступательного развития художественного пространства произ-ведения и всей системы прозы 1850-х годов. По нашему мнению, именно на данную конкретизацию оценочных интенций направлены семы поля «материальный мир», в рамках системы полностью подчи-ненного «характеристикам» (это тупиковый компонент системы, так как с други-ми семантическими полями у него нет связей). Семы этого поля свидетельствуют не только о пробудившемся всеобщем интересе к миру быта и вещей, но (даже в большей степени) и о распространении способа характеристики персонажа через овеществление, акцентуацию внешнепредметных сторон его бытия, лжебытия или небытия («Великосветский хлыщ», И.И. Панаев, 1854-1857; «Своя рубашка», С.Т. Славутинский, 1859). Поле «литературность» составили компоненты, указывающие на принадлеж-ность произведения к литературному жанру, вовлеченность в литературный про-цесс, установку на коммуникативную ситуацию, предполагающую записывание и последующее чтение. Например, в заглавиях «Записки о Пушкине» (И.И. Пущин, 1858), «Повесть о том, как казак побывал в Бахчисарае» (Г.П. Данилевский, 1852) одновременно определяется жанровая принадлежность называемого произведе-ния и подчеркивается процесс писания или рассказывания. Причем в 1850-е годы часто особый акцент делается на том, что была преодолена граница между дейст-вительностью (даже самой обыденной) и литературным миром: «Путевые очерки» (И.А. Гончаров, 1855-1857), «История вчерашнего дня» (Л.Н. Толстой, 1850). Тесная взаимосвязь «организации произведения» с «литературностью» от-крывает характерное для рассматриваемого культурно-исторического периода соотнесение процесса построения художественного мира и рефлексии над его литературно-словесной природой. Однако высокая частотность в сочетании с умеренной валентностью (второе по частотности и шестое по валентности) свиде-тельствует о том, что в 1850-е годы большое внимание также уделялось сферам, не соприкасающимся с подобного рода рефлексией, но ставшим актуальными для художественной прозы. Конечно, прежде всего, это связано с эпохальным усиле-нием интереса к реальной жизни, к возможности исследовать ее художественны-ми средствами. Интересны в этой связи отношения «организации произведений» с полем «литературные приемы», сходным с «литературностью» по принципу ориентации на словесную природу художественной реальности. Данное поле составили раз-нообразные риторические приемы, стилистические средства. Так, в «Львах в про-винции» (И.И. Панаев, 1852) мы видим активное взаимодействие метафоры и ок-сюморона (львы как представители элиты, но эта элита провинциальна, т.е. не соответствует высоким требованиям), что вызывает комический эффект и обна-руживает пародийную установку. В основе заглавия «Двухаршинный нос» (В.И. Даль, 1856) лежит гипербола, кроме нее очевидно просматривается метони-мия (презентация через отдельную часть тела) и персонификация (самостоятель-ность образа), которые реализуются в аллюзийном пространстве (ближайшее - гоголевский «Нос»); и под. Художественно-языковые приемы активизируются в 1850-е годы именно как фактор, стимулирующий тот или иной вариант соотно-шения компонентов мира произведения. Причем важную роль в проявлении структурообразующей активности приема играет его прямое влияние на процесс характеристики изображаемых объектов и их связей (корреляция с полем «харак-теристики» превышает среднее на 4σ). В подобном качестве «литературные приемы» становятся культурно-семиотической альтернативой «литературности», т.к. компоненты этого поля яви-лись аналогом продуктивной деятельности в литературном пространстве - в от-личие от компонентов поля «литературность», «литературные приемы» имеют связь с полем «виды человеческой деятельности», ориентированным на репрезен-тацию активного контакта человека с действительностью. Но поле «литературные приемы», выступая в качестве альтернативы «литературности», в рамках эпохаль-ной системы не противопоставлено ей. Это поле имеет одинаково слабые связи (среднее + σ) и с «литературностью», и с «видами человеческой деятельности», т.