Zoomorphic components in Yakut phraseological units describing a human.pdf Фразеология в тюркском языкознании стала предметом изучения с 50-хг. XX в. в связи с необходимостью создания двуязычных и первых толковых словарей тюркских языков. Эта работа способствовала накоплению значительного фразеологического материала и началу фундаментальных исследований в области частных вопросов проблем тюркской фразеологии. Так, труды тюркологов С. К. Кенесбаева, С. Н. Муратова, Г. А. Байрамова, З. Г. Ураксина, Г. Х. Ахунзянова, Я. Ш. Хертек, М. Ф. Чернова, Н. С. Григорьева, А. Т. Тыбыковой, Т. Г. Боргояковой и др. внесли значительный вклад в изучение тюркскойфразеологии. Последние годы характеризуются появлением множества работ, посвященных разработке фразеологической теории тюркских языков, не отстает и фразеологи ческая компаративистика. Проведен целый ряд исследований, касающихся преимущественно сопоставительной фразеологии неродственных языков, проблем теории перевода и методики преподавания фразеологии как предмета обучения. Появляются также работы, посвященные проблемам сравнительной фразеологии родственных тюркских языков: теоретические проблемы фразеологии тюркских языков [Мирзалиева, 1995], соматическая фразеология тюркских языков Юж-ной Сибири, казахского и киргизского языков [Николина, 2002], соматическая фразеология чувашского, татарского, башкирского и турецкого языков [Яки-мова, 2007], фразеология тюркских языков кыпчакской группы [Махмудова, 2009; Калыбаева, 2009], фразеология карлукской группы тюркских языков [Исаева, 2012]. Между тем для становления сравнительной фразеологии тюркских языков как самостоятельной научной дисциплины (фразеологическая компаративистика) необходиморазрабатыватьсистемно-теоретическую основуи методологию. Во фразеологизмах, как актуальных средствах «выражения этноязыкового со-знания» [Алефиренко, 2008, с. 148], прослеживается четко выраженная антропоцентрическая направленность, вероятно потому, что средствами фразеологии язык характеризует, оценивает, экспрессивно отражает отношения между людь-ми и отношения человека к различным реалиям. Антропоцентрический подход в языкознании был разработан еще В. Гумбольдтом, полагавшим, что изучение языка подчинено «цели познания человеком самого себя и своего отношения ко всему видимомуи скрытомувокруг себя» [Гумбольдт, 1984, с. 383]. Одним из ключевых фрагментов фразеологической картины мира, отражающих исторически объективную действительность, окружающую носителя языка, дающих оценочное описание характерных, отличительных качеств, черт индивида, его особенностей и поступков, является фразеология с семантикой качественнооценочной характеристики лица. Работы, посвященные фразеосемантическому полю «качественно-оценочная характеристика человека», в отечественном языкознании встречаются у нескольких исследователей [Гоголицына, 1979; Cолодуб, 1985; Арсентьева, 1989; Чумакаев, 2006]. В тюркологической компаративистике и якутском языкознании это поле объектом теоретического осмысления ранее не являлось. Важным при сопоставительных изысканиях фразеологической компаративистики «является описание наглядных различий в отборе слов-компонентов в качестве образной основы фразеологизмов» [Телия, 1996, с. 220]. Слова-компоненты выступают опорным словом всей фразеологической единицы (далее - ФЕ), своеобразным ассоциативным полем. Сохраняя почти без изменений свою первоначальную форму, фразеологические единицы в силу своей образности и выразительности могут отражать характерные признаки исторической эпохи, в которой они возникли. Фразеологическая система языка, в отличие от лексической, менее подвержена влиянию внешних факторов, она имеет более национальный характер, потому может стать надежным источником в решении конкретных задач по проблеме происхождения языка. Сопоставительное изучение фразеологии якутского языка с родственными языками позволяет реконструировать общетюркский фразеологический фонд, уловить особенности формирования чувственно-образной модификации фразеологической