Междисциплинарные области диалектной лингвокультурологии.pdf Конец XX в. ознаменовался для отечественной диалектологии своеобразным «возвращением домой»: для нее вновь стали актуальными проблемы взаимосвязи (локального) языка и (локальной) культуры. В определенном смысле это совер-шенно закономерный этап развития внутренней логики диалектологических ис-следований, поскольку в конце XIX в. «причастность диалектологии к широкому комплексу народоведческих дисциплин ощущалась еще четко и незыблемо» [Тол-стой, Толстая, 1979, с. 70; см. также: Жирмунский, 2004 (1932), с. 22-39]. Затем наступил период, когда изучение говоров воспринималось как довольно автоном-ное по своим научным задачам и методам описания. Этот период связан со значи-тельными результатами в области фонетического и грамматического анализа, но при анализе лексики чувствовалась узость такого подхода. Более широкий взгляд на вещи постепенно привел к необходимости поместить лексикологические ис-следования в контекст культуры. Подобная проблематика характерна в настоящее время для представителей нескольких направлений отечественной науки - от эт-нолингвистики (Н.И. Толстой, С.М. Толстая, А.С. Герд, Е.Л. Березович, Е.Е. Левкиевская, А.А. Плотникова, С.Ю. Дубровина, Л.О. Занозина) до диалект-ной лингвокультурологии (Г.В. Токарев, С.А. Кошарная, Т.Б. Банкова) и этнодиа-лектологии (И.А. Морозов, И.С. Слепцова, О.В. Востриков). Так или иначе, все исследователи сталкиваются с тем, что диалектология, выйдя некогда из рамок этнографии, унаследовала ее междисциплинарные границы с фольклористикой, историей, антропологией, этнопсихологией, социологией. Если собственно лингвокультурология рассматривает взаимоотношение двух знаковых систем, то есть языка и культуры, то диалектная лингвокультурология - ее частная область, которая связана с сопряжением диалектного языка и традици-онной культуры (далее - ТК). В рамках Томской диалектологической школы ис-следования такой направленности на материале русских старожильческих говоров Среднего Приобья ведутся с середины 1990-х гг. (см. библиографический указа-тель «Труды Томской диалектологической школы» [2003]). На настоящем этапе следует очертить междисциплинарные области лингвокультурологической про-блематики, которые не могут быть изучены методами собственно лингвистики. В целом феномен междисциплинарного подхода в любой области знания каждый раз объясняется чрезвычайно сложным характером исследуемого объекта, оказы-вающегося объемнее (шире) классически понимаемых объектов самостоятельных наук. Именно таким синкретичным объектом является по своей сути ТК. Еще Б. Лепти [1993, с. 71-77] постулировал, что при междисциплинарном подходе всякая передача заимствованных концепций, проблем или методов сопровождает-ся их трансформацией и даже искажениями, что междисциплинарная практика двусмысленна, поскольку она всегда базируется на частичном непонимании, од-нако именно оно и обладает творческой потенцией. Очевидно, таким образом, что описание пограничных областей 1 позволяет более четко сформулировать резуль-таты исследований в рамках диалектной лингвокультурологии, проводимых на конкретном языковом материале. Как представляется, такие пограничные области порождают ряд вопросов, из которых наиболее актуальны: 1) специфика регио-нальной (локальной) составляющей ТК; 2) круг носителей ТК Среднего Приобья; 3) языковые основания самоидентификации членов локальной субэтнической группы. Рассмотрим их подробнее. 1. Для современных антропологических исследователей характерно понима-ние региона в качестве не столько локуса, сколько сообщества - совокупности людей, осуществляющих определенную деятельность, в результате которой воз-никает их солидарность. Такие общности являются достаточно целостными обра-зованиями. Этим подходом аргументировано разное толкование терминов «куль-тура региона» и «региональная культура», предложенное И.