Язык Румянцевского летописца и Есиповской летописи (о соотносительности текстов сибирских летописей).pdf Сибирскими летописями традиционно называются памятники повествова-тельного характера, совместившие черты исторических и воинских повестей, объ-единяющие более 80-ти текстов, созданных на протяжении XVII века и отразив-ших события, связанные с покорением Сибири. Все тексты сохранились в руко-писях XVII-XVIII вв. и отличаются друг от друга отбором материала, трактовкой похода Ермака, стилистической и языковой организацией. С историографической точки зрения сибирские летописи делятся на группы (типы) [Бахрушин, 1955; Ро-модановская, 2002] и образуют три линии сибирского летописания [Дергачева-Скоп, 2000]. Разрабатывая концепцию сибирского летописания, Е.И. Дергачева-Скоп высказала предположение, что исходным текстом, подвергшимся дальней-шей переработке в Есиповской и Строгановской летописях, был текст Румянцев-ского летописца [Там же]. Другие исследователи рассматривают Румянцевский летописец как возможное сокращение Есиповской летописи, сделанное для вклю-чения сведений о сибирском взятии в общерусский свод [Ромодановская, 2002]. В данной статье мы не ставим задачу скорректировать существующие кон-цепции сибирского летописания или предложить новые. Нас интересует языковая организация повествовательных текстов. В качестве материала для сопостави-тельного анализа нами были выбраны два текста: Есиповская летопись основной редакции по Сычевскому списку (текст опубликован в [ПСРЛ, 1987]) и Румянцев-ский летописец, опубликованный в [Летописи сибирские, 1991]. Значительный объем совпадений в обоих текстах может свидетельствовать как о едином прото-графе, так и о том, что один из рассматриваемых текстов является производным по отношению к другому (стилистическое распространение или, наоборот, со-кращение). Но в любом случае их можно анализировать как оригинальные тексты, поскольку не менее значительными являются и отличия, отразившие на языковом уровне разные коммуникативные задачи, уровень книжной учености и языковой компетенции авторов-составителей. Авторы обоих текстов - «книжные списатели», имевшие навыки книжной работы, владевшие системой так называемого стандартного книжного (стандарт-ного церковнославянского) языка канонических церковных памятников и гибрид-ного книжного языка, представленного в летописях и других исторических сочи-нениях (о регистрах письменного языка XVII века [Живов, 2004]). В арсенале языковых средств древнерусского книжника объединялись восточнославянские и церковнославянские элементы, что порождало неоднородность языка письменных текстов, морфологическую вариативность. «Выбор вариантов указывал на тради-ционность текста, на те образцы письменного узуса, к которым должен примкнуть новый текст. Если текст создавался в определенной жанровой традиции (летопис-ной), выбору вариантов был свойствен консерватизм. В текстах, где жанровая традиция оказывалась прерванной, возрастала пропорция инновативных форм» [Там же, с. 59]. Язык гибридного узуса характеризовался архаичной системой склонения и спряжения, например, сохранением в повествовании простых претеритов, преди-кативным употреблением КДП; инфинитивом на -ти; использованием оборота «дательный самостоятельный» и др. В этом он был близок стандартному книжно-му языку. Но при создании летописей с неизбежностью возникали нестандартные коммуникативные задачи, которые способствовали интерференции книжных и некнижных языковых средств, так как при обращении к местному материалу на начальном этапе отсутствовали стереотипные способы его изложения [Там же, с. 64]. Есиповская летопись «была памятником возникающей русской литературы в Сибири и представляла собой попытку оценить и осознать историю Сибири из-нутри» [Ромодановская, 2002, с. 94]. В задачи автора входило изобразить присое-динение Сибири к России как заранее предрешенный факт - по воле Божьей, по-этому моральная оценка событий и авторское отношение к ним пронизывает все изложение. С. Есипов переработал доступные источники информации (татарские летописи, Написание Ермаковых казаков, Синодник) и книжные образцы (Хроно-граф, Писание) в соответствии со своим литературным опытом и языковой компе-тенцией и воссоздал во многих чертах древнерусскую летопись. Типологическая близость ЕЛ к летописным памятникам древнейшего периода проявилась в общих принципах отбора и изложения материала (ср. близость к Повести временных лет [Ромодановская, 2002, с. 131]). Ориентируясь на образцы, С. Есипов составлял свой труд в рамках