е. по мере развития системы прием одинаково может развиваться как с целью более тонкой передачи закономерностей действительности, так и с целью утвер-ждения принципов литературности. Однако именно активизация семантического потенциала поля «литературные приемы» является одним из ключей развития всей системы прозы 1850-х годов. Еще три сильные связи центральное поле культурно-семиотической системы 1850-х годов образует с «мужским началом», с «ономастиконом персонажей» и с «социальной дифференциацией». Связь этих полей с «организацией произведе-ний» указывает на то, что центральный образ, вокруг которого структурируется художественная действительность, характеризуется через социальную идентифи-кацию, гендерную отнесенность, через семантический потенциал ономастикона. Поле «мужское начало» предполагает конкретную половую отнесенность и, вместе с тем, гендерные стратегии поведения. Семы этого поля очевидны в таких заглавиях, как «M-r Батманов» (А.Ф. Писемский, 1852), «Братец» (Н.Д. Хвощинская, 1858) и т.п. Принадлежность к мужскому сообществу - тради-ционная характеристика для героев художественных произведений. Однако в 50-е годы XIX века семы поля «мужское начало» не обладают значимой частотностью, т.е. данная традиция начинает существенно переосмысляться. Достаточно высо-кая активность этого поля носит уже фоновый характер (актуальность поля все же продолжает сохраняться в силу гендерной принадлежности большинства авто-ров), но не является, как в предшествующие эпохи, декларацией культуры. Ономастикон также традиционно продолжает дополнительно характеризо-вать персонажа, в большей или меньшей степени явно отражая его внутренний мир. Например, уменьшительное «Маша» (М. Вовчок, 1859) подчеркивает про-стоту и невинность, даже детскость героини, кроме того, актуализирует все биб-лейские коннотации, связанные с именем Мария; «Вукол» (Н.Г. Помяловский, 1859) соединяет простонародность с буколистическими мотивами (пастух) и со-относит с деятельностью святого, носившего то же имя; и т.п. Но в целом значи-мость этого поля в системе невелика - ономастический образ, ориентированный на репрезентацию личного пространства героя, явно уступает свое место соци-альным характеристикам и связанной с ними типизации. Повышенная частотность «социальной дифференциации» - дополнительное свидетельство большей заинтересованности системы в социальной идентифика-ции персонажа, нежели в усилении потенциала его личного семиотического про-странства. Отметим, что в выборке не было предпочтено какое-либо одно сосло-вие или какой-либо один способ обозначения социального статуса, т.е. обретает важность сам факт социальной идентификации. Так, социальные признаки под-черкиваются в заглавиях «Утро помещика» (Л.Н. Толстой, 1856), «Кружевница» (М.Л. Михайлов, 1952) и т.д. Следующий блок связей доминантного поля «организация произведений» имеет несколько меньшую силу (среднее + 3σ): это связи с «культурным про-странством», «универсальным пространством» и «женским началом». Из них зна-чимостью наибольшей силы обладает поле «универсальное пространство». Ком-поненты «универсального пространства» предполагают традиционную диффе-ренциацию мира по общепринятым пространственным категориям. Универсаль-ность пространственных характеристик акцентирует внимание на таких масштаб-ных ориентирах в пространстве, как свое / чужое, границы / их отсутствие и т.п. Подобное пространство обладает повышенной семиотичностью и склонностью к символизации. Например, в заглавии «Казачка» (М. Вовчок, 1859) очевидно кон-кретное территориальное указание на приграничные зоны России, но это про-странство в культурно-историческом контексте можно переосмыслить как про-странство свободы. Именно «универсальное пространство» играет ведущую роль при построении художественного мира в 1850-е годы, та или иная конкретизация пространственных характеристик осуществляется для ее дальнейшей типизации и универсализации. Так, поле «дифференцированное пространство России», в кото-рое входят названия конкретных населенных пунктов России, в рамках системы является тупиковым. В большей степени оказывает влияние на систему поле «социализированное пространство», тесно связанное (среднее + 4σ) с «универсальным пространством». («Социализированное пространство» включает виды пространства, организован-ного в соответствии с ценностями социума: центр / периферия, столица / провин-ция). Социально маркированное пространство предстает в качестве арены, на ко-торой осуществляется взаимопроникновение личностных и общественных уста-новок, это соотношение открывает большой простор для универсализации. На-пример, в заглавии «Село Степанчиково и его обитатели» (Ф.