картины мира. Для этого считаем необходимым выявить якутские лексические параллели слов-компонентов по отношению к тюркским, монгольским, тунгусо-маньчжурским языкам, чтобы иметь возможность понять природу возникновения фразеологических параллелей в родственных языках, поскольку в якутском языке монгольская лексика по скромным подсчетам составляет 30 % [Широбокова, 2005, с. 62]. Цель данной статьи - установить лексические параллели слов-компонентов якутского языка с родственными языками, выявить их фразеосемантические разряды и фразеологические параллели, образующие фразеосемантическое поле «качественно-оценочная характеристика человека» в рассматриваемых тюркских языках. Тюркские языки Южной Сибири (алтайский, хакасский, тувинский) являются наиболее близкими в генетическом отношении к якутскому языку, что обуслов-лено «вхождением их в совместную ареальную общность» [Шёниг, 2005, с. 33]. Также «чем шире круг привлекаемых языков, тем больше шансов на выявление как лингвистических, так и экстралингвистических тенденций» [Ройзензон Л. И., РойзензонС. И., 1967, с. 112]. Потому для глубокого иадекватного понимания об-щих закономерностей исторического развития фразеологической системы тюрк-ских языков необходимо привлечение материалов турецкой лексики, что для на-шего случая позволит установить компоненты древнеогузского языка, который считается одним из наиболее близких древних языков по отношению к якутскому [Васильев, 2012, с. 8]. Фразеологический материал с компонентами-зоонимами извлечен из лексико-графических источников якутского [Емельянов, 1965; Кулаковский, 1979; Гри-горьев, 1974; Нелунов, 2002], алтайского [Чумакаев, 2005], хакасского [Боргояко-ва, 1996; ХРС], тувинского [Хертек, 1975], турецкого [Салахова, 1997; БТРС] языков. Методом структурно-семантического моделирования [Мокиенко, 2000, с. 337] нами вычленяется обособленная группа ФЕ со значением качественно-оценочной характеристики лица, принадлежащих рассматриваемому концепту ЧЕЛОВЕК. Они репрезентируют оценочное описание внутренних свойств - душевных качеств, темперамента, внешности, возраста, жизненного опыта, способностей, социального положения, поведения и прочих качеств человека. ФЕ с компонентом ‘медведь’ и ‘волк’ Смелого, храброго человека в якутском языке номинируют фразеологической единицей эһэ-бөрө сүрэхтээх - букв.: с сердцем медведя и волка [Емельянов, 1965, с. 81]; хак. аба чÿректиг [Боргоякова, 1996, с. 14]; алт. айу jÿректÿ - букв.: с медвежьим сердцем [Тюнтешева, 2006, с. 46]. В якутском и хакасском языках хищного зверя - медведя называют табуистическим переносом эһэ ‘дедушка’ и аба ‘отец, дед, старший родственник по мужской линии’, что связано с тотемистическим культом медведя, который характерен для сибирских народов [СИГТЯ, 1997, с. 159]. Алтайская лексема айу соотносится с общетюркским *аδyg ‘мед-ведь’ [Там же], относимым Г. Г. Левиным к словам, не имеющим прямых соот-ветствий по фоно-структурному признаку в якутском языке [Левин, 2013, с. 147]. Между тем Б. И. Татаринцев полагает, что айы(г) ~ адыг может быть связан гомо-генно с айгыр, общетюркским названием жеребца, возводимым к глагольной основе с семантикой ‘возбуждаться’, ‘бесноваться’, ‘неистовствовать’ и, вероят-но, ‘быть сильным и могучим’, характеризующим медведя как сильного, злого и большого зверя [Татаринцев, 2000, т. 1, с. 60]. Общетюркский *айгыр сопоста-вим сякут. атыыр втом же значении [Убрятова, 1965]. Образ медведя в составе ФЕ в тюркских языках также передает эмоциональное состояние человека, состояние свирепости, суровости: adїγlaju aγsun ‘быть свирепым как медведь’ [ДТС, с. 10], в якутском эта семантика часто встречается в фольклорных сравнениях: Юрюнг Уолантайы / хардаҥ эһэлии хаһыытаата ‘медведемматёрымзаревел’ [Девушкабогатырь…, 2011, с. 302]. Волк в тюркской культуре предстает символом мужественности, силы и стой-кости. Почти во всех тюркских языках для обозначения волка используется обще-тюркское слово *bӧ:ri, кроме огузских языков, где присутствует другое название волка *ku:rt [СИГТЯ, 1997, с. 160]. Как указано выше, в якутском языке храбрый, мужественный человек отождествляется с сердцем волка: бөрө сүрэхтээх - букв.: с сердцем волка [Емельянов, 1965, с. 81]. В тюркской картине мира стойкий человек должен иметь силу, как у волка, - bӧri teg küči [ДТС, с. 10]. Вместе с тем в якутской семантике образ волка имеет вербализацию негативной оценки: о человеке болтливом, разглашающем тайны, и о человеке, занимающемся кляузами, жалобами, доносами, говорят бөрө эмэһэтэ - букв.: зад волка [Нелунов, 2002, т. 1, с. 139]. Образ старого волка в якутском и турецком языках олицетворяет опытного, бывалого, видавшего виды человека: кырдьаҕас бөрө [БТСЯЯ, 2008, т. 5, с. 326]; eski kurt - букв.: старыйволк [Салахова, 1997, с. 43]. В тюркских языках волк метафоризируется в значении ‘сын’: tilkümü toğdu azu börümü ‘лиса родилась или волк?’ [ДТС, с. 118]. Этот метафорический перенос наблюдается и в якутском языке. Название детеныша волка употребляется в отношении детей и подростков мужского пола, это ярко иллюстрирует ФЕ бөрөм бөтөһө, баҕам батаһа - букв.: мой волчий удалец, сабля, реализующая мои мечты [Егорова, 2010, с. 83]. ФЕ с компонентом ‘лиса’ и ‘заяц’ Во всех источниках лиса и заяц ассоциируются, соответственно, с хитрым и трусливым человеком. В тюркских языках лиса именуется *tilkü [СИГТЯ, 1997, с. 161], только в якут. саһыл. Др.-тюрк. йашыл ‘зеленый’; шор. сакыл ‘белка’ [БТСЯЯ, 2011, т. 8, с. 304]. Этимология В. М. Наделяева: *д′ашїл ‘желтый, зе-леный’ [Щербак, 1961, с. 135]. Обращает на себя внимание тот факт, что общетюркское распространенное слово *tilkü в значении ‘лиса’ в якутском языке отсутствует. Близкая по фоно-структуре лексема обнаруживается в академическом словаре Пекарского талкы ‘медведь’, используемая в «Нюйском улусе Иркутской губернии» [Пекарский, 1959, стб. 2540]. Как вариант, тюркологи *tilkü производят от tük ‘пух’ (c мета-тезой *tük-lü), считая, однако, эту версию сомнительной [СИГТЯ, 1997, с. 161]. Слово имеет довольно надежные алтайские параллели: тунг.-маньч. *тūлэ ‘медведь’, *тȳлгэ ‘волк’ [CCТМЯ, с. 181, 210]. Можно предположить, что якут. талкы ‘медведь’ был заимствован из тунгусо-маньчжурских языков вследствие взаимных контактов. Либо тут произошел внутренний семантический сдвиг *tilkü ‘лиса’ → талкы ‘медведь’, как в случае deve ‘верблюд’ → таба ‘олень’. Как пра-вило, у представителей огузских языков все гласные слов переходят в заднеряд-ные: tanry, taŋara, taγara [СИГТЯ, 2006, с. 327]. Лиса во всех тюркских языках, как и в других культурах мира, метафори-зируется в хитрого человека: алт. тÿлкÿ кöс [Чумакаев, 2005, с. 98]; тув. дилги карактыг [Хертек, 1975, с. 56]; хак. тÿлгÿ харахтығ - букв.: с лисьими глазами [ХРС, с. 691]. При описании хитрого человека в данных тюркских языках исполь-зуется понятие глаза, а в якутском употребляется понятие мозг: якут. саһыл мэйии - букв.: лисий мозг [Нелунов, 2002, т. 2, с. 107]. Известно, что лиса отличается большой осторожностью и, в отличие от других зверей, редко попадается в ловушку. Наблюдаемое носителем языка данное пове-дение лисы эксплицирует характеристику очень осторожного человека: кырса--саһыл оҕото - букв.: детеныш лисицы или песца [Кулаковский, 1979, с. 143], кырса ‘песец’~ *karsak ‘степная лисица’ [СИГТЯ, 1997, с. 161]. Сиводушчатую лисицу в якутском языке называют кэрэмэс саһыл. Ср. эвенк. кэрэмрии ‘сиводушка’ [БТСЯЯ, 2008, т. 5, с. 556]. *Кэрэмэс в составе ФЕ орга-низует как положительную, так и отрицательную оценку лица: о человеке, выде-ляющемся среди других своими положительными качествами, говорят киһи киэнэ кэрэмэһэ - букв.: лучший из сиводушек [Нелунов, 2002, т. 1, с. 223]. Про мошен-ника, ничего не признающего, нагло отрицающего свой неблаговидный поступок, говорят кэрэмэс саһыл мэлдьэҕэ - букв.: отпирательство лисицы-сиводушки. В якутской культуре «отношение к лисе как к ценному пушному зверю по-явилось, скорее всего, на более позднем этапе общественного развития, с при-ходом русских, когда поднялся спрос на теплый и красивый