Я. Мурзиной [2003]. Первый связан с пространственно закрепленной культурой, отличающейся от об-щенациональной только особенностями бытового уклада и характером повсе-дневности. «Региональная культура» - самостоятельное явление, обладающее собственными закономерностями развития и логикой исторического существова-ния. Она отличается набором функций, порождает специфическую систему соци-альных связей и тип личности, способна оказывать влияние на общенациональ-ную культуру. Региональная культура формируется как форма бытия, которая на ранних этапах своего развития существует «внутри» национальной культуры и «наряду» с ней. И.А. Морозов определяет исторически сложившийся локальный тип культуры во всей полноте его языковых, фольклорно-этнографических и со-циокультурных проявлений как «этнодиалект» [Рязанская традиционная культу-ра, 2001, с. 7]. Несмотря на некоторую спорность последнего термина, понятие, стоящее за ним, имеет сопоставимый объем с тем, который рассмотрен выше. Всякий ли регион продуцирует региональную культуру? Большинство отече-ственных исследователей с осторожностью отвечают на этот вопрос, говоря о ре-гиональной культуре применительно к Русскому Северу, Уралу, Сибири, Югу России. «Области центральной России не могут быть рассмотрены как феномены региональной культуры, исторически они находятся в рамках «материнской» рус-ской культуры» [Мурзина, 2003, с. 20]. Недостаточная изученность русской ре-гиональной культуры и субэтнических групп (общностей) объясняется историей страны: значительной миграцией населения, динамикой внутрирегиональных и локальных связей, многообразием компонентов, условий и механизмов динамиче-ских процессов в культуре. «И если русская этнография, вслед за диалектологией, добилась несомненных успехов в выявлении важнейших отличий трех этногра-фических зон в европейской России, то их ареальная дифференциация изучена пока слабо и неравномерно: более или менее подробно - в южнорусской зоне, значительно хуже - в средней и северной зонах, и, можно сказать, практически неизвестна в Поволжье, на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке. Поэтому от-крытыми остаются многие вопросы, связанные с формированием русской культу-ры в целом и ее регионально-локальных вариантов», - отмечают Т.А. Бернштам и К.В. Чистов [Русский Север, 1992, с. 3-4]. Обращает на себя внимание парадок-сальное совпадение регионов, которые считаются продуцирующими наиболее значимые варианты национальной культуры и одновременно наименее изучен-ными. 1 В качестве одной из первых работ подобного рода назовем «Этнолингвистическое описание севернорусского села Тихманьги» Е.Е. Левкиевской и А.А. Плотниковой [2001, с. 257-299]. 1 По этим причинам не упомянут масштабный полесский проект Н.И. Толстого, ре-зультатом которого также стал многотомный словарь. 1 Перепись 1897 г. свидетельствует о том, что крестьяне составляли 92,7 % населения Сибири в целом. 1 В зарубежной литературе региональная идентичность считается одной из наиболее выраженных. Так, во Франции проведены исследования, выявляющие таксономический уровень пространства в ответах респондентов на вопрос: Откуда вы? Были получены сле-дующие результаты: 50 % опрошенных заявили о своем происхождении из той или иной коммуны, около 15 % назвали департамент, 10 % - административный регион, 4,4 % - ре-гион, не имеющий статуса административной единицы и выделяемый на исторических и культурных основаниях. (Административное деление Французской республики с 1975 г. предусматривает 22 региона, 96 департаментов, 36500 коммун.) Характерно, что таксоно-мический уровень пространства коррелирует с возрастом респондентов: чаще говорят о себе как о происходящих из определенной коммуны люди старше 50 лет (57 %) и моложе 35 лет (53 %). Кроме того, с наиболее мелкой таксономической единицей (коммуной) чаще себя связывают сельские жители (57 %) [Герен-Пас, 2005, с. 52-58]. Таким образом, для самоопределения французов наиболее релевантны единицы самого низкого уровня. К со-жалению, сопоставимых отечественных данных нет. 2 «Идентичность «сибиряк» проявляет себя скорее более значимо, чем более локаль-ная «Западная» или «Восточная» Сибирь. Привлекательность широкой и мифологизиро-ванной идентичности «сибиряк» порой настолько сильна, что часть населения Курганской области, включенной в экономический регион Урала, считает себя сибиряками» [Губогло, 2003, с. 454]. 