гибридного книжного регистра, при этом архаизация повест-вования сопровождалась умеренной «церковнославянизацией» языка. В тексте нет случаев несовместимости старой формы с содержанием или фонетическим обликом слова (ср., например, в Погодинском летописце: «выскакаша»). Кроме того, используя Хронограф (при явной компиляции) автор ЕЛ с осторожностью применяет «плетение словес» даже в самых высоких риторических моментах по-вествования. Однако в ЕЛ нашли отражение и общерусские элементы, характери-зовавшие живой разговорный язык того времени: новые падежные формы, л-формы, деепричастия, новый фонетический облик слов, новая лексика и посте-пенно формирующийся новый строй предложения. Румянцевский летописец - это в большей степени историческое повествова-ние, составленное как лаконичный отчет о сибирских событиях, чем собственно летопись. Предполагается, что текст создавался в Москве, для Посольского при-каза (ср. вставки в текст о казанских татарах и о преставлении царя Ивана Ва-сильевича) [Летописи сибирские, 1991, с. 268]. Стремясь быть объективным, ав-тор летописца сообщил и о разбойном прошлом Ермака и его дружины, и о воз-можном участии Строгановых в снаряжении похода в Сибирь, в то время как С. Есипов об этом умолчал. Имея в своем распоряжении некий текст-источник, автор переработал его, устранив не информативные с его точки зрения отступле-ния от основного сюжета, оставив за рамками своего рассказа многие моменты дорусской истории Сибири, не оценивая исторические события и не обосновывая справедливость христианского просвещения покоренных народов. В тексте отсут-ствуют все словесные украшательства, риторико-поучительные отступления, ис-пользуется система гибридного книжного языка, но без излишней архаизации и церковнославянизации, что способствует проникновению в текст и новых языко-вых элементов общерусского характера. Как известно, в реализации авторских коммуникативных стратегий участву-ют единицы не всех уровней языка, и наиболее значимыми оказываются, синтак-сис и глагольные формы как средство развертывания повествования, как ядро вы-сказывания [Живов, 2004]. В статье мы остановимся на сопоставлении употребле-ния глагола в структуре названных текстов, поскольку глагольный рисунок (ав-торский выбор и использование глагольных лексем и форм) является важной ха-рактеристикой авторской работы над текстом. В организации повествования в разной степени участвуют простые формы прошедших времен - аорист и имперфект - основные повествовательные времена, настоящее-будущее простое, предикативные действительные и страдательные причастия, а также инфинитив и полные причастия. Количественное соотношение глагольных форм и их совпадений в сравни-ваемых текстах выглядит следующим образом: Глагольные формы ЕЛ РЛ Совпадения Аорист 491 301 177 Имперфект 46 15 5 Прошедшее на -л 14 9 3 Перфект со связкой 3 - - Настоящее-будущее простое 100 48 17 Инфинитив 77 51 29 КДП 85 66 17 КСП 49 20 10 Полные причастия 49 16 5 Причастия в составе оборота «дательный самостоятельный» 16 9 3 Всего форм 930 535 263 Как видно из таблицы, в Есиповской летописи форм глагола почти в 2 раза больше, чем в Румянцевском летописце. Это связано с фактическим объемом тек-стов: РЛ короче текста ЕЛ, расширенного за счет включения сведений из татар-ских летописцев, обработанных фрагментов Хронографа, авторских отступлений и цитат из Писания. Меньшая «глагольность» РЛ объясняется и авторским стрем-лением избежать многословия путем устранения малоинформативных элементов высказывания. Наибольший процент совпадений у форм аориста, инфинитива и кратких страдательных причастий прошедшего времени. Это самые нейтральные, немаркированные стилистически формы, имевшие распространение в книжном и гибридном узусах письменного языка. Чем выше книжный статус и экспрессив-ность глагольных форм, тем меньше их совпадений в сравниваемых текстах, тем ярче проявляются отличия в их использовании у разных авторов. Мы исключили из рассмотрения общие для обоих текстов фрагменты, хотя при лексическом и грамматическом совпадении отдельные части текста нередко различаются внутренней организацией (порядком следования слов или предика-тивных частей) - актуальным членением, но это предмет отдельного исследова-ния. Наиболее употребительной глагольной формой в наших текстах является ао-рист - основная нарративная (повествовательная) форма прошедшего времени. Формы имперфекта занимают незначительное место в повествовании и более ха-рактерны для ЕЛ, чем для РЛ. Формами же на -л, как нам кажется, в данном слу-чае