М. Достоевский, 1859) одновременно есть указание на дифференциацию пространства и по соци-альному принципу (провинция, сельская местность), и с позиций онтологических оснований (внутренняя форма лексем «село» и «обитатели» вскрывает проекцию на бытийственный уровень, установки которого тестируются присутствующим в заглавии пародийным модусом). Т.е. система стремится представить любое част-ное пространство как часть большого универсума, законы которого необходимо постичь (активная семиотизация, создание мифа о пространстве). Поле «культурное пространство» - еще один важный контекст для организа-ции художественного мира произведения. Оно образовано компонентами, кото-рые создают историческую, культурологическую, межкультурную, эстетическую перспективу, такими, как модус и пафос, аллюзийная отнесенность и т.п. Напри-мер, заглавие «Забытая усадьба» (И.А. Салов, 1858-1859) посредством образа усадьбы актуализирует контекст уходящей дворянской культуры, ставшей в 1850-е годы семиотическим аналогом «золотого века», а «Воспоминание об Алек-сандре Семеновиче Шишкове» (С.Т. Аксаков, 1856), «Н.В. Гоголь в Риме летом 1841 года» (П.В. Анненков, 1857) ориентируют на осмысление реального русско-го культурно-исторического наследия, необходимого для формирования непре-рывного пространства национальной культуры. Вообще можно сказать, что восприятие культуры как самостоятельной ре-альности в 1850-е годы претерпевает изменения. Поле «культурное пространство» образует сильные связи только с центральным полем «организация произведения» и с «литературностью» (среднее + 3σ и 2σ соответственно). Сильные связи с «ор-ганизацией произведения» и «литературностью» закономерны: пространство культуры является широким семиотическим контекстом аналогичной для литера-турной деятельности природы. Большое количество слабых связей свидетельству-ет о поиске системой нового места, статуса для данного поля. Из слабых связей особого внимания заслуживает соотнесение «культурного пространства» с полем «русская историко-литературная среда». С точки зрения развития системы прозы 1850-х годов соединение этих полей свидетельствует о процессе интеграции рус-ской культуры в мировую, в связи с чем и начинается процесс переосмысления места общекультурных тенденций в системе русской художественной прозы. И последнюю связь с «организацией произведений», превышающую среднее на 3σ, образует поле «женское начало». Прежде всего, данное поле существует в системе прозы 50-х годов XIX века как гендерная альтернатива «мужскому нача-лу», имеющая большой структурно-семиотический потенциал (свидетельствует о нем сильная связь «женского начала» с доминантой). Семы данного поля присут-ствуют и как разного рода (ономастическое, социальное, непосредственно ген-дерное) указание на женский персонаж: «Софья» (Л.А. Мей, 1856), «Крестьянка» (А.А. Потехин, 1853), «Счастливая женщина» (Е.П. Ростопчина, 1851). Из связей, образованных «женским началом», знаменательна связь (пусть слабая) с продук-тивным полем системы «литературные приемы», что указывает на положитель-ную динамику развития семиотического потенциала этого поля: женский модус, включаясь в историко-литературный процесс эпохи, сразу начинает восприни-маться как материал для культурно-семиотической рефлексии над событием вер-бализации бытия - возможно, как специфический способ письма. Следующая группа полей образует с доминантой связи, превышающие сред-нее на 2σ. Это - «виды человеческой деятельности», «межличностно-коммуникативные отношения», «универсализация» и «духовно-психические со-стояния». На уровне системных отношений поле «виды человеческой деятельно-сти» является своеобразной противоположностью «литературности» как репре-зентант активности, направленной не на создание виртуальной действительности, а на преобразование реальности. Основные семы этого поля связаны с конкретной деятельностью: «Слобожане» (Г.П. Данилевский, 1853), «Рыбаки» (Д.В. Григорович, 1853). Но присутствуют также смысловые компоненты, указы-вающие на поступок, обусловливающий изменение некой ситуации в мире или в жизни человека: «Правое дело» (С.Т. Славутинский, 1859-1860), «Необдуманный шаг» (А.