1 Такой подход повлиял и на взгляды одного из крупнейших отечественных диалек-тологов Р.И. Аванесова, который писал: «Диалектология тесно связана с этнографией - наукой о материальной культуре народа. Дело не только в том, что диалектные особенно-сти являются одним из важнейших этнографических признаков; и не только в том, что без знакомства с основами этнографии диалектологу нелегко ориентироваться в деревне при производстве наблюдений над говорами, так как он должен иметь хотя бы элементарные сведения о быте и предметах материальной культуры деревни; дело в том, что многие эт-нографические особенности тесно связаны с особенностями диалектными. Например, ока-зывается, что понева (род юбки из особой шерстяной ткани) в основном соответствует юж-новеликорусскому наречию, а сарафан северновеликорусскому. Понева, как и сарафан, имеет много своих разновидностей, которые важно соотнести с соответствующими гово-рами. Территориям северновеликорусского и южновеликорусского наречий соответствуют весьма различные типы жилого дома и т.д.» [Аванесов, 1949, с. 17]. Интерес к местным особенностям культуры и жизнедеятельности этнических локальных групп в европейских странах возник в начале XIX столетия. К концу XX в. (в немалой степени под влиянием работ лингвистов, прежде всего, диалек-тологов) изменилась видение их генезиса. Господствовавшее представление о том, что локальные традиции являются в конечном счете результатом искажения какого-то изначального, подлинного варианта, сменилось осознанием того, что этническая традиция, особенно до периода урбанизации, существовала как сово-купность местных традиций, сближавшихся и вырабатывавших общие черты в ходе своего развития и в процессе этнокультурной консолидации той или иной общности [Сэпир, 1993 (1931); Маркарян, 1983; Чистов, 1983, с. 14-22; Толстой 1995, с. 24-40]. Крупнейший отечественный фольклорист Б.Н. Путилов, рассмот-рев ряд сделанных во второй половине XX в. попыток выделить региональную специфику применительно к фольклору, пришел к выводу: «Может быть, труд-ность региональных исследований не в отыскании… …чего-то необычного, выпадающего из привычного набора признаков, а в анализе специфики “общеиз-вестного” и широко распространенного» [Путилов, 2003 (1994), с. 163]. Э.С. Маркарян [1983] разделяет традиции на локальные, которые фиксируют жизненный опыт человеческих объединений, отражающий индивидуальные чер-ты их исторических судеб и особых условий существования, и общие, которые поддерживают стабильность человеческих коллективов безотносительно к их ло-кальной специфике. Их сочетание и определяет существование различных регио-нальных культур. Сопоставимую точку зрения высказывает С.Ю. Неклюдов: «Ре-гиональность обусловлена спецификой хозяйственно-культурного и социоэтниче-ского функционирования сообщества, а локальность как таковая связана с ячей-кой общественной жизни (например, общиной), до известной степени замкнутой и имеющей целостную структуру сохранения и регулирования социального орга-низма. При этом региональная / локальная специфика не обусловлена целиком природными или социальными обстоятельствами, внешними по отношению к культуре, и не сводится к исторической преемственности наследия. Она есть не наличие редких (или даже уникальных) форм, но скорее специфическая интерпре-тация общего» [Неклюдов, 2004, с. 19]. В качестве опыта исследования локальных вариантов русской 1 ТК отметим словари «Духовная культура Северного Белозе-рья» [1997] и «Рязанская традиционная культура первой половины XX века» [2001], созданные под руководством И.А. Морозова. Обе монографии описывают сравнительно небольшие территории. «В этом случае достаточно проблематично выделение отличительных признаков, которые дали бы возможность составить представление о схождениях или отличиях данного культурного ареала от других. Однако существенная вариативность культурно-языкового узуса как на уровне территориальной этнической группы (диалект), так и социума (социодиалект) или конкретного индивидуума, носителя культуры (идиолект) дает возможность для исследования проблемы членимости единого культурно-языкового пространства как на макро-, так и на микроуровне» [Морозов, 2001, с. 5-6]. 