можно пренебречь: они не конкурируют с формами аориста, точечно проявля-ясь во фрагментах, которые опираются на деловые документы. Можно сказать, что эти формы в основном повествовании обоими книжниками старательно избе-гаются. Единичные случаи замены аориста формой на -л объясняются интерфе-ренцией с разговорным узусом при ослаблении внимания автора. Также не пока-зательны 3 формы перфекта со связкой, традиционные для стандартного книжно-го языка, отмеченные в ЕЛ при цитировании Писания, ср.: «И повсюду благодать излияся божия в Сибирстей земли по писанному: «Посетил еси землю и упоил ея, умножил еси…». Авторское отношение к излагаемым фактам, заинтересованность и включен-ность в повествование проявляется на грамматическом уровне в употреблении личных форм глагола (аорист, настоящее время в 1-м лице единственного числа). Так, авторская речь, содержащая ремарки, пояснения, обращенные к читателю, в структуре Есиповской летописи занимает важное место. Автор активен, заинтере-сован в подробном и красочном рассказе, напоминает о себе, включая замечания от первого лица. Например: «Река, глаголемая Ишим, вниде устием своим в реку Иртиш, иже прежде именовах» (ЕЛ); «Тотаря закон Моаметов держат, калмыки же которой закон или отец своих предание, не вем, понеже бо писмени о сем не обретох и ни испытати возмогох» (ЕЛ). С. Есипов в каждом удобном случае под-черкивает свою работу над материалом летописания, вводя формы 1 лица (не вем, не обретох, не возмогох) (ЕЛ). Автор Румянцевского летописца, напротив, от-страняется от описываемых событий, он лишь объективно повествует, не претен-дуя на авторство в поисках материала для своего повествования, что подчеркива-ется использованием безличных предикатов вместо глагольных форм 1 лица. Ср.: ЕЛ РЛ «Прежде же сего како сия нари-цашеся, не вем, понеже отнеле же град Сибирь создан много лет пре-иде, испытати не возмогох. Прежде бо живяше чюдь по всей Сибирстей земли, а како нарицашеся, того в память никому не вниде, ни писания обретох». А как сибирстии гради имены нарицалися, и се неведамо и ни от кого же испытано, понеже бо преж-де живяше по всей Сибирской земли чюдь, посему и писания несть». Степень владения системой книжного языка проявляется в том, насколько грамматически правильно употребляются глагольные формы, например, импер-фект и аорист. Сравнение текстов по параметру грамматическая правильность выявило больше ошибок в тексте Есиповской летописи. Здесь отмечены случаи нарушения согласования в форме числа аористного сказуемого с подлежащим (аорист с окончанием единственного числа вместо множественного или наобо-рот). Например: «бысть реки пространныя»; «Маровы же дети Ядер и Ябалак умре своею смертью»; «Поведаша же им сей все про царя Кучюма». Интересно отметить, что чаще всего ошибочной оказывается форма аориста глагола «быти». Скорее всего, это следствие разрушения спряжения нетематического глагола в настоящем времени, которое коснулось и форм аориста. Подобных ошибок в Ру-мянцевском летописце нет, очевидно, его автор имел больший опыт книжника, поскольку все формы глагола (или почти все) использованы им безошибочно, грамматически верно. В соотносительных фрагментах ошибки устранены заменой окончания либо исключением неправильной формы глагола из текста. Ср.: ЕЛ РЛ «В то же время князцы остяцъ-кие своими людми отъиде кождо восвояси»; «стрелиша из городка из пуш-ки и древо оно…разби на многия части»; «Силни убо стреляти, яко тако-во древо разби»; «Прибеже во град свой царь Кучюм и взя мало нечто от сокро-вищь своих, и вдашася невозврат-ному бегству со всеми вои своими»; «Ермак же з дружиною погна вслед поганых и достигоша их»; «По сем же думный его Кара-ча… отъиде от царя Кучюма и не восхотеша быти в повиновении пред ним»; «и убояшася воевода, не при-ста ко брегу»; «яко казаки побегоша, град же же Сибирь остави пуст». «Княжцы же остяцкия своими людми отидоша кождо восвояси»; «стрелиша ис пушки из город-ка и древо…разбиша на многия час-ти»; «Силни убо стреляти, яко тако-во и древо на многия части разбиша стрелою»; «прибежа во град, и взя мало нечто от сокровищь своих царских, и побежа со своими»; «Ермак же со иными казаки догна их, и много поби поганых»; «Потом же и Карача от него уе-ха, не восхоте быти у него в пови-новении»; «и убояся, не приста ко брегу»; «яко град Сибирь остася пуст». Поскольку основной текст обеих летописей значительно пересекается и от-личается только окончаниями глагольной формы, создается впечатление, что в РЛ сознательно выправлялись ошибки протографа. Что касается