Я. Панаева, 1850). В подобном преломлении активная человеческая деятельность становится одним из принципов организации художественного мира (связь с доминантным полем), критерием оценки персонажа или ситуации (с «характеристиками»), но, по нашему мнению, основная тенденция, которую вносит это поле в систему - это акцентуация активности как конструктивного принципа. Поэтому в рамках систе-мы прозы 1850-х годов именно «виды человеческой деятельности» образуют среднесильную связь с семами поля «события», так как в событии осуществляется воплощение внутренней активности в поступок. Однозначная конструктивность деятельностной активности подчеркивается системной соотнесенностью поля «виды человеческой деятельности» с семанти-ческим блоком «природа». Подобная корреляция свидетельствует о появлении устойчивого представления о том, что областью органичного взаимодействия че-ловека и природных сил является инициативная активность мира людей (труд, исследование природы и даже экспансия в природу): «Лов красной рыбы в Сара-товской губернии» (А.А. Потехин, 1857), «Рубка леса» (Л.Н. Толстой, 1855). Естественная сфера проявления активной человеческой деятельности - это сфера социума, что и отразилось в системе через связи «видов человеческой дея-тельности» с «социальной дифференциацией» и с «социализированным простран-ством». Но понятие активности расширяется под воздействием всех тенденций семиотической системы художественной прозы данной эпохи. «Виды человече-ской деятельности» коррелируют с «литературными приемами», что позволяет провести параллель между реальной деятельностью и активностью языкового приема; с «мужским началом», что обнаруживает вполне традиционную гендер-ную установку - мужское начало активно, женское - пассивно. Связано это поле с «универсальным пространством» (среднее + 2σ) и с «универсализацией», что со-относит активную человеческую деятельность со всеобщими процессами миро-устройства, с упорядочением пространства космического масштаба. С указанных позиций становится понятной достаточно сильная связь (сред-нее + 2σ) поля «универсализация» с доминантой. Поле «универсализация» соста-вили семы, указывающие на обобщенность большого количества предметов, яв-лений, личностей и т.п., на их повторяемость, типичность: «Донос» (Н.А. Добролюбов, 1857) (перенесение конкретного факта в качестве репрезен-танта на ряд подобных); «Скрипач» (М.Л. Михайлов, 1853); «Игрушечка» (М. Вовчок, 1859) (типизация по социально-функциональному принципу). Типич-ные характеристики, поступки, социальные типы в 1850-е годы стали важной со-ставляющей художественного мира, и в этом качестве семы поля «универсализа-ция» начали способствовать развитию культурно-семиотических тенденций эпохи. Еще одно поле, связанное с доминантным среднесильной связью, - «меж-личностно-коммуникативные отношения», оно объединяет установку на социаль-ность с репрезентацией личностных интенций. Компоненты поля «межличностно-коммуникативные отношения» предполагают акцентирование на целостной ком-муникативной ситуации. Но самая распространенная коммуникативная ситуация в 1850-е годы - это ситуация декоммуникации, непонимания, одиночества, от-вергнутости миром или отвержения его ценностей (51 % от общего количества компонентов поля): «Дневник лишнего человека» (И.С. Тургенев, 1850), «Изгоев» (М.Л. Михайлов, 1855). Корреляции с «организацией произведений» и «характе-ристиками» подчеркивают уже отмеченную тенденцию, выдвигающую многоас-пектную пассивность героя в качестве продуктивной для начала структурирова-ния художественной реальности. Констатация по преимуществу отрицательной установки на другого в 1850-е годы начинает обусловливать и ситуацию литера-турного творчества, запечатленную в произведении, - именно антидиалогичность негероического персонажа дает основания для рефлексии над природой литера-турности (поле «литературность»). Данная эпохальная коммуникативная установ-ка приобретает качества, необходимые для формирования события («события»), прежде всего, коммуникативного, и обладает возможностью активизировать язы-ковой материал («литературные приемы»), используемый для создания этого со-бытия. Интересно также появление в системе прозы 1850-х годов поля «духовно-психические состояния». Распространение сем этого поля свидетельствует о воз-росшем интересе к художественному изучению внутреннего мира человека - де-терминация поступков посредством изображения состояния души персонажа, экспликации тонких переходов этих состояний, тайных мотивов и т.