2. Формирование региональных культур закрепляется не только территори-альными, но и этническими основаниями. Любой этнос неоднороден и распадает-ся на группы разного таксономического уровня. Так, с 1970-х гг. в отечественных работах по этнографии и истории потомки русских переселенцев в Сибири рас-сматриваются как своеобразная субэтническая группа [Русские старожилы Сиби-ри, 1973; Русские, 1999; Русские старожилы, 2000]. Присоединение Сибири к Рос-сийскому государству началось с конца XVI в. До 1917 г. под термином «Сибирь» подразумевали Тобольскую, Томскую, Енисейскую и Иркутскую губернии, а также Якутскую, Забайкальскую, Амурскую, Приморскую, Камчатскую и Саха-линскую области. Местная этническая специфика накапливалась здесь уже начи-ная с XVII столетия, а к концу XIX в., по мнению Г.Н. Потанина, четко обозначи-лась проблема сибирской самобытности, поскольку к этому времени консолида-ция переселенцев привела к формированию устойчивой локальной традиции и в материальной, и в духовной культуре. Первоначально внимание общества привлекали представители маргинальных групп населения Сибири: ссыльные, каторжники, нищие и бродяги, а также ста-рообрядцы и сектанты «различного толка». Публикуемые материалы чаще всего касались Восточной Сибири и Алтая [Бережнова, 2005, с. 128-130]. В 1882 г. Н.М. Ядринцев создал фундаментальную монографию «Сибирь как колония», где была дана характеристика русских сибиряков в качестве самостоятельной субэт-нической группы. Без ссылок на авторство Н.М. Ядринцев приводит следующее замечание: «О психических особенностях сибирского населения этнографы сооб-щают следующее: “Нельзя не заметить в этом населении некоторых своеобразных умственных и нравственных черт или особенностей, более или менее заметно от-личающих его как от психического настроения великорусского или малороссий-ского народа, так и от умонастроения сибирских инородных племен… Ум сиби-ряка менее развит и гибок. Логические приемы его мышлении менее развиты, ас-социации идей не так многосложны, как у великоруса - какого-нибудь нижего-родца или ярославца. Зато в сибирском русском населении рассудок, кажется, гораздо более преобладает над чувством, чем в великорусском народе. Холодно-рассудочная, практическая расчетливость сибиряков или преобладающая наклон-ность к реалистическому и положительному взгляду на вещи подавляет в них почти всякое идеалистическое умонастроение”» [Ядринцев, 2000 (1882), с. 69-70]. В 1902 г. П.М. Головачев дифференцировал русское население Сибири, вы-делив три группы: старожилы (состоящие из крестьян и казаков, которые прожи-ли в Сибири не менее двадцати пяти лет), новоселы и ссыльные. В.К. Кузнецов, один из авторов многотомной коллективной монографии «Азиатская Россия», отметил отсутствие старожильческого населения в «дальневосточной части Сиби-ри» и в «Степном крае», настаивая на том, что «коренное старожильческое насе-ление находится исключительно в Сибири» [Кузнецов, 1914, с. 184]. В 1918, 1923, 1925 гг. лингвист и этнограф Г.С. Виноградов активно пользовался в своих рабо-тах термином «старожилое (старожильческое) население». Основатель диалекто-логического направления Томской лингвистической школы А.Д. Григорьев в 1928 г. также использует этот термин, добавляя, что при изучении русских гово-ров Сибири «ввиду медленности по местам (в обособленных переселенческих селениях) ассимиляционных языковых процессов надежнее считать старожилами тех, которые отделены от переселения в Сибирь их семьи из европейской России, по крайней мере, 50-летним промежутком времени» [Григорьев, 1928, с. 4]. С 1970-х гг. в этнографических исследованиях деление русских сибиряков на ста-рожилов и переселенцев второй половины XIX в. - начала XX вв. стало общепри-нятым. А.