мех» [Павлова, 1996, с. 168]. Стереотип ловкости и богатства закреплен в ФЕ сатабыллаах саһыл саҕалаах - букв.: у ловкого, оборотистого человека воротник лисий [Кулаковский, 1979, с. 163]. В якутском языке для обозначения зайца имеется несколько слов. Это лите-ратурно устойчивое куобах, которое в составе ФЕ с соматизмом сүрэх фразеоло-гизуется для характеристики трусливого, пугливого человека: куобах сүрэх - букв.: заячье сердце. Диалектное хотонох распространено в говоре северных яку-тов (Аллаиховский, Анабарский, Булунский, Оленекский, Усть-Янский районы) [ДСЯЯ, с. 293]. Якут. хотонох возводится к общетюркскому кодан, козан, койан [Пекарский, 1959, стб. 3532], наличие этого слова в якутском языке говорит о древних якутско-кыпчакских контактах [Широбокова, 2005, с. 70]. Так, хозан участвует в фразеологизации в хакасском языке хозан чÿрек - букв.: заячье сердце [Боргоякова, 1996, с. 108]. Другое название зайца табысхаан (табышкаан) в основном встречается в вилюйской и заречной группе диалектов якутского языка [ДСЯЯ, с. 233], харак-теризуется как старинное название зайца [Широбокова, 2005, с. 71]. Общетюрк-ский *тавшан в составе ФЕ встречается в огузской группе тюркских языков [Там же, с. 70], в тур. tavşan yürekli - букв.: сзаячьим сердцем [Салахова, 1997, с. 78]. Тувинский койгун ‘заяц’, как замечает Б. И. Татаринцев, не имеет прямых со-ответствий в других тюркских языках, и является специфичным для тувинского языка [Татаринцев, 2004, т. 3, с. 178], как и якут. куобах. Возможно, оба компо-нента образованы от глагольной основы: койгун от хой-‘пугаться, шарахаться’, куобах от куой- ‘пугаться’; Ср. хак. хобай ‘торчать’, тув. ковай ‘приподнимать-ся’ - букв.: торчащий (зверь), т. е. заяц [БТСЯЯ, 2007, т. 4, с. 483]. Тувинский койгун в составе ФЕ тоже организует характеристику трусливого, пугливого чело-века: койгун чÿректиг - букв.: с заячьим сердцем. ФЕ с компонентами ‘косуля’, ‘соболь’, ‘росомаха’, ‘рысь’, ‘белка’ Пушной зверь соболь в якутском языке обозначается общетюркской лексемой *киис ~ киш. Соболь, как и лиса, у якутов особо почитаемый зверь, в быту шкура соболя высоко ценится, поэтому неудивительно, что соболь в составе ФЕ вы-ступает для обозначения только положительного качества человека: киһи киэнэ кииһэ - букв.: лучший из людей, отважный, смелый [БТСЯЯ, 2007, т. 4, с. 82]. В якутском языке встречается устойчивая фраза эр бэрдэ, элик үтүөтэ ‘моло-дец из молодцов, удалец из удальцов’, в которой интерес вызывает семантика компонента элик. Его первое значение ‘cкорый, быстрый, проворный’. Второе значение слова в словаре Э. К. Пекарского - ‘чубарый олень’ [Пекарский, 1959, стб. 248]. В Диалектологическом словаре якутского языка зафиксировано значе-ние ‘косуля’, встречающееся в Амгинском и Горном районах [ДСЯЯ, с. 319], ана-логичное туртас. Слово элик в значении животного встречается в локальных эпических текстах и в других диалектах. Так, эта лексема присутствует в тексте олонхо «Өлбөт Бэргэн», записанного в Жулейском наслеге Ботурусского улуса (ныне Таттинского) Р. Александровым в 1886 г. [Дьүлэй нэһилиэгин олоҥхолоро, 2013, с. 7]. Слово *элик общетюркского происхождения. В «Опыте словаря тюркских на-речий» В. В. Радлова мы находим элик ‘косуля’ [Радлов, 1893, с. 815], в тув. элик ‘косуля’ [ТРС, с. 441], в хак. элик ‘дикая коза’ [ХРС, с. 1055]. Щербак А. М. под элик подводит значение трех разновидностей млекопитающих: ‘дикая степная коза’, ‘косуля’, ‘антилопа’ [Щербак, 1961, с. 120]. Соответственно, якутский элик - это ‘чубарый олень’ и ‘косуля’, оба из семейства парнокопытных млеко-питающих оленевых. Все животные, обозначаемые словом элик в тюркских язы-ках, отличаются своей грациозностью, быстротой и проворностью. Можно пред-положить, что этот их объективный признак явился мотивационным основанием ФЕ эр бэрдэ, элик үтүөтэ для оценки молодого человека как «доброго молодца, удалого молодого». В якутском языке для описания человека физически сильного, но малого рос-том в составе ФЕ используется зооним ‘росомаха’ сиэгэн → сиэгэн бөҕө - букв.: силен, как росомаха. Cр. монг. зээх(эн), алт. дьескен, тув. чекпе, эвенк. дееган [БТСЯЯ, 2011, т. 8, с. 470]; тюркская праформа наименования росомахи - *д′ӭгӭн (*д′ӭгбӭн) [Щербак, 1961, с. 140]. Зоонимы тииҥ ‘белка’ и бэдэр ‘рысь’ в якутском языке раскрывают тему ум-ственных способностей человека. Так, при характеристике человека памятливого, не забывчивого употребляют ФЕ тииҥ мэйии - букв.: беличья память. Как пояс-няет А. Г. Нелунов: «Белка обладает невероятной памятью: с августа начинает делать запасы грибов и шишек где попало, а затем в продолжении всей зимы эти запасы постепенно находит и питается» [Нелунов, 2002, т. 2, с. 186]. Так, народ-ное наблюдение за поведением белки концептуализируется в образно-мотива-ционной основе данного ФЕ. Лексема тииҥ ‘белка’ общетюркского происхож-дения от*тijiн [Щербак, 1961, с. 142]. Также мозг рыси ассоциируется с умным, проницательным человеком бэдэр мэйии - букв.: рысиный мозг [СИГТЯ, 1997, с. 159]. А якут. бэдэр ‘рысь’ обна-руживает параллель с письменно-монгольским *бэдэр ‘крапинки, пятна, полосы у животных’ и считается монголизмом [Попов, 2003, с. 157; Пекарский, 1959, стб. 419]. Рысь в тюркских языках обозначается лексемой *ü:š-ek; параллель в якут. үүс. Орнитонимы Общетюркский *кuş во всех источниках обозначает птицу, кроме якут. *кус ‘утка’. Птица в якут. - көтөр, представляет собой субстантивированное причас-тие на -ар от глагола *көт-‘летать, взлетать’. В составе ФЕ кус ‘утка’ характе-ризует трусливого, пугливого человека кус сүрэх - букв.: утиное сердце. Обнару-живается параллель с тем же значением в алт. куш jÿректÿ - букв.: с птичьим сердцем. Якут. кус ‘утка’ используется также для описания физически ловкого, быстроногого человека кус быһый киһи - букв.: человек с утиной быстротой. В хакасском фразообразовании представлена физиологическая особенность человека: хус уйгулығ ‘с чутким сном человек’, букв.: человек, у которого сон, как уптицы [ХРС, с. 869]. В якутском языке орнитонимы во фразообразовании участвуют в основном для передачи оценки умственных способностей субъекта. Так, улар мэйии (букв.: глухариный мозг) создает образ человека с мозгами глухаря, выражая значение ‘бестолковый, безмозглый’ [Кулаковский, 1979, с. 134]. Якут. улар ‘глухарь’ на-ходит параллель с тюрк. улар ‘глухарь, тетерев’, монг. улару ‘глухой тетерев’ [Пе-карский, 1959, стб. 2994]. Компонент-зооним куба ‘лебедь’ в якутскомязыкевоссоздаетбытовую модель представления о глупом, неумном человеке: куба олоороҥ - букв.: озирающийся по сторонам, словно лебедь [Кулаковский, 1979, с. 134]. Ср. тюрк. куу, куҕу ‘ле-бедь’, куба ‘бледный, сероватый’ [БТСЯЯ, 2007, т. 4, с. 414]; пратюркская форма *kogu [СИГТЯ, 2006, с. 171]. Орнитоним оҥоло ‘кедровка’ выделяет человека с феноменальной памятью: оҥоло мэйии - букв.: память, как у кедровки. Ср. эвенк. онгалган, онголо ‘кедров-ка’ [БТСЯЯ, 2010, т. 7, с. 302]. Орнитонимы туруйа ‘журавль’ и хабдьы ‘куропатка’ в сочетании со словами, обозначающими части их тела, например сухожилие или крыло, моделируют в якутском языке в семантике ФЕ значение оценки физического состояния че-ловека: туруйа курдук тура иҥиир ‘высокий, сухопарый, но очень сильный человек’, букв.: словно журавль - одни сухожилия; хабдьы кыната ‘физически слабыйчеловек’, букв.: куропаткино крыло. Хабдьы всоставеФЕтакжеучаствует в описании новорожденного мальчика хабдьы сэмнэҕэ - букв.: объедки куропат-ки; cр. тюрк. турна, торна, туруна ‘журавль’; пратюркская форма *durŋja [СИГТЯ, 2006, с. 171]. Этимология хабдьы неизвестна. В тюркских языках ‘куро-патка’ кä:kilik или budur, byldur. Последнее аналогично якут. былдьырыыт, быллырыыт ‘бекас’. О наличии соколиной охоты у древних якутов свидетельствует ФЕ с компо-нентами-орнитонимами кыырт ‘ястреб’ и мохсоҕол ‘сокол’: ыытар кыырдым, тэбэр мохсоҕолум - букв.: пускаемый мой кречет, бьющий мой сокол [Кулаков-ский, 1979, с. 137]. Так обычно отец может сказать о своем любимом сыне или патрон - о своем слуге. Якут. кыырт ‘ястреб’ восходит к общетюркскому *kа:rt-y-[СИГТЯ, 