имперфекта, то он занимает неустойчивое положение в обоих текстах. К XVII веку даже в стандартном книжном языке имперфект уступал по употребительности формам аориста. Парадигма имперфекта ограничивалась фор-мами 3-го лица единственного и множественного чисел. Имперфект оказывался лишенным своей собственной грамматической семантики, так как, имея основу несовершенного вида, сближался семантически с формами настоящего времени и с краткими действительными причастиями настоящего времени. К тому же им-перфект в форме 3-го лица единственного числа глаголов 2-го спряжения (на -аше) по внешнему облику совпадал с формой КДП настоящего времени множест-венного числа (с книжным суффиксом -аще), особенно в тех случаях, когда имело место графическое смешение «ш» и «щ». Ориентируясь на книжные образцы, автор Есиповской летописи использует похожие формы, но без ошибок ему даются только формы 3-го лица множествен-ного числа (на -аху), по внешнему виду четко отличающиеся от других форм, в том числе и от форм аориста. Формы 3-го лица единственного числа (на -ше) в основной массе оказываются ошибочными. Они употребляются вместо форм 3-го лица множественного числа, смешиваясь с близкими по звучанию формами аори-ста множественного числа (на -ша), либо вместо КДП настоящего времени. Ср.: «…како сия (грады) нарицашеся»; «закона божия не ведаше и покланяющеся идолом и жрут бесом…»; «инии же бежаше»; «оставшая во граде видяше, яко…». Практически во всех случаях в соответствующих фрагментах Румянцевского ле-тописца ошибки оказываются снятыми: форма имперфекта заменяется более яс-ной грамматической формой, соответствующей контексту, в нужном числе, на-пример, формой настоящего времени, аориста, л-формой и КДП, либо опускается. Ср.: ЕЛ РЛ «и кровь пияху, яко воду, от животных и траву и корение едяху»; «где обретаемы бываху»; «мняху, яко…»; «начаша ж жрети пред ним, на-чаяхуся помошию его християн взя-ти»; «плакаху»; «яко наставаше зима»; «обночевашеся», «бежаше к Руси»; «Гради сибирстии …како сия нарицашеся»; «живяше в нем царь лета многа и умре»; «Побежим не медляше» (им-перфект в позиции деепричастия); «Глаголаше же много о мирном поставлении» - сказуемое-имперфект с ошибкой в окончании (ед.ч. вместо мн. - глаголаху); «и тако стояше и бишася день цел»; «немногия веси агарянския по-плени, и бежа, идеже пребываше». «и кровь пиют, яко воду и ко-рение ядят»; «где ни обрящут»; «мняще бо, яко…»; «начаша ему жрети, надеющеся помошию его град взяти»; «плакашася»; «яко наста зима»; «обночевашася»; «побегоша к Руси»; «как сибирстии гради имены нарицалися»; «ту пожив и умре»; «Побежим немедля» (одиноч-ное деепричастие-наречие образа действия); «И многу глаголанию бывшу о мирном поставлении» - оборот «да-тельный самостоятельный» органи-зован КДП прошедшего времени; «и бишася с ними целой день»; «немногия веси агарянския по-плени, и побежа восвояси». Таким образом, примеры показывают, что в РЛ формы имперфекта - явление редкое, но в тех фрагментах, где встречаются, они употреблены без ошибок, грамматически и стилистически оправданно, например: «…прежде бо живяше по всей Сибирской земли чюдь»; «за руки имающе сечахуся» (воинская формула); «Ермак же утешаше его»; «многажды покушашеся идти на Сибирь». Формы настоящего-будущего простого времени обычны для контекста пря-мой речи и в словах автора при обозначении действия, ориентированного на мо-мент речи, т.е. в значении абсолютного времени в прямом употреблении [Бондар-ко, 1971]. В повествовании они могут использоваться как средство образной ак-туализации прошедших событий (переносно), в плане так называемого настояще-го исторического, отличающегося особым эмоционально-экспрессивным оттен-ком [Русская грамматика, 1980], а также для согласования временных планов час-тей сложной конструкции, т.е. в значении относительного времени. В Есиповской летописи формы настоящего-будущего простого употребляются, главным обра-зом, в абсолютном значении - в составе прямой речи и при описании местополо-жения, флоры и фауны Сибири в водной части летописи. Но в повествовательной части текста они функционируют в плане настоящего исторического, конкурируя с формой аориста и придавая повествованию изобразительность. Например: «уве-дано бысть царю Чингису про Таибугу…и приемлет сего, и великою честью поч-те его, дарует же сему княжение…»; «Царь Чингис, слыша от Таибуги, яко поко-ри ему многи…, наипаче честь ему дарует». В Румянцевском летописце форм настоящего-будущего простого в два раза меньше, чем в ЕЛ. Употребляются они в своем абсолютном