А. Новоселовой [2000, с. 89-90] были сгруппированы общие черты, кото-рые подразумеваются при употреблении термина «старожилы» в отечественными авторами: (а) все исследователи сходятся на том, что старожилы - это особая группа русского населения Сибири; (б) хронологические рамки ее возникновения зависят от времени заселения того или иного региона; (в) категории населения, составившие в итоге группу старожилов в разных сибирских регионах, почти не отличаются, это первые землепроходцы, зверопромышленники, служилое сосло-вие и крестьяне; (г) в этническом отношении основу русских старожилов Сибири составляют выходцы преимущественно из северо- и среднерусских губерний ев-ропейской России. Несколько иная позиция представлена в монографии «Русские старожилы Сибири: социальные и символические аспекты самосознания», где рассматриваются три «старожильческие общности» приполярных поселков на Индигирке, Анадыре и Колыме. Авторы настаивают на том, что потомки русских переселенцев не причисляют себя ни к русским, ни к коренным народам Севера. «Причиной их устойчивости является действие некоего культурного механизма, который препятствует скатыванию группы в сторону одного из двух «родителей»: такое скатывание привело бы к потере отдельности, превращению старожильче-ской культуры либо в вариант русской, либо в вариант местной» [Вахтин, Голов-ко, Швайтцер, 2004, с. 254]. Таким образом, отечественные исследователи, признавая специфику данной группы сибиряков, до сих пор дискутируют по поводу определения ее в качестве этнографической, этнокультурной, локальной и т.п. В старожильческой среде Сибири преобладали крестьяне 1 , а следующую по численности сословную группу составляли казаки. Именно крестьянская община являлась стержнем региональной культуры. В начале XX в. массовые переселения породили в сибирской деревне ситуацию фронтира и своеобразного противостоя-ния между старожилами и новоселами [Шиловский, 2004, с. 66-74; Бороноев, 2004, с. 152-159]. Границы между представителями старожильческих крестьян-ских кланов и новоселами постепенно стирались посредством браков [Тарасов-Борисенко, 2001]. Данные выводы современных авторов, полученные в результате архивных разысканий, не противоречит свидетельствам исследователей, застав-ших старожильческую ТК как целостную систему: «Сибирская гордость иногда доходила до того, что приселившиеся переселенцы, добровольно принятые сиби-ряками, лет по двадцати не признавались последними себе за равных, причем си-биряки в это время тщательно избегали с ними родниться. Когда же таким пере-селенцам наконец сами сибиряки переставали давать кличку «россейских» и род-нились наконец с ними, то бывшие «россейские» не без гордости говорили при-езжим, что они стали «сибиряками», точно их повысили в чине» [Семенов-Тянь-Шанский, 1990, с. 41]. В освоении территории Среднего Приобья важной вехой стало основание в 1604 г. Томского острога. К концу XIX в. Томская губерния была далеко не самой большой за Уралом, однако, как указывал Н.М. Ядринцев, «она составляет 18 % всей России, превосходит Великобританию в 2 ½ раза, Пруссию в 3 раза, Фран-цию в 1 ½ раза. Эта губерния равняется 15688 квадратным милям» [Ядринцев, 2000 (1882), с. 14]. К 1911 г. на долю русских в Томской губернии приходилось около 95 % населения [Григорьев, 1928]. Здесь в старожильческих селениях сфор-мировалась своеобразная духовная и материальная традиция в качестве локально-го варианта ТК. Она до сих пор противостоит тем культурным принципам, кото-рые в течение всего XX в. привносились потоком мигрантов, порождаемым хо-рошо ныне известными причинами политического и экономического характера. 3. В процессе осмысления действительности, своего места и роли в мире, иными словами, в ходе социализации, человек неизбежно отождествляет себя с другими людьми на расовых, национальных, религиозных, социальных, имущест-венных, профессиональных, гендерных и т.д. основаниях. В настоящее время са-моидентификацию (самоопределение) понимают как вхождение полноправным членом в совокупность добровольно выбранных групп разного уровня (народ, семья, трудовой коллектив, профессиональный союз, любительская ассоциация и т.