Русско-японская война в творчестве В.М. Шукшина.pdf Известно, что В.М. Шукшин на протяжении всей жизни интересовался исто-рией. В этом смысле вполне закономерно высказывание биографа писателя В. Петренко: «У Шукшина по русскому и по иностранному языку в аттестате «тройки». «Тройки» и по физике, геометрии и тригонометрии. Зато по истории общей, по истории СССР, по географии «пять». Тут беру на себя смелость ска-зать: Шукшин - историк. Не по диплому, не по научной степени, не по солидным монографиям, а по всей сути своего творчества. Историк милостью божьей» [Петренко, 1989]. Тексты многих произведений писателя насыщены реалиями истории России начала ХХ в., а следовательно, могут быть прочитаны и интер-претированы сквозь призму исторических событий 1900-х гг., в частности, собы-тий русско-японской войны 1904-1905 гг. Заметим, что родственники писателя участвовали в русско-японской войне: Андрей Фотиевич Попов (1877-1961), двоюродный брат С.Ф. Попова - деда Шукшина по линии матери и Михаил Пав-лович Шукшин (1877/78-1933), родной брат Леонтия Павловича - деда писателя по линии отца. М.П. Шукшин вместе с племянником М.Л. Шукшиным (отцом писателя) и братом И.П. Шукшиным были арестованы по одному уголовному де-лу и расстреляны в 1933 г. А.Ф. Попов был участником обороны Порт-Артура и, по воспоминаниям родственника писателя по материнской линии В.И. Байкалова, часто рассказывал о своей боевой службе. В.М. Шукшин слышал эти рассказы [Пряхина, 2005, с. 150]. Учитывая интерес В.М. Шукшина как к истории страны, так и к истории собственной семьи, вполне возможно предположить сознательное обращение писателя в своем творчестве к фактам войны 1904-1905гг. В прозе Шукшина можно выделить несколько уровней включения в текст исторических реалий русско-японской войны. 1. Использование реалий русско-японской войны в качестве временных маркеров для создания исторического фона. Подобный прием применяется писателем в первой книге романа «Любавины», действие которого начинается ранней весной 1922 года. Мы, в частности, узнаем, что отца Павла Пьяных «в японскую убило» [Шукшин, 1987, с. 276], этим подчеркивается преемственность поколений героев. Среди частушек, которые поет на сенокосе Пашка Мордвин, есть и частушка явно возникшая в период русско-японской войны или после нее: Я матанечку свою Работать не заставлю, В Маньчжурию поеду - Дома не оставлю. [Шукшин, 1987, с. 142] Эта частушка по содержанию, набору стилистических приемов и лексиче-ских средств, в целом, близка записанным в феврале 1904 года в Московской гу-бернии песням-частушкам возникшим «исключительно под влиянием военных действий на Дальнем Востоке»: Ты, милашечка моя, Подымается война, На войну меня угонят - Ты останешься одна. Ты, милашечка-цветок, Я уеду на Восток, На востоке-то война, Может быть, убьют меня. [Степанов, 1904, с. 70]. У Шукшина лексема «милашечка» заменена на диалектную «матанечка», ко-торая зафиксирована в «Словаре диалектизмов в произведениях В.М. Шукшина» [Воробьева, 2002, с. 54]. Использование подобного временнóго маркера необходимо писателю как хронологическая опора, некая абсолютная точка, привязанная к определенному историческому событию, т.к. время в самом романе довольно условно, расплыв-чато. Еще Л.А. Аннинский заметил, что «герои первой книги “Любавиных” явно перенесены автором из психологической ситуации начала 30-х гг, в начало 20-х» [Шукшин, 1988, с. 378]. Среди персонажей романа есть реально существовавшие люди, действовавшие в 30-е годы. Активист Яша Горячий (правда, уже в негатив-ном ключе) упоминается В.М. Шукшиным и в автобиографическом рассказе «Солнечные кольца», представляющем собой воспоминания писателя о раннем детстве, т.