п., видимо, в 1850-е годы приобретает системный характер. Семы, составившие это поле, ука-зывают на свойства и состояния человеческой психики, на процессы, происходя-щие в человеческой душе, и механизмы, обусловливающие эти процессы. Так, заглавие «Дневник лишнего человека» (И.С. Тургенев, 1850) предполагает фикса-цию самонаблюдений над переживаниями, событиями внешней и внутренней жизни и анализ их. Сложные процессы душевной жизни - воспоминания, сны - под тем или иным углом отражаются в заглавиях «Воспоминания старого театра-ла» (С.П. Жихарев, 1854), «Дядюшкин сон» (Ф.М. Достоевский, 1959). «Духовно-психические состояния» органично встраиваются в произведение как элементы его структуры, и одновременно компоненты этого поля постепенно становятся обязательной частью характеристики персонажа (скрытые мотивы, установки оп-ределяют психологизм литературы второй половины XIX века), а также и ситуа-ции литературного творчества (связь с «литературностью»). Периферийные поля системы (т.е. те, которые с доминантой связаны слабой связью, среднее + σ) обеспечивают преемственность между разными состояниями семиотической системы прозы, так как они, очевидно, утратили / еще не приобре-ли собственный семиотический вес. К таким полям в 1850-е годы, из уже обсуж-давшихся здесь ранее, относятся «события», «русская историко-литературная среда», «социализированное пространство». Кроме данных семантических бло-ков, в эту группу входит поле «общие закономерности жизни». Это поле образуют компоненты, связанные с обобщенными фазами жизни как универсального про-цесса развития и угасания всего сущего. Так, заглавие «Неудавшаяся жизнь» (Д.В. Григорович, 1850) предполагает оценку конкретной, отдельно взятой жизни, но, представ как целое, понятие жизни не только типизируется, но и становится потенциально соотносимым с неким абсолютным ее пониманием. Интересно, что выход на общие законы бытия осуществляется не через типизацию (нет связи с «универсализацией»), а через осмысление структуры произведения в целом, т.е. через увеличение онтологического масштаба рассмотрения. Тупиковые компоненты системы имеют всего одну, в нашем исследовании слабую, связь с каким-либо другим, более активным полем. В рамках семиотиче-ского целого они свидетельствуют о потенциале поля, с которым образуются эти тупиковые связи (т.е. какой-то небезразличный для системы смысловой нюанс свойствен пока только этому полю), и указывают на границы системы, на факто-ры, разрушающие эволюционную непрерывность ее стадиальных переходов. Т.е. смысл, выражаемый полем с тупиковой связью, либо приобретается системой из качественно иного семиотического пространства, либо сигнализирует о собст-венном угасании и скором исчезновении или кардинальном перерождении. Такие смыслы репрезентированы полями «иностранная историко-культурная среда», «общее указание на время» и «семейные отношения». Статус поля «ино-странная историко-культурная среда» подтверждает замеченную нами тенденцию к нейтрализации противопоставления российской и иностранной культур - осно-вания такого противопоставления, очевидно, исчерпали себя в эту эпоху, новые же еще не актуализировались. Поле «семейные отношения» отражает изменяю-щиеся в обществе взгляды на семейные ценности, именно этот тип человеческих отношений требует кардинального переосмысления и, соответственно, передис-локации в рамках семиотического пространства эпохи. Слабость же поля «общее указание на время» свидетельствует о практически полной десемиотизации кате-гории времени. Дифференциация («социализированное пространство») и симво-лизация («универсальное пространство») пространства при второстепенности времени демонстрирует национальную специфику мировидения, закрепившуюся в 1850-е годы в художественной прозе. Таким образом, система прозаических произведений 1850-х годов практиче-ски полностью обусловлена семами центрального поля. Разнообразные векторы семиозиса, активизировавшиеся в данную эпоху, прежде всего, предстают как репрезентанты разных способов упорядочивания художественного мира, а само культурно-семиотическое пространство прозы периода 50-х г

Скачать электронную версию публикации