д.) [Губогло, 2003, с. 40]. Вероятно, в истоке теоретической рефлексии стояла проблема национальной (этнической) идентичности [Биллиг, 2006 (1995), с. 551-582; Александренков, 1996, с. 13-22; Хобсбаум, 1996, с. 28-39; Загрязкина, 1996; Андерсон, 2001; Павленко, 2003; Джозеф, 2006 (2004), с. 515-560]. В целом же иерархия уровней идентичности не вполне определена и до сих пор: например, этническая идентичность считается выше географической (иными словами терри-ториальной, локальной, региональной), которая формируется на базе земляческих представлений [Губогло, 2003; Савоскул, 2005, с. 58-73]. Большинство россий-ских авторов считает, что «региональная идентичность не может быть одной из главнейших форм самоопределения индивида» [Сверкунова, 2003, с. 53], к тому же на российском материале она изучена наиболее слабо 1 . В начале XXI в. в европейской части России были проведены исследования критериев, на основании которых идет процесс локальной самоидентификации и человек относит себя к коренному населению или исключает из этой группы. Это (1) факт рождения и постоянного проживания в определенной местности; (2) на-личие предков, родившихся и живших здесь же (родители, деды, прадеды); (3) эмоциональная привязанность к данной местности [Савоскул, 2005]. У населения Западной Сибири 2 , по некоторым данным, доминирует второй из названных кри-териев, то есть принадлежность к старожилам, дающая право на этноним «чалдо-ны» [Губогло, 2003]. Хотя Г.В. Любимова [2004] настаивает на узком ареале этого субэтнического самоназвания, его распространенность в среднеобском регионе подтверждается материалами «Словаря русских старожильческих говоров сред-ней части бассейна р. Оби» (1964-1967), который фиксирует употребление лексе-мы чалдон в качестве экзо- и эндоэтнонима: Одно же само, что чалдон, что си-биряк; Чалдон - здешни, сибирски; Я-то коренна чалдонка; А это уж сибиряцка свадьба, чалдонска. Словарь свидетельствует, что в Томской области номинация распространена повсеместно, в Кемеровской - отмечена в Кемеровском, Ленинск-Кузнецком, Мариинском и Яшкинском районах. Она была зафиксирована еще В.И. Далем, а затем рядом источников рубежа XIX - XX вв. К названным критериям многие социологи, этнографы, историки добавляют также владение локальным вариантом языка, то есть диалектом, подобно тому как владение национальным (литературным) языком считается одним их главных ос-нований этнической идентичности [Потебня, 1913, (1880),с. 221-225]. Последний аспект разработан в настоящее время более глубоко, обзор основной дискуссии современных зарубежных исследователей приведен в работах Дж. Джозефа [2006 (2004)] и отчасти М. Биллига [2006 (1995)]. Однако в истории любой страны на-циональная идентичность не была одновременно востребована всеми социальны-ми группами и регионами: «Какой бы ни была природа социальных групп, пер-выми проникшихся национальным сознанием, народные массы - рабочие, слуги, крестьяне - были последними из приобретших его» [Хобсбаум, 1996, с. 37]. С этим сопоставимо утверждение Э. Сепира, сформулированное в начале 1930-х гг.: «На европейском континенте… культура, представленная стандартизованным языком, до недавнего времени представляла собой крайне маломощную психоло-гическую структуру, и официальный язык такой культуры едва ли мог выполнить задачу адекватной символизации народных культур» [Сепир, 1993 (1931), с. 220; см. также: Немецкая диалектография, 1955; Жирмунский, 1956]. Собственно даже понятие диалекта почти не использовалось до возникновения национальных госу-дарств. В результате статус «национальный язык» vs. «диалект» Э. Сепир связы-вает с наличием «национальных образований». В исследовании диалектов большую роль сыграла немецкая научная тради-ция. Она возникла очень рано и развивалась весьма плодотворно, обогатив миро-вую лингвистику рядом важнейших теорий и направлений исследований. На не-обходимость собирания «местных слов простого человека» в целях расширения и обогащения национального языка указывал уже Г.В. Лейбниц. В 1689 г. появляет-ся «Баварский словарь» И.-Л. Праша, где помещены «провинциальные, народные и редкие слова». В XVIII столетии в ряду словарей немецких говоров два издания выдерживает «Гамбургский идиотикон» (1743 и 1745), издается пятитомный «Опыт бременского нижненемецкого словаря» (1767-1771). В XIX в. романтизм «придал народному языку некий ореол, который, возможно, было связан с идеа-лизацией местных языков как символов национальной солидарности и территори-альной целостности» [Сепир, 1993 (1931), с. 220, см. также: Бах, 1955 (1934), с. 92-149]. Именно постановка вопроса, которая увязывала понятия «язык», «на-род» и «народность», произвела переворот в отношении к диалекту. Научный этап немецкой диалектологии принято датировать 1821 годом, когда вышла в свет мо-нография И.