временном значении: в незначительном количестве конструкций прямой речи и в кратком рассказе о природе Сибири (как и в ЕЛ). Отмечено также несколько случаев относительного их употребления в составе придаточного предложения. Например: «Казаки же мняще, яко нечто лукавнуют погании»; «…начаша везде казаков убивати, где ни обрящут» (ср. в ЕЛ: «начаша во многих местех казаков побивати, где обретаеми бываху»); «…приидоша …вестницы, яко царь Кучюм не пропустит в Сибирь». Однако ни разу не встретилось переносное употребление форм настоящего-будущего простого времени. Настоящее историческое как достаточно экспрес-сивное средство в РЛ избегается, повествование о прошедших событиях ведется в формах прошедшего времени - аориста и даже имперфекта. Например: ЕЛ РЛ «…царь же Кучюм…оскорбися зело. И паки мысль свою предлагает, вскоре посылает во всю державу…»; «Приемлет же сей отчину отца своего Бекбулата и тако пребываше во граде»; «Ермак же прият сего, поведает ему царьское жалованье и ублажает его ласкосердыми словесы»; «Бе бо тогда осень, и лед в реках смерзается». «…царь Кучюм велми печален бысть…и вскоре посла (аорист) во всю свою державу…»; «И прият (аорист) отчину отца своего Бекбулата»; «Ермак же утешаше (импер-фект) его»; «Бе бо уже лед смерзашеся (имперфект)». В последнем примере в РЛ находится необычное сочетание глагольных форм: аорист вспомогательного глагола «бе» и имперфект смыслового глагола «смерзашеся». Возможно, сокращая текст (см. ЕЛ), автор РЛ неудачно объединил два сказуемых из разных предикативных единиц, заменив форму настоящего ис-торического имперфектом. Хорошо в обоих текстах представлен инфинитив. Основная функция инфи-нитива ограничивается конструкцией составного глагольного сказуемого при по-лузнаменательных глаголах начинательных, волеизъявления, желания, возможно-сти. Например: «начаша стреляти», «повеле ставити», «восхотеша бежати», «изволит стояти», «не може доити» (ЕЛ); «не похотеша видети», «не могоша отвратити», «начаша приступати» (РЛ). В роли второстепенного члена пред-ложения, например обстоятельства цели, инфинитив выступает редко. Ср.: «прие-хал советовати», «посла очистити и разорити» (ЕЛ); «сяде зимовати», «при-идоша просити людей оборонити» (РЛ). В таком употреблении инфинитива в рассматриваемых текстах отличий нет: это, главным образом, инфинитив с пока-зателем -ти как принадлежность стандартного книжного и гибридного регистров письменного языка. Незначительные отличия можно отметить в лексическом со-ставе инфинитивов, что связано со степенью эмоциональности, субъективности изложения, архаизации, точности в выражении оттенков значения. Ср.: «побива-ти» (ЕЛ) - «убивати» (РЛ); «битися» (ЕЛ) - «братися» (РЛ); «вычести» (ЕЛ) - «прочести» (РЛ) и т.п. Однако в Есиповской летописи есть контексты и независимого функциони-рования инфинитива - инфинитивное предложение. Особая конструкция, в кото-рой инфинитив выступал в роли экспрессивного, переносного замещения личных форм глагола [Виноградов, 1972], выражала в древнерусском языке правовые нормы, распоряжения и установления власти, волеизъявление, обязательства, не-обходимость и была распространена в законодательных памятниках и договорных грамотах [Спринчак, 1960]. Инфинитивные предложения отмечены в главе ЕЛ, рассказывающей о посольстве казаков к царю. Ср.: «И к шерсти по их вере приве-ли многих, что быть им под его царскою высокою рукою…, и ясак им давати, на руских людей зла никакова не мыслити»; «и недругом не спускати…и самем не изменить, к царю Кучюму… не отъехать, и зла на руских людей не думать, и во всем прямостоятельстве стоять» (ЕЛ). В данном случае, безусловно, отразилось влияние цитируемого почти дословно источника - так называемой «Шертной грамоты татар, остяков и вогуличей сибирских о вечном подданстве их России» [Ромодановская, 2002, с. 205]. В этой же главе отмечена еще одна интересная кон-струкция с независимым инфинитивом - инфинитив переходного глагола и форма именительного падежа единственного числа существительного женского рода на -а, типа косить трава. См.: «А которые похотят к государю в его государь-скую службу, и тем бы ево государьская служба служити прямо» (ЕЛ). Как явле-ние живой речи, эта конструкция широко была представлена в таких памятниках, как Домострой и Соборное Уложение и, очевидно, С. Есипову была хорошо зна-кома, так как, цитируя «Шертную грамоту», он восстановил конструкцию в ис-конном виде. Ср.: «…а которые похотят в его государскую службу, и тем бы его государскую службу служить прямо» (Шертная грамота) (цит. по: [Там же, с. 206]). Особое место в организации повествования занимают формы причастий. Полные причастия (показатель книжности, особенно действительные причастия настоящего времени с церковнославянским суффиксом -ащ-,-ущ- и страдательные причастия настоящего времени [Историческая грамматика русского языка, 1982]) употребляются в роли одиночного определения и в составе причастного оборота. Обычны случаи субстантивации полных причастий, например: «слыша сия от поведающих» (ЕЛ), «рече предстоящим» (РЛ), «во граде оставшая» (ЕЛ), «во граде оставшиися» (РЛ); «вся бывшая» (РЛ); «противо нашедших» (ЕЛ). Ср. так-же случаи адъективации, типа «царствующий град» (ЕЛ, РЛ); «из огнедышущих пищалей» (ЕЛ). В сравниваемых текстах полные причастия представлены по-разному. В Есиповской летописи преобладают действительные и страдательные причастия настоящего времени, они употребляются в большинстве случаев в со-ставе причастного оборота или субстантивированно. Кроме того, в тексте ЕЛ от-мечены сугубо книжные формы действительных причастий, типа «жегий», «идый», «бывый». В Румянцевском летописце полных причастий в три раза меньше, и это в ос-новном действительные причастия прошедшего времени. При сопоставлении со-ответствующих фрагментов текстов становятся очевидными предпочтения автора РЛ: причастия настоящего времени (как сугубо книжный элемент) чаще всего опускаются, разрушая причастный оборот, заменяются формами прошедшего времени или развертываются в придаточную предикативную единицу. В других случаях целая предикативная единица трансформируется в полное причастие или причастный оборот, полипредикативная конструкция упрощается, уменьшается ее объем и глагольность. Например: ЕЛ РЛ «в реку, глаголемую Тобол»; «в реку, глаголемую Иртиш»; «в великую реку, глаголемую Обь» «людие, рекомии вогуличи»; «стоящия вне града»; «множество остяков, живущих по Великой Оби»; «Слышаще, иже во граде бе-ша…»; «до места, иже зовомо Атбащ». «в реку Тобол»; «в реку Иртишь»; «в реку Обь»; «вогуличи»; «бывшии за градом»; «остяки, кои живут по Вели-кой Оби»; «И бывшии во граде, слышав сия…»; «до места, зовомаго Атбаш». Краткие причастия, наряду с атрибутивной функцией, обладали и предика-тивной, т.е. могли выступать и в роли сказуемого наравне со спрягаемой глаголь-ной формой. Страдательные причастия прошедшего времени в книжных текстах нередко получали функции перфекта [Историческая грамматика русского языка, 1982], обозначая результат прошедшего действия, например: «не може доити, по-неже одеян бе железом» (ЕЛ, РЛ), «Слышав(ше)…, яко Ермак убиен бысть…» (ЕЛ, РЛ)»; «Слышаще (слышавше)…, яко князь Сейдяк побежден бысть…» (ЕЛ, РЛ)»; «Сами видим всего лишени, силнии изнемогоша, храбрии избиени быша» (ЕЛ). Как видно из примеров, в употреблении форм КСП в текстах ЕЛ и РЛ суще-ственной разницы не наблюдается, поскольку страдательные причастия прошед-шего времени не были маркированы как формы сугубо книжные и широко упот-реблялись в текстах разных жанров, в том числе и деловых. Соотношение КСП настоящего и прошедшего времени в обоих текстах примерно одинаково - один к трем. Как известно, краткие действительные причастия в древнерусском языке об-ладали предикативностью и могли выступать в роли самостоятельного сказуемого наравне с глагольным, а также, характеризуя главное с точки зрения различных обстоятельств (времени, причины, образа действия), функционировали как второ-степенное сказуемое. С утратой склонения КДП закрепились в роли второстепен-ных сказуемых, сформировав к концу XVII века особую глагольную форму - дее-причастие [Спринчак, 1960]. Но в повествовательных памятниках XVII века КДП еще употребляются как предикативные формы, функционирование же их как собственно деепричастий является инновацией. В сравниваемых текстах инновации занимают разный объ-ем. Как уже отмечалось, Есиповская летопись более архаична по своему языку, так как автор ориентировался на образцы древнейшего русского летописания. Румянцевский же летописец открыт для новых элементов и общерусских языко-вых процессов. В Еиповской летописи количество КДП настоящего и прошедшего времени примерно одинаково. Причастия, сохраняя предикативность силу, функциониру-ют как самостоятельные или однородные с глагольным сказуемые. Например: «И много в болезни плакав царь и весь дом его» (ЕЛ); «шед по Вагаю вверх до мес-та…и не обрете» (ЕЛ); «…воинстии людие молитву сотворше…и поидоша ко граду Сибири» (ЕЛ). В роли второстепенных сказуемых выступают КДП от гла-голов неактивного действия, связанные с глагольным