2006, с. 169]. Этимология лексемы мохсоҕол ‘сокол’ не выяс-нена, прямых соответствий в тюркских языках не установлено. Ср.: la:čyn ‘сокол’ (уйг., хак., тув., шор.) метафоризируетсявзначении ‘молодец, храбрец’. Компоненты-орнитонимы тураах ‘ворона’ и суор ‘ворон’ в составе ФЕ обра-зуют оригинальные национально маркированные значения. Так, ФЕ саҥа кэлбит тураах курдук - букв.: подобно вороне, которая только прилетела, - характе-ризует хвастливого человека. Ср. бур. турлааг, эвенк. тураакии [БТСЯЯ, 2014, т. 11, с. 58]; ср. тюрк. *torygai ‘жаворонок’. Во всех тюркских источниках ‘воро-на’ - *karga [СИГТЯ, 2006, с. 176]. ФЕ суор хараҕын сиэбит киһи ‘рано просыпающийся и бодрствующий чело-век’, букв.: съевший вороний глаз. Семантика этого ФЕ «основана на том поверье, будто человек, съевший глаз ворона, будет столь же мало спать, как и ворон»[Го-товцева, 1994, с. 48]. Ср. монг. сойр, бур. һойр, башк. һуйыр ‘глухарь’; казах. cуйар ‘тетерев’; калм. сөөр ‘глухарь’ [БТСЯЯ, 2012, т. 9, с. 148]. В хакасском языке в зоониме-орнитониме «ворон» актуализируется негатив-ное индивидуальное качество человека - жадность, алчность: хусхун харах ‘жад-ный, ненасытныйчеловек’, букв.: ворон-глаз [ХРС, с. 869]. При описании лица женского пола в составе ФЕ используются компоненты, более подходящие гендерному образу. ФЕ үрүҥ дьиэ үрүмэччитэ, хара дьиэ хараҥаччыта - букв.: белого дома бабочка, черного дома ласточка; со значением ‘заботливая жена, хлопотливая хозяйка’. Эти сравнения и образы не только точно передают характерную для женщины пластику движений, но, несомненно, имеют психологическую основу [Габышева, 2009, с. 95]. Хараҥаччы ‘ласточка’, пра-тюркская форма *karlyg-ač [СИГТЯ, 2006, с. 175]. Якут. үрүмэччи имеет два значения: ‘бабочка’ и ‘обыкновенная летучая мышь’; ср. тюрк. өрүмчэк, өрүҥмэҥэк, өрөмөкдьэй ‘паук’, бур. үрмүше ‘летучая мышь’ [Пекарский, 1959, стб. 419]. Үрүмэччи в значении ‘летучая мышь’ образует ФЕ, характеризующую человека непостоянного, любопытного, бестактно набрасывающегося на вся-кую новинку: үрүҥү көрбөтөх үрүмэччигэ дылы - букв.: подобно летучей мыши, вдруг увидавшей белое. Во всех тюркских источниках летучая мышь - *jary-(sa); якут. сарыы кынат [СИГТЯ, 2006, с. 168]. Компонент далбарай ‘птенчик, пташечка’ в составе якутской ФЕ участвует в номинации оценки любимого, родного человека: алтан түөстээх далбарайым оҕото! ‘медногрудая пташечка моя!’ [Пекарский, 1959, стб. 670]. Якутская лек-сема далбарай считается заимствованием из монгольских языков [Попов, 2003, с. 160]. Орнитонимы ураанай ‘водяная курица, гагара’, чаччыгыныар ‘дрозд’, кура-ҕаччы ‘большой веретенник’ cчитаются собственно якутского происхождения. В составе ФЕ они организуют различные качественные характеристики лица с не-гативной коннотацией: ууну көрбөтөх ураанайга дылы ‘о любопытном, набра-сывающемся на всякую новинку’, букв.: подобно водяной курице, давно не ви-давшей воды (и бросающейся в нее); чаччыгыныар чаакаан саҕа чаптаах ‘у дрозда хвастовство величиною с капкан’ - говорят о хвастливом человеке [Кулаковский, 1979, с. 199]; дьиэрэҥ кураҕаччы санаалаах ‘тот, кому дома не си-дится, у кого нрав, как у вертлявого кулика’ [Пекарский, 1959, стб. 822]. ФЕ с компонентом ‘собака’ По наблюдениям А. Г. Нелунова, в якутском языке «почти все фразеологизмы, относящиеся к собаке, обозначают отрицательные признаки, предметы и дейст-вия» [Нелунов, 2009, с. 181]. Так, сравнение с мордой собаки используется для оценки подлого, бесчестного, низкого в нравственном отношении человека: якут. ыт сирэй - букв.: собачья морда [Там же, с. 385]; хак. адай сырай - букв.: с собачье лицо [Боргоякова, 1996, с. 14]. Cостояние злости, ярости собаки пере-носится на эмотивную характеристику человека: ырдьыгыныыр ыт ‘человек, ве-дущий себя крайне нагло и грубо, хам’, букв.: ворчащая собака [Нелунов, 2002, т. 2, с. 380]. В основе ругательных выражений в отношении человека: хара тыыннаах ыт - букв.: черная (живая) собака [Там же, с. 352] и түөрт харахтаах хара хааннаах хара ыт - букв.: четырехглазая