-А. Шмеллера «Диалекты Баварии в грамматическом изложении», на долгие годы определившая парадигму исследований. Спустя столетие была напи-сана еще одна книга, оказавшая значительное влияние на дальнейшее развитие диалектологии, - «Культурные течения и культурные провинции в Рейнской об-ласти. История, язык, этнография» (1926). Ее авторами были историк Г. Обэн, лингвист Т. Фрингс и фольклорист Й. Мюллер. Их «сравнение исторических, диалектологических и фольклорных карт позволило установить существование прочной связи между границами языковых и фольклорных явлений, между «язы-ковыми» и «культурными» ландшафтами, одинаково обусловленными в прошлом границами средневековых феодальных территорий, в рамках которых в течение ряда столетий протекала народная жизнь Германии» [Жирмунский, 1956, с. 98]. Этот комплекс вопросов (иными словами, историко-географическую структуру определенного региона в отношении к его материальному и духовному бытию) Т. Фрингс назвал «морфологией культуры» 1 . В XX в. достижения диалектологии в Германии во многом связаны с идеями Й.Л. Вайсгербера - неогумбольдтианца, стоявшего на крайних глоттоцентриче-ских позициях. В конце 1920-х гг. он принимает предложенное немецкими лин-гвистами понятие языкового сообщества: «Никто не владеет языком лишь благо-даря своей собственной языковой личности; наоборот, это языковое владение вы-растает в нем на основе принадлежности к языковому сообществу, он изучает свой родной язык, то есть врастает в это языковое сообщество» [Вайсгербер, 2004, с. 81]. С этих позиций диалект выступает как самый простой случай надпростран-ственной и надвременной силы языкового сообщества. Немецкие диалектологи пришли к мысли о том, что диалект - особая, по сравнению с общеупотребитель-ным (литературным) языком, форма освоения действительности, присущая спло-ченным и отчасти замкнутым языковым сообществам. Ее конститутивные при-знаки - парцеллированные объекты познания, антропоцентризм, субъективизм, бóльшая зависимость от внешних условий бытия, консерватизм [Радченко, Закут-кина, 2004, с. 25-48]. В середине 1950-х гг. Й.Л. Вайсгербером было сформулиро-вано фундаментальное положение: диалект есть языковое освоение родных мест, именно диалект превращает экзистенциальное пространство в духовную родину [Weisgerber, 1956, S. 7]. Средства диалекта распространяются на то, что дано его носителям в непосредственном опыте: диалект и реальная жизнь дерев-ни, доступная всем пространственная и духовная сфера в значительной степени совпадают. Картина мира, репрезентируемая тем или иным диалектом, - это не фрагмент национальной языковой картины мира, а ее субстрат. В 1959 г. Й.Л. Вайсгербер писал: «Можно позавидовать людям, которые поначалу росли в условиях диалекта. Неповторимая внутренняя связь с родиной сильно зависит от первого языкового освоения этой родины, и тут исконный диалект уже все-таки превосходит более отстраненный от человека общеупотребительный язык» [цит. по: Радченко, 2005, с. 231-232]. В России диалектология начала развиваться позднее. Несмотря на выход в свет сводных «Опыта областного великорусского языка» (1852), в создании кото-рого принимали участие А.Х. Востоков и И.И. Срезневский, «Толкового словаря живого великорусского языка» (1864-1866) В.И. Даля и локального «Словаря ар-хангельского областного наречия» А.О. Подвысоцкого (1885), на рубеже XIX-XX вв. А.И. Соболевский полемически, возможно, утверждал: «Мы до сих пор еще не имеем специалистов по русской диалектологии. Ученые занимались ею в самых редких случаях и при том наскоро, проездом, ухватывая лишь случайно встретившиеся черты. Этнографы обращали на говоры крайне мало внимания, и мы имеем ряд хороших сочинений по этнографии, где или нет никаких замечаний по диалектологии, или помещены самые ничтожные. Мы можем назвать лишь один труд, посвященный вообще русской диалектологии. Это - статья проф. Потебни в “Филологических записках” 1865 г. “О звуковых особенностях русских наречий”… Наибольшее количество материалов по русской диалектологии издано (безо всякой системы) в изданиях Императорского Русского географиче-ского общества» [Соболевский, 1897, с. 3]. Интересно, что А.