е. именно о 30-х гг.: Стоит у нас посреди избы страшный маленький человек с рыжей бородой - Яша Горячий, грозит пальцем и говорит: - Ты меня не пужай, не пужай - отпу-жались. - А мама стоит перед ним и говорит негромко: - Ну смотри, Яша, смотри… Я тебя не пужаю… Не доактивничать бы тебе. Потом Яша полез на полати и стал оттуда сбрасывать березовые чурбаки. (Березняк около села запрещалось рубить, но его рубили и прятали, где могли. А Яша Горячий, сельский активист, искал его по домам) [Шукшин, 1989б]. Но анахронизмов в романе Шукшин избежать не смог. Так, старик Михеюш-ка рассказывает Егору Любавину о том, как он в молодости охотился: «Это ведь когда было-то! До японской! Соберемся, бывало, человек пять-шесть ребят, на-ладим, братец ты мой…тебя как зовут, я не спросил. А здоровые какие все были!» [Шукшин, 1987, с. 79]. При этом Михеюшка - «белоголовый древний ста-рик» [Шукшин, 1987, с. 73]. Если это означает, что возраст Михеюшки 70-80 лет, а действие романа, напомним, происходит в 1922 - 1923 гг., то «до японской» - значит 18 лет назад, следовательно, Михеюшке уже тогда было за 50… Более то-го, события, хронологически произошедшие до русско-японской войны, приобре-тают в романе статус маловероятных (Михеюшка так и не рассказал свою исто-рию Егору), и даже ложных. Рассказ Никона Дегтярева о том, как его увезли чер-ти - «было это, дай бог памяти, годе во втором, не то в третьем - до японской ишо» [Шукшин, 1987, с. 145] - оказывается выдумкой. 2. Использование реалий русско-японской войны на уровне интертекста. В рассказе «Сураз» Спирька Расторгуев, окруженный в бане милицией, отстрели-ваясь из ружья, поет: Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает! [Шукшин, 1989а, с. 118]. Это «залихватское “отстреливание” под ухарское пение “Варяга”» [Ничи-поров, 2004, с. 37], по мнению И.Б. Ничипорова, сходное с психологическим со-стоянием героев В. Высоцкого, можно рассматривать как способ осознать лицом к лицу с опасностью «давящую бессмысленность бытия вне духовного опыта» [Ничипоров, 2004, с. 37]. То есть, очевидно, и как способ противостояния такому бездуховному бытию. Однако эпизод в бане заканчивается далеко не так героиче-ски, как начинался: «Потом он протрезвился, смертельно захотел спать… Вы-кинул ружье и вышел» [Шукшин, 1989a, с. 119]. Анализ интертекстуальных свя-зей, создаваемых песней, позволяет глубже взглянуть на данную сцену. Принято считать песню о «Варяге» народной. Таковой она, без сомнения, и является - по духу, по популярности в народе, но не по своему происхождению: в основу известной песни о легендарном крейсере, которую поет Спирька, положе-но стихотворение немецкого поэта Рудольфа Грейнца (1866-1942) «Памяти “Ва-ряга”», впервые опубликованное 25 февраля 1904 г. в немецком журнале «Jugend». В России оно было перепечатано в «Новом журнале иностранной лите-ратуры, искусства и науки» (1904, № 4) вместе с переводом Е.М. Студенской (фа-милия по мужу Браун, муж - Ф.А. Браун был известным профессором-германистом Петербургского университета) [Бирюков, 1994, с. 118]. Переводов стихотворения Грейнца было несколько, но только перевод Студенской оказался популярным и позже превратился в известную песню. Песня о «Варяге» начиная с 1912 г. и вплоть до 1945 г. нигде не публиковалась и официально не исполнялась. Только в 1945 г. она была записана на радио в обработке Краснознаменного ан-самбля А.В. Александрова (при этом один куплет был исключен), а популярность песне принес художественный фильм «Крейсер “Варяг”», режиссера В. Эйсымонта («Союздетфильм», 1946), где прозвучал ее фрагмент. Пик популяр-ности песни - конец 40-х - начало 50-х гг. Многие военнослужащие в письмах в редакции популярных советских СМИ интересовались историей происхождения песни [Бирюков, 1994, с. 118]. Напомним, что именно в это время (1949-1953 гг.) Шукшин служил на флоте и тоже мог познакомиться с историей возникновения песни. «Немецкий след» в истории происхождения песни о «Варяге» [Куланов, 2005, с. 77] отсылает к учительнице немецкого языка, которой Шукшин в судьбе Спирьки отвел роковую роль. Жизнь Спирьки скособочилась рано. Еще только он был в пятом классе, а уж начались