с черной кровью черная собака [Там же, с. 220], - возможно, лежит мифическое представление якутов о собаке, как прислужнике черногошамана, шаманскомбесе-собаке [Ксенофонтов, 1992, с. 60]. Установлено, что фразеологизмы «фиксируют своей внутренней формой сце-ны из жизни животных, в которых определенное внутреннее состояние выражает-ся позой животного» [Латина, 1991, с. 146]. Так, поза собаки, виляющей хвостом, обычно характеризует льстивого человека: якут. ыт курдук ньылаҥныыр - букв.: как собака подхалимничает; тур. köpek gibi kıvrılmak - букв.: вилять хвостом, как собака [Салахова, 1997, с. 40]. Образ старой собаки в якутском сознании обозначает умудренного опытом, бывалого человека: кырдьаҕас ыт - букв.: старый пес. Также в сознании этноса наличие собаки в хозяйстве - показатель благосостояния и достатка, так как соба-ка в быту - охранник жилища, незаменимый помощник в охоте, по этнографиче-ским данным в особых случаях собака вовсе могла отгонять злых духов [Попов, 1949, с. 263]. И напротив, отсутствие собаки служило для оценки разоренного и нищего человека, не имеющего никакого личного имущества, что легло в осно-ву ФЕ ыта да суох - букв.: унего даже собаки нет [Нелунов, 2002, т. 2, с. 382]. ФЕ с компонентами ‘корова’, ‘бык’, ‘теленок’ В якутской культуре корова предстает образом смирности, беззлобности. Об-раз человека, не вспугивающего (не поднимающего) даже лежащей коровы, - сытар ынаҕы туруорбат киһи - характеристика тихого, смирного, беззлобного человека [Кулаковский, 1979, с. 170]. Компаративная ФЕ тарбаабыт ынах курдук - букв.: словно корова, которую чешут, - тоже выражает оценочную ха-рактеристику человека, отличающегося невозмутимым характером, чрезмерно смирного, тихого. Аналогичную семантику образует компонент-зооним «бык». В якутском и ту-рецком фразообразовании бык участвует для оценки простодушного, с простым характером человека: якут. оҕус кутуругун курдук судургу киһи - букв.: простой, подобно хвостубыка, человек; тур. сennet öküzü - букв.: райскийбык. ФЕ с компонентами ‘лошадь’, ‘жеребенок’ Лошадь в тюркской культуре предстает, как правило, символом силы, мощи и быстроты. Соответственно, зооним «лошадь» образует качественную оценку физических способностей человека: ат бөҕө ‘очень сильный и быстрый человек’, букв.: человек с лошадиной силой [ТСЯЯ, 2004, с. 622]; тур. аt gibi güçlü - букв.: сильный, как лошадь [БТРС, с. 73]. ФЕ с компонентом «жеребенок» организует сходное значение в якут. уол оҕо, ат кулун ‘добрый молодец’, букв.: парень-жеребенок [Нелунов, 2002, т. 2, с. 262]; в хак. хулун ит ‘упругое молодое тело’, букв.: жеребячье тело [ХРС, с. 862]. Так, жеребенок выступает символическим образом молодости, юности. Более поздняя метафоризация значения: жеребенок → ‘резвый, жизнерадостный’ [СИГТЯ, 2006, с. 721]. Слова-компоненты названия домашних животных в якутском языке являются исконно тюркскими по происхождению: тюрк. ит, ыт, эт, адай [Пекарский, 1959, стб. 3838]; общетюркский iҥäk ‘корова’ [Щербак, 1961, с. 97]; др.-тюрк., тюрк. өкүз, өгүз ‘бык’[БТСЯЯ, 2010, т. 7, с. 221]; общетюркский *ат; тюрк. кулун [Там же, с. 466]; общетюркский кулун ‘жеребенок от рождения до одного года’ [Щербак, 1961, с. 90]. Таким образом, установлено, что зооморфные компоненты в составе якутских ФЕ, организующих фундаментальное понятие «человек», исконно тюркского (80 %), монгольского (13 %) и тунгусо-маньчжурскогопроисхождения (7 %). Рассмотренный материал якутского и других тюркских языков выявляет сле-дующие лексические параллели слов-компонентов и их фразеосемантические разряды.  Выявлены слова-зоонимы в якутском языке, имеющие лексические парал-лели в тюркских, монгольских, тунгусо-маньчжурских языках: 1) ‘рысь’ - якут. сиэгэн; тюрк.