И. Соболевский не упоминает доклад В.И. Даля «О наречиях русского языка», сделанный в 1852 г. на заседании того же Русского географического общества и опубликованный не только в его «Вестнике», но спустя несколько лет и в первом томе словаря Даля. Объем понятия «диалект» в отечественной традиции намечен классическими работами А.И. Соболевского [1897], А.А. Шахматова [1916], Н.Н. Дурново [1924] и др., - где диалект определялся как территориально ограниченная форма кресть-янской речи. Такая трактовка была характерна в советский период для крупней-ших представителей Московской диалектологической школы Ф.П. Филина [1936] и Р.И. Аванесова [1949], она не претерпела значительных изменений и в новом столетии: «Круг лиц, владеющих местными диалектами, достаточно определен: в современных условиях это крестьяне старшего поколения» [Крысин, 2003, с. 48]. Однако с 1960-х гг. ряд исследователей стал говорить об учете качественной трансформации русских диалектов, предложив понятие «полудиалект» для языко-вых структур, которые представляют сплав диалектных элементов и литературно-го языка [Баранникова, 1967; Коготкова, 1979; Крысин, 2003, с. 31-100], а затем понятие «региолект», имея в виду устную форму языка, утратившую архаические черты, но приобретшую специфические отличия [Трубинский, 1991, с. 156-162; Герд 2000, с. 45-52]. Закономерен вывод В.Е. Гольдина [1997] о том, что в на-стоящее время диалектологические исследования идут в рамках разных научных парадигм, которые диктуют не только специфику предмета, задач и методов ис-следований, но и видение языковой эмпирии. С точки зрения диалектной лингвокультурологии, важна мысль Н.И. Толсто-го, дополнившего классический подход: «Диалект представляет собой не исклю-чительно лингвистическую территориальную единицу, а одновременно и этно-графическую, и культурологическую» [Толстой, 1995, с. 21]. Подобную позицию следует, на наш взгляд, соотнести с достижениями немецкой философии языка, которая рассматривает диалект как уникальный гносеологический и культурный феномен, тот путь освоения действительности, который прокладывает каждое локальное сообщество. Не случайно А.А. Потебня, один из наследников гум-больдтианских идей, настаивал на том, что «верное чутье понимает самые сход-ные наречия как различные музыкальные инструменты, может быть, иногда отно-сящиеся как церковный орган к балалайке, но тем не менее не заменимые друг другом» [Потебня, 1913а (1895), с. 200]. На нынешнем этапе развития диалектной лингвокультурологии следует прежде всего эксплицировать духовное наследие, заложенное в русских говорах. В качестве промежуточных итогов отметим следующее. На рубеже XX-XXI вв. общество вновь обращалось к ТК и русским говорам как ее продукту, ее части и условию ее существования. Такой рост внимания диктуется общеевропей-ским культурным контекстом: набирающие темпы процессы нивелирования, обезличивания и, как следствие, обесчеловечивания окружающего мира делают актуальным поиск специфического сочетания общих и местных особенностей существования человека. Своя (иными словами, локальная) интерпретация обще-го - необходимая константа для жизни сообщества и его членов. Несмотря на дискуссионный до сих пор с позиций этнографии статус русского старожильче-ского населения Сибири, старожилы Среднего Приобья - одно из стабильных со-обществ, которые скрепляют регион, и ныне остающийся во многих аспектах кра-ем мигрантов. Диалект объективирует членство человека в этом сообществе, под-держивая его горизонтальные и вертикальные связи и транслируя культурную традицию, обеспечивает самоопределение человека, необходимое для его психо-логической защиты. Среднеобские диалекты отражают свое «направление народ-ной мысли» (А.А. Потебня), формируют и эксплицируют ТК сибирских старожи-лов.

Скачать электронную версию публикации