с ним всякие истории. Учительница немецкого языка, тихая обидчи-вая старушка из эвакуированных, пристально рассматривая Спирьку, говорила с удивлением: - Байрон! Это поразительно, как похож! Спирька возненавидел старушку. Только подходило «Анна унд Марта ба-ден», у него болела душа - опять пойдет: «Нет, это поразительно!.. Вылитый маленький Байрон». Спирьке это надоело. Однажды старушка завела по обыкно-вению: - Невероятно, никто не поверит: маленький Бай… - Да пошла ты к… - И Спирька загнул такой мат, какого постеснялся бы пьяный мужик [Шукшин, 1989а, с. 113]. Несомненно, в рассказе Шукшина учительница немецкого языка «невольно программирует дальнейшую судьбу Спирьки Расторгуева» [Куляпин, 2005, с. 95]. Интересно, что прообразом учительницы немецкого языка, скорее всего, была учительница английского языка в автомобильном техникуме, где Шукшин учил-ся в 1944-1947 гг., «Нина Семеновна, немного чудаковатая женщина, эва-куированная из Ленинграда» [Гришаев, 1984, с. 143]. После конфликта с ней В.М. Шукшина исключают из техникума, и он едет сначала в Новосибирск в ре-дакцию журнала «Сибирские огни», а затем в Москву. Спирька же уходит из школы и убегает на фронт, но его ловят в Новосибирске. Характерно, что Шук-шин меняет «языковую специальность» учительницы с английского языка на не-мецкий. Но судьба Спирьки проецируется и на судьбу легендарного крейсера, воспетого в песне на стихи немецкого поэта, опубликованные в немецком жур-нале, переведенные на русский язык женой профессора с немецкой фамилией. Параллелизм присутствует уже на ономастическом уровне. Имя «Спиридон», со-гласно одной из версий, означает «незаконнорожденный». Это вполне соответст-вует и названию рассказа «Сураз», т.е. «внебрачный ребенок»[Воробьева, 2002, с. 95]. Мать «прижила» Спирьку от «проезжего молодца» [Шукшин, 1989а, с. 114], иначе - от варяга. Спирька же «был вылитый отец, даже характером сшибал, хоть в глаза не видел его» [Шукшин, 1989а, с. 114]. Отчаянная стрельба из ружья под песню про «Варяг», и последующая бесславная капитуляция проти-воречат друг другу только на первый взгляд. Если в песне легендарный крейсер погибает вместе с командой в бою, то в реальности все было несколько иначе. В бою с японской эскадрой 27 января (9 февраля) 1904 г. у корейского порта Че-мульпо «Варяг» получил тяжелые повреждения и вернулся в порт для исправле-ния. Однако, видя, что это невозможно, по словам командира корабля В.Ф. Руд-нева «не желая дать неприятелю возможность одержать победу над полураз-рушенным крейсером, общим собранием офицеров решили потопить крейсер» [Руднев, 1907, с. 336], т.е. формально произошло самоубийство корабля. «Банная капитуляция» Спирьки - лишь временное отступление, настоящий и решитель-ный бой он выдержит с учителем Сергеем Юрьевичем. В финале рассказа «гор-дый сураз» Спирька, жестоко избитый учителем, не в состоянии вынести позора поражения и не желая дать противнику морального превосходства, подобно «гор-дому “Варягу”» кончает жизнь самоубийством. При этом для Спирьки главным является именно моральный аспект поражения: «Ну фраер!.. тряпка, что же ты? Тебя метелят, как тварь подзаборную, а ты… Ну! Ведь как били-то! Смеясь и играя… Возили. Топтали. Что же ты? Ведь ни одна же баба к себе не допустит такую слякоть» [Шукшин, 1989a, с. 131]. В итоге, проиграв физически, Спирька одержал моральную победу. Судьба Спирьки Расторгуева - это трагедия, «но трагедия, где главный герой ее не опрокинут нравственно, не раздавлен…» [Шукшин, 1991, с. 473]. 3. Использование реалий русско-японской войны на уровне сюжета осу-ществляется в рассказе «Чужие» (1974). Этот рассказ относится к циклу так назы-ваемых «внезапных рассказов», ставшему последним в жизни В.