*д′ӭгӭн; монг. зээх(эн); эвенк. дееган; 2) ‘глухарь’ - якут. улар; тюрк. улар ‘глухарь, тетерев’; монг. улару ‘глухой тетерев’; 3) ‘ворона’ - якут. тураах; бур. турлааг; эвенк. тураакии; тюрк. *torygai ‘жаворонок’; 4) ‘ба-бочка’, ‘летучая мышь’ үрүмэччи; бур. үрмүше ‘летучая мышь’; тюрк. өрүмчэк, өрүҥмэҥэк, өрөмөкдьэй ‘паук’. Однако из этих лексических параллелей в струк-туре ФЕ участвуют якутские слова-компоненты, которые создают фразеосеманти-ческие разряды, характеризующие концепт ЧЕЛОВЕК: ‘росомаха’ сиэгэн→ ‘фи-зически сильный’; ‘глухарь’ улар → ‘бестолковость, безмозглость’; ‘ворона’ тураах → ‘хвастовство’; ‘бабочка’ үрүмэччи → ‘заботливая жена’.  Обнаружены слова-зоонимы в якутском языке, имеющие лексические па-раллели в тюркских языках, из них ряд компонентов входит в состав ФЕ, которые устанавливают фразеологические параллели со следующими фразеосемантиче-скими разрядами, характеризующими концепт ЧЕЛОВЕК: ‘собака’ ыт ~ адай ~ köpek → ‘подлость, бесчестность’ (якут.; хак.); ‘подхалимство, лесть’ (якут.; тур.); ‘медведь’ эһэ ~ аба ~ айу → ‘cмелость, храбрость’ (якут.; хак.; алт.); ‘cвирепость, суровость’ (якут.; алт.); ‘волк’ бөри ~ бөрө ~ kurt → ‘cмелость, храбрость’ (тюрк.; якут.); ‘сын, наследник’ (тюрк.; якут.); ‘опытность, бывалость’ (якут.; тур.); ‘лиса’ саһыл ~ тÿлкÿ ~ дилги ~ тÿлгÿ ~ tilki → ‘хитрость’ (якут.; алт.; тув; хак.; тур.); ‘заяц’ куобах ~ хозан ~ койгун ~ tavşan → ‘трусливость, пугливость’ (якут.; тув; хак.; тур.); ‘утка’ кус, ‘птица’ куш → ‘трусливость, пугливость’ (якут.; алт.); ‘бык’ оҕус~өкүз → ‘простодушие’ (якут.; тур.); ‘лошадь’ ат → ‘физическая сила’ (якут.; тур.); ‘жеребенок’ кулун → ‘молодость, юность’ (якут.; хак.). Также выявлены фразеосемантические разряды, присущие якутскому фразо-образованию: ыт ‘собака’ → ‘злость, ярость’; ‘опытность, бывалость’; ‘разорен-ный, нищий’; ‘бездеятельность’; ‘расторопность’; эһэ ‘медведь’ → ‘мелочность, придирчивость’; бөрө ‘волк’ → ‘болтливость, доносительство’; киис ‘соболь’ → ‘cмелость, отвага’, ‘лучший из лучших’; элик ‘косуля’ → ‘лучший из лучших’; тииҥ ‘белка’ → ‘памятливый, не забывчивый’; кус ‘утка’ → ‘физически быст-рый’; ынах ‘корова’ → ‘смирность, беззлобность’ (якут.); куба ‘лебедь’ → ‘глу-пость, тупость’; туруйа ‘журавль’ →‘высокий, сухопарый, сильный’; кыырт ‘ястреб’ → ‘любимый сын или слуга’; хараҥаччы ‘ласточка’ → ‘заботливая жена’.  Выявлены слова-зоонимы в якутском языке, имеющие лексические паралле-ли в монгольских языках и считающиеся монголизмами: бэдэр ‘рысь’, үрүмэччи ‘летучая мышь’, далбарай ‘птенчик, пташечка’. Эти монголизмы в составе ФЕ организуют следующие фразеосемантические разряды, характеризующие кон-цепт ЧЕЛОВЕК: бэдэр ‘рысь’ → ‘умный, проницательный’; үрүмэччи ‘летучая мышь’ → ‘непостоянство, любопытность, бестактность’; далбарай ‘птенчик, пта-шечка’ → ‘любимый, родной’.  Установлены слова-зоонимы в якутском языке, имеющие лексические парал-лели в тунгусо-маньчуржских языках и считающиеся возможными заимствова-ниями: кэрэмэс ‘сиводушка’ и оҥоло ‘кедровка’. Они в составе ФЕ организуют -следующие фразеосемантические разряды: кэрэмэс ‘сиводушка’ → ‘лучший из лучших’, ‘мошенник’; оҥоло ‘кедровка’ → ‘феноменальная память’.  Обнаружены якутские компоненты-зоонимы, наименования птиц (орнитони-мы), не имеющие лексических параллелей в родственных языках: хабдьы ‘куро-патка’, мохсоҕол ‘сокол’, ураанай ‘водяная курица, гагара’, чаччыгыныар ‘дрозд’, кураҕаччы ‘большой веретенник’. В составе ФЕ они организуют фразеосеманти-ческие разряды, характеризующие концепт ЧЕЛОВЕК: хабдьы ‘куропатка’ → ‘физически слабый’; мохсоҕол ‘сокол’ → ‘любимый сын или слуга’; ураанай ‘во-дяная курица, гагара’ → ‘любопытность, бестактность’; чаччыгыныар ‘дрозд’ → ‘хвастовство’; кураҕаччы ‘большой веретенник’ → ‘непостоянство, неусидчи-вость’. Обнаруженное определенное количество идентичных фразеологизмов, совпа-дающих по значению и лексическому составу в якутском, турецком и тюркских языках Южной Сибири, свидетельствует о том, что фразеологическая система тюркскихязыковимеетобщиедревниекорни. Национально-специфичные фразеологические единицы якутского языка, не имеющие параллелей в родственных тюркских языках, закрепляют тезис о том, что формирование этих фразеологизмов протекало в состоянии изоляции отвнешнеязыковоговлияния.

Скачать электронную версию публикации