сказуемым сочинительным союзом, при этом формальная однородность сказуемых сочетается с семантиче-ским неравенством. Например: «Слышав же сие во граде оставшая…и плакаху по них…» (ЕЛ); «Слыша царь и болезнова о нем» (ЕЛ); «…государь…слыша и пове-ле отписку у них приняти» (ЕЛ). Как видно из примеров, принцип согласования КДП с подлежащим по числу кое-где нарушается, что свидетельствует о переход-ном этапе от КДП к деепричастию. Собственно деепричастия также употребляют-ся в ЕЛ, но гораздо реже предикативных КДП (примерно в три раза). См. самый яркий пример деепричастия: «подсмотря стада конския, отгна» (ЕЛ). В Румянцевском летописце функционирование деепричастия как новой фор-мы более заметно - их более половины от всех употребленных КДП. Кроме того, сокращено количество согласований КДП по числу с подлежащим, уменьшено употребление причастий настоящего времени с церковнославянским суффиксом -ащ/-ущ-, преобладают формы с суффиксами: -а, -в, -вш-, -ш- или нулевым суф-фиксом. Ср.: «Они же шед, нападоша нощию»; «узнав свое отшествие к богу, по-веле…»; «и ту обночеваша, поставивше станы»; «седше в струги, поплыша»; «по-веря их шертованию, даша им атамана»; «убояся, не приста ко брегу». В двух по-следних примерах деепричастия образованы от основы совершенного вида - вре-менное значение КДП с суффиксом -а (настоящее время) трансформировалось в видовое значение деепричастия (совершенный вид). Очень интересны в этом пла-не примеры, отражающие не только становление деепричастия как особой гла-гольной формы, но и формирование на его основе других частей речи. Ср.: «По-бежим, немедля» - наречие; «И после того малое время спустя» - предлог. Анализ соотносительных частей обоих текстов показал, что для РЛ харак-терно использование КДП в целях централизации синтаксической конструкции, когда при устранении однородности (при паратактическом соположении) элемен-тов формально выделяются главные и зависимые. Это позволяет сделать выска-зывание лаконичным по форме и более емким по содержанию. С. Есипов также владеет приемом свертывания целой предикативной единицы в полупредикатив-ную (в деепричастный оборот), но использует его в тексте летописи нечасто. Ср. деепричастный оборот в ЕЛ: «Казацы же погнаша их вослед их побивающе», в то время как в РЛ однородные причастные сказуемые: «Казаки гоняще их и секуще их вослед» (РЛ). Однако пропорция употребления деепричастных оборотов выше именно в тексте РЛ. Чтобы продемонстрировать различия в синтаксическом использовании гла-гольных форм при развертывании повествования, приведем соотносительные фрагменты текста: ЕЛ РЛ КДП - однородное сказуемое, связанное сочинительным союзом «и» с формой А: «Слышав же царь Кучюм при-шествие и мужество их и храбрость и о сем оскорбися зело»; «Казацы же на брег взыдоша и мужески на поганых наступающе» - аорист и КДП наст. вр., согласован-ное с подлежащим, как однородные сказуемые разных временных пла-нов, КДП здесь выступает в плане настоящего исторического; «Царевич же Маметкул пришед на них тай со многими людми и по-би их»; «Поидоша сии воини и дошед-ше и на станы их нападоша нощию». Ряд однородных глагольных сказуемых в форме А: «И убояшася и пристрастни быша. И восхотеша бежати»; «Друзии…уповаша на бога, ут-вердиша и прочих, яко да идут заут-ра противо поганых»; «Ермак же с товарыщи посове-това и повериша их безбожному шерстованию, отпустиша к нему атамана…»; «Царь же Кучюм виде своих падение изыде на высоце место» - аорист от глагола видети употреб-лен здесь ошибочно: в подобной бессоюзной конструкции более оп-равданна форма КДП (дееприча-стия). Высказывание, построенное по принципу цепочечного нани-зывания предикативных единиц: «Месяца ж октября в 23 день вси рустии воини из городка на бой вси глаголюще: «С нами бог»… …и паки приложиша: «Боже, помози нам, рабом своим». Начаша приступати к засеке». Полипредикативная конст-рукция с придаточным времени: Егда же государь услыша бо-жию помощь и силу…, тогда про-слави бога…». КДП - второстепенное ска-зуемое, деепричастие: «Царь же Кучюм велми печален бысть, слыша их мужество и храб-рость»; «Казаки же вышед на брег и со-твориша брань» - КДП прош. вр., не согласованное с подлежащим (ста-дия формирования деепричастия), и аорист как однородные сказуемые плана прошедшего; «Царевич же Маметкул пришед поби тех на станех»; «Они же шед нападоша но-щию». Форма КДП вместо одного из глагольных сказуемых: И того ради мнози устрашиша-ся, хотяще бежати»; «А инии охрабришася, бога призвавше на помощь, поидоша на бой»; «И поверя их шерстованию, даша