М. Шукшина. В сборники произведений писателя этот рассказ включается редко, и в фокус вни-мания исследователей не попадал. Рассказ встает в один ряд с такими произведе-ниями Шукшина, как «Я пришел дать вам волю», «Любавины», «Миль пардон, мадам!», «Экзамен», где писатель пытается представить собственный взгляд на историю. В рассказе сопоставляются эпизоды из жизни двух героев: великого князя генерала-адмирала Алексея Александровича Романова и сростинского пастуха дяди Емельяна. Эпицентром сопоставления является именно война 1904-1905 гг. В жизни обоих русско-японская война сыграла важную роль. Алексей Александ-рович как генерал-адмирал, т.е. начальник флота и морского министерства, «глава и хозяин русского флота» [Шукшин, 1989а, с. 577] готовил флот к войне, крайне злоупотребляя финансами в личных целях. «Красным дням генерала-адмирала Алексея положила конец японская война» [Там же, с. 578], «Цусима докончила Алексея» [Там же, с. 579]. Неудачи в войне привели к отставке Алексея Александ-ровича и к последующей эмиграции, где он и «помер от случайной простуды» [Там же, с. 579]. Дядя Емельян - бывший матрос, был участником русско-японской войны, причем именно этот факт очень важен для Шукшина: «Тогда-то я и узнал, что он был моряком и воевал с японцами. И был даже в плену у японцев. Что он воевал, меня это не удивляло - у нас все почти старики где-нибудь когда-нибудь воевали, но что он - моряк, что был в плену у японцев - это интересно» [Там же, с. 580]. Русско-японская война разлучила Емельяна с любимой женщи-ной, «зазнобой»: «Я бы и женился на ней, но вскорости на службу забрили…» [Там же, с. 582]. В целом, при поверхностном прочтении, рассказ представляет собой элементарное противопоставление судеб «знатного» человека, высокопо-ставленного чиновника и «сельского жителя», простого крестьянина, что харак-терно для проблематики творчества Шукшина («Срезал» и др.). «Хочу растопы-рить разум, как руки, - обнять две эти фигуры, сблизить их, что ли, чтобы по-размыслить, а не могу. Один упрямо торчит где-то в Париже, другой - на Катуни, с удочкой» [Там же, с. 583]. Однако именно знание исторических фактов войны 1904-1905 гг. позволяет глубже взглянуть на этот рассказ. Первая часть рассказа, в которой говорится о жизни великого князя Алексея Александровича, по утверждению автора-рассказчика, полностью представляет собой цитату из некоей исторической работы. «Попалась мне на глаза книжка, в ней рассказывается о царе Николае Втором и его родственниках. Книжка до-вольно сердитая, но, по-моему, справедливая. Вот что я сделаю: я сделаю из нее довольно большую выписку, а потом объясню, зачем мне это нужно» [Там же, с. 576]. Действительно, исследователи отмечают стремление Шукшина к доку-ментальности в позднем творчестве [Куляпин, 2005, с. 110]. Однако ряд обстоя-тельств позволяет поставить под сомнение «документальность» этой части рас-сказа: 1) обилие просторечных слов и выражений, что вряд ли допустимо в научно-исследовательской работе, но вполне характерно для языка шукшинского рас-сказчика: «Но в классы он не ходил, а путался по разным театрикам и трактир-чикам» [Шукшин, 1989а, с. 576] и др. При этом сам автор-рассказчик может вме-шиваться в цитату: «Ни один подряд по морскому ведомству не проходил без то-го, чтобы Алексей с бабами своими не отщипнул (я бы тут сказал - не хапнул - В.Ш.) половину» [Там же, с. 577]. Даже императору Николаю II приписывается фраза явно просторечного происхождения: «Лучше бы ты, дядя, воровал вдвое да хоть брони-то строил бы настоящие» [Там же, с. 579]. 2) исторические факты, связанные с событиями русско-японской войны, упоминаемые рассказчиком, являются не только спорными, но часто заведомо искаженными и ложными. Так как сам автор-рассказчик довольно подробно опи-сывает исторические события, то и нам придется в ряде случаев прибегнуть к подробным комментариям. К числу спорных фактов относится следующий: «У японцев на Тихом океане оказались быстроходные крейсера и броненосцы, а у нас - старые калоши» [Там же, с. 578]. Многие исследователи русско-японской вой-ны, как дореволюционные, так и современные, считают, что русский флот на Ти-хом океане к началу войны не уступал японскому ни по числу кораблей, ни по качеству вооружений [Широкорад, 2005, с. 63]. Именно в бытность генералом-адмиралом Алексея Александровича в 1897 г. была утверждена пятилетняя ко-раблестроительная программа «для нужд Дальнего Востока», согласно которой все новые современные корабли направлялись на Тихий океан. Но по предложе-нию министра финансов С.