им атамана…»; «Царь же Кучюм видя своих падение изыде на высочайшее ме-сто». Предикативная единица с четким противопоставлением главных и второстепенных эле-ментов: «Октября 23 день паки вси со-вокупишася, молящеся… …и призывающе бога на по-мощь, приступиша к засеке» - оба КДП замещают введение прямой речи и саму прямую речь. Полупредикативный деепри-частный оборот на месте прида-точной части: «И услышав сия, прослави бо-га». Ярким примером лаконичного повествования и умения использовать в этих целях такую уникальную глагольную форму, как КДП-деепричастие, служит фрагмент, соотносящийся с текстом 12 главы Есиповской летописи, где приво-дится так называемый «плач» Кучюма. «Плач» представлен конструкцией прямой речи, которая разрывается структурно на две части словами автора. И «плач», и авторские слова органично вплетаются в повествование и служат идейно-художественным целям, выполняя коммуникативную задачу автора - утверждают неизбежность божьего наказания за неправедную жизнь. Так как общая задача РЛ представить краткое и точное изложение исторических фактов, в ней не содер-жится каких-либо оценок действий Кучюма, речь самого Кучюма сокращена, весь смысл второй ее части точно передан с помощью КДП. Ср.: ЕЛ РЛ «Тако он и сам на ся рек, к сему же глагола: «…Приидох же и побе-дих ни от кого ж послан, но само-званен приидох корысти ради и ве-личия». Прибеже во град свой царь Кучюм и взя мало нечто от сокро-вищ своих…» И много укоряя себе, и прибежа во град, и взя мало нечто от сокро-вищ своих царских…» Неторопливо и подробно излагая события, С. Есипов увеличивает количест-во глаголов в высказывании, не боится повторов, дробит действия на фазы и от-резки. В результате синтаксические конструкции осложняются однородными ска-зуемыми, нанизываем предикативных единиц, другими словами - для текста ЕЛ характерна «многоглагольность». Автор Румянцевского летописца пространст-венно сжимает повествование, сохраняя основной объем информации, сокращает ряд однородных сказуемых, элиминирует не информативные с его точки зрения глаголы, объединяет в одной лексеме расчлененные фазы одного действия, т.е. уменьшает общую глагольность высказывания. Ср.: ЕЛ РЛ «Ощутивше же сего колмыцкие людие и погна его вслед, и постиго-ша их, воя его многих побиша и ко-ня своя отполониша»; «начаша приступати»; «Приидоша…послы и проси-ша…»; «сяде в нем…и тако озимевше»; «Поидоша сии воини и дошед-ше и на станы их нападоша». «Колмацкия же люди догнаша его и войско его побиша и кони своя отполониша»; «приступиша»; «приидоша…послы просити»; «сяде в нем…зимовати»; «Они же шед нападоша». Несколько слов следует сказать об обороте «дательный самостоятельный», в предикативный центр которого входило причастие (краткое или полное) в форме независимого дательного падежа. Особая синтаксическая структура оборота по-зволяла обозначить различные обстоятельства развертывания основного повест-вования (времени, места, причины, условия) и маркировать эту информацию как дополнительную [Спринчак, 1960]. Резко отличаясь от предикативных единиц номинативного строя, «дательный самостоятельный» нередко приобретал в кон-тексте экспрессивность, стилистическую «высокость». Однако в письменных па-мятниках XVII века «дательный самостоятельный» был представлен уже незначи-тельным количеством примеров, к тому же лексическая ограниченность при пере-даче отдельных значений свидетельствует об угасании этой конструкции, пре-вращении ее в шаблонную. В сравниваемых текстах оборот является, скорее, да-нью традиции, чем активной синтаксической конструкцией, употребляется редко, и совпадений практически нет (см. таблицу). Авторы сами определяют, когда и какой оборот включить в текст. Так, в соотносительных фрагментах текстов в РЛ оборот «дательный самостоятельный» чаще всего отсутствует, его заменяет, на-пример, обстоятельство с соответствующим значением, определение, или преди-кативная единица номинативной структуры. Ср.: ЕЛ РЛ «Нощи пришедши, и быша вси в размышлении»; «Храбровавшу Ермаку з дружи-ною своею, ходиша стопами свод-ными…Повоева же многия городки и улусы…»; «Князь же Сейдяк…совет по-требова с царевичем Салтаном и с Карачею, и абие совету бывшу, по-иде…»; «В то же время бысть во граде Сибири глад крепок. Да егда при-идоша воинстии людие, наипаче гла-ду обдержащу, мнози же гладом ум-роша…»; «Приидоша же в дом Данила Чюлкова и вси сядоша за стол, уже бо ястию готову сущу» - оборот со-держит КДП настоящего времени, что переводит повествование в план нас

Скачать электронную версию публикации