Ю. Витте срок ее реализации был перенесен с 1903 на 1905 г., что в итоге и оказалось роковым. Безусловно ложным утверждением автора является тезис о том, что броне-носец «“Цесаревич” впервые (выделено Шукшиным. - М.Д.) стрелял из орудий своих в том самом бою, в котором японцы издырявили его в решето» [Шукшин, 1989a, с. 578]. Автор, конечно, имеет в виду бой 28 июля (10 августа) 1904 г. в Желтом море. Но «Цесаревич» впервые стрелял из орудий уже в ночь начала войны 26-27 января (8-9 февраля) 1904 г. (т.е. за полгода до указанной даты), ко-гда японские корабли атаковали русскую эскадру на стоянке в Порт-Артуре, и «Цесаревич» был поврежден японской торпедой. На следующий день броненосец поддерживал огнем береговые батареи в бою с японским флотом, подошедшим к крепости. В морском сражении 28 июля он вовсе не был «издырявлен в решето». Для сравнения приведем такой факт: в «Цесаревич» отмечено (по разным источ-никам) 9-13 попаданий снарядов, а в броненосец «Микаса» (флагманский корабль японцев) - 22(!). В этом бою ни одно русское судно не погибло. «Цесаревич» по-сле боя ушел в нейтральный порт, а после войны вернулся на Балтику, где и про-служил до 20-х гг. Эти факты можно найти в любой книге о русско-японской вой-не, и подобная их подача в рассказе может быть объяснена только сознательным искажением исторических событий. К числу ложных фактов относятся также сле-дующие утверждения автора: на русских кораблях «пушки не стреляли» [Шук-шин, 1989а, с. 578], «брони на броненосцах - металлические лишь чуть сверху, а снизу деревянные» [Там же, с. 579]. Полностью искажена история с куплей - про-дажей «чилийских броненосцев» [Там же, с. 577] (в реальности - итальянских крейсеров). Более того, автор приводит факты просто фантастические: «Один француз изобрел необыкновенную морскую торпеду. Она подымает могучий водяной смерч и топит им суда» [Там же, с. 578]. Заметим, что такого чудо-оружия не создано до сих пор. Однако далее в рассказе автором сочиняется целая история о том, как француз, якобы, пытался продать торпеду русскому флоту; о том, как из-за царящего при полном попустительстве генерала-адмирала взяточничестве в морском министерстве эта попытка не удалась; о том, как торпеду купили японцы «просто затем, чтобы ее не было у русских» [Там же, с. 578]. Затем даже делает-ся предположение: «не подобная ли торпеда опрокинула “Петропавловск” и уто-пила экипаж его вместе с Макаровым» [Там же, с. 578], хотя достоверно извест-но, что броненосец «Петропавловск» погиб на якорной мине заграждения и по-следующей детонации боезапаса. Зачем Шукшину понадобилась подобная псевдодокументальность? Этот во-прос провоцируется в тексте самим писателем: «Для чего же я сделал такую большую выписку про великого князя Алексея? Я и сам не знаю» [Там же, с. 583]. И здесь необходимо обратиться непосредственно к героям рассказа. Если великий князь генерал-адмирал Алексей Александрович Романов (1850-1908), родной брат императора Александра III, личность историческая, о которой еще при жизни сложились многочисленные легенды и анекдоты вроде «Жизнь Алексея занимали верткие дамы и неповоротливые броненосцы» [Широкорад, 2005, с. 63], то прото-тип дяди Емельяна установить не удалось. По свидетельству Всероссийской сель-скохозяйственной переписи 1917 года [ЦХАФ АК1], в с. Сростки в указанное время проживали только три человека с именем «Емельян», но все они по разным причинам не могли быть героями рассказа. Вместе с тем, в переписи содержатся имена других героев-прототипов писателя, например: Емельянов Ермолай Гри-горьевич, 1887 г.р. [ЦХАФ АК2] (рассказ «Дядя Ермолай») или Отпущенников Алексей, 1903 г.р. [ЦХАФ АК3] (рассказ «Леся»). Не подтвердились и другие све-дения о дяде Емельяне и его семье, которые приводятся автором. Есть все основа-ния считать дядю Емельяна вымышленным персонажем. Рассказ, таким обра-зом, строится на своеобразной асимметрии: первая часть произведения есть вы-мышленная история о реальном лице, вторая часть - реалистическая история о лице вымышленном. Автор-рассказчик утверждает, что его герои - совершенно чужие друг другу люди. «А что если бы они где-нибудь ТАМ - встретились бы? Ведь ТАМ небось ни эполетов, ни драгоценностей нету. И дворцов тоже, и любовниц, ничего: встретились две русские души. Ведь и ТАМ им не о чем было бы поговорить, вот штука-то» [Шукшин, 1989а, с. 583]. Но так ли это? Так ли не о чем было бы по-говорить двум героям? Ложная документальность первой части рассказа позволя-ет подвергнуть сомнению и данное утверждение автора. По сути, «Чужие» - это история взаимоотношений двух героев с женщина-ми. В первой части рассказа жизнь и деятельность великого князя показаны на фоне его любовных отношений с французской танцовщицей Мокур, княгиней З.Д. Лейхтенбергской и с балериной-француженкой Балетта. История дяди Емельяна - история о его любви к «вдовухе» из Нуймы, с которой его разлучила война, и о его жене, «бабке Омельянихе». Оба героя - и генерал-адмирал Алексей, и дядя Емельян - совершали из-за женщин роковые, ненормативные поступки. Алексей «вечно нуждаясь в деньгах на игру и женщин бессовестно грабил казну» [Шукшин, 1989а, с. 577]. Емельян, после того как нуйминские мужики из мести за его связь с вдовухой отвязали плоты сплавного леса, сначала один всту-пает в драку с толпой нуйминцев, а затем совершает невообразимую погоню за плотами: «От Нуймы до Быстрого Исхода без передыху гнал - верст пятна-дцать» [Там же, с. 581]. Кроме того, женщинам героев придаются колдовские черты. Жена дяди Емельяна с помощью колдовства заставляет вора вернуть укра-денный на свадьбе пиджак Емельяна. В отношениях великого князя Алексея с фаворитками присутствует мотив некоего воздействия на него, управления гене-ралом-адмиралом: «одна из них, по фамилии Мокур, совсем его замотала» [Там же, с. 582], Алексеем «вертела, как пешкою Балетта» [Там же, с. 578]. Именно здесь, в отношениях с женщинами, обнаруживается общность этих, на первый взгляд разных, людей. Разделенные в рамках «большой» истории социально, классово, они оказываются близки друг другу по-человечески. История «сельско-го жителя» становится в один ряд с историей «знатного» государственного деятеля. Теперь возможно объяснить обращение В.М. Шукшина к псевдодокумен-тальности в рассказе. Используя подобный прием, писатель подвергает сомнению марксистское истолкование хода исторического процесса, в основе которого ле-жат социальные противоречия между классами. У Шукшина же исторические факты определяются во многом причинами личными, психологическими и, зачас-тую, случайными. Именно такой подход мы встречаем и в рассказе «Экзамен», где пленение князя Игоря сопоставляется с эпизодом из жизни студента-заочника, во время войны бывшего в плену у немцев. Подобный личностный взгляд на ис-торию присутствует в рассказах «Миль пардон, мадам!», «Стенька Разин», рома-нах «Любавины» и «Я пришел дать вам волю». Шукшин всегда старается пред-ставить исторического героя, очищенного от социальных штампов и легенд: «на-до по возможности суметь «отнять» у него прекрасные легенды и оставить человека» [Шукшин, 1991, с. 472]. Исторические реалии русско-японской войны, безусловно, не занимают цен-трального положения в творчестве Шукшина, однако, можно констатировать соз-нательное обращение В.М. Шукшина к фактам войны 1904-1905 гг., которые вы-полняют определенные художественные задачи в текстах писателя.

Скачать электронную версию публикации